Гаргантюа и Пантагрюэль

ГЛАВА XLIII. Как Пантагрюэль оправдывает Бридуа в том, что тот произносит приговоры, выбрасывая кости

Председатель Трэнкамель попросил Пантагрюэля произнести приговор по этому делу судьи Бридуа, которое представляется неслыханным в судебной практике. Пантагрюэль отвечает довольно длинной речью. Он просит позволения явиться в роли защитника Бридуа. По мнению Пантагрюэля, последний заслуживает снисхождения: во-первых – за старость; во-вторых – за свою простоту; а в-третьих – за то, что раз он вынес несправедливый приговор, то это была единственная ошибка в целом безмерном море правильно вынесенных им в прошлом приговоров. Капля морской воды, пущенная в реку Луару, никому не дает права сказать, что в реке соленая вода. Провидение предопределило, что все прежние приговоры, вынесенные судьей точно таким же способом, каждый раз одобрялись и утверждались верховным судом. Точно так же перст провидения виден и в том, что на этот раз ему не посчастливилось. Пантагрюэль просил судей простить Бридуа этот случай на двух условиях: чтобы потерпевшая сторона была им вознаграждена в полном размере своих убытков, и чтобы к нему был назначен ассистент, более молодой, ученый и осторожный, с указаниями которого он должен будет считаться. Если же верховный суд все-таки найдет нужным отрешить Бридуа от должности, Пантагрюэль просил передать виновного в его распоряжение, дабы он мог предоставить ему место, на котором Бридуа был бы полезен.

После этого Пантагрюэль поклонился судьям и вышел из залы. Панург и прочие – за ним, сели на коней и поехали обратно к королю Гаргантюа. Пантагрюэль рассказал все происшедшее в суде. Эпистемон очень удивился тому, что, несмотря на совершенную случайность жребия по костям, в течение стольких лет дела шли обычным и успешным порядком. Ему представлялся подобный способ вынесения приговоров подходящим лишь очень изредка, в совершенно запутанных случаях.

ГЛАВА XLIV. Как Пантагрюэль рассказывает странную историю по поводу зыбкости человеческих суждений и приговоров

– Вот какое трудное дело, – сказал Эпистемон, – пришлось разбирать однажды графу Долабелле – проконсулу Азии. Одна женщина в Смирне имела от первого мужа ребенка по имени Абэсэ. После смерти мужа она снова вышла замуж через некоторое время, и у нее родился сын от второго мужа, и его назвали Эфжэ. Вы знаете, что отчимы, свекры, мачехи и свекрови очень редко любят детей своих жен и мужей от первого брака. В данном случае муж и его сын, потихоньку, предательски заманив Абэсэ, убили его. Мать, услышав о гнусном злодеянии, не поделала оставить преступление безнаказанным, и, мстя за своего первенца, умертвила и мужа и его сына. Она была схвачена и приведена к Долабелле.

«В его присутствии она созналась в преступлении, ничего не скрывая, но только настаивала, что убила она их по праву и справедливости.

«Долабелле дело показалось настолько трудным, что он не знал, на чью сторону склониться. Преступление женщины было велико: она убила своего второго мужа и сына; но повод к убийству представлялся ему настолько естественным, как бы основанным на праве народов, – так как они убили ее первого сына вдвоем, предательски заманив в западню, не будучи им ни оскорблены, ни обижены, только из жадности, желая захватить в свои руки все наследство, – что он перенес это дело в афинский ареопаг, желая узнать, каково будет мнение и суд последнего. Но судьи ареопага постановили, чтобы состязающиеся стороны явились перед судом через сто лет, дабы дать ответ на некоторые вопросы, находящиеся в протоколе. Это означало, что дело им показалось столь тяжелым и затруднительным, что они не знали, как его рассудить. Кто решил бы это дело бросанием костей, не ошибся бы, что бы кости ни сказали. Если бы женщина была осуждена, она заслуживала наказания, так как она мстила за себя сама, а право возмездия принадлежит правосудию. Если бы она была оправдана – и этому было основание в ее ужасном страдании. Но в случае с Бридуа меня удивляет, что он столько лет под ряд прибегал к такому способу».

