Философия сознания без объекта. Размышления о природе трансцендентального сознания

Теперь оставалось лишь устранить остаточные препятствия на пути к полному отождествлению «я» со сверхчувственным субстанциальным миром и полностью избавиться от отождествления себя с миром феноменов. Но чтобы добиться в этом успеха потребовалось еще несколько дней. Тем временем я вернулся от физического уединения к активному участию в социальной жизни – хотя в значительной степени сохранил настроение отрешенности и постоянство раздумий. Наконец, седьмого августа 1936 года, дочитав рассуждения Шанкары (изложенные в «Системе веданты» Дойссена^[27]), я вошел в медитативное размышление над прочитанным^[28].

В ходе размышлений меня вдруг осенило, что ошибка почти всех медитирующих (и моя тоже) заключается в поиске какого-то тонкого объекта или переживания. Но объект или переживание, какими бы тонкими они ни были, продолжают принадлежать феноменальному миру времени-пространства и, следовательно, не будут сверхчувственной субстанциальностью. Таким образом, искомое сознание есть состояние чистой субъективности без какого-либо объекта. Это соображение объяснило мне, почему руководства постоянно делали акцент на необходимости устранения колебаний ума^[29]. Но я никогда не находил возможным полностью утихомирить мысль. Так что мне пришло в голову, что успеха можно достичь просто с помощью различающей изоляции субъективного полюса сознания (с фокусом сознания, обращенным на этот аспект), а в остальном предоставить ментальным процессам свободно продолжать свое спонтанное функционирование на периферии сознания. Далее я понял, что «в глазах» относительного сознания чисто субъективное безобъектное сознание должно выглядеть имеющим объекты. Следовательно, Познание само по себе не подразумевает привнесения в сознание некого нового эмпирического содержания^[30]. Я понял, что подлинное Познание есть просто осознание некоего Ничто, но такого Ничто, которое абсолютно субстанциально и тождественно «Я». Это был последний поворот Ключа, который открыл Дверь. Я тут же увидел себя тождественным Пустоте, Мраку и Безмолвию, но осознал их как высшую, хотя и невыразимую Полноту (в смысле Субстанциальности), Свет (в смысле озаренности) и Звук (в качестве чистой бесформенной Смысловой Сути). Последовавшее далее углубление сознания просто непостижимо и всецело находится за пределами возможностей адекватного выражения. Чтобы намекнуть на Суть этого трансцендентного состояния сознания, потребуются понятия, отражающие самые тонкие нюансы, и способы выражения, указующие на самые высокие ценности; это по силам только искусству^[31]. Но, как ни старайся, результат все равно будет жалким в сравнении с непосредственной Реальностью. Всякий язык, стремящийся стать инструментом описания трансцендентного, обречен на неудачу.

Однако некоторые сопутствующие смыслы и следствия, вытекающие из подобного прозрения, оказываются в пределах возможности формулирования, и тут человек, обладающий соответствующим умением, может сделать намного больше, чем тот, кто менее знаком с искусством выражения. Но непосредственно осознанные интеллектуальные и эмоциональные ценности прозрения невозможно передать никакой формулировкой и никаким выражением.

Следует провести четкую разделительную грань между трансцендентным состоянием сознания и результирующими эффектами, проявляющимися в сознании относительном. Первое является не каким-то опытом, а неким Постижением, Пробуждением на вневременном уровне сознания. Последние же суть следствие, проявившееся в мире времени и поэтому имеющее ценность эмпирическую и относительную. В завершающий момент я был готов к тому, что смыслы, которые могут открыться в этом прозрении, никак не коснутся связанного временем личностного человека. Однако Смысл очень скоро стал нисходить во внешнее сознание, и это продолжается более или менее регулярно и до сего дня. У данных просачивающихся ценностей явно есть немалая доля интеллектуального содержания и эмоционального наполнения, которые вполне могут быть выражены.

Далее следует перечисление и описание элементов, проявившихся в относительном сознании с первого этапа прозрения^[32].

