Глава 24
Последняя жертва
Когда Иосиф закончил, в атрии установилось молчание. Иудей возвращался к своему месту, когда тишину нарушил глухой звук чего-то упавшего на пол. Несколько голов повернулись к Эбуру.
– Прошу простить мою неловкость, – галл смущенно извинился и продемонстрировал потертую кожаную флягу, которую он поднял с пола. – Мое лекарство. Лучше будет если я приму его прямо сейчас, – добавил он, обращаясь к Статилию Тавру.
– Конечно, – не стал возражать префект.
Старый галл вытащил пробку, и, запрокинув голову, надолго припал к горлышку. Он оторвался только после того, как фляга бессильно обвисла в его руке. Эбур медленно провел по губам тыльной стороной ладони и, как бы снова извиняясь, сообщил:
– Не лучший вкус.
– Эбур, ты заболел? Ты был у Тимона? Почему я ничего не знаю об этом? – забеспокоился Лоллий-младший.
– Ничего серьезного, мой господин. Это не тот предмет, который заслуживает твоего внимания, – управляющий вымученно улыбнулся.
– Нет уж, я сам решу, что заслуживает моего внимания, а что нет, – вспылил Лоллий, но тут же, вспомнив о том, что при обращении с больными необходимо проявлять больше чуткости и такта, поправился. – Ты знаешь, как я ценю тебя, Эбур. Знаешь, как я к тебе отношусь.
– Луций, уверен, у тебя будет время обсудить с Эбуром состояние его здоровья, – резко перебил племянника Лоллий-старший.
– Конечно, дядюшка. Просто я удивился, что я ничего не знал. Но ты прав…
– Тогда заткнись, и дай слово тому, кому есть что сказать.
– Никто лучше тебя не умеет обуздать душевные порывы твоего племянника, – Петроний поблагодарил Лоллия-старшего насмешливым поклоном и снова обратился к Сирпику. – Самоубийство твоей жены было нелепой и неумелой инсценировкой.
Сирпик некоторое время сверлил Петрония тяжелым взглядом, затем нехотя признал:
– То, что сказал твой иудей похоже на правду. Что ты хочешь?
– У меня есть один вопрос, ответ на который для меня очень важен. Но вначале я бы хотел сказать еще несколько слов. Возможно, эти слова повлияют на твое решение.
Сирпик раздраженно передернул толстыми плечами:
– Ты сказал уже столько, что еще несколько слов вряд ли что-то изменят.
– Тем лучше, – Петроний вздохнул. – Это касается отношения твоей жены к убитому. Я имею в виду первого убитого. Меня удивляет, что ненависть Эгнации к нему осталась такой же свежей, какой она была шестнадцать лет назад.
– У Эгнации были причины для этого, – с усилием ответил Сирпик.
– Конечно. Доносчик погубил ее жизнь, погубил людей, которых она больше всего любила, – согласился Петроний. – Но, твоя жена произвела на меня впечатление справедливой женщины. Тем удивительнее, что она не хотела даже слушать аргументы в защиту Арарика.
– Эгнация считала, что Арарик предал ее семью, – вмешался префект.
– Но мы-то знаем, что это неправда, – возразил Петроний, апеллируя к Эбуру.
Галл медленно наклонил голову.
– Я не берусь оспаривать утверждения Эбура, – с сомнением протянул префект. – Но вряд ли Эгнации были известны подробности, которые знал он.
– Ты не понял. Дело не в том, что ей было известно, а в том, чего она не хотела знать.
– Снова твои парадоксы, – утомленно произнес Тавр.
– Мы твердо знаем, что Арарик не был доносчиком, – на этих словах Петрония префект скептически кашлянул. Всадник предпочел сделать вид, что не слышит. – В то же время, Эгнация не сомневалась в его виновности настолько, что не желала слушать никаких оправданий. Ее нежелание даже обсуждать тему его возможной невиновности означает только одно – о предательстве Эгнации сообщил кто-то, кому она безоговорочно верила, кто-то, кто, как она считала, не мог лгать, – теперь всадник обращался только к Сирпику. – Ненависть твоей жены к Арарику и ее абсолютная вера его обвинителю – вот ключ к разгадке. Человек, который обманул Эгнацию, совершил четыре убийства и готов был совершить пятое, ради того, чтобы ложь, и его истинная роль в этом деле не вышли наружу. Так кому она так верила? Кто сумел свалить свою вину на другого? Подумай об этом Гай Варий. Подумай, а потом реши, как ты будешь отвечать на мой следующий вопрос.
