Гаргантюа и Пантагрюэль

ГЛАВА LVI. Как среди замерзших слов Пантагрюэль нашел непристойности

Пантагрюэлю отвечал шкипер:

– Сударь, не бойтесь ничего. Здесь как раз граница Ледовитого моря, где в начале прошлой зимы произошло крупное и жестокое сражение между аримаспеянами и нефелибатами. Тогда-то в воздухе замерзли слова и крики мужчин и женщин, удары палиц, треск лат и конских доспехов, ржание лошадей и весь прочий ужас сражения. И вот сейчас суровость зимы прошла, наступила ясная и теплая погода, и слова тают и становятся слышимы.

– Ей-богу, – сказал Панург, – я этому верю. Но не можем ли мы увидеть какое-нибудь из этих слов. Мне вспоминается, я читал, что у подножия горы, где Моисей получил еврейский закон, народ воспринимал голоса зрением.

– Глядите, глядите, – сказал Пантагрюэль, – видите те, которые еще не оттаяли.

И он бросил к нам на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на жемчужные драже разного цвета. Среди них были красные› зеленые, небесно-голубые, песочного цвета и золоченые. В наших руках они согревались и таяли как снег, и тогда мы их действительно слышали, но не понимали, так как это был варварский язык. Только одно довольно крупное слово, когда брат Жан согрел его в своих руках, издало звук в роде как каштан, когда его бросить, не надрезав, на жаровню, и он лопнет. Все мы вздрогнули от испуга.

– Это, – сказал брат Жан, – был в свое время выстрел из орудия.

Панург просил Пантагрюэля дать ему еще таких слов.

Пантагрюэль ответил, что давать слово – это дело влюбленных.

– Ну, так продайте, – сказал Панург.

– А это дело адвокатов, – отвечал Пантагрюэль, – продавать слова. Я скорее продал бы вам молчание, и подороже, как иной раз Демосфен продавал его.

Тем не менее он кинул на палубу еще три-четыре пригоршни. Я увидал тогда слова колкие, кровавые, такие, про которые шкипер говорил, что они иной раз возвращаются туда, откуда вылетели, но это были слова из перерезанного горла – слова страшные; были и другие, неприятные на вид.

Когда они все оттаяли, то мы услышали:

«Гин-гин-гин-гин! Гис-тик-торшь-лорнь! Бредеден! Бредедак! Ф-рр! Ф-ррр! Ф-ррр! Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу! Тракк! Тракк! Трр! Тррр! Трррррр Он-он-он! Он-он-он-он! У-у-у-у-он! Гот-магот!» – и уж не знаю, какие там варварские слова. Говорили, что это фыркали и ржали лошади во время стычки. Затем мы услышали еще и другие грубые звуки, которые, оттаяв, походили на барабанный бой, звучали как труба, как рог или горн. Поверьте, как нас это забавляло! Мне хотелось сохранить несколько неприличных слов в масле, как хранят снег и лед – переложив чистой соломой. Но Пантагрюэль не захотел этого; он сказал, что глупо запасать такие вещи, в которых никакого недостатка нет и которые всегда под рукой, как неприличные слова у всех веселых и добрых пантагрюэлистов.

Тут Панург немного рассердил брата Жана и заставил его призадуматься, так как поймал его на слове в ту минуту, когда тот меньше всего этого ожидал. Брат Жан пригрозил, что он заставит его раскаяться в этом, как раскаялся когда-то г-н Жуссом, который продал на слово сукно благородному Пателэну. Он пригрозил Панургу, что, когда тот женится, он поймает его как быка за рога, после того как он поймал его на слове как человека.

Панург в насмешку состроил гримасу. А затем воскликнул:

– Дай бог, чтобы здесь, не двигаясь дальше, мне услышать слово Божественной Бутылки.

ГЛАВА LVII. Как Пантагрюэль причалил к обиталищу г-на Гастэра, первого в мире магистра искусств

В этот же самый день Панург высадился на одном острове – удивительном среди всех других как своим местоположением, так и личностью его правителя. Остров со всех сторон вначале был крут, каменист, труден для подъема, неприятен для глаз, затруднителен для ног и немного менее неприступен, чем гора Дофинэ, имевшая форму тыквы и называемая так потому, что, на памяти людей, никто еще ни разу не взбирался на нее, кроме только инспектора артиллерии при короле Карле VIII, Дуаяка, который с помощью удивительных приспособлений взобрался туда и нашел на вершине старого барана. Трудно было догадаться, кто его туда перенес. Некоторые говорили, что его еще молодым ягненком похитил орел или сова, и ему удалось спастись от них в кустарники.

