Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями

В ночь накануне отъезда, когда мой чемодан был уже собран, а автомобиль продан бакалейщику, я заглянул на соседний газон, чтобы еще раз окинуть взглядом этот огромный до нелепости дом, не принесший удачи. На белых ступеньках крыльца в лунном свете ясно виднелось неприличное слово, нацарапанное куском кирпича каким-то мальчишкой; я стер его, проведя жесткой подошвой моего ботинка по камню. Потом я медленно спустился к пляжу и растянулся на песке.

Большая часть больших прибрежных заведений к этому времени уже была закрыта, и берег был погружен во тьму, которую едва прорывали движущиеся огни какого-то парома на Проливе. А когда луна поднялась выше, все эти несущественные детали в виде зданий стали постепенно растворяться, пока перед моими глазами не проявился девственный ландшафт того древнего цветущего острова, который однажды предстал во всем своем цветении пред очами датских моряков, – пышущее свежестью, зеленое лоно нового мира. Его исчезнувшие ныне деревья, – деревья, которые уступили место дому Гэтсби, – когда-то тихим шелестом своей листвы потворствовали осуществлению последней и величайшей мечты человека; на какие-то мгновения он, должно быть, невольно затаил дыхание от восторга и очарования, оказавшись вдруг погруженным в реальность этого континента, в некое эстетическое созерцание, которое для него было и непонятным, и нежеланным, в последний раз в истории столкнувшись лицом к лицу с чем-то соизмеримым со всей его способностью удивляться.

Сидя на берегу и размышляя так об этом древнем, неизвестном мире, я подумал вдруг об удивлении Гэтсби, когда он впервые увидел и выбрал для себя в качестве цели тот зеленый огонек в конце причала Дэйзи. Он очень долго шел к этому голубому газону,^[5] и его мечта, должно быть, казалась ему настолько близкой, что он вряд ли думал, что может упустить ее. Он не знал, что уже упустил ее, что она осталась где-то позади него в той необъятной тьме за пределами города, в которой темные поля республики простирались под ночным небом.

Гэтсби верил в зеленый цвет, в то раскрепощенное будущее, которое год за годом ускользает от нас, пятясь перед нами. Оно ускользнуло от нас тогда, но это ничего не значит: завтра мы будем бежать быстрее, будем простирать наши руки дальше… И тогда, в одно прекрасное утро…

И мы бьемся дальше, держа наши лодки против течения, которое непрерывно относит нас назад, в прошлое.

НОЧЬ НЕЖНА

Джеральду и Саре посвящается.

Пусть вся Ваша жизнь будет праздником!*

* Роман посвящён друзьям Фицджеральда Джеральду и Саре Мэрфи, с которыми он немало общался, живя на мысе Антиб (юг Франции) в 1925 году.

 
А мы опять вдвоём! И ночь нежна…
Но всюду мрак! И лишь из поднебесья
Сквозь вековые кроны лунный свет
Струится в заросли, где тихо шепчет ветер
И нам одним известная тропинка
Вся сплошь покрыта изумрудным мхом.
 

Ода к Соловью¹

Часть 1

Глава 1

В одном из живописных уголков французской Ривьеры, на полпути между Марселем и итальянской границей, возвышается розоватое здание – «Hôtel des Etrangers»². Владельцем его является некий месье Госс. Раскалённый от жары фасад этого заведения затеняют, склоняя свои ветви, пальмы, а прямо перед ним простирается небольшой залитый солнцем пляж. Надо сказать, что модный курорт для именитой и фешенебельной публики здесь появился совсем недавно. Всего лишь десяток лет тому назад сезон здесь кончался в апреле, когда завсегдатаи-англичане откочёвывали на север, – и пляж пустовал! Теперь в этих местах теснится множество одноэтажных домиков, однако в те времена, когда началась эта история, там было лишь не более десятка старых вилл, и среди вековых сосен, что тянутся на целых пять миль от отеля до самых Канн³, то тут, то там виднелись их похожие на увядшие водяные лилии купола.

