Парижские сестры

Гарриет

С момента прибытия в Париж одной из главных задач в моем списке дел было посещение музея Гальера, посвященного моде. Мне доводилось видеть его фотографии, но я совершенно не была подготовлена к тому, какое потрясающее впечатление он производит в реальности. Это жемчужина среди дворцов, идеальное здание, похожее на свадебный торт, сочетающее итальянский стиль с белокаменными колоннами и балюстрадами. Я вступаю внутрь через богато украшенную резную сторожку, вход в которую ведет с улиц одного из самых элегантных районов Парижа, изобилующих зеленью. Там я чувствую, что мгновенно попадаю из города прямиком в сельскую идиллию. Деревья окаймляют аккуратно ухоженный парк, а прямо за их по-осеннему обнаженными ветвями Эйфелева башня врезается в высокую чистоту неба. Повсюду расставлены статуи, а центром перед дворцом выступает медная фигура девушки, вокруг которой вьются ленты цветочных клумб в желтых и золотых оттенках.

Мое сердце трепещет от предвкушения, когда я поднимаюсь по широким белым ступеням ко входу с колоннадой.

Меня переполняет восторг, когда я узнаю, что здесь проводится выставка моделей пятидесятых годов. Поэтому я чувствую, что словно перенеслась почти во времена войны, что почти могу, протянув руку, прикоснуться к работам Клэр и Мирей, напоминая себе, что сшитые ими платья, костюмы и пальто были непосредственными предшественниками одежды, на которую я смотрю сейчас. Я брожу по главной галерее, упиваясь элегантностью этого золотого века высокой моды. Здесь преобладают работы Кристиана Диора в стиле «Нью лук»: обтягивающие талию прямые юбки, которые стали ответом моды на ограничения военных лет. Также есть классические костюмы Chanel и потрясающие, обманчиво простые платья от Balenciaga, покрытые горным хрусталем. Эта одежда знаменует собой начало и конец эпохи – последний, недолгий расцвет французской моды по окончании войны, когда на смену ему пришли традиции модных домов готового платья.

Я задерживаюсь в музейных галереях, очарованная представленными в них экспонатами. Наряду с выставкой работ кутюрье пятидесятых есть залы, где представлена вся история моды: от одежды, в которую облачались Мария-Антуанетта и императрица Жозефина Богарне, до черного платья, которое Одри Хепберн^[14] носила во время съемок фильма «Завтрака у Тиффани». От всего этого просто перехватывает дух.

Когда, наконец, я вновь выхожу в ясный осенний день, то решаю идти назад вдоль реки, а не спускаться в метро. Вдоль набережных Сены деревья одеты в золото, и воды реки мерцают тем же золотистым светом, пока наконец не приобретают, словно по капризу алхимика, медный оттенок, достигнув проходящих мимо туристских лодок.

Пока иду, окунувшись в эпоху создания этой прекрасной одежды из музея Гальера, размышляю над тем, что же мне довелось узнать о жизни моей бабушки во время войны здесь, в Париже.

Я испытываю смешанные чувства. Теперь, когда мне известно немного больше, мне не терпится узнать обо всем, что произошло. Но в то же время, исходя из того, что сказала мне Симона, я все больше задаюсь вопросом, понравилась бы мне моя бабушка Клэр, если бы мне довелось с ней встретиться. По сравнению с Мирей она кажется немного слабой и слишком уж озабоченной миром парижского гламура.

Конечно, она была молода, но Мирей тоже, так что это не оправдание. У нее явно было тяжелое детство, она росла без матери, в нищете, в доме, полном мужчин, где ей суждено было стать домработницей с самого юного возраста.

Так что я вполне могу понять ее тоску по жизни, в которой царят роскошь и элегантность. Исходя из этого, понимаю, что мы с ней не так уж и отличаемся.