Преодолев все трудности весьма нелегкого подъема, пропотев порядком, мы нашли, что вершина горы весьма хороша, плодородна, здорова и восхитительна, так что я подумал, что это истинный земной рай, о положении которого сильно спорят добрые богословы. Но Пантагрюэль утверждал, что там находится обитель Добродетели, по-гречески «Аретэ», описанная Гезиодом, – впрочем, это мнение не мешает быть другому, более здравому.

Правителем острова был г-н Гастэр, первый учитель искусств в мире. Если вы думаете, что огонь был великим учителем искусств, Как пишет Цицерон, вы заблуждаетесь и делаете ошибку. Сам Цицерон в это не верил^[272]. Если вы думаете, что Меркурий был первым изобретателем искусств, как когда-то верили наши древние друиды, – вы тоже сильно заблуждаетесь. Справедливо только мнение сатирика^[273], который говорит, что учителем всех искусств был г-н Гастэр. Именно с ним проводила время добрая госпожа Нужда, иначе называемая Страданием, мать девяти муз, от которой – от связи ее с богом изобилия Порусом – некогда родился Амур, благородный ребенок, посредник между небом и землей, как свидетельствует Платон в «Пире».

Этому рыцарственному королю мы вынуждены были оказывать всяческое почтение, принеся присягу в верности и повиновении. Это – властный, строгий, круглый, жесткий, трудный, непреклонный властелин. Его нельзя ни в чем уверить, ничего ему доказать, ни в чем убедить. Он ничего не слушает, и как египтяне утверждали, что их Гарпокрас, бог безмолвия (по-гречески – Сигалион), был безуст, то есть не имел рта, – так и Гастэр был сотворен без ушей, наподобие безухой статуи Юпитера на острове Кандии. Говорит он только знаками. Но этим знакам все повинуются быстрее, чем эдиктам преторов и приказам королей. В своих требованиях он не допускает никаких отсрочек и никаких промедлений. Вы скажете, что рыкание льва приводит в трепет всех зверей далеко кругом, насколько только может быть слышным его голос. Об этом написано. Это верно. Я это видел. И вот я удостоверяю, что от приказов Гастэра дрожит все небо, колеблется вся земля. Раз повеление дано, его следует выполнить без промедлений, или умереть.

Шкипер рассказывал нам, как однажды (по примеру восстания органов тела против желудка, описанного Эзопом) восстало против Гастэра все королевство соматов, устроило заговор, чтобы выйти из его повиновения. Но вскоре спохватилось и раскаялось в этом, и все вернулись со всем смирением к нему на службу. Иначе бы они все погибли от злого голода.

В каком бы обществе он ни находился, никаких споров никогда не бывает о чьем-нибудь превосходстве или предпочтении. Он всегда идет вперед, будь тут короли, императоры и даже сам папа. И на Базельском соборе он шел впереди всех, хотя вам говорят, что собор этот был бурным вследствие честолюбивых споров о первых местах. Весь мир работает и трудится, чтобы служить ему. Поэтому в вознаграждение за это он делает добро миру тем, что изобретает для него все искусства, ремесла, всякие приборы, машины и приспособления. Даже диких зверей он учит искусствам, в которых природа им отказала. Воронов, грачей, попугаев, дроздов он делает поэтами, сорок – поэтессами, и учит их произносить слова на человеческом языке, говорить и петь. И все ради желудка.

Орлов, коршунов, соколов, стервятников, сапсанов, балабанов и ястребов – хищных, диких и жадных птиц – он делает такими ручными и покорными, что если он им и позволяет, когда ему заблагорассудится, улетать в небесный простор на какую угодно вышину, то все-таки и там он по своему желанию управляет их полетом, парением, порханием, метанием и заставляет даже над тучами ухаживать именно за ним. А затем внезапно свергает их с неба на землю. И все это ради желудка.