– Я не смог бы, – сказал Пантагрюэль, – ответить категорически на вопрос, должен в этом сознаться. Предположительно я приписал бы эту удачность его приговоров особому благоволению небес и благо склонности вышних движущих сил, видящих простоту и искренность судьи Бридуа, который, не доверяя ни своим знаниям, ни способностям, хорошо знал всю противоречивость законов, эдиктов, обычаев и указов, понимал козни адского клеветника, который часто преображается в посланника неба и через слуг своих – подкупных адвокатов, советников прокуроров и прочих – черное превращает в белое и вселяет убеждение и той и другой стороне, что она права (ведь вы знаете, что нет такого скверного дела, которое не нашло бы своего защитника, – не будь этого не было бы в мире процессов). Поэтому он смиренно поручал себя богу справедливому судии; призывал себе на помощь небесную благодать; полагался на духа святого при сложном окончательном приговоре – и посредством жребия узнавал решение, которое мы называем приговором. Кости, поворачиваясь, падали в пользу того, кто, возбуждая справедливую жалобу, просил, чтобы его право было поддержано правосудием. Как говорят талмудисты, в метании жребия нет ничего дурного, и только этим путем обнаруживается воля божия в трудных и сомнительных для людей случаях.

«Я не хотел бы ни думать, ни говорить, ни верить (столь беззаконна несправедливость и очевидна подкупность тех, кто отвечает за право в этом Мирелингенском парламенте), что решать дело метанием костей хуже, что бы там ни было, чем то, когда оно проходит через их руки, обагренные кровью; принимая при этом во внимание, что весь порядок судопроизводства дан Трибонианом, человеком неверующим, бессовестным, грубым, до такой степени злобным, извращенным, несправедливым и алчным, что он продавал указы, законы, рескрипты, постановления и приказы за чистые деньги той стороне, которая больше предложит.

«Изрезав статьи закона, он оставил только обрывки и лоскутки, которыми теперь пользуются. Все остальное, что делало закон цельным, он уничтожил, боясь, что если останутся в целости свод законов и сочинения старинных юристов вместе с двенадцатью таблицами и эдиктами преторов, то его низость обнаружится перед всеми. Поэтому часто было бы лучше (то есть причинило бы меньше зла) тяжущимся попасть в капкан, чем предоставлять решению таких людей защиту своего права. Катон в своз время не даром высказывал пожелание, чтобы на дворе судебных палат расставлялись капканы».

ГЛАВА XLV. Как Панург советуется с Трибулэ

На шестой день после этого Пантагрюэль вернулся домой, – и как раз в тот час, когда прибыл туда же – водою из Блуа – Трибулэ. По его прибытии Панург подарил ему свиной пузырь, хорошо надутый и громко звенящий (так как в него был наложен горох); кроме того еще подарил деревянную позолоченную шпагу, охотничью сумку из черепахи, плетеную фляжку с бретонским вином и четверик яблок белого налива.

Трибулэ прицепил шпагу и сумку, взял пузырь в руки, съел часть яблок, выпил все вино. Панург смотрел на него с любопытством и сказал:

– Я еще не видал до сих пор дурака (а видел их больше чем на десять тысяч франков), который был бы дурак выпить!

Затем он изложил ему свое дело в изящных и красноречивых выражениях. Прежде чем он кончил, Трибулэ ударил его кулаком между плечами, сунул ему в руку бутылку, щелкнул его по носу свиным пузырем и, вместо всякого ответа, сказал, сильно мотая головой:

– Ей-богу, бесноватый дурак! Берегись монахов, ты, волынка из Бюзансэ!

С этими словами Трибулэ отошел в сторону и стал трещать пузырем, наслаждаясь мелодичным звуком горошин. И больше из него невозможно было вытянуть ни одного слова.

А когда Панург хотел спросить его еще, Трибулэ вытащил деревянную шпагу и хотел ударить его.

– Вот это превосходно! – сказал Панург. – Вот прекрасное решение!

Он – дурак, отрицать нельзя, но тот, кто его привел сюда ко мне, – еще глупее. Да и я трижды глуп, что сообщил ему мои мысли.

– Это выстрел, – вставил Карпалим, – как раз в мою сторону.