А потом мне приходит в голову, что, возможно, увлечение миром моды передалось мне от бабушки. Может быть, я действительно унаследовала подобную тягу от Клэр? Или это просто стремление вырваться из обыденной реальности в мир фантазии и гламура? В любом случае, эта мысль вызывает смутные эмоции. Поскольку я всегда считала, что иду своим собственным путем, моя «страсть к моде», как иногда пренебрежительно выражался мой отец, была моей и только моей. Увлечение модой полностью отражало меня как личность, проявляло мою индивидуальность, за это я цеплялась в семье, в которой чувствовала себя почти незаметной. Меня одолевает беспокойство от осознания, что дело не в моей уникальности, а в связующей нас невидимой нити, которая тянется из поколения в поколение.

После этого осознания мои размышления уносит в другое русло. И путаный клубок мыслей рассеивается где-то внутри меня. Во-первых, меня обнадеживает чувство связи и преемственности, что я каким-то непонятным образом связана с моими предками; во-вторых, тревожит ощущение, что я становлюсь частью чего-то важного в истории моей семьи. Хотя не уверена, хочу ли быть этой частью. Все эти сведения о моих предках – хорошо это или плохо? Кем на самом деле были эти люди? Что еще я унаследовала от них? От моей бабушки? От моей мамы?

Мама. Послужил ли бабушкин опыт причиной той депрессии, которая разрушила её жизнь? Была ли где-то в глубине души тревога, которая все ближе и ближе подводила её к саморазрушению? В моих воспоминаниях она ко всему была мягкой и нежной. Я помню, как она играла мне мелодии на своем любимом пианино, часами забавляла меня детскими стишками, обучала словам рождественских песен. Это были счастливые времена, ярко освещенные дневным светом, проникавшим сквозь стеклянные двери, ведущие в сад. Иногда я просыпалась среди ночи и слышала звуки чего-то другого: грустные ноты ноктюрна или навязчивую мелодию сонаты в миноре, которую она играла в темноте, чтобы скоротать время и пережить еще одну одинокую ночь.

Когда я вспоминаю о доме, в котором мы с ней жили, в моем сознании незримо всплывают мерцающие синие огни, и я ощущаю удерживающие меня руки, когда пытаюсь вбежать в слегка приоткрытую дверь. По-моему, я захлопнула ее, не желая возвращаться туда снова. Я слишком напугана. Еще не готова. Мне нужно отвлечься, чтобы сначала узнать историю Клэр, прежде чем я смогу вернуться к недавнему прошлому…

До сих пор история моей семьи была загадкой, которая больше походила на оборванный клубок старых нитей. Моя мама всегда избегала разговоров на эту тему. Может быть, она не могла пересилить некое чувство стыда?

Внезапно я осознаю важность всего этого. То, как Симона пересказывает воспоминания своей бабушки, помогает мне постепенно складывать воедино разрозненные фрагменты моей собственной истории. Но в последнее время у меня создалось впечатление, что свои рассказы она продолжает с неохотой, либо слишком занята, либо проводит время с кем-то еще. Может быть, я просто предвзято отношусь к ней, но мне кажется, что с тех посиделок в баре с Тьерри, отношения между нами стали прохладнее. Я стараюсь отогнать подобные мысли, в конце концов, она представила его мне своим другом, не упомянув о какой-либо близости. Убеждаю себя, что она не горит желанием постоянно приглашать меня с собой гулять. Да и в офисе на нас оказывают давление, что тут говорить. И это не дает мне покоя: мы отдаляемся, и даже находясь в одной квартире, чувствуем себя слегка неловко.

Но я хочу услышать больше – как о своем, так и об ее прошлом. Я чувствую необходимость узнать больше о том, кем на самом деле были мои мама и бабушка. Что за историю они должны были передать мне? И, конечно, мне нужно понять, кто же я такая на самом деле.

Среди каналов на нашем телевизоре, нет того, что смотрела моя мачеха. На нём рассказывали о людях, которые внезапно узнают о своих предках. Я смутно припоминаю, что они просматривали переписи, записи в книгах регистрации браков и свидетельства о смерти в Интернете, чтобы проследить фамильные следы на протяжении веков.