Слоны, львы, носороги, медведи, лошади, собаки – все по его приказу пляшут, играют в мяч, ходят по канату, сражаются, плавают, прячутся, носят, что он хочет, и берут, что он хочет. И все это ради желудка.

Рыб, как морских, так и пресноводных, китов и морских чудовищ заставляет покидать свои бездны и пучины морские; волков выгоняет из лесу, медведей – из убежищ в скалах, лисиц – из нор, змей – из земли, все это ради желудка.

Словом, он так огромен, что в ярости своей пожирает всех, – как было с басками, когда их осадил полководец Квинт, во время серторианских войн; с сагунтинцами, осажденными Ганнибалом; с евреями во время осады их римлянами. И еще с шестью сотнями других народов. И все это ради желудка.

Когда Нужда, управительница его, пускается в путь, то там, где она идет, закрываются все суды; все эдикты безмолвствуют, все призы раздаются впустую. Она не подчиняется никаким законам, свободна от всех. Всякий от нее бежит – куда бы то ни было, скорее подвергая себя опасности кораблекрушения, предпочитая пройти через огонь, горы, пропасти, только не быть захваченным ею.

ГЛАВА LVIII. Как при дворе хитроумного магистра Пантагрюэлю показались отвратительными энгастримиты и гастролатры

При дворе великого хитроумного магистра Пантагрюэль увидел два сорта людей, несносных и слишком угодливых, которые вызвали в нем вращение. Одни назывались энгастримитами, другие – гастролатрами^[274]. Энгастримиты говорили, что они происходят от древнего рода Эврифея, ссылаясь при этом на свидетельство Аристофана в комедии «Осы», в древности назывались эвриклеянами, как пишет Платон и Плутарх в своей книге «О прекращении оракулов». А в священных декреталиях и названы чревовещателями; так же называет их и на ионическом языке Гиппократ (V книга «Об эпидемиях»), ибо они действительно говорят чревом. Софокл называет их стерномантами. Это были прорицатели, волшебники и обманщики простого народа, которые, как казались, говорили и отвечали тем, кто их спрашивал, не ртом, а животом.

Такою чревовещательницею была жившая около 1513 года от рождества благословенного нашего спасителя некая Якоба Рододжина, итальянка, женщина низкого происхождения, из чрева которой мы часто слышали (как и бесчисленное число жителей Феррары и других) голос чистого духа, – конечно, тихий и слабый и небольшой, но вполне членораздельный, ясный и понятный, когда из любопытства ее призывали себе богатые синьоры и князья Цизальпинской Галлии. Чтобы не было подозрений в обмане с ее стороны и какой-нибудь подделки, заставляли раздеваться донага и затыкали ей рот и нос. Говоривший из нее злой дух велел называть себя Креспэлю или Цинциннатулом, и когда его так называли, он был, видимо, доволен и тотчас отвечал на вопросы.

Если его спрашивали о настоящем или прошедшем, он давал дельные ответы, повергавшие слушателей в изумление. Говоря же о будущем всегда лгал и никогда не говорил правды, и часто как бы сознавался в своем незнании и вместо ответа просто испускал газ или бормотал какие-нибудь непонятные слова на варварском наречии.

Гастролатры, с другой стороны, держались всегда сбившись в кучи и ходили толпами: одни веселые, жеманные, разнеженные, другие – печальные, серьезные, строгие и упрямые; но все они были праздными, ничего не делали, никогда не работали, – бесполезное бремя и груз на земле. По словам Гезиода, они боялись одного (насколько можно было судить) – похудеть и тем обидеть Чрево. Впрочем, обычно они ходили в масках, наряженные, и в таких странных одеяниях, что просто диво. Вы скажете, пожалуй (и так написано у многих древних и мудрых философов), что изобретательность природы кажется удивительной в той игривости, которая проявилась при образовании ею морских раковин; столько в них разнообразия, как в фигурах, цветах, так и в очертаниях и формах, неподражаемых для искусства. Уверяю вас, что в одеянии этих гастролатров было не меньше разнообразия и нарядности!

Все они считали Гастэра своим великим богом, молились ему как богу, приносили жертвы как всемогущему богу, не признавали другого бога, кроме него, служили ему, любили его превыше всего на свете, чтили как божество. Вы могли бы сказать, что святой апостол в «Послании к Филиппинам», гл. III, говорит именно о них: «Многие, о которых я часто говорил вам (и еще сейчас говорю вам со слезами на глазах), суть враги креста Христова; смерть их будет концом их, ибо бог их – чрево их».

