*****
– Я далек от того, чтобы изменить мнение о твоем друге, но бывает, что и брошенный слепым камень попадает в цель, – произнес Иосиф, входя в атрий, после того как он проводил ланисту.
– Незаконная продажа в рабство римского гражданина отличный мотив. Что для шантажа, что для мести, что для убийства, – согласился Петроний. – Если Сирпик продал в гладиаторы дядю своей жены, у него было достаточно причин, чтобы бояться разоблачения. Причем не только перед властями. Лоллий будет счастлив, если мы избавим его от соседа.
– Тебе что-то смущает, господин? – Иосиф уловил сомнение в голосе патрона.
Петроний пожал плечами.
– Зачем ему было это делать?
– Какая-нибудь давняя неприязнь? – предположил иудей. – С тех времен, когда Эгнаций еще не был изгнанником, а Сирпик не смел и мечтать о том, чтобы жениться на его племяннице.
– А как же Эгнация? Она видела Меланхета – значит все знала. А ведь она не кажется человеком, который способен легко отречься от родственника, – возразил всадник. – И почему служанку услали в Африку?
– Он мог уговориться с Сирпиком о том, что будет молчать. Ведь не зря говорят, что золото запечатывает уста надежней смолы. А служанку услали, чтобы она не болтала о мятежнике, который вернулся домой, вопреки запрету.
– Эгнаций пришел за обещанными деньгами, но Сирпик предпочел сэкономить. – Петроний медленно кивнул, но тут же решительно помотал головой. – Все равно не сходится. После смерти дяди она должна была по крайней мере заподозрить мужа. Между тем, я не заметил, чтобы между ними была какая-нибудь размолвка. Это младший Варий сердился на мать. И потом, за что в таком случае убили Бриарея? Как получилось, что Меланхет получил удар в спину?
– Да, – согласился Иосиф, – нужно быть большим гордецом, чтобы повернуться спиной к человеку, которого ты собираешься убить или шантажировать. Но ведь, сказано, что гордец подобен слепцу, ибо, задрав голову кверху он не видит того, что лежит перед носом.
– А еще, как резонно заметил мой друг Лоллий, мнение которого ты так невысоко ценишь, если Меланхета убил Сирпик, почему он не спрятал тело в собственном саду?
*****
– И что плохого у нас случилось за ночь? – игриво осведомился Лоллий. – Эбур, ты знаешь, когда ты входишь ко мне утром с таким лицом, мое сердце начинает биться быстрее. Как сердце робкой лани, пробирающейся к водопою темной ночью.
Лоллий откинул одеяло. Вставать при этом он не спешил, резонно полагая, что после вчерашних подвигов имеет законное право валяться в постели столько, сколько заблагорассудится.
– Печально это слышать, господин, – отозвался Эбур.
– Это не твоя вина, – утешил его Лоллий.
– Хотелось бы верить.
– Ты знаешь, как я тебя ценю.
– И я благодарен тебе за твое бесконечное доверие, господин.
– Иногда я теряюсь в догадках, чем заслужил твою преданность.
– Я лишь выполняю свой долг.
– И делаешь это превосходно. Но все равно. После всех несчастий, что обрушились на мой дом, просыпаясь я всякий раз испытываю некий трепет, – Лоллий вздохнул и, устраиваясь поудобнее на подушках капризно поинтересовался. – Так что все-таки случилось?
Не то, чтобы Лоллий настаивал на практике утренних докладов. По правде говоря, сам он прекрасно мог бы без этого обойтись. К сожалению, его управляющий придерживался иного мнения. По этой причине ежедневное посещение Эбуром спальни своего хозяина сразу после его пробуждения было одним из немногих обязательных ритуалов в доме Лоллия.
– Насколько мне известно, никаких происшествий за прошлую ночь. Ничего, что стоило бы твоего внимания, господин, – сообщил управляющий.
– И что, никто не умер? Лары с пенатами не покинули наш дом? Клиенты не оглашают стенаниями атрий? Сосед не собирается пригласить меня на обед?
– Все эти печали обошли стороной наш дом.
– И мой дядюшка не проиграл своих поместий в кости? – осведомился Лоллий, сбрасывая одеяло.
Эбур подхватил одеяло, прежде чем оно коснулось пола и, начав его аккуратно складывать, сообщил:
– Уважаемый Квинт Лоллий, вчера был в гостях, но, насколько мне известно, вернулся в прекрасном настроении.