Отель и жёлтая полоска пляжа составляли одно целое. На рассвете вода у берега становилась совершенно прозрачной, и в ней можно было увидеть дрожащие очертания далёких Канн, розовато-кремовые руины древних замков и фиолетовые вершины Альп⁴, за которыми начиналась Италия. Однако вскоре течение начинало раскачивать растущие близ отмели водоросли, на воде появлялась рябь, и все отражения разом расплывались, превращаясь в тысячи разноцветных пятен. Ближе к восьми часам из отеля выходил мужчина в синем купальном халате. Он направлялся к морю и сначала минут десять привыкал к не прогревшейся ещё воде, опуская в неё то руку, то ногу, а затем, наконец, громко пыхтя и покрякивая, решался окунуться. После его ухода на пляже ещё целый час не было ни души. Один за другим проплывали на горизонте тяжёлые торговые корабли; на заднем дворе отеля толпились и болтали официанты; роса на деревьях мало-помалу обсыхала. Ещё час – и оттуда, где вдоль невысоких Маурских гор⁵, отделявших побережье от Прованса⁶, петляло шоссе, начинали доноситься автомобильные гудки.

На расстоянии примерно одной мили от моря, там, где сосны сменяются пыльными тополями, есть маленькая железнодорожная станция. Именно оттуда июньским утром 1925 года в отель Госса прибыли в открытом автомобиле две женщины – мать и дочь. Лицо матери всё ещё хранило следы былой красоты, которая, однако, в самом ближайшем будущем обречена была исчезнуть под сетью морщин. Впрочем, глаза её излучали спокойствие и доброжелательность – возможно, что благодаря этому она и выглядела моложе своих лет. Однако всё это было ничто по сравнению с юной красотой её дочери! Вот кто поистине обладал способностью приковывать взгляд! Пожалуй, самое прекрасное, что в ней было – это румянец. Не только щёки, но и ладони у неё были нежно-розовыми, подобно тому, как это бывает у детей после вечернего купания в остывшей морской воде. У неё был красивый покатый лоб, который венчала пышная шапка густых золотисто-пепельных волос – они множеством локонов, волн и затейливых завитков ниспадали ей на плечи и спину. Глаза у неё были большие, ясные и выразительные. Они сияли восхитительным влажным блеском. Своим румянцем она вовсе не была обязана косметике; просто это её молодое здоровое сердце так гнало по всему её юному телу кровь, что местами она виднелась под самой кожей! Ей было почти восемнадцать, и её ещё не преступившая последней черты детства красота напоминала вот-вот готовую распуститься розу.

– Что-то мне подсказывает, что в этих краях нас с тобой ждут одни неприятности, – заметила её мать, когда далеко внизу тонкой блестящей линией показалось море.

– Я вообще думаю, что пора домой, – ответила девушка.

И хотя голоса их звучали беззаботно, по их лицам было сразу видно, что путешествие их, будучи лишённым цели, наводит на них смертную тоску. Более того, далеко не всякая цель их бы удовлетворила! Похоже было, что и мать, и дочь одинаково снедаемы жаждой развлечений, но виной тому была вовсе не пресыщённость. Напротив, они чем-то напоминали школьниц, которые, успешно завершив учебный год, считают себя вправе развлекаться на полную катушку!

– Давай побудем три дня, а затем вернёмся домой. Я сегодня же закажу билеты!

К администратору отеля девушка обратилась на безупречном, но всё же несколько вымученном французском. Полученный ими номер располагался на первом этаже. Подойдя к ослепительно сверкающей на солнце стеклянной двери, она вышла на каменную веранду, которая тянулась по всему периметру отеля. Походка её была грациозна, как у балерины. Она несла себя так изящно, как будто тело её было невесомо! Там, под отвесными лучами, её тень вдруг сделалась совсем крошечной, и она отступила назад – в глаза ей бил слепящий свет! За пятьдесят ярдов отсюда тысячью красок сверкало под беспощадным солнцем Средиземное море; на подъездной аллее, около балюстрады⁷, плавился от жары старенький бьюик⁸.