Пантагрюэль сравнивал их с циклопом Полифемом, которого Эврипид заставляет говорить так:

«Я приношу жертвы лишь самому себе (богам никогда), и моему Чреву, величайшему из всех богов».

ГЛАВА LIX. О смешной статуе «Мандуке» и о том, как и что приносят в жертву гастролатры своему богу – Чреву всемогущему

Мы разглядывали гримасы и жесты этих большеротых трусливых гастролатров, как вдруг с удивлением услышали явственно колокольный звон, по которому все выстроились как бы в боевой порядок – по старшинству, по чину и званию. И в строю прошли перед господином Гастэром, предводимые жирным, молодым и сильным брюхачом, который нес на длинном позолоченном шесте деревянную статую, плохо вырезанную и грубо размалеванную, как та, которую описывают Плавт, Ювенал и Помпоний Фест.

В Лионе на карнавале ее называют «Машкрутт»^[275], а здесь ее называют «Мандукой».

Это было чудовищное, смешное, отвратительное и пугавшее маленьких детей изображение. Глаза у него были больше живота; голова – толще всего остального тела; челюсти – большие, широкие и страшные, с крепкими зубами – вверху и внизу. Посредством приспособления – спрятанной внутри золотого шеста веревочки – зубы можно было заставить страшно щелкать друг о друга, как в Меце зубы дракона святого Климента.

Когда гастролатры приблизились, я заметил, что за ними шла толпа толстых слуг, нагруженных коробками, корзинами, тюками, горшками, мешками и котлами. Все шествующие вслед за Мандукой пели уже не знаю какие дифирамбы и пеаны и приносили своему богу в жертву, открыв свои корзины и котлы:

Белое вино с нежным сухим жарким.

Белый хлеб.

Крупичатые булки.

Шесть сортов мяса, жареного на углях.

Разные похлебки.

Фрикассе.

И так далее.

Ситный хлеб. Простой хлеб. Мясо козули. Телячьи окорока. Пирожки.

А в промежутках – неизменные напитки: прекрасное белое вино сменялось розовым и красным. Некоторые вина подавали замороженными в больших серебряных чашах. Затем опять приносили жертвы:

Колбасы говяжьи с горчицей. Колбасы мозговые.

Сосиски. Окорока.

Копченые языки. Соленую дичь с репой.

Колбасы свиные.

И так далее.

Все это перемежалось напитками. Потом ему совали в пасть:

Жиго. Оленину.

Горячие паштеты. Бараний бок.

Свиные котлеты с луковым соусом. Кур с цыплятами. Жареных каплунов. Телячью грудинку.

И так далее, и так далее.

И опять много вина. А затем:

Паштеты с дичью. Шестнадцать сортов круглых пирогов. Жаворонков. Торты.

Голубей. Кремы.

Свиные ножки. Макароны.

И так далее.

Затем опять вино, чтобы горло не пересохло. И опять жаркое.

ГЛАВА LX. Как в постные дни ублажали своего бога гастролатры

Когда Пантагрюэль увидал эту жертвоприносящую сволочь и разнообразие жертвоприношений, он рассердился и ушел бы, если бы Эпистемон не попросил его посмотреть, чем кончится весь этот фарс.

– А что эти негодяи приносят в жертву своему богу – Чреву всемогущему – в постные дни?

– Я скажу вам, – ответил шкипер, – в виде закуски они ему подносят:

Икру. Сто сортов салата.

Анчоусы. Шпинат.

Селедку. Свежее масло.

И так далее.

«Затем пьют – надо выпить, черт побери. Все в порядке у них, и недостатка нет в вине. Потом подают:

Миноги в вине. Осетров.

Усачей. Карпов.

Устриц. Дельфинов.

И так далее, и так далее.

«Кто не пьет за такой жратвой – того ждет смерть. Это прекрасно известно, и против этого принимаются меры. Затем приносят в жертву:

Треску. Бабочек.

Лягушек. Ракушек.

Яйца вареные, печеные и в других видах.

И так далее.