Одновременные реплики Статилия Тавра и Квинта Лоллия Лонгина прозвучали так, словно они заранее сговорились.
– Гай Петроний, если у тебя есть что-то большее, чем твои домыслы, самое время сказать об этом, потому что я не потерплю больше пустых обвинений, которые слишком похожи на клевету, – суровый голос префекта разбился о колонны атрия множеством свинцовых шариков.
– Петроний, ты ошибся. Ты не знал их семью, как знал ее я. Ты не знал их отношений, – взлетело к потолку увещевание Лоллия-старшего.
В этот момент Сирпик-младший, выплыл из состояния безучастного равнодушия, в которое он погрузился, закончив разговор с Петронием, и, кажется, не вполне сознавая, что он делает, отстранился от отца. Молодой Юний подался вперед, боясь упустить хотя бы одно слово из тех, которые будут сказаны. Аякс напомнил о своем существовании, угрожающе громыхнув цепями. Корвин, с лица которого привычная брюзгливая гримаса сползла, чтобы уступить место болезненному, возбужденному любопытству с торжествующим презрением уронил:
– Выскочка.
Лишь самого Сирпика намеки Петрония, кажется, нисколько не задели. Сосредоточенно, так словно он решал в уме сложную задачу, он обдумал слова всадника, прежде чем произнести обманчиво равнодушным тоном:
– Ты хотел меня о чем-то спросить.
– Да. Не знаю, как бы задать свой вопрос поделикатнее. Чтобы справедливейший Статилий Тавр вновь не упрекнул меня в клевете, – Петроний замялся. – Видишь ли, я не слишком верю в случайные совпадения. Я хотел спросить, об одной встрече, которая случилась у тебя лет пятнадцать назад неподалеку от Медиолана. Мне кажется, я догадываюсь о том, кто помог ее устроить, но хотел бы услышать его имя от тебя.
– Я давал клятву. Клялся, что никто и никогда не услышит от меня его имя. Даже моя жена ничего не знала об этой встрече до последнего времени. До того, как она сказала, что виделась с Арариком. А когда я признался, она все еще думала, что встреча была случайной.
– Тебе не кажется, что с тех пор кое-что изменилось?
– К воронам клятвы! – полыхнул яростью внук вольноотпущенника. – Я скажу тебе то, что ты хочешь услышать, но потом ты отдашь его мне.
– Боюсь, вряд ли это в моей власти. – Петроний покачал головой.
– Не важно. То, что касается закона это моя забота, – отмахнулся от его слов Сирпик. – Мне нужно только твое согласие. А ты получишь мой ответ.
Тихий голос Эбура заставил Сирпика повернуть голову в его сторону.
– В этом нет нужды, господин мой. Я имею в виду, тебе нет нужды нарушать свою клятву, – доброжелательным, как всегда, тоном, произнес галл. – И я боюсь ни твоей, ни Петрония, ни даже власти префекта уже не хватит, чтобы ты смог насладиться местью, так как ты этого хочешь.
– Эбур… – Петроний не закончил фразу, но вольноотпущенник в этом и не нуждался.
– Да господин, – галл добродушно улыбнулся. – Я принял необходимые меры, как и обещал. И я благодарен, что ты позволил мне их принять. Прости, что позволяю себе сидеть. Говорить-то я еще могу, но вот ноги. Они онемели… – Эбур приложил ладони к бедрам и виновато улыбнулся.
Сирпик вскочил.
– Тавр, отдай мне этого человека. Отдай сейчас. – Дрожащей от ярости рукой вольноотпущенник указал на Эбура.
– Варий, успокойся и объяснись, – ледяным голосом ответил Тавр.
– Тавр, потом будет поздно. Я объясню все, что ты хочешь, но сейчас отдай его мне. И дай мне один час. Ты не можешь мне отказать.