– Не будем волноваться, – сказал Пантагрюэль, – а обсудим его слова и жесты. Я заметил в них замечательные тайны, полные значения, и более не удивляюсь, как прежде, тому, что турки почитают таких юродивых, как монахов и пророков. Заметили вы, как падала и качалась его голова, прежде чем он открыл рот, чтобы говорить? На основании учений древних философов, церемоний магов, наблюдений юристов вы можете судить, что такое движение возбуждается наитием и внушением пророческого духа, который, резко входя в слабую и малую субстанцию (вы знаете, что малая голова не может содержать большого мозга), так потрясает ее, что, как говорят медики, сотрясение переходит на члены человеческого тела. Это происходит отчасти от тяжести и резкой стремительности вносимого бремени, отчасти же от слабости воспринимающего органа. Очень ясный пример этого – те люди, которые натощак не могут поднять полного вином кубка без того, чтобы руки не тряслись. То же некогда происходило и с прорицательницей пифией, которая, прежде чем дать предсказание, всегда трясла свой лавр. Лампридий говорил, что император Гелиогабал, стремясь прослыть предсказателем, во время праздников в честь своего великого идола раскачивал при всем народе головой; стоя между своими фанатиками – скопцами.

«И Плавт в своем «Ослоумии», сообщает, что Сориас всегда во время ходьбы мотал головой, будто бешеный и умалишенный, нагоняя страх на встречных. Тот же Плавт в другом месте, объясняя, почему мотал головою Хармид, говорит, что он находился в экстазе.

«И Катулл рассказывает в «Берецинфии и Атис» о таком месте, где менады – женщины-вакханки, жрицы Вакха – в исступлении, пророчествуя с ветвями плюща в руках, трясли головами. В подобных же случаях галлы, жрецы Кибелы, отправляя свое богослужение, делали то же самое. Отсюда богиня, по словам древних теологов, получила имя, так как, kubistаn» обозначает: вертеть, извиваться, качать головой, изгибать шею.

«Тит Ливий пишет, что в Риме во время вакханалий и мужчины и женщины казались охваченными пророческим исступлением, потому что дрожали всем телом. Общий голос философов и народа таков, что дар пророчества никогда не посылается небом без исступления и сотрясения тела, – не только при нисхождении на человека пророческого духа, но и во время самого пророчествования.

«И действительно, когда знаменитого юриста Юлиана как-то спросили, можно ли считать здоровым того раба, который в обществе фанатически исступленных людей вдруг заговорил и стал пророчествовать, не тряся головой, то он ответил, что раб должен считаться здоровым. Так мы видим, что в наше время учителя и педагоги трясут головы своих учеников (точно горшок за ручки), дергая их за уши (а уши – по учению мудрых египтян – орган памяти), чтобы вернуть их рассудок, отвлеченный посторонними мыслями, к доброму философическому учению.

«Вергилий то же говорит про Аполлона Цинтия».

ГЛАВА XLVI. Как Пантагрюэль и Панург толкуют по-разному слова Трибулэ

– Он говорит, что вы – дурак. И какой дурак? Бесноватый дурак, который на старости лет хочет связать себя и поработить брачными узами. Он говорит вам: берегитесь монахов. Клянусь честью, что именно какой-нибудь монах сделает вас рогоносцем. Ручаюсь моей честью, а дороже ее ничего для меня нет, будь я даже единым властителем Европы, Африки и Азии. Заметьте, как я полагаюсь на нашего нравоучителя Трибулэ. Все прочие оракулы и ответчики спокойно решили, что вы будете рогоносцем, но ясно не выразили, с кем совершит прелюбодеяние ваша жена и сделает вас рогоносцем. А благородный Трибулэ это сказал.

«Позорным будете рогоносцем, скандальным. Нужно ли, чтобы ваше супружеское ложе было осквернено монахом?

«Кроме того он говорит, что вы будете волынкой из Бюзансэ, то есть что у вас будут хорошие рога.

«И как тот, кто, желая попросить у Людовика XII для своего брата соляные откупа в Бюзансэ, попросил вместо этого волынку, так и вы, собираясь жениться на порядочной, честной женщине, женитесь на легкомысленной, ветреной, сварливой и крикливой, несносной как волынка. Заметьте кроме того, что он тыкал вам в нос свой пузырь, а кулаком ударил по спине. Это предвещает, что она будет вас бить, водить за нос и обберет вас, – вот как и вы сами обобрали вобретонских детей, отняв у них свиной пузырь».

– Наоборот, – отвечал Панург, – не то чтобы я хотел бесстыдно исключить себя из числа дураков, нет, я принадлежу к ним, в чем признаюсь. Все люди – дураки. Соломон говорит, что число дураков бесконечно, а от бесконечности нельзя ничего убавить и ничего к ней прибавить, как доказывает Аристотель. И был бы я дураком бесноватым, если бы, будучи дураком, себя дураком не считал. Точно так же и число маньяков и бесноватых бесконечно. Авиценна говорит, что число видов всяких маний бесконечно.