«Чтобы все это легче переварить, жертвы вином умножаются. Под конец предлагаются:

Рис. Фисташки.

Просо. Фиги.

Каши. Виноград.

Миндальное молоко. Кутья.

Орехи. Артишоки.

И так далее.

«Поверьте, – продолжал шкипер, – что они только о том и заботятся, чтобы этому Гастэру, своему богу, послужить дорогими и изобильными жертвами, – больше чем служили идолу Гелиогабала, больше чем кумиру Ваала в Вавилоне при Валтасаре.

«Тем не менее этот Гастэр признает, что он вовсе не бог, но жалкая, несчастная, подлая тварь. И как некогда царь Антигон I ответил некоему Гермодоту (который его называл в своих стихах богом и сыном солнца): «Мой «лазанофор» этого не думает (лазаноном назывался сосуд для нечистот, а лазанофором – тот, кто выносил его), – так и Гастэр отсылал этих обезьян к своему судну, чтобы разглядели да поразмыслили, какое божество находится в его испражнениях».

ГЛАВА LXI. Как Гастэр изобрел способы получать и сохранять зерно

В этой главе идет перечисление изобретений Гастэра. Он изобрел земледелие для производства зерна, военное искусство и оружие для его защиты, медицину, астрологию и математику для сохранения хлебного зерна в течение столетий; водяные и ветряные мельницы. Им открыты были также дрожжи и соль (вреднее всего для людей хлеб пресный и без соли), огонь; далее им изобретены были часы разных сортов, «для того, чтобы знать время, нужное для печения хлеба, сделанного из зерна». Он придумал способы для перевозки хлеба из страны в страну; посредством скрещивания ослов и лошадей вывел выносливую породу мулов. Изобрел телеги и фуры, барки, галеры и корабли.

Против засухи он открыл способ вызывать дождь с неба, разрезая некую, обыкновенную луговую траву, которой люди не замечали. Эту траву, вероятно, клали в источник жрецы Юпитера в Аркадии во время засух, и она вызывала образование паров, а из них туч и дождя. Он изобрел средство для предотвращения града и для успокоения ветров. Для защиты от разбойников, кравших хлеб на полях, он изобрел искусство строить города, крепости и замки, где зерно защищается людьми с большим старанием, чем золотые яблоки в Садах Гесперид драконами. Он же изобрел средства для разрушения крепостей и замков – тараны и катапульты, а затем – пушки, мортиры и порох. Он далеко оставил за собой приемы оксидраков, побеждавших и предававших внезапной смерти неприятелей при помощи молнии, грома града и бури. Ибо его дьявольский способ страшнее, ужаснее: один пушечный выстрел может больше умертвить и свалить, разбить и убить людей, оглушить сознание, больше разрушить стен, чем сто ударов молнии.

ГЛАВА LXII. Как Гастэр изобрел искусство не быть раненным пушечными выстрелами

Гастэр, пряча зерно по крепостям, однажды сам был осажден неприятелем, и его крепости были разрушены «титанической силой». Он изобрел тогда способ делать безвредными пушечные ядра. Для этого он привешивал по пути ядер магнитный камень. Все ядра теряли свою силу и оставались в воздухе, вращаясь вокруг магнита. Но кроме того он изобрел способ возвращать назад ядра с тою же силою и по тому же направлению, откуда они летели. Есть такая трава, которая отпирает все замки; есть рыба, которая останавливает ветер и вынуждает стоять на месте самые большие корабли; если эту рыбу посолить, можно привлечь золото «на нее» с каких угодно глубин. Олени сами умеют извлекать стрелы из своих ран, поев травы «диктам», что растет на Кандии. Этой травою Венера вылечила своего любимого сына Энея. Запах лавра, фигового дерева и тюленя отводит молнию от растений и животных: она никогда в них не попадает. Бешеный бык усмиряется и неподвижно стоит перед диким фиговым деревом. Пение петухов пугает львов, а также портит бузину, идущую на приготовление флейт.

В конце главы дается поучение: люди любознательные должны заниматься не вульгарной простонародной музыкой, но тою божественной и небесно-ангельской музыкой, более отвлеченной, которая доносится издали, то есть из стран, где не слышно пения петухов. «Так как для того, чтобы какое-нибудь место характеризовать как особо уединенное, мы говорим, что там-де никогда еще не слышалось пения петуха».

