Гаргантюа и Пантагрюэль

ГЛАВА VIII. Как нам с великими трудностями был показан папего

Третий день продолжался в праздновании и в таких же пирах, как и два предыдущих. В этот день Пантагрюэль выразил настойчивое желание увидать папего; однако сторож ответил, что он не так-то легко допускал себя видеть.

– Что же, – сказал Пантагрюэль, – у него Плутонов шлем на голове, на когтях кольцо Гигеи, или на груди хамелеон, что он делается невидимым для мира?

– Нет, – отвечал сторож, – но к нему затруднен доступ самою природою. Я во всяком случае распоряжусь, чтобы вы его могли увидеть, когда это будет возможно.

После этих слов он оставил нас на месте доедать обед. Вернувшись спустя четверть часа, он сказал нам, что сейчас папего можно видеть. И повел нас – украдкой и втихомолку – прямо к клетке, в которой тот сидел в компании двух маленьких карденго и шести больших жирных эвего. Панург с любопытством разглядывал его наружность, движения, манеру себя держать. А потом крикнул громким голосом:

– Что за животное, будь ему неладно! Кажется, он глуп!

– Говорите тише, – сказал сторож, – ради бога! У него есть уши, как мудро заметил Михаил де-Матискон^[303].

– А если он глуп?

– Если он услышит, что вы злословите, – вы погибли, добрые люди! Видите там, в его клетке, водоем? Оттуда сейчас же выйдут гром и молния, гроза, буря и черти; и вы в один миг будете погружены на сто футов под землю.

– Лучше было бы, – сказал брат Жан, пить и пировать!

Панург оставался в упорном созерцании папего и его компании, когда заметил под его клеткой маленькую совушку. Тогда он закричал:

– Клянусь божьей благодатью, нас тут хорошо обкурили и плохо снарядили. В этом месте хватит за глаза курева да обдуривания. Взгляните-ка на эту совушку: мы тут богом убиты.

– Говорите тише, ради бога! – сказал сторож. – Это вовсе не совушка: это – самец, это – благородный сыч.

– Но вот что, – сказал Пантагрюэль, – заставьте-ка спеть для нас немного этого папего, чтобы мы услышали его гармонию.

– Он поет, – отвечал сторож, – только в свои дни, а ест только в свои часы.

– Я не так делаю, – сказал Панург, – все часы – мои. Поэтому пойдем выпьем хорошенько.

– Вы, – сказал сторож, – правильно сейчас говорите, и, говоря так, ы никогда не будете еретиком. Идем, я того же мнения.

Возвращаясь к выпивке, мы заметили старого эвего с зеленой мовой, на корточках, в компании приказного и трех подьячих, – веселые гички!

Он храпел под зеленью. Рядом с ним находилась хорошенькая ежесса; она весело распевала, и от ее пения мы получили такое большое удовольствие, что нам захотелось иметь все наши органы превращенными в уши, чтобы ничего не потерять из ее пения и, ничем не отвлекаясь, ее слушать. Панург сказал:

– Эта прекрасная абежесса уже из сил выбивается, чтобы петь, этот толстый мужлан эвего храпит в это время. Я заставлю его попеть, дьявол побери!

И он позвонил в колокол, который висел над клеткой эвего; но он ни звонил, эвего храпел еще пуще и все-таки не пел.

– Ради бога, – сказал Панург, – у-у, старый дурак! Я заставлю его запеть по-другому!

И он взял толстый камень и хотел его ударить.

Но сторож воскликнул:

– Бей, милый человек, бей, рази, убивай, умерщвляй всех королей и князей на свете, – изменой, ядом, каким хочешь другим способом; они всех ангелов с небес, – за все получишь прощение от папего; не тронь этих священных птиц, если тебе дорога жизнь, как твои собственные, так и твоих родных и друзей, живых и умерших! Даже те, которые после произойдут на свет, и те будут несчастливы. Посмотри хорошенько на этот водоем.

– Стало быть, лучше, – сказал Панург, – выпивать и пировать вдоволь.

– Он хорошо говорит, господин сторож, – сказал брат Жан при виде этих дьявольских птиц мы только и делаем, что кощунствуем, опустошая же ваши бутылки и кувшины, мы только славим бога. Поэтому пойдем выпьем как следует. О прекрасные слова!

На третий день, после выпивки (как вы сами понимаете), сторож с нами распрощался. Мы ему подарили прекрасный нож, который он принял с большим удовольствием, чем Артаксеркс^[304] стакан холодной воды, предложенный ему крестьянином. Он учтиво поблагодарил нас, послал к нам на суда всяких свежих запасов, пожелал нам доброго пути и возвращения, достижения личного спасения и цели нашего предприятия и заставил нас обещать и поклясться юпитером-камнем, что наш обратный путь опять пройдет через его земли.