Сирпик сделал несколько быстрых шагов к префекту. Гвардеец, стоящий за спиной Тавра, качнулся навстречу. Уловив движение позади себя, префект предостерегающе шевельнул рукой, и германец вновь замер.
– Гай Варий Сирпик, ты ведешь себя неподобающе в присутствии магистрата Республики. Вернись на свое место, и я постараюсь забыть об этом.
Статилий Тавр лишь слегка повысил голос, но этого оказалось довольно. Смирённый, но не смирившийся Сирпик отступил. Опускаясь в кресло, он бросил полный ненависти взгляд на Эбура и, не удержавшись, выплюнул ругательство, которому позавидовал бы сам Катулл. Галл ответил легкой, все такой же виноватой улыбкой.
– Не стоило тебе гневить префекта. За оставшееся мне время ты вряд ли бы многое успел.
Теперь пришла очередь вскочить Лоллию-младшему.
– Эбур, что тут происходит? Клянусь головой Юпитера, я имею право знать. Я имею право знать первым. Ты мой управляющий, – отчаянно воззвал он к своему вольноотпущеннику. Потом кивнул в сторону Сирпика. – Чего хочет от тебя этот человек?
– Прости, господин, ты меньше всех заслужил услышать то, что ты услышишь, – вздохнул Эбур и добавил, обращаясь к Петронию. – У нас остается совсем мало времени. Я не успею ответить на твои вопросы,
Всадник кивнул и призвал на помощь префекта.
– Тавр…
– Я понял тебя. – Статилий Тавр торжественно поднял правую руку. – Властью, данной мне сенатом, римским народом и Цезарем, я запрещаю говорить кому-либо кроме всадника Марка Петрония Урбика и вольноотпущенника Волузия Эбура.
Даже после этого Лоллий-младший еще порывался что-то сказать, но дядюшка грубо дернул его за край тоги и тому, волей-неволей, пришлось смириться.
Эбур дождался пока хозяин угомонится и твердо сказал:
– Да.
– Да? – переспросил Петроний.
– Ответ на вопрос, который ты задавал Сирпику. Конечно, это был я. Нужно было довести до конца то, что я начал, когда помог Сатурнину покончить с заговором, – спокойно пояснил галл. – Я много раз сопровождал господина к Эгнацию. Я слышал все разговоры, которые они вели и был осведомлен обо всех планах. Я знал, что сундук со старыми письмами был их защитой и их оружием. Я знал, что как только консул получит письма, он покончит с заговорщиками.
Эгнаций боялся долго хранить переписку в одном месте. Письма кочевали из дома в дом. Когда мой господин передал их Корвину, я решил, что пора. Я пошел к Сатурнину и от имени хозяина рассказал ему о заговоре. Я сказал, что Арарик боится мести заговорщиков и просил сохранить его роль в тайне. Я сказал, что письма они могут найти в доме Корвина. Чтобы отвести подозрения я написал письмо Корвину. Предупредил, что заговор раскрыт и времени почти нет. Я был уверен, что Корвин не станет медлить и я не ошибся. Когда солдаты ворвались в его дом, чтобы изъять письма, Публий Сульпиций, вместе с перепиской, был уже у Тавра.
А я пошел к Эгнацию. Я сказал, что хочу предупредить его об опасности. Он спрашивал меня, откуда я знаю о предательстве, но я молчал, и они поняли мое молчание так, как мне было нужно. Ведь все знали мою преданность господину. Я не сомневался, что Эгнаций или его брат используют оставшееся им время, чтобы отомстить. Но они не успели. Иначе все закончилось бы уже тогда.
Потом я убедил хозяина бежать из Города и инсценировать самоубийство. В тот момент я не хотел его смерти. Я получил все, что мне было нужно. Свободу, небольшое наследство. Но, когда мы встретились первый раз в Плаценции, он говорил только о мести и о том, что посвятит свою жизнь поиску предателя. Что мне оставалось делать? Я разыскал Сирпика. Гай Варий всегда ненавидел молодого господина. Мне не нужно было его долго убеждать. Я только не ожидал, что…, – подбирая слово, Эбур на миг замялся. – Сирпик проявит такую фантазию. Я полагал, он склонен к более прямолинейным решениям.
– Ты не знал, что Арарик выжил? – уточнил всадник.