Окрестности оглашаемого множеством звуков пляжа были погружены в безмолвие. Чуть поодаль от моря сидели со своим вязаньем три старухи-англичанки, под монотонный аккомпанемент давным-давно выученных наизусть дежурных фраз вплетая в свои чулки-носки сначала медлительную степенность тех лет, когда им ещё только предстояло родиться, а вслед за ней стиль сороковых, шестидесятых и, наконец, восьмидесятых. Поближе к морю под полосатыми зонтами расположились человек десять отдыхающих. Здесь же были их дети – одни из них резвились, ловя на мелководье непуганую рыбу, а другие загорали, и кожа их, щедро смазанная кокосовым маслом, блестела на солнце.

Как только Розмари вышла на пляж, мимо неё вдруг пронёсся какой-то подросток и с радостным криком бросился в воду. Чувствуя на себе не один любопытный взгляд, она сбросила свой купальный халат и последовала примеру этого мальчугана. Однако, проплыв всего лишь несколько ярдов, она поняла, что попала на мелководье, и потому ей пришлось нащупать ступнями дно и, с немалым трудом по очереди вытаскивая из воды свои стройные ноги, добираться вброд туда, где можно было спокойно поплавать. Когда вода стала доходить ей до груди, она обернулась. На берегу сидел лысый мужчина в трико. Выпятив волосатую грудь и втянув толстый живот, он самым бесцеремонным образом её разглядывал. Однако, встретившись с ней взглядом, он тотчас смутился и, мгновенно выронив свой монокль, который тут же исчез в покрывавших его грудь волосах, налил себе из стоявшей на песке бутылки стаканчик спиртного.

Отвернувшись от него, она поплыла к плоту. Вода подхватила её, принеся долгожданную прохладу. Она просачивалась в волосы и ласкала самые потаённые уголки её тела. Розмари нежилась в ней и барахталась, снова и снова кружа на одном месте. Доплыв до плота, она вконец выдохлась, однако, поймав на себе презрительный взгляд какой-то уже изрядно загоревшей, с ослепительно белыми зубами, дамы, и вспомнив, что её собственное тело пока ещё бело как снег, повернулась на спину, и течение понесло её обратно к берегу. Когда она вышла из воды, к ней тотчас же подошёл тот самый волосатый мужчина со стаканом.

– Позвольте предупредить вас, мисс, что за плотом могут быть акулы!

Какой он национальности, Розмари определить не могла, однако по-английски он говорил с протяжным оксфордским акцентом.

– Не далее как вчера поблизости Гольф-Жуана⁹ они слопали двух моряков! – добавил он.

– Боже, какой кошмар! – воскликнула Розмари.

– Вокруг флотилии в воде масса всяких объедков, вот они там и ищут, чем поживиться…

Затем, сделав постное лицо и тем самым дав понять, что заговорил он с нею исключительно из благих побуждений, мужчина отвернулся и засеменил прочь. Немного отойдя, он присел на песок и снова налил себе стаканчик.

Немного смутившись и одновременно гордясь тем, что во время этого короткого разговора она на миг оказалась в центре внимания окружающих, Розмари принялась присматривать себе местечко, где можно отдохнуть. Каждая семья располагалась под отдельным зонтом и прилегающую к нему территорию считала, по-видимому, своей собственностью. К тому же, многие здесь ходили «в гости» и перекрикивались. Словом, похоже было, что все отдыхающие уже давным-давно перезнакомились, и лезть в чужой монастырь со своим уставом было бы верхом невоспитанности. Однако чуть поодаль от моря, где пляж был усыпан галькой и засохшими водорослями, сидела компания новичков. Их кожа, как и у Розмари, была ещё совершенно лишена загара, а вместо огромных пляжных зонтов у них были обыкновенные ручные. Взглянув на них, девушка тотчас решила, что они, как и она сама, приехали сюда совсем недавно. Расстелив неподалёку от них свой пеньюар, она прилегла на песок.