1. Первый ощутимый эффект в сознании был чем-то, что я могу назвать сдвигом в основе сознания. С относительной точки зрения этот последний шаг можно сравнить с прыжком в Ничто. Это Ничто тут же обратилось в высшую Полноту, которая в свою очередь сделала относительный мир нереальным, словно сон. Я чувствовал и знал, что наконец пришел к Реальному. Я не рассеялся в какой-то пространственной пустоте, а напротив, распростерся в безмерной Полноте. Корни моего сознания, которые прежде были более или менее внедрены в поле относительного сознания, теперь оказались извлеченными из него и незамедлительно перенесенными в высшую область. Это ощущение перемены почвы сохранилось до сего дня, и такое положение кажется гораздо более нормальным состоянием, чем прежнее укоренение.

2. С вышеописанным тесно связано изменение содержания, вкладываемого в понятие «Я». Прежде чистая субъективность казалась чем-то вроде нуля или точки исчезновения: чем-то, что имеет место в сознании, и – никакого тела. Пока у того, что человек называет своим «я», имеется тело, оно доступно аналитическому наблюдению. Целью медитативной техники различения является последовательное снятие оболочек этого тела. В конце концов остается то, что вовсе не является объектом, и тем не менее оно представляет собой основу, на которую нанизано все относительное сознание (как бусины на нитке). В качестве символа, который бы представлял «Я» – этот окончательный и несократимый субъект всего сознания, – я не знаю ничего лучше, чем нуль или бесконечно малая точка. Критическим этапом в преображении является осознание этого «Я» как нуля. Но «Я» тут же разворачивается в безграничную «наполненность». Это «Я» словно становится всем пространством. Оно больше уже не какой-то полюс или точка фокуса; оно простирается везде и всюду как некое неполяризованное сознание, которое является одновременно и самим «Я», и объективным содержанием сознания. Это явное и недвусмысленное преодоление субъектно-объектных отношений. И поэтому мистическое прозрение неизбежно является невыразимым. Весь язык основан на субъектно-объектных отношениях; он может лишь исказить (в лучшем случае) непосредственно данный смысл трансцендентного сознания.

3. Есть ощущение безмерно глубокого проникновения, с двумя фазами, едва различимыми на первой стадии прозрения. Первая фаза в высшей степени интеллектуальна, но сверхконцептуальна^[33]. Я сознавал мысль столь невероятной степени абстрактности и универсальности, что ее интеллектуальный характер едва можно было различить. Если представить, что наши самые абстрактные понятия являются осязаемыми телами, в которых спрятан скрытый, но реальный смысл, тогда эта трансцендентная мысль имела бы природу смысла без концептуальной оболочки. Это компактная сущность мысли, «предложения» которой потребовали бы целых жизней для выражения их в объективной форме, и тем не менее по завершении таких усилий она осталась бы неисчерпаемой. В своем относительном сознании я знал, что мыслю подобными емкими мыслями, и чувствовал скрытый в них Смысл. Я странным образом знал, что ЗНАЮ в космическом масштабе. Однако никакое мозговое вещество не является достаточно утонченным, чтобы быть в состоянии настроиться на грандиозную космическую поступь этих Мыслей.

Но за этими мыслями космического масштаба и безграничной отвлеченности были новые глубины, превосходящие все самые отдаленные пределы интеллектуальных и эмоциональных ценностей. Тем не менее при этом сохранялось осознание своего «Я», остававшееся непрерывным в смутно ощущаемом ряду глубин, уходящих все глубже и глубже в то, что в определенном смысле было непроницаемым Мраком. Однако я знал, что это – самая суть Света^[34].

4. Я знал, что пребываю вне пространства, времени и причинности. Как субстанциальное, протяженное и трансцендентное «Я», я знал, что обеспечиваю существование всей феноменальной Вселенной и что время, пространство и закон – не более чем используемая мной форма восприятия относительного мира^[35]. Поэтому я независим от пространственно-временной множественности; напротив, множественность зависит от «Я», которому я тождествен.

5. С вышеупомянутым прозрением тесно связано ощущение полной свободы. Я вырвался из рабства пространственно-временной множественности и правящего этой множественностью жесткого закона. Данный аспект имеет главным образом эмоциональное значение, но он для меня весьма важен. Сам мой поиск был не столько стремлением обрести блаженство, сколько попыткой удовлетворить глубинную жажду Свободы.

