Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Постепенно кровные узы возобладали над клятвенными обещаниями Тэмуджину. Но Тоорил понимал, что в открытом сражении шансы на победу всегда расплывчатые, и даже худосочные Давиды способны одолеть богатырей Голиафов. Поэтому он настоял на том, чтобы прибегнуть к уловке. Тэмуджину послали приглашение: Тоорил еще раз обдумал монгольское брачное предложение, дает согласие и устраивает по этому поводу грандиозный пир. Намечалось подлое убийство^{324}.

Тэмуджин отправился в путь, ничего не подозревая, но по дороге решил навестить «отца» Мунлика, получившего это звание после недавней женитьбы на Оэлун. Мунлик предупредил, что, похоже, готовится покушение, и напомнил, что самое популярное средство в таких случаях – яд. Тэмуджин дальше не поехал, а отправил двух посланников – Бухатая и Киратая^{325}. Вскоре о деталях заговора Тэмуджину рассказали конюхи-табунщики Кишлих и Бадай. Убив Тэмуджина, Нилха собирался напасть на борджигинов и истребить их всех до одного, воспользовавшись паникой, которая должна была возникнуть после ликвидации вождя. Сведения, сообщенные добровольными агентами-голяками, доказывали, что политика опоры на «коалицию неимущих» начинала приносить дивиденды. Тэмуджин никогда не забывал ни злых, ни добрых поступков. Через три года он вознаградил Кишлиха и Бадая, назначив их темниками^{326}.

Теперь Тэмуджину надо было приготовиться к нападению объединенного воинства Тоорила, которое могло превосходить его силы в соотношении три к одному. Он разослал в кланы конфедерации призывы срочно выставить воинов. Некоторые предводители обещали направить конников, но многие и отказались, ссылаясь на то, что борджигинский хан затеял свою частную войну, не получив разрешения совета, и потому они имеют полное право уклониться от сборов. Но истинная причина заключалась в том, что их страшила неизвестность; кроме того, они примкнули к Тэмуджину в надежде на легкую и изобильную поживу, а он требовал от них жертвовать своей жизнью. Подтекст их ответа был ясен: «Мы в такие игры не играем». Особенно огорчило Тэмуджина поведение брата, и он с негодованием сказал: «Как мне осточертел брат. Не переношу ни его, ни его свиту!»^{327}

Тэмуджин, встревоженный вероломством предводителей кланов, стремительно повел свою армию к китайской границе, надеясь получить подкрепления и, возможно, оружие у цзиньцев. Противник нагнал его в местечке Халахалджин-Элэтэ у реки Халха на маньчжурской границе. Битва была одной из самых кровопролитных и ожесточенных в истории^{328}. Тоорил, командовавший объединенными силами коалиции, предложил разделить командование с Джамухой, но тот наотрез отказался. Вообще, поведение Джамухи было более чем странное. Он возглавлял авангард и мог еще раньше догнать Тэмуджина, но двигался черепашьим шагом под предлогом, что ему нужно дождаться подхода главных сил Он-хана. Отказавшись разделить верховное командование, Джамуха продолжал деморализовать союзников разговорами о необычайной стойкости и отваге монголов, а потом еще и отправил к Тэмуджину тайного посланника с информацией о составе и расположении кереитских войск^{329}. Когда Тоорил подошел на расстояние хорошей видимости, Тэмуджин снял лагерь и увел свое воинство, оставив позади пылающие костры. Кереиты в ярости пронеслись по опустевшему стойбищу, но все-таки Тоорил настиг Тэмуджина и вынудил его принять бой. Тэмуджин пытался оттянуть начало схватки, надеясь на подход подкреплений, и наконец увидел свои знамена в тылу врага. Не зная, что всего лишь несколько кланов откликнулись на его призыв, Тэмуджин переоценил численность войска в тылу неприятеля, и втянулся в сражение, когда все преимущества были у кереитов^{330}.