Вернувшись в квартиру, я немного сомневаюсь, а после открываю ноутбук и начинаю собственные поиски…

И процесс оказывается неожиданно простым. Мне нужно зарегистрироваться на веб-сайте центрального архива Великобритании, ввести данные о человеке, которого я ищу, и они отправят мне все обнаруженные документы через пару недель. Я немного колеблюсь, пытаясь вспомнить девичью фамилию моей матери, а затем набираю «Клэр Редман» в форме поиска и «Мейнардье» в поле с пометкой «Предыдущее имя». Затем проверяю вкладки «Свидетельство о браке» и «Свидетельство о смерти», прежде чем нажать «Отправить запрос».

1940

– Хорошо выглядишь. – Из двери своей спальни Мирей наблюдала, как Клэр приглаживает волосы в коридоре, глядя в зеркало, а затем натягивает пальто на темно-синее платье. – Планируется что-то особенное?

Настал канун Нового года. И несмотря на войну, Париж охватило праздничное настроение. Клэр пожала плечами и потянулась к своему ключу от квартиры.

– Подожди! – Мирей положила руку на рукав пальто Клэр, на то место, где шерстяная саржа износилась и слегка протерлась на манжете. – Прости меня. Я ничего не подарила тебе на Рождество. У меня столько мыслей в голове в последнее время. Зато прямо сейчас у меня есть кое-что для тебя. Вот, возьми. – Она сунула маленький пакетик в руку Клэр. – Это будет хорошо смотреться на твоем платье.

– Все в порядке, Мирей, тебе не нужно ничего мне дарить, – ответила Клэр.

Ее подруга улыбнулась ей.

– Я знаю, что мне ничего не нужно дарить тебе, Клэр, но я все равно тебе это подарю. Мне так понравилось то ожерелье, которое ты для меня сделала, видишь, я надела его сегодня вечером. – Мирей погладила узкую бархатную ленту, облекавшую ее шею, по которой были разбросаны прозрачные бусины, пришитые почти невидимыми стежками, и скрепленную спереди серебряной филигранной пуговицей.

Клэр развернула бумагу, в которую был упакован подарок от Мирей, и недоверчиво уставилась на серебряный медальон, лежавший у нее в руке.

– Тебе не нравится? – спросила Мирей.

– Да что ты. – Клэр покачала головой. – Но я не могу принять его. Только не твой медальон, Мирей. Это же просто сокровище.

Она попыталась вернуть его, но Мирей обхватила ее пальцы своей ладонью.

– Он твой. Подарок для хорошей подруги. Я хочу, чтобы ты им владела. И мне жаль, что я была тебе не лучшей компанией в последнее время. Дай-ка я надену его на тебя.

С неохотой Клэр подняла волосы, чтобы Мирей смогла поместить медальон на нужное место и застегнуть защелку. Затем, смягчившись, она обняла Мирей и сказала:

– Что ж, спасибо тебе. Это самый красивый подарок, который мне когда-либо дарили. И давай договоримся, что будем им делиться. В знак нашей дружбы. Он ведь может принадлежать нам обеим.

– Договорились, но только если ты будешь носить его как минимум половину времени. – Мирей широко улыбнулась и на мгновение стала похожей на ту оживленную девушку, какой была раньше.

Импульсивно Клэр схватила ее за руку.

– Пошли со мной! Давай пойдем потанцуем вместе. Я знаю одно местечко с приличной музыкой и хорошей компанией. Ходят даже слухи, что сегодня вечером будет шампанское, ведь канун Нового года. Надень свое красное платье и приходи. Будет так весело!

Мирей убрала руку и покачала головой.

– Прости, Клэр, я не могу. Мне кое с кем нужно встретиться.

– Ладно, поступай, как знаешь, – она пожала плечами. – Хотя я уверена, что люди, к которым я иду, намного лучше, чем те, с кем приходится общаться тебе. Спасибо за медальон. Увидимся завтра.

Мирей с грустью наблюдала, как ее подруга вышла из квартиры и спустилась по лестнице. Затем, через несколько минут, она надела собственное пальто и выскользнула молча, как тень, чтобы слиться с толпой на оживленных улицах.

