Гаргантюа и Пантагрюэль

ГЛАВА І. Как Пантагрюэль вышел в море, чтобы посетить оракула божественной Бакбюк

В июне, в день праздника весталок, – в тот самый день, когда Брут завоевал Испанию и покорил испанцев, а также скупой Красе был побежден и разбит парфянами, – Пантагрюэль, распрощавшись с добрым своим родителем Гаргантюа (который, следуя похвальному обычаю святых христиан в первые века церкви, помолился о благополучном путешествии сына и его товарищей), отправился в море из порта Талассы, в сопровождении Панурга, брата Жана, Эпистемона, Гимнаста, Эстена, Ризотома, Карпалима и других своих слуг и домочадцев, вместе с Ксеноманом, великим путешественником и исследователем опасных путей, который приехал за несколько дней до того, по приглашению Панурга.

Ксеноман составил королю Гаргантюа обозначенный им на его большой всемирной Гидрографии путь к оракулу Божественной Бутылки Бакбюк.

Число кораблей я уже указал в третьей книге. Все они были хорошо снабжены экипажем, проконопачены, обеспечены припасами, – особенно пантагрюэльоном. Все офицеры, переводчики, лоцманы, капитаны, шкиперы, штурманы, боцманы и матросы были собраны на «Таламеге». Так был назван большой и главный корабль Пантагрюэля. На корме этого корабля красовалась в виде девиза большая, объемистая бутылка, наполовину из полированного гладкого серебра, наполовину золотая, с эмалью алого цвета. По этому легко можно было судить, что белый и розовый были цветами благородных путешественников, и что целью их путешествия было слово Бутылки.

На корме второго корабля был высоко поднят старинный фонарь, искусно сделанный из прозрачного камня. Это означало, что путь их лежит через Фонарию.

Третий корабль имел в виде девиза прекрасный глубокий фарфоровый кубок. На четвертом красовался золотой кувшин с двумя ручками, в форме античной урны. На пятом – прекрасной работы жбан, усеянный изумрудами. На шестом – объемистый «монашеский» стакан из сплава четырех металлов. На седьмом – воронка черного дерева с золотой инкрустацией. На восьмом – золотая чаша драгоценной дамасской чеканки. На девятом – ваза из тонкого золота. На десятом – чаша из душистого райского дерева, которое вы называете «алоэ», в оправе из кипрского золота, персидской работы. На одиннадцатом – золотая, с мозаикой, корзина для винограда. На двенадцатом – боченок матового золота, с виньеткой из крупных индийских жемчугов.

Никто, как бы он ни был печален, разгневан, расстроен или грустен, – будь это сам плаксивый Гераклит, – не мог не возрадоваться и не улыбнуться весело при виде этой благородной эскадры судов с их девизами. Всякий сказал бы, что путешественники порядочные люди и любят хорошо выпить, и с полной уверенностью предрек бы, что все путешествие и туда и обратно пройдет весело и вполне благополучно.

Итак, на «Таламеге» собрались все моряки. Пантагрюэль произнес короткое и благочестивое наставление, подкрепленное соответствующими извлечениями из священного писания, по поводу мореплавания.

По окончании его речи была произнесена громким и ясным голосом молитва богу, так что слышали все граждане Талассы, сбежавшиеся на мол, чтобы видеть их посадку на суда. После молитвы был мелодично пропет псалом царя Давида, начинающийся так: «Израиль, исшед из Египта». По окончании псалма на палубе расставили столы и проворно подали еду. Талассцы, присоединившиеся к пению псалма, велели принести из дому побольше вина и съестного. Все выпили за них, а они выпили за всех. Вот почему никто из компании не страдал в пути морскою болезнью, ни желудком, ни головною болью. А этой неприятности они не избегли бы так просто, даже если бы перед отправлением в путь несколько дней пили морскую воду (чистую или с примесью вина) и ели бы айву, лимонную цедру и сосали кисло-сладкий гранатовый сок, и если бы держали долгую диету, обложили бы живот бумагой или бы делали еще что-нибудь, что предписывают глупые врачи лицам, отправляющимся в море.

Повторив несколько раз выпивку, все разошлись по своим кораблям и рано утром отдали паруса восточному греческому ветру, по которому главный лоцман, Жаннэ Брейэ, указывал путь и наставил стрелки всех буссолей.