Тэмуджину повезло: кереитов с тыла атаковали первоклассные и неустрашимые воины двух кланов – уруутов и мангутов. Куйлдар, предводитель мангутов, как оказалось, давал обет водрузить штандарт с конским хвостом на вершине холма и, проявляя чудеса отваги, исполнил клятвенное обещание. Затем он обрушился на центр кереитов и расстроил их ряды, когда они готовились пойти в наступление. Другой вождь, действовавший в тылу кереитов, Джурчедай, предводитель уруутов, смог оттеснить противника с позиций и поразить стрелой в лицо ханского сына Нилху. Отвага этих двух героев предотвратила полное поражение Тэмуджина, и, как он сам позднее признал, ранение стрелой Нилха спасло его воинство от краха и уничтожения. Наконец, не выдержав неравного боя со значительно превосходящими силами, Тэмуджин отступил под покровом ночи и расположился поблизости, надеясь, что его найдут уцелевшие монголы^{331}. Ближайшие соратники предлагали уходить и как можно быстрее, но Тэмуджин говорил, что не может бросить на произвол судьбы людей, остающихся в тылу Тоорила. Он посылал к ним гонцов, требуя прекратить бой и выходить на соединение с его отрядами^{332}.

Так происходила битва в местности Халахалджин-Элэтэ. Кереитам не удалось нокаутировать Тэмуджина, но он проиграл сражение по очкам, хотя его пропаганда и смогла убедить потомков в том, что он одержал победу, хотя и пиррову. И Рашид ад-Дин, и «Тайная история» повторили эту явную ложь^{333}.

Снова побитый Тэмуджин получил возможность уйти от опасности – благодаря стараниям Джамухи. Тоорил хотел гнаться за монголами всю ночь, но Джамуха посоветовал заняться лечением раненого сына: монголы обессилены, растеряны, им некуда бежать, и с ними без труда можно покончить позже. Недальновидный Тоорил не только последовал этому совету, но и убедил свой двор в том, что он сам так решил. В конце концов, подумал хан, имея при себе Джамуху, Алтана, Хучара и Хасара и хорошо зная, что Тэмуджин основательно потрепан, он может быть уверен в своей безопасности. «Если они сами не придут к нам, мы приведем их, мы соберем их, как собирают конский помет в полу халата», – похвалялся хан^[34]{334}.

Тэмуджину была нужна передышка: кереиты нанесли тяжелый урон его войску, и куда-то подевались Боорчу, Борохул и, самое ужасное, его семнадцатилетний сын Угэдэй. Всю ночь Тэмуджин провел в тревоге, сидя на коне, в темноте, в окружении своих воинов, настороженных и ждущих нападения кереитов. Дисциплина в его армии была высочайшая: войско фактически потерпело поражение, ему вот-вот могли нанести coup de grâce^[35], но никто не выказывал ни малейших признаков смятения или паники. На рассвете приковылял Боорчу. В битве под ним пала лошадь, пораженная стрелой. Пешим его чуть было не взяли в плен, от плена спасло ранение Нилхи: когда кереиты бросились окружать стеной своего принца, он сел на первого попавшегося в руки коня и ускакал, интуитивно находя дорогу к своему воинству^{335}. Вскоре появился и Борохул, сопровождавший раненого Угэдэя, привязанного ремнями к лошади, без сознания. Словно повторяя инцидент во время битвы в Койтене, он отсасывал кровь из раны в шее Угэдэя, и кровь все еще стекала из уголков рта, когда он докладывал о происшествии Тэмуджину, а у отца навернулись слезы на глаза при виде окровавленного сына. Медики прижгли рану (впервые в истории описан именно этот эпизод), и Тэмуджин поблагодарил небеса за спасение сына, но пообещал отомстить и повергнуть врага^{336}.

Это была пустая бравада. Он начинал битву, имея 4600 ратников против 13 000 воинов Тоорила, а теперь у него оставалось около 2600 сабель. Потери были ужасающие. С этими остатками воинства он и уходил сначала к Далан-Немургесу, месту своей великой победы над татарами год назад, а потом по берегу реки Халха к озеру Буир на территорию унгиратов^{337}. Здесь, несмотря на очевидную непривлекательность поверженной армии, унгираты согласились примкнуть к Тэмуджину и пополнить его войско. Это обстоятельство доказывает, что уже тогда наиболее дальновидные кочевники понимали, что в долговременной перспективе именно Тэмуджин возьмет верх в эпической борьбе за власть в степях^{338}.