У входа в ночной клуб Клэр оставила свое пальто у шляпной стойки, хотя это означало, что ей придется положить несколько су в тарелку на стойку перед женщиной с кислым лицом, которая с презрением встряхнула ее изношенную одежду, прежде чем повесить ее на перила.

«Может, мое пальто и потрепанное, мадемуазель, – подумала Клэр, поворачиваясь к туалетной комнате, – но, по крайней мере, я не торчу за стойкой в канун Нового года с такой хмурой рожей». Она достала дешевую позолоченную пудреницу из своей вечерней сумочки и наклонилась к зеркалу, удаляя потный блеск с носа и щек. Женщины рядом с ней с завистью поглядывали на драпировку ее платья полуночного синего цвета, которое Клэр кропотливо сшила из кусочков crêpe de Chine, оставшихся от одной из разработок месье Делавина. Ей понадобилось много времени, чтобы подобрать отрезки, и потратить немало вечеров, чтобы заставить швы лежать абсолютно ровно, так, чтобы посаженные рядом кусочки выглядели единым целым. Вдоль декольте она нашила россыпь серебряных бусин, чтобы не привлекать лишнего внимания к тому, что платье на самом деле сшито из кусочков, а снизу накинула отдельное полотнище так, чтобы оно подчеркивало ее стройные бедра. Ее вечерняя сумка была сделана из подкладки старой юбки, а пару туфель она одолжила на вечер у одной из своих соседок по комнате.

Глядясь в зеркало, она поправила медальон на его тонкой серебряной цепочке так, чтобы он лежал ровно на вырезе из бисера чуть ниже тонких крыльев ее ключицы.

Она на мгновение положила руку на живот, пытаясь успокоить внутри трепещущих от волнения бабочек. Будет ли он здесь? Вспомнил ли он обещание, которое они дали друг другу в канун Рождества – снова встретиться на этом месте 31 декабря? Имел ли он именно это в виду?

В тот вечер в баре на улице Риволи он решил угостить их напитками. Официант поставил ей и её подругам бокалы, а затем указал на блондинистого немецкого офицера в баре, который их заказал. Ее подружки хихикнули и кивнули, так что мужчина воспринял это как приглашение, причем ему это показалось настолько ясным, что он решительно отодвинул стул и стал продираться сквозь толпу гуляк в канун Рождества. Он представил двух своих коллег, а затем повернулся, дабы обратить свое драгоценное внимание на Клэр, устремив свои синие, как лёд, глаза, чтобы похвалить ее платье. Он свободно говорил по-французски. И время от времени, отворачиваясь в сторону, шутил со своими друзьями на немецком, которого она не понимала. Он был старшим офицером в группе и явно пользовался популярностью, а в тот вечер весело проводил время, заказывая за свой счёт всем всё больше напитков. В конце вечера, помогая ей надеть пальто, он предложил встретиться здесь сегодня вечером, чтобы отпраздновать конец старого года.

– Вы когда-нибудь пробовали шампанское? – спросил он. – Ах, нет? Такая искушенная француженка? Я удивлен. Что ж, давайте посмотрим, сможем ли мы это исправить.

Она была польщена тем, что из трех швей он выделил именно ее, так что другие девушки дразнили ее по этому поводу, когда они спешили назад в квартиру, чтобы успеть до наступления комендантского часа. Перед тем, как заснуть в канун Рождества, она прошептала его прощальные слова: искушенная француженка. Он был красив и богат, но самым соблазнительным из всего было то, какой он видел ее, как отражал в себе этот образ, словно создавая кого-то нового, взрослого и опытного человека, женщину, которой ей хотелось быть.