ГЛАВА IX. Как мы пристали к Острову Железных Изделий

Следующий остров, посещенный путниками, был Островом Железных Изделий. Вместо травы там росли пики, стрелы, аллебарды и т. п. А на деревьях над ними висели кинжалы, дротики, ножи, а также щипцы, клещи, серпы и другие железные изделия. Когда трава дорастала до дерева, последнее надевало на нее заготовленное деревом украшение – железный наконечник. Такой наконечник не всегда соответствовал подрастающей траве. Иной раз пика втыкалась в метлу, – и ей приходилось лазить и чистить трубы. Аллебарда получала лезвие косы и годилась для косца.

На этом острове с путниками ничего не случилось. Комментаторы Раблэ объясняют эту главу как аллегорическое изображение брака.

ГЛАВА X. Как Пантагрюэль прибыл на остров Кассаду

На следующем острове была такая тощая земля, что кости (т. е. скалы) протыкали ее кожу: песчаная, бесплодная, нездоровая и неприятная земля.

«Кассада» – испорченное итальянское «каччиата» – вид игры в трик-трак. Этот остров был островом мошенничеств, плутней всякого рода: там стоял замок чертей Азарта, которые носили названия различных предметов и выражений из игр. Вокруг скал этого острова произошло больше крушений, чем между Харибдой и Сциллой и в любой другой морской пучине. Тут же хранился и святой Грааль, «божественная и мало кому известная вещь».

Панург настоял, чтобы местные синдики показали им эту святыню. После пышнейших церемоний «нам показали морду жареного кролика».

ГЛАВА ХІ. Как мы проплыли мимо застенка, где обитает Грипмнно, эрцгерцог Пушистых Котов

Через несколько дней, не раз подвергаясь опасности кораблекрушения, мы проплыли мимо Острова Осуждения, – другой совершенно пустынный остров; также мы прошли Остров-Застенок, на который Пантагрюэль не захотел сойти – и очень хорошо сделал.

Ибо там мы были арестованы и посажены в заключение, по приказу Грипмино, эрцгерцога Пушистых Котов^[305], – за то, что один из нашей братии захотел продать полицейскому шляпы с острова Кассады и, проходя мимо судилища, побил одного кляузника.

Пушистые Коты – животные очень страшные и ужасные: они питаются маленькими детьми и едят на мраморных камнях. У них шерсть на коже растет не наружу, но внутрь; всякий и каждый из них носит вместо символа и девиза раскрытый кошель, но не все на один лад: некоторые носят его привязанным к шее вместо шарфа; другие – на заду; иные – на брюхе; иные – на боку. И все это имеет свои тайные основания. У них когти такие крепкие, длинные и заостренные, что ничто не вырвется из них, раз будет ими захвачено. Некоторые надевают себе на голову колпаки с четырьмя желобками или гульфиками, или с отворотами; иные носят бархатные шапочки.

Когда мы входили в их тайник, нищий с паперти, которому мы дали полтестона, сказал нам следующее:

– Дай вам бог, милые люди, поскорее отсюда выйти и невредимыми: посмотрите хорошенько на выражение этих столпов, поддерживающих своды грипминодского правосудия. И те, что, если вы проживете еще шесть олимпиад и два собачьих века вы увидите этих Пушистых Котов властителями всех что ни на есть имений и богатств, – если только внезапно в их потомстве, вследствие божественной кары, не погибнут имущество и доходы, которые они неправо стяжали, – помяните слово добропорядочного нищего! Среди них царствует Сектэссенция, при помощи коей они все хватают, все пожирают и на все гадят; вешают, жгут, четвертуют, обезглавливают, умерщвляют, сажают в тюрьмы, разрушают и губят все без разбору – доброе и худое. Среди них порок называется добродетелью, злость прозывается добротою, измена носит имя верности, кража наименована щедростью. Грабеж – их девиз; произведенный ими грабеж признается благом всем родом человеческим, за исключением еретиков. И все это они делают с верховным и несокрушимым авторитетом. В знамение верности моего предвещания заметьте, что ясли у них стоят выше кормушек. Когда-нибудь вспомните об этом. И если когда-либо в мир придут чума, голод или война, вихри, землетрясения, пожары или другие напасти, – не приписывайте, не относите их на счет неблагоприятного расположения планет, или злоупотреблений римской курии, или тирании королей и князей земных, или обмана святош, еретиков и лжепророков, или коварства ростовщиков и фальшивомонетчиков, или невежества, бесстыдства и безрассудства врачей, хирургов, аптекарей, или развратности любодейных жен, жриц Венеры и детоубийц. Приписывайте все той огромной, несказанной, невероятной, неизмеримой злобе, которая беспрестанно куется и выделывается в горнах этих Пушистых Котов и которая известна миру не больше, чем еврейская каббала, – вот почему ее не ненавидят, не поправляют и не наказывают, как это было бы справедливо. Но если когда-нибудь она была обнаружена и обличена перед народом, то не было ни такого красноречивого оратора, который мог бы своим искусством поддержать их, ни такого сурового и драконовского закона, который страхом наказания охранил бы их; ни такого могущественного начальника, который силою помешал бы свирепо сжечь их всех живыми в их норе. Их собственные дети, Пушистые Котята, и прочие девственники почувствовали бы к ним ужас и отвращение, Вот почему, так же как Ганнибал от своего отца Гамилькара под торжественной и священной присягой получил приказание преследовать римлян, пока он будет жив, так и я получил от покойного моего отца приказание быть здесь до тех пор, пока не падет на них молния с неба и не обратит их в прах, как вторых Титанов, богохульников и богоборцев, потому что у всех людей до такой степени очерствели сердца, что когда среди них появилось или готово появиться зло, – они не замечают, не чувствуют, не предвидят его издали, или же, чувствуя, не дерзают и не хотят или не могут искоренить его.