В начале лета 1203 года Тэмуджин почти непрерывно кочевал. После скитаний в лесах Хингана он вернулся на север к реке Халха, где вплотную занялся загонной охотой и обеспечил армию съестными припасами. За это время произошли только два печальных события: Куйлдар умер от ран, полученных в сражении у Халахалджин-Элэтэ, и погиб Борохул, попавший в засаду, устроенную вражескими лазутчиками. У озера Хулун Тэмуджин разбил летний лагерь. Отсюда он разослал укоризненные послания главным противникам. В самых резких выражениях Тэмуджин отругал за предательство Алтана и Хучара; в послании Нилхе содержалось «больше горечи, нежели злости», Джамуху же он обвинял в зависти и ревности, неподобающих «анде». Тэмуджин давал Алтану и Хучару последний шанс: у них не было никаких оправданий, потому что они формально не выдвигали свои кандидатуры на избрание ханом борджигинов, хотя и продолжают претендовать на власть, возможно, рассчитывая на поддержку соплеменников. Однако – и эта часть послания была зашифрована – если они готовы в течение года исполнять роль тайных агентов при Тоориле, то он сохранит им жизнь, когда разделается с врагами^{339}.

Самый пространный разнос получил Тоорил. Тэмуджин порицал старика за вероломство и предательство, непростительное не только потому, что он нарушил самые священные в степях клятвы верности, но и пренебрег добрым отношением к нему, дружбой, тем, что его вернули к жизни, извлекли из нищеты и восстановили в правах, наплевал на то, сколько для него было вынуто каштанов из огня. Если у Тоорила есть к нему претензии, то они могли бы поговорить как мужчина с мужчиной и незачем было вовлекать в такие дела семьи: «Когда у повозки о двух оглоблях сломается одна оглобля, – и волу ее не свезти. Не так ли я был твоею второю оглоблей? Когда у двухколесной телеги сломается одно колесо, – нельзя на ней ехать. Не так ли я был у тебя вторым колесом?»^[36]{340} Тоорила, похоже, тронула искренность Тэмуджина, и он собирался протянуть оливковую ветвь борджигину, но сын Нилха запретил ему это делать, а на послание, обращенное к нему лично, презрительно передал, что его ответ может быть только один – guerre à outrance^[37]{341}.

Тэмуджин сознательно изобразил себя обездоленным человеком, которому ничего не остается, кроме как стенать и ругаться, хотя в действительности он набирался сил и готовился нанести ответный и внезапный удар, когда противник его будет меньше всего ожидать. Постепенно сформировалась новая коалиция, в которую вошли унгираты, икересы, нируны и, доставляя особые неприятности для Тоорила, отделившийся кереитский клан нунджин во главе с Чинкаем, который впоследствии станет одним из самых доверенных советников Чингисхана. Проявляя политическую интуицию, Тэмуджин в своих замыслах и действиях всегда учитывал интересы людей: мусульманским купцам обещал «златые горы» в торговле, когда станет владыкой Монголии; своим дружинникам – несметные богатства; изгнанным киданям, правящей династии в Северном Китае – восстановление в правах^{342}.

Последнее летнее кочевье он устроил у озера Балджун на юге-востоке Монголии возле границы с цзиньцами Китая^{343}. Здесь среди болот он чувствовал себя защищенным и мог не опасаться нападений, правда, условия были жуткие: озеро почти высохло, и воду надо было выжимать из горстей грязи^{344}. Но здесь же произошло еще одно самое значительное событие в жизни Тэмуджина: девятнадцать старших командиров принесли клятву верности, дав обет сражаться вместе с ним до последней капли крови против кереитов: в историю этот эпизод вошел под названием «Балджунского завета», или «Балджунского договора». Монголы скрепили договор скромным пиршеством: забили дикую лошадь, сварили и съели. Существуют разные варианты текстового содержания клятвы, иногда дается такая версия: «Пусть же всякий, кто нарушит этот завет, провалится сквозь землю, как берег этой реки, и падет, как деревья в этом лесу». Дал клятву и Тэмуджин, сжав в руке ком озерной грязи: «Верша наше великое дело, я буду делить с вами, мои братья, и радости и горести, и если я нарушу данное слово, то пусть я стану подобен этой воде»^{345}. Клятвенные слова монгольского предводителя сопоставимы с гордой речью, произнесенной королем Генрихом V перед битвой под Азенкуром о «нас, о горсточке счастливцев, братьев». Обычно монголы уходили от побежденного вожака, и неслучайно Чингисхан впоследствии всегда чествовал ветеранов Балджуна.