– До того дня, когда он появился передо мной, – Эбур покачал головой. – Будь у меня больше воображения, я бы подумал, что это призрак. Бриарей тоже видел его. Но старик почти выжил из ума. Пока не нашли тело, мне нечего было бояться.
– Вернувшись в Рим, он первым делом пришел к тебе?
– Конечно. Ведь у него больше никого не осталось. Он пришел и сказал, что хочет отомстить. Что мечтал о мести все шестнадцать лет. Сказал, что я должен ему помочь, – Эбур резко вдохнул, как будто ему не хватало воздуха. – Я не мог допустить его встречи с Сирпиком. Я уговаривал его отказаться. У меня были сбережения. Я отдал эти деньги ему. Говорил с ним еще раз, и еще. В конце концов, он сказал, что готов обо всем забыть. Готов уехать из Рима и начать новую жизнь. А потом я встретил его возле дома, и оказалось, что его слова были уловкой. Что он нашел другой способ. И тогда я понял, что должен закончить то, что начал шестнадцать лет назад. Я пообещал провести его в дом. Встретил вечером возле калитки, когда все уже спали. Клянусь, я пытался отговорить его в последний раз. Но, он не хотел ничего слушать. Сказал, что и так ждал слишком долго. Я провел его через сад, а когда он открывал калитку вонзил нож ему в спину и подхватил его падающее тело. Луна дает мало света, но мне хватило, чтобы увидеть его глаза и прочитать по его губам. Он спрашивал меня "За что?" – Галлу потребовалось усилие, чтобы поднять руку. Он провел двумя пальцами по глазам и с очевидным облегчением уронил ее обратно, на подлокотник кресла. – Что мне оставалось делать? Я перерезал ему горло и завернул тело в его же собственный плащ. Потом столкнул тело в яму, которую заранее приготовил. Я был уверен, что вместе с ним навсегда похоронил эту историю.
А потом случилась эта прискорбная история со статуей Вакха. Я понял, что в доме есть кто-то кто обо всем знает, но не успел принять нужные меры. Мой господин позвал на помощь тебя, труп был найден.
Я позаботился о том, чтобы Бриарей не присутствовал на опознании. Но разговоры о трупе растревожили больной разум бедного старика. Он стал много болтать. О мертвецах, о прошлом. Я боялся, что однажды кто-то прислушается к его болтовне.
– А Эвридика? Ты думаешь она догадалась?
Эбур пожал плечами.
– Не знаю. Когда она пришла в наш дом, она наверняка подозревала господина Лоллия. Старшего, я имею в виду, – Эбур сделал несколько прерывистых вдохов. – Но мне показалось, в разговоре с ней я проявил неосторожность, когда упомянул о своей службе в доме Арариков. Сейчас я думаю, что испугался напрасно.
Звон цепей заставил Петрония повернуть голову.
– Тебе еще нужен этот человек? – Префект указал на Аякса, который, не произнося ни слова, пытался вырваться из рук охранников, крепко державших его за плечи. Петроний отрицательно покачал головой и Тавр распорядился. – Уведите!
– Это хорошо, господин, что твои люди справились так быстро. Времени совсем мало. Боюсь, доза была великовата, – произнес Эбур, когда Аякса, удалось вытолкать за дверь. Капли пота выступили на его лице. Вежливо, словно предлагая чашу холодного вина, он поинтересовался у Петрония. – Ты хотел спросить о госпоже Эгнации?
– Как я сказал прежде, в ее убийстве не было смысла.
– После разговоров с тобой она стала задумываться. Вчера вечером она послала за мной, чтобы расспросить о той истории. У меня не было времени, чтобы все должным образом подготовить. Пришлось действовать в спешке. Я сожалею о том, что сделал. Ты верно говоришь, что в этом не было смысла. Но я… Я не мог позволить ей узнать правду. Не мог позволить ей жить, зная правду. После всех этих лет… Она была слишком дорога для меня.
– Я кажется понимаю, – всадник задумчиво кивнул. – Но, я прошу еще об одном. Удовлетвори мое любопытство. Я хочу знать почему. Арарики так дурно обращались с тобой?