– Так! – сказал Панург, – ого! Нет, нет, ей-богу, я туда не пойду. Вернемся, говорю, вернемся, ради бога!

 
Сему бродяге так я поразился,
Как если б в зиму гром вдруг разразился…
 

Когда мы обернулись, то нашли дверь запертой, и нам было сказано, что туда войти легко, как в Аверн^[306], но что выйти оттуда составляет затруднение, и что мы бы не могли выйти никоим образом без пропуска и разрешения «присутствия», на том одном основании, что с ярмарки не уходят как с базара, и что у нас запыленные ноги. Хуже всего было тогда, когда мы прошли через калитку, ибо мы были представлены (чтобы получить пропуск или разрешение) безобразнейшему из всех когда-либо описанных чудовищ. Его называли Грипмино. Я не сумею вам лучше сравнить его, чем с Химерой, или Сфинксом, или Цербером, или с изображением Озириса, как его изображали египтяне: с тремя головами, а именно – рычащего льва, лающей собаки и волка, разевающего пасть; эти головы обвиты змеем-драконом, кусающим свой хвост, и вокруг них сияет нимб из лучей. Руки его полны крови; когти – как у гарпии; морда – с вороньим клювом; зубы – четырехлетнего кабана; глаза – пылающие, как глаза адской пасти; и весь он покрыт ступками и пестиками, – были видны одни только когти. Седалищем для него и всех его подручных сторожевых Котов служили длинные, совсем новые ясли, сверху которых были расставлены весьма обширные и красивые кормушки, как нас и предупреждал нищий. Подле главного седалища находилось изображение старой женщины, державшей в правой руке лезвие серпа, в левой же весы, и с очками на носу. Чашами весов были две бархатных сумки, – одна была полна монет и свисала вниз, другая же – пустая – высоко поднималась. Я – того мнения, что это было изображение грипминодского правосудия, весьма несходное с установленным у древних фиванцев, которые своим вершителям правосудия, после их смерти, воздвигали статуи из золота и серебра, смотря по их заслугам, либо же из мрамора, но без рук.

Когда мы предстали пред ним, уж не знаю какие люди, совсем закрытые одеждой из сумок и мешков и больших кусков всяких письмен, велели нам сесть на скамью подсудимых. Панург сказал:

– Друзья мои, конопатчики, мне и на ногах слишком хорошо; а скамья ваша уж чересчур низка для человека в новых штанах и коротком камзоле.

– Садитесь сюда, – отвечали они, – и чтобы больше вам этого не повторять. Сейчас земля разверзнется и поглотит вас живьем, если вы собьетесь в ответах.

ГЛАВА XII. Как Грипмино предложил нам загадку

Когда мы уселись, Грипмино, посреди своих Пушистых Котов, сказал нам яростным и хриплым голосом:

– Так, так, так, именно так^[307].

– Выпить бы, выпить, вот это будет так, – сказал Панург сквозь зубы.

 
Безмужняя блондинка безобидно
Когда-то эфиопа зачала;
Она его без боли родила,
Хоть выползал он как змея-ехидна:
Он матери (неслышно и невидно)
От нетерпенья выгрыз целый бок;
И но горам, и по долам в свой срок
Стал двигаться, и в воздухе носиться…
Мудрец не мог на то не подивиться,
Как вырос «человеческий зверок».
 