Отряд единомышленников довольно долго скрывался у озера Балджун, а Тэмуджин внимательно следил за переменами в стане кереитов. Как это часто бывало в степях, и среди союзников-победителей начинались раздоры. Квинтет Джамухи, Алтана, Хучара, Хасара и Даритая вступил в сговор, ставя перед собой цель избавиться от Тоорила, который им уже мешал, и найти более сильного лидера для окончательной ликвидации хана борджигинов. Тоорил оказался сильнее и ловчее, чем они думали, и им пришлось спасаться бегством. Алтан, Хучар и Джамуха ушли к найманам; Даритай и Хасар решили, что им лучше пойти на поклон к Тэмуджину^{346}. Даритай попросил принять его обратно в «стаю» и послал племяннику ценную агентурную информацию о том, что в безуспешной попытке переворота участвовало много кереитов, которые сейчас находятся в бегах и могут примкнуть к монгольскому войску, и, кроме того, у Тоорила не регулярная армия, а временные сезонные рекруты. Хасар доказал готовность служить брату, набрав войско – в основном из кереитов, поддержавших неудавшийся бунт, – но Тоорил разгромил его и взял в плен жену. Сам Хасар, едва уцелев, сумел сбежать и увести с собой часть детей и слуг: историки сообщают, что какое-то время они питались одними птичьими яйцами^{347}. Преодолевая неимоверные трудности и опасности, он все-таки добрался до кочевья Тэмуджина у озера Балджун. Хасар потом рассказывал, что ему на всем пути приходилось отбиваться от наседавших кереитов, хотя и не имеется свидетельств, которые подтверждали бы его повествование. Он явно преувеличивал свои подвиги, совершенные при переходе на сторону брата, но Тэмуджин даже не напомнил ему о предательстве^{348}.

Более того, Тэмуджин использовал перебежчика в хитроумной игре мистификации и дезинформации. Сначала он послал Тоорилу сообщение, якобы от Хасара, о его несчастном положении и издевательствах брата, что предполагало настроить Он-хана на помилование. Армия Тэмуджина, дескать, бедствует, разбегается, да им сам борджигинский хан превратился в бродягу. Эти сведения отчасти подтверждались и собственными лазутчиками. Тоорил поддался на приманку и отправил посланника, которому Хасар должен был поклясться в вечной верности предводителю кереитов. Беднягу-посланника звали Итурген. На полдороге его изловили люди Тэмуджина и доставили в лагерь у озера Балджун. Здесь Тэмуджин повелел Хасару доказать свою верность борджигинскому хану убийством посланника Тоорила. Хасар был поставлен перед выбором: совершить убийство или самому стать жертвой^{349}. Тэмуджин таким образом полностью исключал возможность того, что Хасар передумает и вернется к Тоорилу: убийство посла считалось тяжким военным преступлением и, в принципе, претило и самому Тэмуджину.

Борджигинский хан вначале собирался свести счеты с Тоорилом в 1204 году, но приемлемые обстоятельства для этого складывались уже сейчас. Уверовав в то, что Тэмуджин уже не представляет никакой опасности, а Хасар попал в его сети, Он-хан успокоился. Кроме того, недостаток провианта на кочевье у озера Балджун мог сказаться на моральном состоянии и численности воинства Тэмуджина. Все указывало на необходимость провести кампанию в начале осени. Решение прибегнуть к обману подтверждает, что Тэмуджин не был уверен в своих силах для открытого сражения с кереитами. Форсированным маршем монголы быстро прошли от озера Балджун на запад к реке Керулен, где они узнали, что Тоорил находится на своем излюбленном стойбище в Темном Бору на речке Тола (Туул) и готовит грандиозное пиршество, а это означает, что его воины напьются^{350}. Однако блицкриг не получился: похоже, Тоорила предупредили, поскольку сражение произошло в Чжер-кабчигайской пади, располагавшейся, как принято думать, между истоками рек Тола и Керулен^{351}.