Поначалу до неё доносился лишь сплошной гул, в котором она не могла различить ни слова. Время от времени по звуку шагов и мельканию теней она угадывала, что кто-то проходит мимо. В какой-то момент к ней подошёл чей-то любопытный пёс, и она почувствовала на своей шее его горячее дыхание. От жгучего солнца кожа её уже слегка покраснела, но она всё лежала и лежала, прислушиваясь к шёпоту затихающих волн. Вскоре, однако, она стала различать отдельные голоса, и ей довелось услышать, что некий человек, презрительно именуемый «этот пройдоха Норт», не далее как вчера вечером похитил, намереваясь распилить его надвое, в одном из каннских кафе официанта. Поведала сию историю убелённая сединами дама в вечернем платье. Надо полагать, она просто не успела переодеться после вчерашнего вечера, ибо голову её всё ещё украшала диадема, а с плеча свисала увядшая орхидея. Почувствовав смутную неприязнь и к ней, и к её спутникам, Розмари отвернулась.

С противоположной стороны ближе всего к ней оказалась лежавшая под навесом из зонтов молодая женщина. Положив на песок раскрытую книгу, она что-то тщательно выписывала из неё на листочек бумаги. Бретельки её купальника были спущены, и обнажённая спина блестела на солнце. Нитка кремового жемчуга красиво оттеняла ровный медно-коричневый загар. В её на редкость миловидном лице угадывалась одновременно и властность и потребность в сострадании. Бросив на Розмари рассеянный взгляд, она тотчас же вновь углубилась в своё занятие. Рядом с нею был красивый, облачённый в бело-красное полосатое трико и жокейскую шапочку мужчина. Здесь же располагались и все остальные: та самая загорелая дама с ослепительной улыбкой, которую Розмари уже видела на плоту (в отличие от женщины с книгой, она поприветствовала Розмари радушным кивком) и чем-то похожий на льва мужчина с благообразным продолговатым лицом и густой гривой пшеничных волос, в синем трико и без головного убора, о чём-то глубокомысленно беседовавший с юным латиноамериканцем в чёрном трико (при этом оба они теребили в руках кусочки высохших на песке водорослей). И хотя на всех тех американцев, с которыми Розмари до сих пор приходилось иметь дело, они похожи не были, она всё же решила, что большинство из них наверняка её соотечественники.

Понаблюдав за ними, она поняла, что все они являются зрителями некоего импровизированного спектакля, единственным актёром и заодно и режиссёром которого является мужчина в жокейской шапочке. Держа в руках грабли, он с суровым видом передвигался по пляжу и делал вид, что сгребает гальку. Произносимые им при этом фразы были, надо полагать, квинтэссенцией юмористического жанра, а его мрачное лицо при этом лишь усиливало комический эффект. Вся компания следила за ним затаив дыхание, а каждое его слово вызывало взрыв хохота. Даже те, кто, подобно Розмари, находились слишком далеко, чтобы что-либо разобрать, вытягивали шеи и напряжённо прислушивались. Оглядевшись вокруг, она поняла, что на целом пляже к «представлению» равнодушен лишь один человек, а именно женщина с книгой! Видимо, из той самой скромности, что свойственна обладателям сокровищ, она с каждым новым взрывом веселья лишь ниже склонялась над своим листком.

Вдруг прямо над Розмари вырос, будто с неба упав, её новый знакомый с моноклем и стаканом:

– Должен признать, вы здорово плаваете!

– Ах, ну что вы!

– Да ладно, не скромничайте! Моя фамилия Кэмпион. Представьте, здесь среди нас совершенно случайно оказалась одна дама, которая знает, кто вы. Она говорит, что на прошлой неделе видела вас в Сорренто¹⁰ и теперь сгорает от желания с вами познакомиться.

Скрывая досаду, Розмари оглянулась и увидела, что вся компания новичков смотрит на неё выжидающим взглядом. Поднявшись, она нехотя пошла за Кэмпионом.

– Знакомьтесь, это миссис Абрамс. Это мистер и миссис Маккиско. А это мистер Дамфри…

– Ну, а вас мы прекрасно знаем, – заговорила дама в вечернем платье. – Вы – Розмари Хойт! В Сорренто я увидела вас в отеле и подумала, что обозналась, но портье сказал, что нет! Мы все вас обожаем и хотим спросить, почему вы не в Америке и не снимаетесь в каком-нибудь новом сногсшибательном фильме.