– Эбур, это же чудесно. Если бы ты знал, как это замечательно, слышать, что целая ночь обошлась без всяких происшествий. Ты знаешь, я понял, что нет лучшей новости, чем отсутствие новостей. Я успел отвыкнуть от этого.
Откинувшись на спинку кровати, Лоллий благодушно наблюдал за тем, как его управляющий прячет одеяло в сундук.
– Успешным ли было ваше вчерашнее предприятие? – поинтересовался Эбур, закрывая сундук и оборачиваясь к хозяину.
Вчера Лоллий вернулся поздно. Сообщив, бодрствовавшему управляющему, что он слишком устал, чтобы вести разговоры, хозяин отправился спать. Но сегодня все было иначе. Такого приподнятого с самого утра настроения у Луция Лоллия не было давно. Ночная экспедиция через полные опасности город, погоня и победа в схватке с безжалостным и умелым противником – с утра собственная роль во вчерашних событиях виделась ему совсем иначе, чем ночью.
Лоллий проснулся, предвкушая какой успех в обществе будут иметь рассказы о вчерашнем приключении. Среди его обычного круга знакомых мало было тех, кому доводилось переживать что-нибудь подобное. Больше всего сейчас он нуждался в первом слушателе. Эбур подходил для этой роли как никто другой. В положенных местах управляющий вставлял замечания вроде: "Весьма впечатляюще", "Крайне любопытно", "Невероятно!". Уже по тому, как Эбур время от времени вздергивал бровь, можно было судить, какое сильное впечатление производит на него этот рассказ.
– И когда он бросился на меня, Эбур, гладиатор, переживший десятки боев, бросился прямо на меня, я подумал, клянусь головой Марса: «Нужно продержаться совсем чуть-чуть, только чуть-чуть».
Вести подобный рассказ, сидя, или, тем более, лежа в постели, конечно, было невозможно. Уже на середине Лоллий вскочил, стал ходить по комнате, размахивая руками и изображая в лицах события прошлой ночи.
– Я выхватил меч и бросился на него. – Лоллий показал, как именно он это проделал. – И ты знаешь, было, наверное, что-то в моих глазах, отчего он отступил. Одно мгновенье и оно решило все. Буквально мгновенье.
– Вот как, – Эбур склонил голову.
– Да. Да. Он рухнул как подкошенный. Прямо к моим ногам. Как говорится: «Пал и на павшем взгремели доспехи68». – Показывать, как именно рухнул гладиатор Лоллий не стал, и на всякий случай уточнил. – Я имею в виду в фигуральном смысле.
– Безусловно, – согласился Эбур.
– То есть, в поэтическом, – еще раз уточнил Лоллий и, подумав, добавил. – Хотя, конечно, бесшумным его падение тоже не назовешь.
– Что же стало причиной такого неожиданного развития событий? – поинтересовался управляющий.
– Праща, – Лоллий вздохнул и, нехотя, признал. – Должен сказать, этот иудей умело ею пользуется – прямо в голову с первого выстрела.
– Надо полагать для осквернителя статуй все закончилось фатально?
– Нет, – Лоллий помотал головой. – Хотя, конечно, это была случайность. На полпальца левее и мы лишились бы единственного свидетеля. Я потом так и сказал: «Не стоило рисковать».
– Значит, все закончилось наилучшим образом? – уточнил Эбур.
– Можно сказать и так. Осквернитель пойман, водворен в тюрьму и готов во всем признаться. Справедливость торжествует, хвала Юпитеру и Немезиде, – торжественно закончил Лоллий.
– Очень хорошо, – Эбур склонил голову. – С твоего позволения господин, если не будет других распоряжений, я тебя покину, чтобы вернуться к домашним делам.
– Конечно, Эбур. Ступай. Пришли ко мне парикмахера, маникюра и Париса. Я не стану пока выходить. Я устал. Я имею право отдохнуть.
– Думаю, тебе нет необходимости торопиться.
Эбур направился к двери.
– И, если Петроний появится, пусть доложат мне немедленно, – крикнул ему в спину Лоллий.
– Конечно, господин.
Глава 14
Гостеприимство префекта
– Я хотел тебя видеть. Не могу сказать, что ты спешил со своим визитом, – с мягким упреком произнес Тавр. За четыре года префект мало переменился. Как, впрочем, и за все полтора десятка лет, что Петроний был с ним знаком. Он вообще был из тех людей, что рано стареют, но зато потом почти не меняются с годами, так что в тридцать и в шестьдесят лет выглядят одинаково. – Столько времени в Городе. Мог бы навестить старика. Или хотя бы известить о своем возвращении.