Его мнение и мнение Ксеномана было таково, что, так как оракул божественной Бакбюк находился близ Китая, в верхней Индии, то им не следует брать обычной дороги португальских мореходов, которые, пройдя экватор и Мыс Доброй Надежды, южную точку Африки, по ту сторону тропика Козерога, и теряя из виду Полярную Звезду, проходят огромный лишний путь, а следовать как можно ближе к параллели Индии и огибать с запада ее оконечность, – так, чтобы, обращаясь на север, находиться на той же высоте, как порт Олон, но не приближаясь, из опасения подвергнуться опасности застрять в Ледовитом океане. Следуя этим правильным поворотом по той же параллели, они были бы направо от Леванта, от которого при отплытии находились слева.

Такой путь оказался невероятно выгодным: без крушений, без опасностей, не потеряв никого из людей, при безоблачно ясном небе (кроме одного дня у Острова Макреонов) они совершили путешествие в верхнюю Индию меньше чем в четыре месяца. Этот же путь португальцы едва совершают в три года, при чем подвергаются тысячам неприятностей и бесконечным опасностям. Я, пока меня не переубедят, держусь того мнения, что по этому удачному пути следовали индийцы, которые приплыли в Германию и были приняты с почетом шведским королем в то время, когда проконсулом в Галлии был Квинт Метелл Целер, как об этом пишут Корнелий Непот, Помпоний Мела и после них Плиний.

ГЛАВА II. Как Пантагрюэль купил множество прекрасных вещей на острове Медамоти

Ни в первый, ни в два следующие дня они не видали земли и не встретили ничего нового, потому что они уже раньше ходили по этому пути. На четвертый день они наткнулись на остров, называвшийся Медамоти, красивый на вид и приятный благодаря большому числу маяков и высоких мраморных башен, которыми была украшена вся окружность острова, не меньшего, чем Канада. Пантагрюэль, осведомившись, кто правит островом, услышал, что – король Филофан (который в это время был в отсутствии по случаю бракосочетания брата своего Филотеамона с инфантою королевства Анжис).

Пантагрюэль вошел в гавань и, пока корабельные шлюпки запасались пресной водой, стал рассматривать всякие ковры, картины, зверей, рыб и птиц и другие экзотические и чужеземные товары, находящиеся вдоль набережной и на рынках в порту.

Это был как раз третий день торжественной местной ярмарки, на которую ежегодно съезжались все самые богатые и знаменитые купцы Африки и Азии. Из этих товаров брат Жан купил две редкостные и драгоценные картины: на одной было написано очень живо лицо просителя; на другой – портрет слуги, подражающего своему господину в жестах, манерах, походке и выражении лица. Картины были написаны мастером Шарлем Шармуа, придворным живописцем короля Мегиста. Вместо платы он отделался шуточками.

Панург купил большую картину – копию известной в древности вышивки, которую Филомела сделала иглой, изобразив сестре своей Прогнэ, как зять Терей лишил ее девственности и отрезал ей язык, чтобы преступление не могло раскрыться. Клянусь ручкой этого фонаря, что то была изящная и удивительная картина. Прошу вас не думать, что она изображала мужчину, насилующего девушку. Это было бы слишком глупо и слишком грубо. Картина была совсем другая и более понятная. Вы можете видеть ее в Телеме, по левую руку от входа в верхнюю галерею.

Эпистемон тоже купил себе картину, на которой живыми были изображены идеи Платона и атомы Эпикура.

Ризотом купил картину с изображением Эхо с натуры.

Пантагрюэль поручил купить Гимнасту серию ковров – семьдесят восемь штук, – изображающих «жизнь и деяния Ахиллеса». Ковры были вытканы из фригийского шелка и вышиты золотом и серебром, – каждый Длиною в четыре, шириною в три туаза^[233].

На первом ковре изображалась свадьба Пелея и Фетиды, затем Рождение Ахиллеса, юность его, описанная Папинием, затем – деяния и ратные подвиги, прославленные Гомером; смерть и погребение, описанные Овидием и Квинтом-калабрийцем. Наконец изображалось появление его тени и жертвоприношение Поликсены, согласно описанию Эврипида.

Кроме того Гимнасту велено было купить трех красивых молодых единорогов – рыжего самца и двух самок серой в яблоках масти. Вместе же с ними таранда, которого продавал некий скиф из Страны Стужи.

Таранд – животное величиною с молодого бычка, с головой в роде оленьей, немного побольше, с отличными, широко разветвленными рогами, с раздвоенными копытами, длинной, как у большого медведя, шерстью и кожей чуть-чуть помягче, чем панцирь. Житель Страны Стужи утверждал, что тарандов мало в Скифии, потому что они меняют окраску в зависимости от места, где живут и пасутся: они принимают цвет трав, деревьев, кустарника, цветов, пастбищ, скал, – вообще всего, к чему приближаются.