Сразу несколько человек жестом пригласили её сесть рядом. Узнавшая её дама вовсе не была, несмотря на свою фамилию, еврейкой. Просто она была одной из тех уникальных старушек, которые благодаря своему железному здоровью и последовательно проводимой в жизнь политике эгоизма безнадёжно задерживаются на этом свете, совершенно автоматически становясь «достоянием» всё новых и новых поколений.

– Мы хотели предупредить вас о том, что в первый день очень легко получить солнечный ожёг, – не умолкала она. – Вы ведь понимаете, как важно вам беречь свою кожу! Но на этом идиотском пляже все такие чопорные, что мы просто не знали, как к вам подойти…

Глава 2

– А вы случайно не участвуете в заговоре? – спросила миссис Маккиско. Она была молода и смазлива, но глаза у неё были явно лживые, а наглостью она обладала просто феноменальной. – Знаете, на лбу ведь не написано… Вот, например, недавно выяснилось, что некто мой муж играет в нём одну из ведущих ролей… Да что я говорю! Он там фактически правая рука этого… главного, с позволения сказать, «героя»!

– В заговоре? – изумлённо переспросила Розмари. – В каком заговоре?

– Милая моя, да разве мы знаем?! – со свойственным тучным женщинам судорожным смешком воскликнула миссис Абрамс. – Мы что, в нём участвуем?! Да боже упаси! Мы – галёрка!

– А я думаю, что тётенька Абрамс уже сама по себе стоит десятка заговоров, – вставил мистер Дамфри, женоподобный юноша с взъерошенной соломенной шевелюрой.

– Но-но, Ройял, думай, что говоришь! – тотчас же приструнил его Кэмпион, погрозив ему моноклем.

Розмари обвела всю эту публику унылым взглядом. Более всего на свете ей хотелось, чтобы сейчас рядом с нею оказалась её мать. Все эти люди вызывали у неё отвращение. Ах, как здорово было бы взять и каким-нибудь чудом перенестись на противоположный конец пляжа, где располагалась совсем другая, приятная и интересная компания! Её мать обладала пусть и скромным, но совершенно безошибочным чутьём, всякий раз, как бы дурно ни были воспитаны те, с кем ей порой приходилось иметь дело, позволявшим ей с честью выходить из любого щекотливого положения. Однако с тех пор, как Розмари стала знаменитостью, минуло всего лишь полгода, и нередко смесь усвоенных ею во время учёбы в Париже истинно французских манер и той возведённой в ранг хорошего вкуса развязности, с которой она впервые столкнулась, вернувшись в Америку, сбивала её с толку. Должно быть, именно поэтому она иногда и попадала в такие глупые ситуации, как сегодня!

Мистер Маккиско, сухопарый мужчина лет тридцати, рыжеволосый и веснушчатый, болтовни о «заговоре», по-видимому, не приветствовал. Всё это время он молчал, отвернувшись к морю, однако теперь, бросив быстрый взгляд на свою жену, обернулся к Розмари и угрюмо спросил:

– А вы давно приехали?

– Только сегодня.

– Ясно.

И полагая, видимо, что с помощью одного-единственного вопроса ему удалось кардинальным образом изменить общее направление разговора, он выжидающе посмотрел на всех остальных.

– Ах, Розмари, оставайтесь на всё лето! – делая вид, что ничего не поняла, воскликнула миссис Маккиско. – Разве вам не интересно узнать, чем закончится заговор?

– Вайолет! – вконец потеряв терпение, взорвался её муж. – Тебе что, больше трепаться не о чем?!

Миссис Маккиско склонилась к миссис Абрамс и прошептала так, чтобы всем было слышно:

– Это всё нервы!

– Ничего подобного! – грубо заявил мистер Маккиско. – Нервы у меня в порядке!

Однако ему было явно не по себе. По лицу его расползлась тусклая краска, придававшая ему глуповатое выражение. Видимо, смутно чувствуя, что является здесь посмешищем, он вдруг встал и направился к морю. Жена его тотчас поспешила за ним, и Розмари, обрадовавшись возможности избавиться, наконец, от этой назойливой компании, последовала их примеру.