6. Ощущение невинности. От меня полностью ушло чувство, которое называют по-разному: ощущение греха, вины, кармической обусловленности. Долги обособленной индивидуальности аннулировались. Счета были закрыты, и все итоги подведены единым росчерком пера. На эмоциональном плане это ощущение появилось сразу, но я без труда нашел ему и логическое обоснование. Как индивидуальная личность, я порабощен пространственно-временной сферой и неизбежно должен отвечать за все свои поступки, но как трансцендентное «Я», я не только являюсь частью этой сферы, но и объемлю ее во всей полноте. Поэтому можно сказать, что все поступки и их последствия содержатся во МНЕ, оставляя, однако, это «Я» совершенно неподверженным своему воздействию^[36].

7. Я чувствовал и знал, что нашел наконец средство от той «неправильности», ощущение которой является скрытой движущей силой всех религий и большей части усилий философов. За поверхностью жизни в мирской сфере скрыто чувство одиночества, которое не рассеивается ни объективными достижениями, ни человеческими отношениями – как бы обширны они ни были и каким бы взаимопониманием ни отличались. Религиозная (и иная) литература дает множество свидетельств того, что это чувство одиночества свойственно чуть ли не всем людям. Я склонен считать его внутренним мотивом религиозного поиска. Так же как другие, я чувствовал себя одиноким и понял, что это чувство неполноты заставляет людей принимать одну из двух альтернатив. Можно смириться с одиночеством и невозможностью избавиться от него. В этом случае неотъемлемой частью всех аспектов жизни становится крайний пессимизм. Однако чувство неполноты может подтолкнуть к поиску избавления от него. Наиболее распространенным мистическим решением является соприкосновение с трансцендентным – ощущение единства с Богом. Мое собственное постижение было скорее неким взаиморастворением «я» и «иного», которые стали нераздельным целым. До последнего момента преображения я в определенном смысле сознавал искомое «иное», но после кульминационного мгновения это «иное» исчезло в единстве. Таким образом, мне нет нужды иметь в своем словаре слово «Бог». Иногда я нахожу полезным (из литературных соображений) употреблять его, так как за ним стоит некий смысл, который мне хотелось бы передать. Но для меня этот термин имеет скорее психологическое, а не метафизическое значение.

Благодаря Постижению я обрел покой и удовлетворенность (в самом глубоком смысле). Лично у меня уже не было необходимости продолжать поиск, еще что-то достигать или как-то самовыражаться в надежде познать полное счастье. Однако в моей удовлетворенности было слабое место: я сознавал страдание миллионов жителей мира, а также понимал, что частное решение проблемы является лишь фрагментом стоящей перед философом задачи – общего спасения, которое должно быть максимально доступным и универсальным. Но само преображенное состояния сознания ничуть этим не умаляется.

8. Налицо решительное возрастание степени проявления таких эмоциональных качеств, как спокойствие и безмятежность. В непосредственном присутствии трансцендентного состояния тревожащие факторы, порожденные обстоятельствами и силами мирской сферы, теряют свою власть. Они просто испаряются как нечто неуместное, как то, что настолько ниже тебя, что его действие не может затронуть твою истинную сущность. В этом мистическом состоянии нет нужды стараться быть спокойным и безмятежным; эти качества наполняют индивида без особых усилий с его стороны. Впоследствии, когда я находился вне непосредственного присутствия данного состояния, то и тогда мне было легче, чем раньше, оставаться спокойным и безмятежным (хотя чем дальше я отхожу от этого состояния, тем больше усилий требуется, чтобы сохранить рассматриваемые эмоциональные качества).