Нервно передвигая медальон у себя на шее, она снова поправила платье на бедрах. Затем она стала протискиваться сквозь толпу гуляк, собравшихся наверху лестницы, смеющихся и восклицающих, как рады они встрече со старыми друзьями, и начала спускаться в бальный зал. Она вгляделась в толпу, и ее лицо озарилось застенчивой улыбкой, когда она увидела его, машущего ей из-за стойки. Она продолжила спускаться по лестнице, держа край юбки в руке, не обращая внимания на восхищенные взгляды, которые некоторые мужчины устремляли ей прямо в глаза.

– Вы пришли! – воскликнул он, привлекая ее к себе. – У меня просто слов нет, до чего я рад, что сегодняшний вечер я проведу в компании с самой красивой девушкой во всем ресторане!

– Спасибо, Эрнст. – Клэр покраснела, она не привыкла получать комплименты. – Вы тоже прекрасно выглядите. Мне даже потребовалось время, чтобы узнать вас без формы. – Она провела кончиками пальцев по рукаву его пиджака.

Он наклонился, чтобы насмешливо поцеловать ее руку, его голубые глаза блестели от удовольствия.

– Да, редкая ночь, когда не приходится дежурить. И до чего же приятно надеть на себя обычную одежду.

Он повернулся к бармену, одновременно подмигнув и кивнув, и тот подозвал шедшего мимо официанта, сказав:

– Позаботься об этом господине. Подай шампанского. И посади за столик возле ансамбля.

– Oui^[15], мсье. Пожалуйста, следуйте за мной.

Эрнст и Клэр пробирались между переполненными столиками, которые окружали танцпол, и официант наконец из-за одного такого столика, расположенного в огороженной красной веревкой секции, пододвинул к ним стулья. Они сели, и через несколько мгновений официант вернулся; разгладив льняную скатерть, он поставил на стол ведро со льдом и стаканы. Взмахнув белой дамасской салфеткой, он открыл бутылку Champagne Krug^[16] и налил, выдержав умелую паузу, чтобы дать пене осесть, прежде чем она доберется до краев бокалов, а затем уложил бутылку в серебряное ведро и обмотал дамасскую салфетку вокруг ее горлышка.

Клэр светилась в тот вечер, словно золотящиеся в бокале пузырьки. Её подхватила волна эйфории. Наконец-то! Это была жизнь, о которой она всегда мечтала. На несколько часов она могла забыть о промозглом ателье, головных болях и постоянном голоде, танцуя под позолоченным потолком в объятиях красивого молодого человека, дыша воздухом, опьяняющим запахом духов и сигаретного дыма. Они снова пили шампанское и заказывали устриц, Эрнст разговаривал и шутил с другими немцами, которые присоединились к ним за соседними столиками внутри сектора, очерченного красной бархатной веревкой, а она сидела, улыбалась и смотрела, как другие женщины с завистью наблюдали за ней.

– Пойдемте, – наконец сказал Эрнст, посмотрев на часы. – Один последний танец, а потом я должен проводить вас, пока не наступил комендантский час.

На выходе он забрал ее пальто у женщины перед шляпной стойкой и небрежно бросил пару франков в тарелку, вызвав у нее улыбку и даже пожелание им обоим счастливого Нового года.

Они пошли назад через реку, и ей казалось, что ее ноги во взятых напрокат туфлях едва касаются земли; они слились с потоком празднующих, которые тоже спешили по домам, хотя новогодняя ночь оставляла еще несколько часов для отдыха. Он держал ее за руку, когда они проходили под воздушными контрфорсами Нотр-Дама, а затем потянул в сторону, вниз по ступенькам к набережной реки прямо перед тем, как пересечь мост Двойного Денье на rive gauche^[17]. Там, где темные воды реки стекали по камням у их ног, он заключил ее в объятия и поцеловал.

Ее глаза светились, когда она улыбнулась ему, словно отражая свет звезд над ними, и он откинул назад ее светлые волосы, спрятав прядь за ее ухо и снова поцеловал ее.

В этот момент темной ночью рядом с Сеной она представила, каково это – влюбиться в него. И вдруг она поняла, что все, о чем она думала, чего ей хотелось прежде – красивой одежды, шампанского, чужой зависти – в конце концов не имело никакого значения. Все, что имело значение – быть любимой и иметь возможность ответить любовью на любовь. Это и было тем, чего она желала больше всего на свете.