Хотя и застигнутые врасплох, кереиты сражались неистово. Битва не прекращалась три дня и три ночи, потери с обеих сторон были тяжелейшие. Наконец, на третий день Мухали, новый талантливый полководец Тэмуджина, захватил лагерь Тоорила. Как сообщают хроники, особенно отважно бился Нилха, но к ночи третьего дня и он, и Тоорил бежали, а их воинство было разгромлено^{352}. Хотя Тоорилу и удалось скрыться под покровом ночи, его вскоре убили найманские крестьяне или разбойники у реки Некун: будто бы они не узнали в нем хана. Его отсеченную голову доставили предводителю найманов Таян-хану, который покрыл ее серебром и хранил над троном в знак почитания доблестного соратника^{353}. Нилха бежал на северо-восток Тибета, где его чуть не убили, затем переместился в местности, контролировавшиеся киданями, и в город Кашгар, а потом перебрался на территорию уйгуров в район под названием Куча, где ему удалось немного пожить разбойником, прежде чем его все-таки предал смерти местный эмир^{354}.

Этому можно удивляться ввиду политики геноцида, проводившейся в отношении татар и меркитов, но Тэмуджин не подверг массовой бойне кереитскую знать. Он знал многих аристократов персонально, и обе стороны согласились, что в конфликте не было никакой необходимости, и он стал результатом гордыни и амбиций Нилхи и слабости Тоорила. Его отношение к татарам и меркитам было совершенно иное: он испытывал к ним ненависть по причинам как личного, так и межплеменного свойства. Он принял в свою армию всех способных кереитских военачальников. Тэмуджин искренне восхищался доблестью Хадах-баатура и сохранил ему жизнь, поставив условие, чтобы кереит взял на себя заботу о вдове и детях погибшего недавно Куйлдара^{355}. Тэмуджин всегда владел информацией и хорошо знал, кто из советников Тоорила просто исполнял свой долг, а кто действовал, разделяя чувства ненависти и отвращения к монголам, присущие Нилхе. Исходя из этого простого принципа, он и простил Хадаха, одного из ближайших советников Тоорила, и казнил Кокочу, формально конюшего, а в жизни близкого приятеля Он-хана^{356}. Тэмуджин взошел на кереитский трон на торжественной церемонии, провозгласил, что отныне кереиты и монголы будут единым народом, и ввел систему обязательных межнациональных браков.

Почему Тоорил потерпел поражение, хотя кереитский правитель и располагал более значительными ресурсами, более широкими политическими связями и более многочисленными войсками? Причин много. В нем совмещались слабость и жестокость, вероломный братоубийца был нерешителен и не умел к тому же просчитывать свои действия, подобно хорошему шахматисту, на несколько ходов вперед, то есть не обладал способностью, которой в избытке имелось у Тэмуджина. Переменчивого и вечно колеблющегося Тоорила с легкостью дурачил Джамуха. Слабохарактерность особенно проявлялась в отношениях с сыном, которого он с самого начала должен был осадить в интересах государства. В результате безволие хана плачевно отразилось на будущем кереитов. Вряд ли можно оправдать его ссылки на то, что он якобы уступал сыну ради того, чтобы предотвратить мятеж и гражданскую войну в ханстве^{357}. Тэмуджин был много умнее и политически грамотнее Тоорила, не говоря уже о том, что он опирался на более вышколенную и дисциплинированную армию, более эффективную разведку и контрразведку. Одним из кереитских грандов, кому Тэмуджин сохранил жизнь, был и Джаха-Гамбу, брат Тоорила, ставший одним из самых надежных тайных агентов при кереитском дворе^{358}. Вдобавок ко всему, в его войске оказалось множество дезертиров и до сражения, и во время трехдневного побоища в Чжер-кабчигайской пади^{359}.

Еще одним фактором очевидного превосходства монголов была исключительная талантливость полководцев. По крайней мере, троих – 27-летнего Субэдэя, его одногодка Джэбэ и 34-летнего Мухали – можно было по праву назвать гениями военного искусства. К этой же категории военачальников относились и Джэлмэ, Боорчу и Борохул. Да и другие воины украсили бы любую армию меньшего калибра. Одним из девяти нукеров Тэмуджина был Чилаун, которого во время сражения с кереитами выбили из седла. Он не растерялся, схватил копье и ударил нападавшего всадника. Тэмуджин потом с изумлением говорил: «Откуда у человека, сбитого с коня, появляются силы, чтобы подняться на ноги и продолжить бой? Даже если он встанет, как он может атаковать всадника и поразить его? Вы когда-нибудь видели пешего человека, сражающегося и приносящего головы противника в руках? Я никогда не видел воинов, подобных этому герою»^{360}. По контрасту, кереитские командующие, за исключением Хадах-баатура, описываются в источниках как люди хвастливые, слабосильные, избегающие опасностей и ответственности. Неслучайно Рашид ад-Дин сделал такое мрачное заключение: «Это означало конец правления государей кереитского народа, полное исчезновение племени. Такова была Божья воля»^{361}.