Префект принимал Петрония и Иосифа не в кабинете, отделенном от шумного атрия лишь ширмой, а в одной из комнат второго этажа во внутренней части дома. Всю ее середину занимал массивный, лишенный каких-либо украшений и абсолютно пустой стол. Несколько кресел, стоявших по сторонам, небольшой сундук и полки со свитками и табличками составляли обстановку кабинета, стены которого были незатейливо выкрашены в темно-зеленый цвет.
– Человек, который подарил мне четырехлетнее путешествие на Восток наверняка в курсе, что я вернулся, – всадник не смог удержаться от шпильки.
– Конечно. Особенно учитывая, тот факт, что, если бы не этот человек, ты бы до сих пор наслаждался чудесами Египта. – Его собеседник был слишком закаленным политиком и бюрократом, чтобы остаться в долгу.
– Предлагаешь сказать ему «Спасибо»?
– Это меньшее чего он заслуживает.
– Хорошо. Но сначала поблагодарю за то, что он устроил мне эту поездку, – съязвил всадник.
– Было бы уместно, учитывая какой была альтернатива, – сурово парировал префект. – Если человек не умеет вовремя остановиться, всегда найдутся те, кто его остановят.
Некоторое время после этого обмена репликами префект и всадник сердито молчали. Не лучшее начало встречи, после того как они не виделись четыре года. Вероятно, Тавру пришла в голову та же мысль.
– Новый облик, а характер все тот же, – префект коротко вздохнул. – Я рад, что ты вернулся и рад тебя видеть.
– Я тоже соскучился, – Петронию даже не потребовалось кривить душой. Никому другому кроме Тавра, даже его брату, не удавалось вернуть из небытия капризного мальчишку, которым он был тринадцать лет назад. Иногда, не слишком часто, всадник скучал по мерзкому подростку.
– Нельзя отрицать, что твое участие в деле с гладиатором было как всегда полезным, – признал префект. – Не велика беда в том, что один бандит зарезал другого, но безнаказанные убийства дурно влияют на моральный климат. Их и так слишком много в этом Городе, куда, кажется, стекаются отбросы со всех окраин мира. В наши дни Рим наполнен беззаконием как клоака наполнена нечистотами: сколько ни черпай, а дна все не видно.
– Что ты собираешься делать с гладиатором? – перебил сетования магистрата Петроний.
Тавра укоризненно посмотрел на него.
– Мне не кажется, что тут есть место для юридических проволочек. Я передам дело в преторский суд, когда до него дойдет очередь.
– Я бы хотел с ним встретиться.
– Зачем? – Тавр картинно поднял брови. – Убийца пойман. Дело кончено. Конечно, если хочешь, ты, можешь выступить обвинителем. Прежде я не замечал за тобой интереса к деятельности во имя общественного блага, но, если время, проведенное на Востоке, изменило тебя в лучшую сторону, я буду только рад.
– А если я скажу, что он не убийца?
– Тогда я тебе отвечу, что это было бы крайне неуместно, – теперь префект нахмурился. – Преступник пойман и было бы желательно на этом закончить дело.
– Такой малозначительный пустяк как справедливость не слишком волнует префекта Рима.
– Верно. Это тебя может заботить справедливость. Ты частное лицо и можешь позволить себе роскошь интересоваться отвлеченными философскими понятиями. Я префект Рима и меня заботит благо Республики. И если для блага Республики нужно быть несправедливым, что поделать, – Тавр внезапно оборвал свой монолог и безо всякой паузы продолжил уже совсем другим тоном. – Но в данном случае благо государства заключается в том, чтобы найти виновного. Я готов тебя слушать.
Чтобы изложить Тавру факты Петронию не потребовалось много времени, учитывая, что большую часть собственных соображений о личности убитого, возможных подозреваемых, а также весь сегодняшний разговор с Волтинием он предпочел опустить.
– Все это – нежелательно. Я бы предпочел, чтобы убийцей был гладиатор, – префект поднял руку, не позволяя собеседнику возразить. – Я не говорю, что сомневаюсь в твоих выводах. Я говорю, что было бы лучше, если бы это дело было таким простым, как мне казалось сначала.
– Так ты позволишь мне встретиться с Аяксом? – уточнил Петроний.
– Ты можешь с ним поговорить, – разрешил Тавр. – Я распоряжусь, чтобы Анфидий проводил тебя в эргастул и присутствовал при допросе.