– Что ты, господин! Это были лучшие хозяева из тех, каких только можно желать. Меня не пороли ни разу с тех, пор как я стал наставником молодого господина, – Эбур попытался взмахнуть рукой, но сумел лишь слегка оторвать ее от подлокотника. Он кивнул Лоллию. – Не в обиду будет сказано тебе, хозяин, но дом Арариков был единственным домом, который был для меня родным. Их семья была единственной семьей, которую я знал. Молодой господин вырос у меня на руках. Я не спал ночей, когда он болел, вытирал его слезы. Я учил его лазить по деревьям. Я отвел его к его первой женщине, и я научил его драться с мужчинами. Я был для него ближе, чем отец. Боги не дали мне детей. Арарик был моим сыном.
Эбур замолчал. Казалось, каждое следующее слово дается ему со все большим трудом. Крупные капли пота ползли по его бледному лицу, и галл не делал никаких попыток, чтобы их смахнуть. Он больше не пытался держаться прямо. Он сполз в кресле, его правая рука свесилась вниз. От уголка его рта к подбородку пролегла блестящая дорожка слюны. Наконец галл собрался с силами.
– Он был для меня сыном, и он был добр ко мне. Ведь я был его любимым рабом. Отец не может быть рабом своего сына. Сын не может быть хозяином у своего отца. Я дважды просил меня отпустить. Он смеялся и говорит, что слишком дорожит мною. Что хочет, чтобы я воспитал его детей, так как я воспитал его самого. У меня не оставалось выбора. Даже через шестнадцать лет он так ничего и не понял. Высокомерный мальчишка. Так и не узнал.
Голос Эбура, становился все тише и теперь звучал, словно шелест травы или журчание крохотного ручейка. Его голова, лежащая на левом плече, медленно запрокинулась, и в тот момент, когда его невидящие глаза уставились в потолок, старый галл окончательно умолк.
*****
После того как тело Эбура унесли, гости недолго задержались в доме префекта. Корвин выскользнул первым, стараясь сделать свое исчезновение как можно более незаметным. Следом ушли оба Сирпика. Проходя мимо Петрония, старший злобно бросил:
– Ты дал ему ускользнуть.
– Когда ты будешь в состоянии думать здраво, ты поймешь, что я позволил ускользнуть не только ему, – огрызнулся всадник. – Если бы я не заставил его признаться, префекту было бы трудно остаться в неведении относительно причин, по которым Арарик желал тебе отомстить.
Сирпик старший прорычал в ответ что-то невнятное и, топая, словно разъяренный гиппопотам покинул дом.
Лоллия-младшего вывел, заботливо держа под руку его дядюшка. Луций Лоллий Лонгин шевелил губами, но делал это абсолютно беззвучно, так, что невозможно было понять, молится он, или бормочет проклятья.
Лишь молодой Юний, прежде чем уйти попытался "еще раз засвидетельствовать глубокое почтение, которое он чувствует к человеку, облеченному…". За это он был вознагражден таким выразительным взглядом, что немедленно ретировался, бормоча оправдания и извинения, не слышные никому, кроме него самого.
Петроний тоже сделал вид, будто собирается уходить, хотя прекрасно понимал, что просто так префект его не отпустит. Он успел сделать несколько шагов к двери, когда был остановлен властным окриком:
– Петроний, тебя я попрошу остаться.
*****
Ночь уже полновластно распоряжалась в Городе, а Петроний и Тавр еще сидели друг напротив друга в пустынном атрии, в котором лишь бесшумно скользили молчаливые тени хорошо вышколенных слуг. Иосиф, со скучающим и утомленным видом стоял за спиной патрона.
– Стоило мне заподозрить Эбура, как все стало на свои места. Он знал усадьбу как свои пять пальцев. Он наверняка заранее выбрал наилучшее место, где можно было похоронить тело. Ему не составило ни малейшего труда опоить Эвридику, спрятать ее в доме, а потом подбросить труп так, чтобы мы заподозрили, будто он был сброшен из-за стены. Он был вхож к Эгнации и пользовался ее полным доверием. Никто другой не смог бы совершить все эти преступления с такой дерзостью и такой уверенностью, – закончив свой монолог, всадник вздохнул.
– И все же тебе потребовалось немало времени, чтобы это понять.