– Именно так, отвечай мне, – сказал Грипмино, – реши эту загаадку и угадай нам сейчас, что это такое, именно так.

– Так, ей-богу же, – отвечал я, – если бы у меня в доме был сфинкс, как, ей-богу, был он у Верреса, одного из ваших предшественников, – так, ей-богу, я мог бы решить загадку; но, конечно, меня там нe было, и я, ей-богу, не повинен в этом деле.

– Так, так, – сказал Грипмино, – клянусь Стиксом, – потому что не хочу сказать другого, – именно так, я тебе докажу, именно так, что лучше бы тебе было попасть в лапы Люцифера, именно так, и всех чертей, именно так, чем в наши когти, именно так. Ты их хорошо видишь? Именно так, ты, болван, ссылаешься на свою невинность, именно так, как на вещь достойную, чтобы избежать наших пыток? Именно так, наши законы как паутины, именно так; простые мушки и маленькие бабочки попадаются в них, именно так; большие зловредные оводы их прорывают насквозь, именно так. Подобным образом и мы не ищем крупных разбойников и тиранов, именно так: их слишком трудно переваривать, именно так, и они нас одурачили бы, именно так.

Черт большой, именно так, пропоет вам литию, именно так.

Брат Жан, которому надоели рассуждения Грипмино, сказал:

– Эй, господин черт в юбке, как хочешь ты, чтобы он отвечал за этот случай, которого он не знает? Не удовольствуешься ли ты правдой?

– Именно так, – сказал Грипмино, – еще не бывало за время моего царствования, именно так, чтобы кто-нибудь здесь заговаривал прежде, чем его спросят. Кто спустил с цепи этого бешеного дурака?

– Ты солгал, пес, – сказал брат Жан, не разжимая губ.

– Именно так, когда твоя очередь будет отвечать, – именно так, тебе дела будет достаточно, именно так.

– Негодяй, ты солгал, – говорил брат Жан, не шевеля губами.

– Ты думаешь, что ты в своем академическом лесу, именно так, со своими бездельниками-охотниками и искателями истины? Именно так, у нас здесь есть другие дела, именно так: здесь отвечают, говорю я, именно так, категорически о том, чего не знают. Именно так, сознаются в том, что сделали то, именно так, чего никогда не делали. Именно так, именно так, утверждают, что знают то, чему никогда не учились. Именно так, именно так, здесь ощиплют гуся, не давая ему кричать. Именно так, ты говоришь, не имея полномочий. Именно так, я хорошо это вижу; именно так, лихорадка тебя забери; именно так, венчайся с ней!

– Вот-то дьяволы, – закричал брат Жан, – архидьяволы, протодьяволы, пантодьяволы, – ты, значит, хочешь женить монахов! О-го-го! Я считаю тебя еретиком!

ГЛАВА XIII. Как Панург объясняет загадку Грипмино

Грипмино, как будто не слыша этой речи, обратился к Панургу, сказав:

– Именно так, именно так, именно так, а ты, спесивец, ничего не хочешь сказать об этом?

Панург ответил:

– Вот именно, черт побери, я вижу ясно, что здесь чума на нас запала, именно, черт побери: в виду того, что невинность здесь в безопасности, и дьявол здесь служит обедню, именно, черт побери! Прошу вас, я расплачусь за всех, именно, черт побери, и вы нас отпустите. Не могу больше, именно, черт побери!

– Отпустить? – сказал Грипмино. – Именно так, уже лет триста гак не бывало, именно так, чтобы кто-нибудь ускользал отсюда, не оставив здесь шерсти, именно так, а чаще всего даже шкуры, именно так! В чем дело? Именно так, это значило бы, что ты тут несправедливо у нас задержан, именно так, и что с тобой поступили несправедливо, именно так! Несчастный ты человек, именно так; и еще несчастнее будешь, если не ответишь на заданную загадку, именно так, что она значит, именно так, именно так.

– А это, именно, черт побери, – отвечал Панург, – это – черный червяк, рожденный из белого боба, именно, черт побери, через дыру, которую он в нем прогрыз, именно, черт побери, который то летает, то ползает по земле, именно, черт побери; потом, по мнению Пифагора, первого любителя мудрости (по-гречески – «философа»), именно, черт побери, посредством метемпсихозы получил кроме того человеческую душу, именно, черт побери! Если бы вы были людьми, именно, черт побери, то после вашей злосчастной смерти, по его мнению, ваши души войдут в тела червей, потому что в той жизни вы грызете и жрете все, а в другой вы будете грызть утробы собственных матерей, именно, черт побери!