Это свойство у таранда общее с морским полипом, с индийскими волками, с хамелеоном (вид ящерицы, такой необыкновенной, что Демокрит написал целую книгу о внешнем виде, строении тела и магических особенностях этого животного). Я сам видел, как хамелеон менял цвет не только от приближения к нему окрашенных предметов, но и сам по себе, в зависимости от испытываемого им страха и других чувств; так, на зеленом ковре, я видел, что он зеленел, но, оставшись на нем некоторое время, последовательно становился желтым, голубым, бурым, лиловым, – подобно тому как гребень индюка меняет свой цвет в зависимости от переживаний птицы.

В этом таранде мы нашли особенно удивительным то, что не только его морда и кожа, но и вся шерсть целиком принимала цвет соседних предметов. Близ одетого в сероватую тогу Панурга шерсть его серела; около Пантагрюэля, одетого в ярко-красную мантию, и шкура и шерсть таранда краснели; около лоцмана, одетого по моде жрецов Анубиса и Изиды, шерсть его казалась совсем белой. У хамелеона превращений в два последних цвета не бывает.

Когда же таранда не волнует ни страх и никакие другие чувства, то он принимает свою естественную окраску, и цвет его шерсти такой, как у ослов в Мэнге.

ГЛАВА III. Как Пантагрюэль получил письмо от своего отца Гаргантюа и об удивительном способе быстро узнавать новости из чужих и отдаленных стран

Пока Пантагрюэль был занят покупкой этих чужеземных животных, с мола раздалось шесть выстрелов из пушек и вместе с этим послышались радостные, громкие восклицания со всех кораблей. Пантагрюэль обращается к гавани и видит, что прибыл один из быстроходов его отца Гаргантюа, названный «Хэлидоном», потому что на корме его стояла фигура морской ласточки из коринфской меди. Хэлидон – это рыба, величиною с луарскую плотву, очень мясистая, без чешуи, с перепончатыми крыльями (как у летучих мышей), длинными и широкими, с помощью которых она пролетает, как я сам часто видел, над водою целый гуаз быстрее стрелы. В Марселе их называют «ландоль».

Итак, корабль был легок, как ласточка, и скорее, казалось, летел над морем, чем плыл. На нем находился Маликорн, стольник Гаргантюа, который послал его нарочным – проведать о здоровье и положении своего сына, доброго Пантагрюэля, и отвезти ему доверительное письмо.

Милостиво поклонившись и обняв посла, Пантагрюэль, прежде чем вскрыть письма или говорить о чем-либо, спросил у Маликорна:

– С вами ли Гозаль^[234], небесный вестник?

– Да, со мной, – ответил тот. – Он завернут в этой корзиночке.

Это была голубка, взятая из голубятни Гаргантюа и высиживавшая птенцов в то мгновенье, когда отходил быстроход Маликорна. Если бы с Пантагрюэлем случилось какое-нибудь несчастье, – он привязал бы ей к лапкам черную ленточку, но так как все шло благополучно, то, освободив ее, он привязал к ее лапкам белую шелковую ленточку и, не огладывая, тотчас же выпустил ее на свободу.

Голубка быстро улетела, рассекая воздух с невероятной быстротой. Вы знаете, что нет полета быстрее, чем у голубя, имеющего яйца или птенцов, благодаря неодолимому, вложенному в него природой, стремлению ухаживать и помогать своим голубкам. И вот менее чем в два часа она совершила по воздуху долгий путь, который быстроход с крайней для его скоростью прошел в три дня и три ночи, при постоянном попутном ветре и при помощи весел и парусов, и видели, как она влетела к своим малюткам в гнездо. Тогда благородный Гаргантюа, услышав, что на ней была белая ленточка, обрадовался и успокоился относительно благополучия своего сына.

Таков был способ у благородных Гаргантюа и Пантагрюэля, когда они хотели быстро получить сведения о чем-нибудь очень волнующем, сильно желаемом, как, например, об исходе морского или сухопутного сражения; о взятии или защите какой-нибудь крепости; о мирном окончании какой-нибудь важной распри; о благополучном или неудачном разрешении от бремени какой-нибудь королевы или знатной дамы; о смерти или выздоровлении своих заболевших друзей или союзников и т. д.