– Жара. Во всем виновата жара, – буркнул Петроний. – И его репутация верного слуги. Безупречного дворецкого. Мы все были ослеплены ею. Я ни за что бы его не заподозрил, если бы не твердая уверенность Эгнации в том, что Арарик был виновен. Но когда я задался вопросом: кому она могла до такой степени доверять, мне все стало ясно.
– Это мог быть ее муж.
– Чушь. Сирпик ненавидел Арарика. С чего бы Эгнации верить его обвинениям против соперника? – всадник мотнул головой. – Другое дело Эбур. Она знала, как он предан хозяину и ей не могло прийти в голову, что он способен предать. Даже мне это не приходило в голову.
– Предан… Все эти разговоры о преданности, благородных чувствах… Я старый циничный человек. Я не верю в высокие мотивы для низких поступков, – скрипучим, старческим голосом прокряхтел префект.
Время от времени Статилию Тавру случалось вспомнить о своем возрасте и тогда со старательностью, несколько искупавшей неправдоподобие, он принимался изображать обремененного годами и болезнями старца.
– Свобода и наследство. Вполне приземленные мотивы по твоему вкусу. Он получил и то и другое и не мог спокойно пользоваться ими пока кто-то из Арариков оставался в живых.
Тавр немного помолчал.
– Он мог просто признаться в доносе. Тогда в глазах закона Арарик был бы преступником.
Петроний фыркнул:
– И погубить репутацию верного слуги? В этом была вся его жизнь. Тавр, ты стареешь. Твое тело переживет еще и меня, но твой ум становится дряхлым и бесполезным. Его проблема была в том, что он считал себя обязанным желать свободы, но был счастлив, только оставаясь рабом. Идеальный дворецкий. Идеальный раб.
– Вот именно, – согласился префект. – Только варвар и раб способен на такие злодейства. Не зря говорят – сколько рабов, столько врагов. Хороший урок философам, которые твердят, что бывшие рабы будут трудиться вдвое усерднее и будут втрое преданнее нам в благодарность за то, что мы сделали их свободными.
– Бывший раб не становится свободным, – возразил Петроний. – Он делается вольноотпущенником. Он отравлен духом рабства навсегда. Обретя свободу, они подражают нам в наших худших пороках, потому что полагают, что свобода заключается во вседозволенности. За годы рабства они успевают забыть о том, что родились свободными.
– Благородные слова, молодой человек. Но молодости свойственно заблуждаться. Истина в том, что всякий человек рождается рабом. Мы стареем и умираем так и не познав свободу. Ребенок, рождается рабом своего отца, также как отец его является рабом своей семьи. И даже царь – лишь раб для своих подданных почти настолько же, насколько подданные являются его рабами. – Префект наткнулся на насмешливый взгляд собеседника и, смутившись высокопарности произнесенной им тирады, продолжил деловитым тоном. – Однако, все это философия. Мы, старики, которые уже разучились жить, любим, поболтать о жизни. Но я не только ворчливый старик. Я магистрат Республики. Поэтому меня интересуют вопросы практического свойства. Главный преступник наказал себя сам. Однако, кроме него есть и другие люди, чьи поступки я не могу оставить без внимания и чье поведение было неподобающим.
– Ты подразумеваешь беднягу Лоллия?
– Конечно, в первую очередь я подразумеваю его, – энергично согласился Тавр. – Господин не должен оставлять семью в небрежении, забыв об ответственности и заботясь лишь о собственных удовольствиях.
– Может быть, тебе стоит проявить большую снисходительность? Лоллий и так пострадал. Не могу себе представить, как бедняга перенесет этот удар. Эбур был его опорой, фундаментом на котором стоял храм его жизни.
– Он получил хороший урок, – не стал спорить префект. – Поэтому, я ограничусь порицанием для него и его дядюшки. Как старший родственник и глава семьи Квинт Лоллий должен был уделять больше внимания племяннику. Надеюсь теперь, когда он будет жить неподалеку, так и произойдет.
– Квинт Лоллий собирается переехать? – удивился всадник. – Он возвращается в Рим?
– Не совсем в Рим. – Префект с самодовольным видом откинулся назад. – Квинт Лоллий покупает усадьбу в Антемнах. Сказал мне, что планирует официально объявить о сделке в ближайшие дни.