9. В корне меняется назначение и смысл информации. Прежде новая информация была мне нужна во многом как средство поиска Реального. В трансцендентном же состоянии я чувствовал, что в самом глубинном смысле укоренился в Реальном. С тех пор я продолжал чувствовать эту укорененность, хотя ощущение непосредственного Присутствия было иногда большим, а иногда меньшим. В настоящее время знание (в смысле информации) имеет для меня ценность главным образом как инструмент выражения, как средство сделать явным то, что мне уже известно в самом существенном смысле. Это выражение ценно не только как способ передачи знания другим индивидам; оно обогащает и мое собственное личное сознание. Воплощаясь в конкретную мысль, абстрактное и сверхконцептуальное знание обретает формальную и эмпирическую ясность. Несмотря на все это, знание как информация играет лишь второстепенную роль; оно больше не имеет такого значения, как прежде. Это выглядит так, словно я в каком-то неясном и непонятном смысле уже знаю все, что надлежит узнать^[37]. Если я сочту необходимым, то могу придать какой-то доле этого знания проявленную форму – чтобы оно открылось сознанию других (и моему собственному личному сознанию тоже). Но нет никакой внутренней необходимости (по крайней мере, такой, какую я сознавал бы), которая побудила бы меня к выражению и проявлению. Я чувствую себя совершенно свободным выбирать тот путь, какой пожелаю.

10. Самое же замечательное эмоциональное качество, нисшедшее в относительное сознание, – это счастье. Радость сознается как очень яркий опыт. Она сильнее всех известных мне переживаний и доставляет больше удовлетворения, чем любые достижения в мирской сфере. Описать это состояние счастья нелегко. По своей природе оно ни в коем случае не является неистовым или необузданным; напротив, оно довольно тонкое, хотя и весьма интенсивное. Все мирские наслаждения в сравнении с ним грубы и непривлекательны. Всякое «наслаждение» (если пользоваться этим термином в его индийском значении^[38]) – доставляющее удовольствие или мучительное – я нашел в сравнении с этим счастьем более или менее неприятными. В особенности оно отличается от порочных наслаждений. Последние отмечены чувством вины, которое остается надолго после того, как само наслаждение порочным переживанием закончилось. Высшее счастье кажется почти (если не полностью) тождественным самой добродетели. Я склонен согласиться со Спинозой и заявить, что истинное счастье – это не просто награда за добродетель; оно и есть добродетель. Чувствуешь, что нет ничего правильнее, или праведнее, чем быть настолько гармонично согласованным в своем сознании, чтобы все время испытывать эту Радость. Это живая Радость, в которой как бы растворяются страдания тех, кто находится рядом с человеком, испытывающим ее. Других эта Радость тоже скорее обогащает, чем обедняет.

Сомневаюсь, чтобы кто-либо мог оценить потрясающее достоинство этого счастья, не испытав его непосредственно. Я чувствовал и продолжаю чувствовать, что никакая цена не была бы слишком высокой платой за его обретение. В мистической литературе такие заверения повторяются вновь и вновь. Кажется, что одно лишь краткое переживание этой радости стоило бы любого усилия и всех страданий, какие только может вместить целая жизнь, – если бы они оказались необходимыми для ее обретения. Теперь я понимаю, почему так часто мистическое выражено в восторженной форме. Требуется истинное самообладание и сдержанность, чтобы избежать злоупотребления превосходной степенью, – в особенности, когда понимаешь, что все эти выражения превосходной степени (как они воспринимаются в сфере обычного опыта) фактически весьма занижены. Цветистые обороты персидских и индийских мистиков вовсе не являются преувеличением. Однако у этого способа выражения есть недостаток: читателю-немистику кажется, будто у писателя-мистика нет критической перспективы. В этой радости даже можно потеряться, так что в идее «опьянения Богом» есть реальный смысл. В целом же кажется вероятным, что самое крайнее переживание этой Радости реализуют те, у кого наиболее развита эмоциональная сторона натуры. Если же с ней сравним (или превосходит ее) уровень познавательного интереса, то, скорее всего, в таком человеке мы обнаружим больше сдержанности (примером могут служить Спиноза и Будда).