– Как скажешь, – не стал спорить всадник.
*****
Эргастул префекта, конечно, не имел печальной славы Мамертинской тюрьмы. Здесь не совершали тайных политических убийств. В нем не исчезали на долгие годы враги Рима, чтобы в последний раз увидеть солнце перед собственной казнью в день триумфа своего победителя. И даже знаменитые уголовные преступники, подобные Марку Атинию69, чьи преступления ужасали римлян еще долгие годы после того, как сам отравитель понес наказание, не успели пока поделиться с тюрьмой Тавра частичкой своей мрачной славы. Вольноотпущенники, беглые рабы и мелкие лавочники редко задерживались здесь не более чем на несколько дней и не часто получали наказание более суровое, чем публичная порка.
Тем не менее, обустраивая тюрьму префект безусловно смотрел в будущее. Уже одними своими размерами, она значительно превосходила обычные домашние эргастулы. Тюрьма занимала часть подвала, состояла из двух этажей и насчитывала по меньшей мере, дюжину отдельных камер.
Первый этаж находился чуть ниже уровня земли. Сидевшие здесь мелкие правонарушители могли наслаждаться солнечным светом, проникавшим через проделанные под потолком и забранные решетками небольшие окна. Время от времени кто-нибудь из заключенных, подтягивался вверх и приникал лицом к решетке, чтобы вдохнуть свежего воздуха, выклянчить у проходящих какую-нибудь мелкую подачку, либо просто обменяться одной-двумя репликами с домочадцами или посетителями.
Обитатели нижнего этажа всех этих привилегий были лишены. Свежий воздух никогда не проникал в их камеры, а единственным источником освещения служили развешанные в коридоре светильники. Их свет скупо просачивался в камеры через крохотные окошки в дверях, предназначенные для наблюдения за заключенными.
Тит Статилий Тавр недаром слыл суровым префектом. Из восьми камер нижнего этажа одновременно редко пустовали больше одной или двух. Камера, которую единолично занимал Аякс, располагалась в самом дальнем конце коридора и представляла собой почти идеальный квадрат, со стороной примерно в десять футов.
Гладиатор с равнодушным видом лежал в дальнем углу на охапке довольно свежей соломы. Его голова бугрилась огромной шишкой, небрежно промытые волосы справа слиплись от засохшей крови. Руки и ноги Аякса были скованы между собой кандалами. Его пояс охватывало железное кольцо, от которого отходила толстая цепь, второй конец которой крепился к крюку, вбитому в стену. Длина цепи позволяла заключенному дотянуться до двери, но не давала возможности сделать хотя бы один шаг в коридор.
Пока надзиратель, похожий на обезьяну непропорционально длинными руками, вывернутым наизнанку носом и мощными надбровными дугами, ругаясь, гремел ключами, Аякс даже не пошевелился. Когда в распахнутую дверь ворвался свет факела, который тюремщик принес с собой, гладиатор недовольно зажмурился и попытался, насколько это позволяли кандалы, заслонить глаза рукой.
– Встать, – рявкнул надзиратель, но гладиатор его словно бы не услышал.
Надсмотрщик бесцеремонно отодвинул Петрония и шагнул в камеру, вскидывая короткую узловатую дубинку. Не меняя скучного выражения лица, Аякс резко рванулся в его сторону. От неожиданности тюремщик отшатнулся, запутался в собственных ногах, чтобы удержать равновесие сделал пару шагов назад и налетел на входящего в камеру Петрония.
– Оставь! – Петроний, схватил надсмотрщика за рукав, однако ни этот жест, ни окрик, не произвели впечатления. Тюремщик дернулся с такой свирепостью, что всадник едва устоял на ногах.
– Стоять! – рявкнул Анфидий.
На этот раз надзиратель услышал и не решился игнорировать прямой приказ. Он отступил в угол, оскалил зубы и злобно пролаял:
– Ты допрыгаешься.
Аякс не удостоил тюремщика ответом. Он поворочался, устраиваясь с максимально возможным в его положении удобством, и уставился на вошедших равнодушным взглядом.
– Я пришел с тобой поговорить, – сказал Петроний.
– Точно. Я и подумал, наверное, поговорить зашли. Ну чего еще? Не молчать же, правда? – Аякс хохотнул. – Только… Что мне сказать? Не пойми меня неправильно, господин. Я имею в виду, большая честь, для меня. В смысле, ты философ, по бороде видно, а я что? Безграмотный гладиатор. Мясо арены.
– Жаль, что мы не смогли найти общий язык во время первой встречи.