– Мой бедный, бедный друг Лоллий, – покачал головой Петроний.
– Им обоим это пойдет на пользу.
Петроний пожал плечами.
– Что насчет Корвина?
– Его поведение было недостойным, но…, по правде говоря, он не совершил ничего такого, чего не совершали и не совершают другие молодые люди в наши распущенные времена. К тому же, как и твой друг Лоллий, он будет наказан безо всякого моего участия.
– Вот как?
– Именно. Я бы назвал это божественной справедливостью. Как многие другие молодые люди в наше время он думает, будто хитрость и изворотливость способны заменить тяжкий каждодневный труд. Недавно до него дошли слухи, что буря затопила египетский флот. Корвин занял круглую сумму, чтобы поучаствовать в спекуляциях сицилийским зерном, – Статилий Тавр злорадно фыркнул. – Но слухи были сильно преувеличены. Буря потрепала флот, но, ни один корабль не затонул. Сейчас зерно уже в Путеолах и прибудет в Рим в должный срок. Корвину очень повезет, если в результате этой авантюры он сумеет остаться при своих.
– Как хорошо, что есть боги, которые могут взять на себя заботы префекта, – насмешливо заметил всадник.
– Не стоит насмехаться над богами, молодой человек, – префект нахмурился. – И в любом, случае, чтобы реагировать официально, мне нужны официальные основания. Иначе говоря, жалоба от пострадавшего. Не думаю, что этот молодой человек, Юний, захочет лишний раз обращать на себя мое внимание.
– Молодым людям свойственна наивность. Бедняга. Он и не подозревает, что теперь ты не упустишь его из виду.
– Твоя ирония неуместна, – префект сурово поджал губы. – Конечно, я не собираюсь упускать его из виду. Молодой человек из хорошей семьи не должен начинать жизнь как содержанец куртизанки, побирающийся в населенных бездельниками приемных.
Впрочем, я уверен, что он не безнадежен. Юноша остался без должного руководства и поэтому оступился. Нужно всего лишь подтолкнуть его в правильном направлении. Он честолюбив и это качество наверняка можно направить ко всеобщему благу. Уверен, десять-пятнадцать лет в Испании или на Германской границе, внушат ему представление об истинных римских добродетелях.
– Твоя снисходительность не знает границ, – Петроний ухмыльнулся.
– Иногда и старикам полезно поучиться у молодых. Ты тоже, как я заметил, был снисходителен к Сирпику. Устроил весь этот спектакль, только чтобы заставить Эбура признаться и избежать упоминаний о том, что Сирпик продал в гладиаторы римского гражданина. Если бы подобное обвинение прозвучало официально, мне пришлось бы принимать меры. А это было бы неуместно и нежелательно, учитывая сколько времени прошло с тех пор и сколько денег он жертвует на благо Города. Я оценил твою сдержанность.
– Надеюсь, и он оценит, – всадник цинично улыбнулся. – И это поможет ему вспомнить, что я нашел убийцу его жены, и забыть, что благодаря мне он не смог насладиться местью, так как хотел. С моей стороны было бы невежливо и, учитывая все обстоятельства, даже бестактно брать деньги с Лоллия.
– Уверен так и будет, – согласился префект. – Хотя я не могу одобрить подобное поведение официально, при случае, я постараюсь освежить его память.
– Благодарю тебя. – Петроний прижал руку к сердцу и шутливо склонил голову.
– Это дешевле, чем платить тебе из собственного сундука, – в тон ему ответил префект и добавил. – Если у тебя есть еще какие-нибудь просьбы, которые не потребуют от меня расходов – милости прошу.
Петроний пригладил бороду.
– Раз уж ты так щедр… Как я понимаю у тебя не осталось обвинений против Аякса?
– Ты ошибаешься, – возразил префект. – У меня довольно причин, чтобы вернуть его на арену. Он обманом проник в семью, предал дом, который его приютил, обманул доверие господина, осквернил изображение бога, покушался на твою жизнь…
– Тавр, – перебил всадник.
Префект поколебался, потом, махнул рукой.
– Во имя Доброй богини. В конце концов, это ничего не будет мне стоить.