Эта Радость кажется некой динамичной силой. Если бы было позволено говорить об ощущении энергии, то нужно было бы сказать, что, соприкасаясь с Радостью, исходящей с трансцендентного уровня (или отождествляясь с Ней), человек, несомненно, чувствует приток энергии. По моему опыту, самую близкую аналогию дает то ощущение энергии, которое я иной раз испытывал вблизи от мощного электрогенератора^[39]. Есть что-то, о чем можно сказать как о потоке, хотя в плане наших обычных пространственных отношений невозможно определить никакого направления течения. Поток приносит с собой чувство физиологического, а также эмоционального и интеллектуального благополучия. Лишь радость от жизни в здоровой юности, не обремененной проблемами, смутно напоминает это ощущение. Эта Радость придает жизни блеск и окутывает все флером, создающим эффект (временами очень сильный) красоты. Не без удовольствия отмечу, что мне в определенной степени удалось продемонстрировать возможность индуцирования этой «энергии радости» у окружающих. Я обнаружил, что некоторые отмечают чувство радости, даже если я не говорил об испытываемом мною состоянии и никак его не проявлял. Вполне вероятно, что в этой «энергии» мы имеем дело с чем-то, что можно зафиксировать неким чувствительным инструментом. Какие-то наблюдаемые физиологические эффекты явно имеются. Уменьшается нервное напряжение, снижается потребность в обычной физической пище. Фактически, присутствует некое занятное чувство насыщения. С другой стороны, есть и некоторые побочные эффекты, которые наводят на мысль, что организм подвергся воздействию какого-то энергетического поля – слишком интенсивного или чересчур высокочастотного, так что переносить его нервной системе нелегко. Что касается меня, то за истекшие восемь месяцев я часто переходил от погруженности в это «силовое поле» к пребыванию более или менее вне его. Последнее я стал рассматривать как своего рода заниженное состояние. Преимущественно в первые дни тех периодов, когда эти проявления «энергии» и радости были особенно интенсивны, а также после них я обнаружил, что в последующих сниженных состояниях присутствовало тонкое ощущение усталости во всем теле. Возвращение радостного состояния тут же вызывало чувство благополучия. Однако я скоро понял, что должное внимание к возможностям физического организма делает необходимым разборчивое ограничение в вызове этого радостного «силового поля». Я обнаружил, что эта «энергия» подвластна воле (в ее личном проявлении) и может удерживаться в пределах той интенсивности, к какой организм способен адаптироваться. Похоже, что с течением времени мой организм постепенно приспосабливается к более высокому уровню энергии.

Бывает, что эта «энергия» кажется чем-то вроде огня, которому я тождествен^[40]. Обычно этот огонь не сопровождается ощущением тепла, хотя при некоторых условиях тепло ощущается. Так, если я в этом «силовом поле» позволю себе какое-то тревожащее чувство, то начинается разогрев организма. Характер эффекта наводит на мысль, что эмоциональное волнение действует аналогично сопротивлению в электросети. Хорошо известно, что электропроводник с достаточно высоким сопротивлением будет нагреваться, так что данная аналогия возникает сама собой. Более того, похоже, что это «силовое поле» иногда вызывает ощущение тепла у тех, кто находится поблизости. Это внешние эффекты, явно доступные объективной фиксации. Тем не менее они вызваны состоянием сознания, которое я находил в значительной степени поддающимся сознательному контролю со стороны сугубо ментального воздействия, без использования дополнительных средств. Не подтверждает ли это предположения Уильяма Джеймса о том, что имеет место нечто вроде проникновения энергии в объективную сферу сознания из других, обычно не сопоставимых с ней зон сознания?

Хотя электромагнитное поле и огонь являются неплохими символами этой тонкой и несущей радость «энергии», до полного соответствия в свойствах здесь, конечно, далеко. В то же время «энергия» кажется чем-то вроде флюида; в ней есть что-то от дыхания и воды. В этом пункте нужно в какой-то мере отойти от шаблонных представлений современного химика и физиолога и попытаться почувствовать, как воспринимали эти понятия древние. Важно видеть в «воде» не просто Н₂О, а в дыхании – не только цикличный процесс наполнения легких воздухом. В данном смысле сущность воды и воздуха в том, что это флюиды, дающие жизнь и поддерживающие ее. Химические и физические свойства этих флюидов являются лишь внешними проявлениями. Без данных флюидов жизнь просто невозможна (я вкладываю в это утверждение тот смысл, который для науки все еще остается тайной). Несущая радость «энергия» есть Жизнь, но это жизнь в общем и универсальном смысле, тогда как жизнь конкретного организма является определенной временной модификацией. Таким образом, стать тождественным этой «энергии» – значит быть сознательно тождественным Жизни как принципу. В результате чувствуешь себя настолько живым, что обычное ощущение жизни выглядит просто бледной тенью. Очевидно, что эта «тень жизни» бренна, и настолько же очевидно, что высшая Жизнь бессмертна. Можно сказать, что время рождено Жизнью (в трансцендентном смысле), тогда как жизнь организмов – порождение времени. Именно в этом различии лежит решение проблемы бессмертия. Пока эта проблема формулируется по отношению к жизни как живому организму, бессмертие остается немыслимым. Фактически, в этом смысле вся жизнь – не более чем череда рождений и смертей, в которой нет непрерывности, постоянности. Но высшая Жизнь тождественна самой вечности. Поэтому тот, кто осознал себя тождественным высшей Жизни, сознательно отождествился с вечностью. Таким образом, смерть как некий конец, прекращение, становится немыслимой, но и рождение тоже перестает быть началом.