ГЛАВА LXIII. Как Пантагрюэль заснул вблизи острова Канэфа, и о задачах, предложенных ему на разрешение при его пробуждении

На следующий день, беседуя о том, о сем, мы продолжали наш путь и прибыли к острову Канэфу, к которому корабль Пантагрюэля не мог пристать, потому что ветер спал и наступил штиль. Мы качались на волнах, переваливаясь со штирборта на бакборт и с бакборта на штирборт, хотя к парусам прибавили еще много лиселей.

Все мы пребывали в раздумье, печальном, угрюмом и сердитом, не говоря ни слова друг с другом. Пантагрюэль с Гелиодором (на греческом языке) в руках задремал на скамейке у входа в люк. Такова была его привычка, что с книгой он спал гораздо лучше, чем без нее. Эпистемон смотрел по астролябии, на какой высоте от нас был полюс.

Брат Жан перебрался на кухню и по высоте вертелов и гороскопу фрикассе соображал, который мог быть час.

Панург, засунув язык в стебель пантагрюэльона, пускал пузыри и струйки воды. Гимнаст точил зубочистки из мастикового дерева. Понократ грезил в полусне, щекотал сам себя, чтобы рассмеяться, и чесал пальцем голову. Шкипер задавал матросам хитрые вопросы.

В это время брат Жан, возвращаясь из кухни, заметил, что Пантагрюэль проснулся. Тогда, прерывая общее упорное молчание, он громко и очень весело спросил, каким способом поднять погоду во время штиля.

Тотчас вслед за ним и Панург спросил средство против раздражения.

Эпистемон, третьим, спросил шутливым тоном о способе помочиться, когда нет расположения к этому.

Гимнаст, поднявшись на ноги, попросил указать ему средство против темноты в глазах.

Понократ почесал себе лоб и, тряхнув ушами, спросил о способе не спать по-собачьи.

– Подождите, – сказал Пантагрюэль, – тонкие философы-перипатетики учат, что всякая задача, всякий вопрос, всякое сомнение, предлагаемые на разрешение, должны быть высказаны понятно, ясно и определенно. Что по-вашему значит: «спать по-собачьи»?

– Это значит, – отвечал Понократ, – спать натощак на… солнечном припеке, как делают собаки.

Ризотом сидел на корточках близ насоса. Тогда, подняв голову и глубоко зевнув, так что вызвал и у всех товарищей, по природной симпатии, такую же зевоту, он спросил о средстве против зевоты. Ксеноман, с головой ушедший в фонарь, который чинил, спросил, каким образом привести в равновесие волынку в желудке, чтобы она не раскачивалась из стороны в сторону. Карпалим спросил, какие явления предшествуют в природе тому, чтобы кто-нибудь объявил себя голодным.

Эстен, заслышав шум, прибежал на палубу и закричал с кабестана, Почему больше опасности умереть человеку, когда он натощак укушен Змеей тоже натощак, чем когда и человек и змея поедят; почему слюна человека, еще не евшего, ядовита для всех ядовитых змей и Животных.

– Друзья мои, – отвечал Пантагрюэль, – на все сомнения и вопросы предложенные вами, можно дать одно подходящее решение и ответ, и на все такие симптомы и случаи пригодно одно единственное лекарство. И ответ вам будет сейчас же дан, без всяких обиняков и излишних слов: голодный желудок ушей не имеет, голодное брюхо – глухо. Вы будете удовлетворены одними знаками и жестами, – вот вам и все решение. Так некогда Тарквиний Гордый, последний царь римский, знаками отвечал своему сыну Сексту. (При этих словах Пантагрюэль дотронулся до веревки колокола, и брат Жан сейчас же побежал в кухню.) Тарквиний находился в городе сабинян. Сын ему прислал нарочного с вопросом: как ему сделать, чтобы совсем покорить сабинян и привести их к полному послушанию. Царь, не доверяя верности посланца, ничего не ответил последнему, но только свел его в свой тайный сад и в присутствии его срезал мечом головки росших там высоких маков. Когда гонец явился без ответа и только рассказал сыну, что сделал отец, тому легко было понять по этим знакам, что отец советует ему срезать головы начальникам города, дабы держать остальной народ с тех пор в совершенном повиновении.