«Однако все остальное, что он сказал, и все его движения – в мою пользу. Это моей жене говорит он: «береги монахов». Не «берегись монаха», а «береги», и не монаха, а «воробья», – это значит, у нее будет воробышек, с которым она будет забавляться, как Лесбия, которую воспевает Катулл. Он будет ловить мушек и вообще весело проводить время, как некогда Домициан.

«Затем Трибулэ говорит, что жена моя будет поселянка и будет приятна, как хорошая волынка из Солье или Бюзансэ. Правдивый Трибулэ хорошо знает мою натуру и мои тайные склонности. Уверяю вас, что мне больше нравятся веселые и простоволосые пастушки, от которых пахнет богородицыной травкой, чем придворные дамы в пышных нарядах, благоухающие всякими бальзамами. Он знает, что мне приятнее звуки деревенской волынки, чем напевы лютней, виол и скрипок.

«Он меня хлопнул кулаком по спине. Это во имя бога и уменьшения мук в чистилище! Он это сделал не со зла. Он думал, что бьет какого-нибудь пажа. Он – добрый дурак, невинный, уверяю вас, и грех тому, кто о нем плохо думает. Я прощаю ему от всего сердца.

«Он щелкал меня по носу. Это маленькие дурачества между мной и моей женой, как между всеми новобрачными».

ГЛАВА XLVII. Пантагрюэль и Панург решают посетить оракул Божественной Бутылки

– А вот еще один пункт, на который вы не обратили внимания, а в нем – главный узел всего. Он мне всунул в руку бутылку. Что это означает? Что он хочет этим сказать?

– Это значит, вероятно, – ответил Пантагрюэль, – что ваша жена будет пьяницей.

– Как раз наоборот! – сказал Панург. – Бутылка была пустая. Клянусь спинным хребтом святого Фиакра из Бри, что наш нравоучитель – единственный не лунатик, Трибулэ – отсылает меня к бутылке. И я вновь подтверждаю мой первый обет, клянусь в вашем присутствии Стиксом и Ахероном, носить очки на шляпе и не носить гульфика на штанах, пока я не получу ответа от Божественной Бутылки. Я знаю одного благоразумного человека, моего приятеля, который знает место, область и государство, где помещается храм и оракул этой Бутылки. Он проводит нас к ней наверняка.

«Отправимся вместе, умоляю вас не отказывать мне. Я буду для вас Дхатом, Дамисом и компаньоном весь путь. Я издавна вас знал за любителя паломничать, за человека, жаждущего все видеть и всегда учиться. Мы увидим вещи удивительные, поверьте».

– Охотно, – отвечал Пантагрюэль, – но прежде чем пускаться в далекое путешествие, полное всяких случайностей и очевидных опасностей…

– Каких опасностей? – прервал Панург. – Опасности отбегают от меня на семь лье в окружности, где бы я ни был. Вроде того как в присутствии государя прекращается власть чиновников, как при восходе солнца исчезают тени, и как при появлении в Канде мощей святого Мартина исчезли болезни.

– Кстати, – сказал Пантагрюэль, – прежде чем отправляться в дорогу, нам надо кое-чем распорядиться. Во-первых, отошлем в Блуа Трибулэ.

(Что и было тут же исполнено, при чем Трибулэ получил от Пантагрюэля в подарок плащ из золотой парчи.)

– Во-вторых, надо попрощаться с королем, моим родителем, и получить от него совет. А еще нам нужно найти какую-нибудь сивиллу в качестве проводника и толмача.

Панург отвечал, что им довольно Ксеномана, его друга, и что кроме того он рассчитывает проехать через Фонарную страну и там взять ученого Фонаря, который будет для них тем же, чем Сивилла для Энея, когда он спускался в Елисейские поля.

– Я предсказываю, – сказал Пантагрюэль, – что грустить мы в дороге не будем. Я это и сейчас ясно вижу. Мне только жаль, что я не умею хорошо говорить на фонарном языке.

– Я буду говорить на нем за вас всех, – заметил Панург, – я его понимаю как родной, так я в нем понаторел.

 
Briz marg dalgotbric nubstze zos,
Isquebsz prusq albork crinqz zacbac.
Misbe dilbarkz morp nipp stancz bos,
Strombtz, Panurge walmap quost gruszbac.
 

– Отгадай, Эпистемон, что эти стихи значат?

– Это, – ответил Эпистемон, – перечисление имен дьяволов бродячих, дьяволов ходячих и дьяволов ползучих.