11. С этим глубоким чувством Радости связано также такое качество, как милосердие. Похоже, что обычное своекорыстие (которое весьма склонно развиваться в процессе борьбы за существование) само собой ослабевает. Это не столько следствие активного альтруизма, сколько результат такого состояния сознания, в котором исчезло противостояние альтруизма собственным интересам. Стремление обрести благо лично для себя вытесняется интересом к всеобщему благу. До Постижения я испытывал явное стремление к благу как к чему-то, что я мог бы обрести индивидуально, но как только я отождествился в сознании с трансцендентным состоянием, индивидуалистическая эгоистичная мотивация стала ослабевать. Произошло как бы расширение интереса, так что приобретения любого «я» заботят меня так же, как мои собственные индивидуальные достижения. В этом нет обычного чувства самопожертвования; скорее это возрастающая имперсональность видения. В таком состоянии сознания с готовностью выбираешь личные трудности, лишь бы это помогало людям достигать Осознания. Здесь вовсе не идет речь о героизме, благородстве или желании вознаграждения. Просто видишь, что если обстоятельства этого требуют, то разумно действовать соответствующим образом. Подобное отношение является спонтанным проявлением самой природы сознания; оно не вызвано размышлениями об этических требованиях. В сравнительно низких состояниях сознания я замечал, что сила этого чувства значительно ослабевает, и тогда появляется необходимость перевести его на уровень нравственного долга – чтобы создать некий противовес старым эгоистическим привычкам. Но на более высоком уровне нравственный долг сменяется спонтанной склонностью, которую, если смотреть с точки зрения относительной, назвали бы милосердием.

Мне кажется, что я понимаю причины, порождающие такое отношение. Когда «я» сознается как часть «протяженного» всеобщего «Я» (объединившего в себе все «я»), то становится просто неуместным говорить о различии между «мной» и «тобой». Таким образом, благо одного «я» нераздельно связано с благом всех «я». В результате своекорыстие становится тем же, что альтруизм^[41].

12. С этой трансцендентной энергией Жизни связан очень своеобразный способ познания. Это не самый известный из аналитических способов рассуждения. Меня это проявление особенно заинтересовало, так как по темпераменту и образованию моя умственная деятельность до сих пор была преимущественно аналитической.

Анализ добывает свои результаты путем трудоемкого и мучительного рассмотрения исходного эмпирического материала и определенной реинтеграции с помощью гипотетических интеллектуальных концепций. Здесь выявляются лишь внешние связи, и явно присутствует «дистанция» между объектом и связанным с ним понятием. Но есть иной вид познания, в котором понятие рождается спонтанно и отличается странным тождеством со своим объектом. Энергия Жизни приводит к возникновению в уме понятий без преднамеренной интеллектуальной работы (или она осуществляется параллельно с процессом возникновения концепций). Впоследствии, рассматривая эти понятия аналитически и критически, я почти неизменно нахожу их исключительно корректными. Фактически, они обычно предлагают определенные корреляции, которые вносят необычайную ясность; они позволили мне сверить свое прозрение с чужими постижениями.