Мистер Маккиско сделал глубокий вдох и бросился вплавь. Отчаянно колотя с трудом слушавшимися его руками по средиземноморскому мелководью, он минуты три изображал что-то вроде кроля¹¹. Наконец, выбившись из сил, он встал на ноги и оглянулся. Надо было видеть, с каким изумлением он обнаружил, что до берега всё ещё рукой подать!

– Должен признаться вам, мисс, что я никак не могу научиться правильно дышать. Чёрт его знает, в чём здесь секрет!

И он вопросительно посмотрел на Розмари.

– Мне кажется, что вам следует попытаться делать выдох под водой, – принялась объяснять она. – А на четвёртый счёт вы поднимаете голову и делаете вдох.

– Сложная штука это дыхание… А что если нам с вами поплыть вон к тому плоту?

На плоту лежал, растянувшись во весь рост, тот самый похожий на льва мужчина, которого Розмари уже видела на берегу. Плот мерно раскачивался в такт движению воды. Когда доплывшая до него миссис Маккиско ухватилась за его край, он неожиданно накренился и сильно толкнул её в плечо, но в этот момент лежавший на плоту мужчина вскочил и вытащил её из воды.

– Я испугался, что вы можете получить травму, – тихо и застенчиво сказал он.

Розмари в жизни не встречала человека с более печальным лицом! У него были высокие индейские скулы, удлинённая верхняя губа и огромные, глубоко посаженные глаза удивительного тёмно-золотистого цвета! Обращаясь к миссис Маккиско, он старательно избегал её взгляда, как будто боясь оскорбить её своей назойливостью. Через минуту он был уже в воде, и его длинное неподвижное тело несло к берегу.

Розмари и миссис Маккиско наблюдали за ним, сидя на плоту. Когда инерция совершённого им первоначального толчка исчерпалась, он сложился вдвое и, мелькнув тощими ляжками на поверхности, вдруг полностью, не оставив после себя даже пузырька пены, исчез под водой.

– Этот господин плавает как рыба, – заметила Розмари.

– Зато поёт как жаба, – с неожиданной озлобленностью отозвалась миссис Маккиско.

Она обернулась к своему мужу, который после двух неудачных попыток всё же умудрился взобраться на плот и обрести равновесие, но тут же, стыдясь собственной неуклюжести и пытаясь показаться грациозным, пошатнулся и чуть было не свалился обратно в воду.

– Я как раз рассказывала мисс Хойт, что Эйб Норт хоть и плавает как рыба, но зато поёт как жаба! – объяснила она ему.

– Да уж, – примирительным тоном проворчал мистер Маккиско. Похоже, в семье их царил настоящий патриархат!

– Обожаю Антейля¹², – не без вызова начала его жена, вновь обернувшись к Розмари. – Антейля и Джойса¹³. Должно быть, вы там у себя в Голливуде о таких и не слышали, но смею вам сообщить, что первый человек, опубликовавший в Америке серию критических статей об «Улиссе»¹⁴ – это мой муж!

– Сигареты кончились! – невозмутимым тоном заявил Маккиско. – А она всё о своём Антейле да Джойсе!

– Джойс пишет намёками… Правда, Элберт?

И вдруг она умолкла. Та самая женщина, которую Розмари видела с книгой, теперь плавала вместе со своими двумя детьми в море, и Эйб Норт, поднырнув под её мальчугана, вдруг вырос из воды, точно вулканический остров, с ребёнком на плечах. Малыш вопил от страха и восторга, а на серьёзном лице женщины читалось умиротворение.

– Это его жена? – спросила Розмари.

– Ах, нет, это миссис Дайвер. Они не из отеля. – Вновь отвернувшись к морю, она буквально пожирала купальщицу взглядом. Однако уже через мгновение её злобные глазёнки смотрели на Розмари.

– А вы и прежде бывали за границей?

– О да! Собственно, я училась в Париже.

– Ах, вот как! В таком случае вам, наверное, известно, что если хочешь отдохнуть здесь по-человечески, то надо заводить знакомства с настоящими французами! Ну скажите, что может Франция дать всем этим людям? – она кивнула в сторону берега. – Ведь у них свой собственный замкнутый мирок! Вот мы, когда сюда собирались, первым делом обзавелись рекомендательными письмами ко всем лучшим писателям и художникам, которые живут в Париже. Представляете, как нам там было здорово?!