– Совершенно верно, – сказал Панург, – это придворный фонарный язык. По дороге я составлю для тебя маленький словарь, который тебе не понадобится дольше, чем пока сносится пара новых башмаков по Дороге. Ты овладеешь им раньше, чем солнце успеет взойти. А вот перевод этих стишков с фонарного на наш народный:

 
Когда я был влюблен, беда
Шла по пятам за мной всегда.
А у женатых тьмы утех,
Панург то знает лучше всех…
 

– Теперь, сказал Пантагрюэль, – остается только узнать волю короля, моего родителя, и получить его разрешение.

ГЛАВА XLVIII. Как Гаргантюа доказывает, что дети не должны вступать в брак без ведома и согласия родителей

Входя в главную залу дворца, Пантагрюэль встретил доброго Гаргантюа, выходящего с заседания совета. Он вкратце рассказал отцу о своих приключениях, доложил ему о предположенном путешествии и умолял его соизволить дать согласие на приведение последнего в исполнение. Добряк Гаргантюа держал в руках два толстых пакета с прошениями, на которые уже был дан ответ и на которые еще предстояло ответить. Он передал пакеты Ульрику Галлэ, начальнику своей личной канцелярии, отозвал в сторону Пантагрюэля и веселее обыкновенного сказал ему:

– Хвала богу, который сохраняет в вас желание добродетели, дражайший мой сын, и мне очень приятно, чтобы вы совершили это путешествие. Но я желал бы также, чтобы и вам пришла охота и желание вступить в брак. Мне кажется, что вы уже достигли подходящего для этого возраста. Панург достаточно потрудился, чтобы разрушить трудности, которые ему могли препятствовать. Теперь очередь за вами.

– Добрейший отец, – отвечал Пантагрюэль, – я об этом еще не думал. В этом деле я отдаюсь на вашу добрую волю и отеческое распоряжение. Я молю бога, чтобы вы скорее увидели меня мертвым у своих ног, по вашему желанию, чем живым, но женатым против вашего желания. Я никогда не слышал, что где-либо закон – священный или светский и даже варварский – разрешал детям жениться без согласия и одобрения родителей и близких родственников. Все законодатели отказывают детям в этом праве и оставляют его за родителями.

– Любезнейший сын мой, – отвечал Гаргантюа, – я верю вам и хвалю бога за то, что вы узнаете только вещи добрые и похвальные, и что через окна ваших чувств, за исключением наук, ничто не вошло в жилище вашего разума. В мое время на материке была открыта страна, где не знаю какие монахи, чувствовавшие такое же отвращение к браку, как жрецы фригийской Кибелы (будто сами они были каплунами, а не петухами, полными похоти и сладострастия) предписывали законы женатым людям относительно брака. Не знаю, что более отвратительно: тираническое ли самомнение этих ужасных кротов, не довольствовавшихся пребыванием в ограде своих таинственных капищ и вмешивавшихся в дела, диаметрально противоположные их положению, или суеверная глупость женатых людей, которые признавали такие вредные и варварские законы и оказывали последним повиновение. И не видели они при этом того (что блещет ярче утренней звезды), что признание таких брачных законов было на пользу только их жрецов, а отнюдь не на пользу и благо женатых. А это достаточная причина, чтобы сделать их подозрительными, как несправедливые и лживые.

«Отвечая на такую наглость наглостью, женатые люди могли бы установить законы для жрецов относительно обрядов и жертвоприношений, тем более, что они отнимают «десятину» от заработка, добываемого своим трудом в поте лица, чтобы обильно кормить и в довольстве содержать этих жрецов.

«И, по моему мнению, законы, установленные для жрецов мирянами, не были бы столь извращенны и наглы, как те, что они получили от жрецов.

«Ибо в мире не существовало еще такого закона, – как вы прекрасно заметили, – чтобы детям предоставлялась свобода вступать в брак без ведома, одобрения и согласия родителей. Между тем, благодаря законам, о которых я вам говорю, нет такого разбойника, злодея, висельника, мерзавца, негодяя, вора, подлеца, развратника и прокаженного в этих странах, который бы не мог насильно похитить по собственному выбору любую девушку из дома отца, из рук матери, как бы ни была благородна, прекрасна, богата, скромна и честна эта девушка, – наперекор всем ее родственникам, если только негодяй войдет в соглашение с каким-нибудь жрецом, который получит долю в добыче.