Они брали Гозаля и приказывали передавать его по почте из рук в руки вплоть до места, откуда ожидались и нужны были известия Гозаль, в зависимости от обстоятельств, приносил черные или белые ленточки и своим возвращением выводил их из тягостного ожидания, проделывая по воздуху в один час путь больше, чем могли бы сделать тридцать курьеров в один день. Этим выгадывалось много времени.

И верьте, как очень вероятной вещи, что в голубятнях на их мызах во все времена года можно было найти голубок, высиживающих яйца или возящихся с птенцами. Этого в хозяйстве достигнуть легко, – посредством селитры и священной травы вербены.

Выпустив Гозаля, Пантагрюэль прочел послание своего отца Гаргантюа следующего содержания.

В этом письме отец выражает свое беспокойство, опасения за сына и просит поскорее известить его о первых днях путешествия; Гаргантюа посылает также несколько книг и приветы спутникам Пантагрюэля.

ГЛАВА IV. Как Пантагрюэль пишет своему отцу Гаргантюа и посылает ему несколько редкостных и очень красивых предметов

Пантагрюэль велел приготовить для посланного закуску в ближайшем кабачке, с вывеской, изображавшей сатира верхом на коне; а сам принялся писать ответ отцу.

В своем письме, после обычных излияний родственных чувств, Пантагрюэль описывает отцу посылаемых ему животных. Единороги оказываются ручными, как котята; питаются или плодами с деревьев, или травой, овощами, фруктами; пастись в поле, из-за рога на лбу, они не могут и питаются только плодами с деревьев.

Пантагрюэль подарил посланному толстую золотую цепь с крупными бриллиантами, рубинами, изумрудами и другими камнями.

Матросы Маликорна получили по пятьсот экю каждый. Маликорн повез Гаргантюа подарки, а суда Пантагрюэля отправились в дальнейший путь, при чем Эпистемон читал вслух книги, присланные Гаргантюа.

ГЛАВА V. Как Пантагрюэль встретил корабль с путешественниками, возвращающимися из Фонарии

На пятый день, начиная поворачивать постепенно к полюсу и удаляться от линии равноденствия, мы открыли купеческое судно, плывшее на парусах к нам навстречу. Велика была радость как наша, так и купцов: наша – потому что мы услышали новости о море; их – потому что они услышали от нас новости о суше.

Сойдясь с ними, мы узнали, что это мореплаватели-французы из округа Ксэнтонж^[235]. Беседуя и разговаривая с ними, Пантагрюэль услышал, что они плывут из Фонарии^[236], что еще больше обрадовало его и одинаково всю нашу компанию, и мы стали расспрашивать о порядках в стране и нравах населения Фонарии. Мы получили сведения, что в конце наступающего июля там собирается главный капитул Фонарей, и если мы поспеем туда (что для нас было легко), то увидим всю честную и веселую компанию фонарийцев. К этим дням идут большие приготовления – очевидно, собираются широко и глубоко пофонарничать^[237].

Нам сказали также, что, проезжая большое королевство Гебарим, мы будем с почетом приняты королем Огабэ, правителем этой земли, который сам и все его подданные говорят по-французски, на наречии туренском.

Пока мы слушали все эти новости, Панург затеял ссору с одним купцом из Тайбурга, по имени Дендено^[238].

Поводом к спору послужило следующее обстоятельство: этот Дендено, увидав Панурга без гульфика и с очками на шляпе, сказал о нем своим спутникам:

– Посмотрите на этот превосходный портрет рогоносца!

Панург, благодаря очкам, имел гораздо более тонкий, чем всегда, слух^[239]. Поэтому, услышав слова купца, он спросил у него:

– Какой я, к черту, рогоносец, когда я еще не женат, как ты, если судить по твоей мало привлекательной роже.

– Да, действительно женат, – отвечал купец, – и не отказался бы от этого ни за все очки Европы, ни за все подзорные трубы Африки. У меня жена из самых красивых женщин на свете, из самых честных, скромных и целомудренных во всем Ксэнтонже, и – пусть не обижаются ее землячки – я везу ей из путешествия красивую ветку красного коралла, в одиннадцать дюймов длиною, в подарок к Новому году. А тебе что за дело? Кто ты такой? Чего мешаешься? Откуда ты, антихристов очконос? Отвечай, если ты божий человек.

– А я тебя спрашиваю, – сказал Панург, – что, если я чик-чик да ку-ка-ре-ку с твоей красивой, такой честной, такой целомудренной, такой скромной женой, так что крепкий бог садов Приап, который здесь на свободе, войдет в нее и никогда не выйдет и вечно там останется, разве только ты его зубами вытащишь! Что тогда? Оставишь ты его? Или будешь тащить зубами? Отвечай, Магометов бараний случник.