На Рю Кардинале он покинул ее, еще раз поцеловав и прошептав:

– С Новым годом, Клэр. Думаю, он будет удачным для нас обоих, как считаешь?

Накрепко запомнив это предсказание счастливого будущего с участием «их обоих», она побежала вверх по лестнице в квартиру.

Чуть слышно напевая в ритм своему дыханию, она вытащила свой ключ из вечерней сумочки и отперла дверь. Тихо закрыв ее за спиной, она выскользнула из туфель, только сейчас почувствовав мозоли, натертые на пятках, и на цыпочках пошла в свою комнату, не желая развеять чувство радости, если вдруг придется делиться подробностями своего вечера с кем-нибудь из соседок.

В тот вечер, когда она лежала в своей узкой кровати под карнизом, Клэр приснилось, что она танцует, взявшись за руки с Эрнстом, под позолоченным потолком, подхваченная волной желания – чувство, которое до сей поры было ей совершенно неведомым – и тут парижские часы пробили двенадцать, и старый год навсегда покинул их.

Гарриет

Я поднимаю глаза от информационного бюллетеня, который перевожу, когда Симона возвращается за ресепшен, доставив кофе в один из конференц-залов офиса.

– У тебя звонил телефон, – говорю я, кивая на место, где он лежит, на самый край стола.

Она поднимает его и прослушивает сообщение. Выражение ее лица непроницаемо.

– Это был Тьерри, – резко произносит она. – Он хочет знать, могу ли я дать ему твой номер. Говорит, что он работает на концерте вечером в следующую субботу и думает, что тебе там понравится.

Я пожимаю плечами и киваю.

– Здорово. Звучит неплохо.

Когда она в ответ на звонок набирает на телефоне текстовое сообщение, то говорит, не поднимая глаз:

– Ты ему нравишься.

– Он мне тоже понравился, – говорю я, листая большой словарь Ларусса, которым пользуюсь, когда нужно подыскать подходящее слово. – Похоже, он хороший парень.

– Да, он клевый, – соглашается она.

– Симона, – начинаю я. И вдруг останавливаюсь, теряясь, как же мне спросить ее о том, о чем я собиралась.

Она хмуро взирает на меня.

– Слушай, – говорю я. – Не знаю, есть ли что-то между тобой и Тьерри. Но если да, то мне бы не хотелось сделать что-то, что может помешать вам.

Она пожимает плечами.

– Нет. Ничего такого. Он просто мой друг.

Она поворачивается к экрану своего компьютера, видимо, проверяя электронную почту, но эти недомолвки между нами явно чреваты чем-то серьезным. Я просто сижу, давая ей время на раздумья.

С неохотой она поднимает глаза, чтобы наконец встретиться с моими.

– Я знаю его много лет, – говорит она. – Может быть, даже слишком много. Мы подружились, когда я приехала в Париж. Хотя кое в чем ты права. Мне хотелось, чтобы мы стали больше, чем просто друзьями. Но он всегда говорит, что я ему как сестра. Так что ничего такого просто не может произойти. Видя его с тобой – как он загорелся во время разговора! – я заставила саму себя признать это.

– Прости, – говорю я.

Она пожимает плечами.

– А за что тебе извиняться? Ты же не виновата, что понравилась ему.

Затем она улыбается, немного оттаивая.

– И, кстати, ты ему действительно нравишься. Я не могла не заметить этого тем вечером. Между вами определенно есть связь.

Я трясу головой от смеха, принимая эту подачу и стараясь сделать ответную не слишком жесткой. Нельзя сказать, что я спец по отношениям. В университете романтика казалась мне немного неуместной, поэтому я пришла к выводу, что мне проще оставаться одной. Я всегда боялась, что могу потерять слишком многое, если позволю себе влюбиться.