«Совершали ли худшие и более жестокие деяния готы, скифы и массагеты во враждебной области, долго осаждаемом и взятом силой и приступом городе? И страдальцы – отцы и матери – видят, как их красавицы-дочери, богатые, изящные и здоровые девушки, похищаются и уводятся из дома каким-нибудь насильником, человеком неизвестным, чужим, грубым, прогнившим насквозь, покрытым язвами, изношенным, нищим, несчастным. А они воспитывали своих дочерей с такой любовью, упражняя в добродетели, уча их всему хорошему и честному и надеясь в свое время выдать их замуж за столь же тщательно обученных и воспитанных сыновей своих соседей и старых друзей, чтобы они достигли счастья в браке, и увидеть, как от них произойдет потомство, которое унаследует как нравы своих отцов и матерей, так и их движимое и недвижимое имущество.

«Каково это все им видеть? Не думайте, что горе римского народа и его союзников, узнавших о кончине Германика Друза, было сильнее. Не думайте, что была больше печаль лакедемонян, когда Елена Греческая была воровским образом увезена из их страны прелюбодеем-троянцем. Не думайте, что горесть и жалобы их меньше, чем горе Цереры, когда у нее была похищена дочь ее Прозерпина; или Изиды, потерявшей Озириса; или Венеры – при кончине Адониса; Геркулеса – при исчезновении Гиласа; Гекубы – при похищении Поликсены.

«Но родители до такой степени охвачены боязнью этих дьяволов и суеверием, что не осмеливаются противоречить, раз присутствовал жрец и связал их дочь браком. И вот отцы и матери остаются в своих Домах, лишенные столь любимых своих дочерей, и отец проклинает День и час, когда он женился, а мать сожалеет, что она не выкинула при таких печальных и несчастных родах; и в плаче и в слезах кончают они свою жизнь, которую по праву могли окончить в радости и добром отношении сo стороны детей.

«Другие приходят в экстаз и делаются как бы маньяками, до такой степени, что от горя топятся, вешаются, убивают себя, не будучи в состоянии терпеть такое унижение.

«Некоторые имеют более геройский характер и, по примеру сыновей Иакова, отомстивших за похищение сестры их Дины, находят негодяя и его соучастника-жреца, которые потихоньку и подло улестили и соблазнили их дочь, и тут же, на месте, свирепо убивают, изрубив в куски, и бросают трупы в поле на съедение волкам и воронам.

При столь мужественном и рыцарском деянии кроты начинают дрожать и вопить, поднимают страшные жалобы и со всей наглостью требуют помощи светской власти и гражданского правосудия, гордо настаивая и добиваясь примерного наказания для виновников. Однако ни в обычном праве, ни в праве народов и ни в каких имперских узаконениях нет такой рубрики, такого параграфа, пункта и примечания, которыми бы за этот поступок определялись наказание или пытка, так как этому противится разум и это противно природе. Нет такого порядочного человека в мире, который не помутился бы, естественно, в своем рассудке, услышав о похищении, бесчестии и позоре своей дочери, больше, чем узнав об ее смерти. А ведь каждый, кто застанет убийцу в момент совершения им убийства его дочери из-за угла, может по праву и должен по природе убить его в тот же час, и не будет отвечать за это перед правосудием. Поэтому не диво, если кто-нибудь, захватив негодяя, соблазнившего дочь с одобрения подстрекающего на это жреца и похищающего ее из дому, хотя бы с ее согласия, может и должен предать их обоих позорной смерти и бросить на растерзание диким зверям их тела, недостойные сладостного и желанного последнего поцелуя великой матери земли, то есть так называемого погребения.

«Дражайший сын, после моей кончины прошу вас наблюдать, чтобы такие законы на были приняты в нашем королевстве, а пока я жив телом и дышу, такое распоряжение, с помощью божией, я издам сам, так как вы полагаетесь на меня в вопросе о своем браке, и я того же мнения, то я позабочусь об этом. Готовьтесь же к путешествию с Панургом. Возьмите с собой Эпистемона, брата Жана и других, кого хотите. Из моей казны возьмите по вашему усмотрению. Все, что бы вы ни сделали, не может мне быть неугодным.

«Из моего морского арсенала наберите такой экипаж, какой хотите: сколько нужно кормчих, матросов и толмачей; и при первом попутном ветре поднимите паруса с божьей помощью и покровительством.

«Во время вашего отсутствия я позабочусь и о жене для вас и о пире, который хочу на вашей свадьбе устроить так, как никогда не было».