– Мне еще жальче, господин, – Аякс выразительно громыхнул цепями.
– Ты знаешь, за что тебя арестовали? – спросил Петроний.
– Ага. Я уже так и понял, что арестовали. В смысле, ну раз я тут, – глубокомысленно отозвался Аякс. – Сначала то я думал, что попался охотникам за рабами. Ну знаешь, злые люди, которые промышляют по ночам. А теперь, вижу, что, конечно, нет.
–– Ты арестован именем префекта, – вмешался Анфидий.
Аякс с серьезным видом кивнул:
– Не, раз не разбойники, я спокоен. Чувствуешь себя уверено, когда знаешь, что в Риме есть законы, префект, который стоит на страже, а у префекта такие храбрые люди как мастер Альбин.
Видимо так звали тюремщика. Он заворочался в своем углу и прорычал что-то злобное. Анфидий нахмурился и головой указал ему на дверь. Тюремщик недовольно заворчал, будто пес, у которого отбирают кость, но подчинился. Повесил фонарь на крюк над дверью и бесцеремонно протиснувшись мимо Петрония, вышел в коридор.
– Хорошо, что у стражи префекта есть средства, чтобы смирять буянов, – гладиатор проводил его взглядом, выразительно потрогал шишку над правым глазом и поинтересовался. – Кто, кстати меня смирил?
– Это был камень из моей пращи, – скромно сообщил Иосиф, возвышавшийся за правым плечом патрона.
– О! Еще философ! – Аякс, кажется, только сейчас обратил внимание на иудея. – Не слышал, чтоб философы так ловко орудовали пращей. У нас в казарме, был, кстати, один испанец, так мог ядром сбить голубя. Вот, не поверишь, прямо в воздухе. Но с философией у него было не очень. Да и поговорить не мастак. Мычал больше. Никогда не разберешь, чего говорит.
– Если твои глаза и твои уши лгут тебе, слушайся разума, – иудей пожал плечами.
– Я же говорю: философ, – обрадовался Аякс. – Ответь, мудрый господин, за что, во имя Орка?
– Ты арестован за то, что обманул доверие своего господина и убил гладиатора, который был известен под именем Меланхет. Ты похоронил его труп в саду Луция Лоллия Лонгина, осквернив место поклонения Вакху. Затем, ты во второй раз проник в приютивший тебя дом и нанес ущерб имущество патрона, убив старика, который долгие годы служил этому дому верой и правдой, – официальным тоном сообщил Анфидий.
Рудиарий всплеснул руками и изумленно округлил глаза:
– Меланхета убили? И что за негодяй это сделал?
– Префект считает, что ты, – ответил Петроний.
– Со всем уважением. Не хочу показаться невежливым, только он ошибается. Даже с префектами такое случается, – Аякс покачал головой. – Я не видел Меланхета больше месяца. И не убивал его. Клянусь памятью моего тезки.
– Ты сбежал, как только нашли тело, – сказал Петроний.
– Не сбежал, – возразил Аякс. – Покинул службу. И, кстати, не взял ничего лишнего.
– Ты знаешь, кем был твой друг?
– Засранцем. Прости господин, если мои слова оскорбляют твой вкус.
– Зачем ты нанялся в дом Лоллия?
– Маленькому человеку надо на что-то жить.
– С кем хотел встретиться Меланхет?
– Ему б не помешало встретиться с удачей.
Возможно, всаднику следовало бы не бросаться словами, а проявить большую настойчивость и изощренность, расставляя повсюду словесные ловушки и ловя гладиатора на логических противоречиях. Но Петроний предпочел сделать ставку на внезапность, рассчитывая, что, в конце концов, ему удастся застать рудиария врасплох.
Аяксу видимо, пришла в голову такая же мысль. Он внезапно откинулся назад и смиренным тоном произнес:
– Господин, я уже вижу, что ошибся. Ты не философ. Уж не знаю кто ты, но, если я хочу сохранить голову, видно лучше мне не давать волю языку.
– Меня зовут Марк Петроний Урбик. Я ищу убийцу Меланхета.
– Удачи тебе. Будет возможность, дай знать, кто зарезал беднягу, – Аякс прикрыл глаза, давая понять, что считает беседу законченной.
– В этот раз тебя могут приговорить к казни, – попытался урезонить его Петроний.
– За то, что я самовольно покинул службу? Верю, Статилий Тавр не позволит совершиться такой черной несправедливости, – не открывая глаз, ответил Аякс.