Разговор с Тьерри в тот вечер мне действительно понравился. Я ощутила свободу, поняла, что могу быть самой собой. А концерт был хорошим способом провести вечер, тем более когда он принимал участие в его подготовке. Так что ничего такого. В общем, когда минуту спустя начинает звонить мой собственный телефон, воодушевленная улыбкой Симоны и ее одобрительным кивком, я отвечаю «oui, avec plaisir»^[18] на его предложение, в следующую субботу он организует мне входной билет, а потом мы сможем пойти куда-нибудь поесть. Затем я твердо откладываю телефон и снова приступаю к работе.

Одна из моих обязанностей стажера заключается в сортировке почты, когда она по утрам поступает в агентство. Сегодня я запнулась, увидев конверт, адресованный мне, с почтовым индексом Великобритании. Обычно я лично никогда не получаю писем, поэтому думаю, что это сертификаты, запрошенные в архиве, которые должны рассказать мне больше о жизни Клэр. И о ее смерти. Я отложила запечатанный конверт под свой телефон, чтобы сосредоточиться на работе. Открою его сегодня вечером, когда смогу спокойно и в одиночестве рассмотреть его содержимое в своей комнате наверху.

Я быстро сортирую остальную почту, а затем отношу ее в офис, чтобы раздать получателям. Одна из менеджеров по работе с клиентами сидит вместе с Флоренс, когда я стучу в ее дверь. Та приглашающе машет мне, обе мне улыбаются.

– Хорошие новости, Гарриет, – говорит Флоренс. – Помните пресс-релиз, который вы разослали? Мы получили ответ из Лондона. Покупатель из универмага Harvey Nichols заинтересован в увеличении ассортимента. Это настоящий переворот.

Менеджер по работе с клиентами просит меня помочь написать ответ, так что я занята до конца дня переводом технических деталей дизайна обуви и особенностей ее моделирования с французского на английский.

Наконец офис закрывается, и я бегу к себе вверх по лестнице, сжимая в руках белый конверт. Дедушка и бабушка по линии мамы умерли еще до моего рождения. Мои руки слегка дрожат. Потому что, кроме фотографии Клэр в обществе Мирей и Вивьен, это первая ощутимая ниточка, которая связывает меня с этим поколением моей семьи.

Я не уверена, что мне понравится содержимое конверта, так как пришла к выводу, что отношения между Клэр и Эрнстом были как минимум постыдными. Так может ли быть хоть какой-то шанс, что я нацистского происхождения? Является ли это постыдное, исполненное вины наследие частью моей генетики? Мои руки дрожат от нетерпения – и просто от беспокойства – когда я разрываю конверт.

Первое свидетельство, которое я прочитала, было датировано 1 сентября 1946 года и написано твердой рукой каллиграфическим почерком; говорит оно о браке Клэр Мейнардье, родившейся в Порт-Мейлоне, Бретань, 18 мая 1920 года, с Лоуренсом Эрнестом Редманом, родившимся в Хартфордшире, Англия, 24 июня 1916 года. Имя Эрнест на мгновение останавливает меня. Может ли оно означать «Эрнст»? Они что, переехали в Англию, чтобы начать новую жизнь, едва закончилась война? Но тот факт, что он родился в одном из английских графств, делает это предположение крайне маловероятным. Так что, наверное, я могу предположить, что не произошла от нацистского солдата. Эта мысль позволяет мне расправить плечи, сбросить бремя, которое мне приходилось нести по жизни.

Я откладываю одну бумагу и читаю следующую, свидетельство о смерти Клэр Редман. Оно датировано 6 ноября 1989 года, причиной смерти указана сердечная недостаточность. Итак, Клэр было шестьдесят девять лет, когда она умерла, оставив свою дочь Фелисити одинокой в целом свете, когда той исполнилось двадцать девять лет. Как бы мне хотелось, чтобы она прожила дольше. Она могла бы изменить судьбу моей матери. Возможно, не такой уж она была загадкой. И если бы она все еще была рядом, она могла бы помочь мне, хотя бы рассказав, кто же я на самом деле.

Как же мне хотелось быть по-настоящему знакомой со своей бабушкой Клэр.