– Ей-богу, – сказал брат Жан, – от всего сердца желал бы я, чтобы задница моя стала бобом и дыру прогрызли эти черти.

После этих слов Панург бросил на середину паркета толстый кожаный кошелек, наполненный «экю с солнцем». При звоне кошелька все Пушистые Коты стали играть на когтях, как на скрипках без гримов. И закричали все за раз громким голосами:

– Это – лакомство; процесс был славный, лакомый и хорошо приправленный; это – порядочные люди.

– Это – Мидас, это – золото, – сказал Панург, – вот эти «экю с солнцем».

– Суд, – сказал Грипмино, – суд понимает это, именно так, именно так, именно ладно. Идите, ребята, именно ладно, и проходите, именно ладно, – не настолько мы дьяволы, насколько черны.

По выходе из застенка мы были отведены в гавань несколькими приказными. Перед тем как нам сесть на корабли, они предупредили нас, чтобы мы не пускались в дорогу, не одарив по-вельможному как даму Грипминоду, так и других Пушистых Кошек: иначе у них есть приказание вернуть нас в застенок.

– Здорово, – отвечал брат Жан, – мы тут в стороне осмотрим нашу казну и дадим всем довольно.

– Но, – сказали служители, – не забудьте дать на вино нам, беднягам.

– А бедняги никогда вина не забывают, – сказал брат Жан, – о нем помнят, во всех странах, во всякие времена года.

ГЛАВА XIV. Как Пушистые Коты живут взяткой

Не договорил брат Жан этих слов, как заметил, что к гавани подошли шестьдесят восемь галер и фрегатов. Он сейчас же побежал спросить новости, а также, каким товаром нагружены суда, и увидал, что все они нагружены дичью: зайцами, каплунами, голубями, кабанами, козулями, телятами, цыплятами, утками, чирками, гусями и прочей живностью. Там же он заметил куски бархата, атласа и камки. Тогда он спросил путешественников, куда и к кому везут они эти лакомые куски. Они отвечали, что к Грипмино, Пушистым Котам и Пушистым Кошкам.

– А как вы называете, – спросил брат Жан, – все эти снадобья?

– Взятками, – отвечали путешественники.

– Так, значит, – сказал брат Жан, – они живут взятками, – ну, так им погибнуть в потомстве! Клянусь силой божьей, это так: отцы их пожрали тех добрых дворян, которые в силу своего положения упражнялись в воровстве и в охоте – для того, чтобы быть к военному времени умелыми и уже окрепшими в работе. Охота ведь – подобие битвы, и Ксенофонт отнюдь не солгал, когда писал, что из охоты, как из троянского коня, вышли все хорошие и замечательные военачальники.

Я не ученый, но мне это говорили, и я верю этому. Души их, по мнению Грипмино, входят по смерти в кабанов, оленей, козуль, цапель, куропаток и других подобных животных, которых они в течение первой своей жизни всегда любили и искали. И вот эти Пушистые Коты, разрушив и пожрав их замки, земли, владения, имения, все их постоянные и случайные доходы, продолжают искать их кровь и душу и в другой жизни. О порядочный нищий, который предупреждал нас о значении кормушки, воздвигнутой у них выше яслей!

– Но ведь, – сказал путешественникам Панург, – великим королем провозглашено, чтобы никто, под страхом повешения, не брал ни оленей, ни ланей, ни кабанов, ни козуль.

– Верно, – отвечал один за всех, – но великий король так добр и милостив, а эти Пушистые Коты такие бешеные и так жаждут христианской крови, что, подкупая Пушистых Котов, мы менее боимся оскорбить великого короля, чем потерять надежду: тем более, что завтра Грипмино выдает одну из своих Пушистых Кошек за толстого Митуара, весьма Пушистого Кота. В прошлые времена их называли травоядными; но, увы, они больше не жуют травы. А мы теперь зовем их зайцеядными, куропаткоядными, кроликоядными и свиноядными; другой пищи они не едят.

– Брр… брр… – сказал брат Жан, – в ближайшем году их будут называть отбросоядными, навозоядными, г…ядными! Не правда ли!

– Ей-богу, так, – отвечала вся компания.

– Сделаем, – сказал он, – две вещи: во-первых, захватим всю эту дичь, что видите здесь; мне надоела солонина: она воспаляет мне брюшину. Конечно, хорошо заплатим за это! Во-вторых, вернемся в застенок и разорим всех этих дьяволов – Пушистых Котов.

– Ни в коем случае, – сказал Панург, – я не пойду туда. Я несколько труслив по своей натуре.