– Отлично представляю.

– А знаете, мой муж сейчас как раз завершает работу над своим первым романом…

– В самом деле? – совершенно машинально спросила Розмари. В данный момент она вообще ни о чём особо не думала, разве что только о том, удалось ли её матери в эдакую жару уснуть.

– Принцип тот же, что в «Улиссе», вот только вместо одних суток у моего мужа – целое столетие, – воодушевлённо продолжала миссис Маккиско. – А главный герой – старомодный французский аристократ, который не вписывается в эпоху прогресса…

– Вайолет, ты прекратишь или нет? – строго остановил её мистер Маккиско. – Какой дурак станет покупать мои книги, если ты заранее растрезвонишь, что в них написано?

Добравшись до берега, Розмари набросила на свои уже изрядно покрасневшие плечи пеньюар и снова легла на солнце. Мужчина в жокейской шапочке теперь переходил от зонта к зонту, держа в руках поднос, на котором стояла бутылка и целая дюжина стаканов. Вскоре выпивка так сблизила всех его друзей, что более десятка зонтов сбились вместе, образовав один огромный навес, под которым теснилась вся компания. Как она поняла, кто-то из них нынче вечером собирался уезжать, и в связи с этим решено было устроить прощальную вечеринку. Даже носившиеся по пляжу дети интуитивно чувствовали, что источник веселья находится где-то здесь, и старались держаться к нему поближе. Что же касается самой Розмари, то она ни на минуту не сомневалась, что этим источником является не кто иной как человек в жокейской шапочке.

И море, и небо словно застыли под палящим полуденным солнцем; даже белые очертания находящихся за пять миль отсюда Канн представлялись не более чем иллюзией свежести и прохлады. Вот на горизонте показался малиновый парус, и вслед за лодкой из открытого моря в бухту ворвался пенистый тёмно-синий поток. Казалось, всё живое на целом побережье вымерло, и только здесь, при жидком свете проникающих в просветы между зонтами лучей, сверкают краски, стоит нескончаемый гул людских голосов и кипит жизнь.

Вскоре неподалёку от Розмари остановился Кэмпион, и она поспешно закрыла глаза, притворяясь, что спит. Затем, однако, она решилась их слегка приоткрыть и увидела перед собой размытые очертания двух толстых, похожих на столбы ног. Ноги эти взметнули на пляже облако жёлтой пыли, которое тотчас же унеслось ввысь. Когда сутулая фигура Кэмпиона исчезла, наконец, из виду, Розмари уснула по-настоящему.

Проснувшись, она обнаружила, что с неё градом течёт пот, а на пляже, кроме неё самой, остался один-единственный человек – мужчина в жокейской шапочке! Он как раз складывал последний зонт. Заметив, что она открыла глаза, он подошёл к ней и сказал:

– Признаться, мисс, я как раз собирался домой и хотел вас разбудить. С солнечным ожогом шутки плохи.

– Благодарю вас.

Розмари взглянула на свои побагровевшие ноги.

– Силы небесные!

Надеясь, что ему захочется поговорить, она весело рассмеялась, но Дик Дайвер уже тащил складную кабинку и зонт к стоявшему поблизости автомобилю. Тогда, чтобы освежиться, Розмари решила немного поплавать. Пока она плескалась в воде, он вернулся и, подобрав лежавшие на песке грабли, совок и сито, спрятал их в расщелину между камней. Затем он огляделся вокруг, проверяя, не забыл ли он чего-нибудь на пляже.

– Простите, а вы не скажете, который час? – спросила она.

– Примерно половина второго, мисс.

И оба одновременно посмотрели на горизонт.

– Час, как я думаю, отменный, – сказал Дик Дайвер. – Можно сказать, лучший из всех возможных!

Он посмотрел на неё, и целое мгновение для Розмари не существовало ничего, кроме его удивительных, наполненных солнечной синевой глаз! Затем, взвалив себе на плечи последнюю сумку с вещами, он зашагал к автомобилю. Выйдя из воды, Розмари отряхнула со своего пеньюара песок, оделась и задумчиво побрела в сторону отеля.