Последнее препятствие для гегемонии Тэмуджина в Монголии создавали найманы, и это была грозная сила. Не на шутку встревоженный неожиданным разгромом Тоорила и крахом кереитского государства, Таян-хан зимой 1203/1204 года сформировал четвертую и самую могущественную коалицию, соединявшую ресурсы собственной нации и разнородных (и многочисленных) племен и кланов, недовольных монгольским гнетом. В объединенной оппозиции оказались Джамуха, Алтан, Хучар, Алин-тайши, самопровозглашенный лидер «истинных» кереитов (тех, кто не признал власть Тэмуджина), Тохтоа-беки с остатками меркитского воинства, Худуха-беки, глава союза ойратских племен и несколько других предводителей^{362}. Источники единодушно указывают, что войну начал в 1204 году Таян-хан, у которого не было иного выхода из-за невозможности сосуществовать с новым государством Тэмуджина.

Стратегия Таян-хана основывалась на замысле зажать монголов между двух огней – онгутами на юге, могущественным племенем, насчитывавшим более 4000 семей, и найманами на западе. Он рассчитывал на солидарность онгутов с учетом этнической общности (найманы и онгуты были тюркскими племенами) и одинаковой веры (и те и другие были несторианскими христианами). Но идея оказалась нереалистичной, и Таян-хан мог бы понять это с самого начала, если бы проявлял поменьше наивности в политике. Алахуш-дигитхури, вождь онгутов, уже примкнул к лагерю монголов, а его сын женился на знатной борджигинской невесте^{363}. Исходя из политических реалий, онгуты полагали, что гегемония Тэмуджина в Монголии поможет стабилизировать положение на китайской границе, где им постоянно приходилось не по своей воле попадать в конфликтные ситуации, когда кочевники устраивали набеги в Китай или цзиньцы в ответ проводили карательные экспедиции.

Цзиньцы, опасавшиеся и появления могущественной империи за северными границами, и еще больше поражения найманов в назревавшей войне (они всегда недооценивали монголов, пока запоздало не поняли ошибку), сообщили Тэмуджину о своих намерениях. Говорили, будто бы их посланник пришел в лагерь монголов вскоре после гонца от Алахуша, принесшего аналогичные сведения^{364}.

Но не только провал стратегии «двойного удара» удручал Таян-хана. В его собственном семействе не было согласия. Брат Буйрук отказался и помогать и взаимодействовать, сократив таким образом потенциальную численность войск вдвое. Хуже того, Таян-хана полностью подмяла под себя жена Гурбесу, горячая сторонница войны, заставившая супруга подчиняться ее желаниям. Все еще достаточно молодая женщина, Гурбесу психологически подавила Таян-хана: она была женой умершего старшего брата и досталась ему в наследство. Отчасти по этой причине в источниках сложилась путаница в отношении ее места в семье: одни представляют ее матерью Таян-хана, другие – женой. Гурбесу никогда не скрывала неприязни к монголам и однажды сказала, что их можно использовать разве только в доении коров и овец и «лишь после того, как велеть им вымыть руки и ноги»^{365}.

Тэмуджин готовился к войне основательно. Еще до сражения с Таян-ханом он кардинально реформировал монгольскую армию и продолжал совершенствовать ее организацию и после 1206 года. Хан разделил ее на десятки, сотни и тысячи, применив десятичную систему маньчжурских чжурчжэней, правивших на севере Китая, но имевших древнюю историю, начинающуюся с номадов сюнну (хунну) первых столетий христианской эры^{366}. В дополнение к этим десятичным контингентам создавалась личная охрана: восемьдесят отборных богатырей ночной стражи (кебтеулов) и семьдесят дневных стрельцов (тургаутов). Элитные подразделения багатуров напоминали древние отряды «бессмертных» в Персии или римских преторианцев. Затем появились и зачаточные структуры имперской администрации, главная задача которых заключалась в усмирении недавно завоеванных народов. Полюбив магическое число девять, Тэмуджин разделил немонгольские территории на девять уделов, выстроив иерархию местных правителей, назначенных из числа самых верных придворных с «губернаторами» на самом верху, которым вменялось в обязанность любой ценой держать людей в повиновении и не допускать мятежей в тылу, пока Тэмуджин готовится двинуться против найманов.