– Я ударю тебя шпагой по твоим очкастым ушам и убью тебя как барана! – с этими словами купец стал вытаскивать из ножен шпагу. Но она застряла в ножнах, – как вы знаете, на море легко ржавеет оружие из-за влажности и азотистости воздуха.

Панург побежал за помощью к Пантагрюэлю. Брат Жан схватился за свой только что отточенный меч и беспощадно убил бы купца, если бы капитан корабля и прочие пассажиры не взмолились Пантагрюэлю, прося его не дать разыграться скандалу на его корабле.

Поэтому ссора была прекращена, и Панург и купец пожали друг другу руки и охотно выпили один за здоровье другого, в знак полного примирения.

ГЛАВА VI. Как после примирения Панург стал торговать у Дендено одного из его баранов

Когда ссора совсем утихла, Панург сказал по секрету Эпистемону и брату Жану:

– Отойдите-ка отсюда немного в сторону и позабавьтесь над тем, что увидите. Будет хорошая игра, если струна не лопнет.

Обратившись к купцу, он снова выпил за его здоровье полный бокал доброго фонарского вина. Прилично и вежливо купец ему ответил тем же. После этого Панург почтительно стал просить его сделать милость – продать ему одного из своих баранов.

Купец отвечал:

– Ого! Ну, друг мой, сосед наш, как вы умеете забавлять бедняков! Поистине, хороший покупатель! Славный бараний гуртовщик! Больше-то, пожалуй, вы смахиваете не на покупщика баранов, а на карманника. Николай-Угодник, я не позавидую, приятель, тому, кто с полным кошельком очутится рядом с вами. Ха-ха-ха! Не поздоровится тому, кто вас не признает! Смотрите-ка, добрые люди, какой историограф!

– Терпение! – сказал Панург. – Но, прошу вас, как об особой милости, продать мне одного из ваших баранов… Сколько стоит?

– Как, – отвечал купец, – друг наш, сосед мой, вы это понимаете? Это долгошерстые бараны. Язон снимал с них золотое руно. Это бараны восточные, бараны высокоствольные, высокожирные. Орден бургонского дома от них произошел.

– Хотя бы и так, – сказал Панург, – все-таки, пожалуйста, продайте мне одного, а я вам сейчас же уплачу за него западной монетой, полновесной и звонкой. Сколько?

– Сосед наш, друг мой, – отвечал купец, – прислушайтесь немного другим ухом.

Панург. К вашим услугам.

Купец. Вы плывете в Фонарию?

Панург. Да.

Купец. Повидать свет?

Панург. Да.

Купец. Повеселиться?

Панург. Да.

Купец. А зовут вас Робен-Баран?

Панург. Если вам так хочется.

Купец. Не обижайтесь!

Панург. Я понимаю шутку.

Купец. Кажется, вы шут короля?

Панург. Пожалуй.

Купец. Скажите, пожалуйста, ха-ха! Вы едете свет повидать, вы – шут короля, и зовут вас Робен-Баран. Посмотрите на этого барана, его тоже зовут Робен, как вас: Робен! Робен! Робен! Бе-бе-бе. Какой прекрасный голос!

Панург. Прекрасный и гармоничный.

Купец. Ну так заключим между собой договор, наш друг и сосед. Вы, Робен-Баран, будете на этой чашке весов, а мой баран-Робен на другой. Прозакладываю сотню бюшских устриц, что по весу, по качествам, по цене своей он быстро вас перетянет. Это так же верно, как то, что быть вам повешенным.

– Терпение! – сказал Панург. – Однако вы и для меня и для своего потомства много сделаете, если продадите мне этого или другого, пониже сортом. Пожалуйста, господин-сударь!

– Друг наш, – отвечал купец, – сосед мой, из шерсти этих баранов будет сделано тончайшее руанское сукно, да такое, что лиместрийские сукна перед ним – дерюга. Из кожи этих баранов будет изготовлен сафьян, который продадут за турецкий или монтелимарский, на худой конец – за испанский. Из кишок сделают струны для скрипок и арф, которые будут продавать так же дорого, как мюнхенские или аквидейские. Как вы думаете?

– Если вам угодно, – сказал Панург, – продать мне одного, я буду вам верным слугой. Вот чистые денежки. Сколько?

И при этих словах он вытащил кошелек, полный новых «Генрихов»^[240].