Несомненно, этот познавательный процесс является фазой того, что многие зовут «интуицией». Я, однако, не нахожу это слово вполне адекватным, потому что понятию «интуиция» придавалось много разных значений, которые неприменимы к данному виду познавательного процесса. Поэтому я придумал термин, который мне кажется гораздо более подходящим. Я называю это познанием посредством отождествления. Поскольку это непосредственное знание, оно интуитивно (в широком смысле), но так как оно высокоинтеллектуально, то его следует отличать от других форм непосредственного осознания, которые большей частью (если не всецело) не относятся к разумному познанию. Есть интуитивные виды осознания, которые полностью алогичны. Они по самой своей природе не ведут к логическому изложению. В отличие от них, познание посредством отождествления потенциально способно к широкому развитию такого типа, какой характерен для чистой математики. «Познание посредством отождествления» способно дать основные положения и аксиомы, из которых тут же с помощью чисто дедуктивного метода могут вырасти целые системы. Познание посредством отождествления не следует рассматривать как аналитическое извлечение из опыта; скорее это Знание, которое подлинно и сопричастно по широте Постигаемой (но не эмпирической) Реальности. Оно способно сделать опыт доступным пониманию, но само от опыта не зависит.

Похоже, что познание посредством отождествления не является неизменным (или даже обычным) следствием мистического раскрытия. Изучая книги на эту тему, я пришел к предварительному заключению о том, что в некоторых случаях мистического раскрытия такое знание обретается, чему примеры – Спиноза, Плотин и Шанкара. В таких случаях особенно заметны познавательный интерес и познавательные способности. Но гораздо более обширный класс случаев с вполне развитым мистическим ощущением являет собой совершенно иной тип. Похоже, что хорошо известные персидские мистики, а также, пожалуй, большинство индийских мистиков, почти все христианские мистики и мистики-натуралисты (вроде Уитмена^[42]) вполне определенно подпадают под иную классификацию (или классификации). У них всех преобладает эмоциональное сознание, тогда как познавательные интересы и способности могут быть (хотя и не обязательно) мало развиты. Такие мистики самовыражаются почти всецело на языке искусства или через образ жизни, а не в терминах философских систем. Видимо, интеллектуальная сторона их мистического сознания вполне подчинена эмоциональным (в некоторых случаях – даже чувственным) ценностям.

13. Нетипичные особенности. Проявления переживаемого мною трансцендентного сознания в некоторых отношениях отличаются от типичного мистического опыта. В частности, я не знаком с таким хорошо описанным классом психических проявлений, как «автоматизм». По-видимому, моя психическая организация не соответствует тому типу, который требуется для обретения подобного опыта. Я никогда не слышал слов, как бы произнесенных с иного уровня бытия и облаченных в реальные звуки. Даже мысли никогда не казались пришедшими ко мне извне. Я мыслил глубже и проницательнее, чем это было прежде возможно для меня как личностного человека, но ощущение сокровенного единства с мыслью стало еще полнее, чем когда-либо в прежнем личном мышлении. Мои мысли никогда не были менее медиумичными. Ранее личностные мысли у меня часто бывали отражением результатов чужого мышления; я ими пользовался, хотя они и не стали вполне моими. В этом есть своего рода медиумизм (хотя в данном смысле практически каждый становится медиумом на время, а многие всегда таковы). Строго говоря, мысли, рождавшиеся в Постижении, были немедиумичны, поскольку они были моими, но более чем личностно моими.

Я не сталкивался с «автоматическим письмом» – моей рукой никто никогда не водил. Все, написанное мною, является результатом моих собственных мыслей и сознательного отбора слов и грамматических конструкций. Теперь мне гораздо легче находить подходящие слова и верные конструкции, но сознательное усилие в процессе выбора требуется всегда^[43].

В поле «энергии Жизни» понимание глубже и острее, чем в «заниженном» состоянии, но это разница в степени, а не два настолько разных и несвязанных друг с другом состояния, чтобы низшее сознание не могло понять того, что написано под руководством высшего. Когда низшая фаза сознания действует сама по себе, понимание достигается не так легко и улавливается не вся полнота представленной мысли. Но в простой попытке понять низшая фаза более или менее легко сливается (в какой-то мере) с высшей. Данный эффект аналогичен суперпозиции двух световых лучей, каждому из которых я тождествен, а результатом становится обостренное сознание, которое неким не вполне ясным для интроспективного анализа образом одновременно и относительно, и трансцендентно.