Он разослал повсюду глашатаев, оповещавших о том, что отныне Монголия находится под его сюзеренитетом и все племена и кланы могут де-факто пользоваться автономией при условии, если они формально признали свой подчиненный статус. Многие племена – онгуты, унгираты, ойраты и некоторые другие – с готовностью сделали это, но нашлись и противники. Для последних он выпустил предупреждение, прославившее его на весь мир: «Сдавайся или умри». Бунтарям он обещал жестокую войну и никакой пощады после капитуляции^{367}.

В стратегическом отношении Тэмуджин имел некоторые преимущества. Завоевание кереитов открыло доступ к важнейшей водной артерии – реке Орхон, которая в свою очередь обеспечивала выход к пустыне Ордос и на запад Китая, а также основные маршруты вторжения через Алтайские горы^{368}. Военачальники проиграли различные сценарии, учитывающие то, что найманы располагают численным превосходством, а монголам придется идти далеко на запад, чтобы сразиться с ними, интенданты просчитали потребность в провианте, животных, которых надо брать с собой, и наличие колодцев по всему маршруту. Тэмуджин, поднаторевший в дезинформации, распространял слухи о низком моральном духе в его армии и легкой победе найманов, если они осмелятся напасть первыми^{369}. Одним из шедевров дезинформации считается то, как монголы подогнали лошадь к лагерю найманов, создав впечатление, будто она сбежала из монгольского воинства. Истощенное, хромоногое, жалкое существо, будто понимая, что от него требуют, приковыляло в самый центр найманского стана, вызвав гомерический хохот самодовольных воинов Таян-хана, решивших, что так выглядит вся конница монголов^{370}.

Сам Тэмуджин планировал начать войну против найманов в середине лета 1204 года, но созвал курултай с участием главных военачальников и советников. На курултае большинство поддержало мнение хана, исходя из того, что до июля кони еще будут слишком слабы для ожесточенной битвы. Однако трое участников – Бельгутай, Тэмуге и Даритай, дядя Тэмуджина (недавно восстановивший доверие хана), предложили воспользоваться эффектом внезапности нападения. На этом особенно настаивал Бельгутай, доказывавший, что найманы, отягощенные стадами и гуртами, не смогут выдержать внезапного и массированного налета^{371}. Наконец, Тэмуджин согласился и выслал вперед Джэбэ и Хубилая, рассчитывая напасть 17 мая 1204 года.

К сожалению, наши источники, столь детально описавшие отдельные эпизоды кампании, в целом дают нечеткое представление о ней вплоть до решающей битвы, произошедшей через четыре месяца^{372}. Мы видим, что монгольская армия медленно продвигалась на запад по берегам Керулена и Толы и, пройдя в общей сложности 700 миль, подошла к землям найманов в конце июня. Первая стычка с найманами произошла западнее реки Кодасин. В битву вступили значительно более многочисленные силы Таян-хана, Джамухи и других союзников; в некоторых источниках место первого столкновения обозначается на Хангае вблизи современного Каракорума. Возможно, именно здесь Таян-хан увидел «четверых псов» Тэмуджина в действии – Субэдэя, Джэлмэ, Джэбэ и Хубилая, которых красочно описал ему Джамуха, хорошо знавший степную аристократию^{373}. Изумляясь их доблести, Таян-хан уже тогда мог почувствовать грандиозность предстоящей сечи, и его боевой дух вряд ли повысился после хвалебных речей Джамухи о военной искусности монголов. Человек с более развитым политическим здравым смыслом, которого не имел Таян-хан, обеспокоился бы тем, до какой степени Тэмуджин смог сплотить панмонгольскую конфедерацию: в этой «четверке псов» не было ни одного борджигина, Хубилай принадлежал к племени барулас, Джэбэ был тайджиутом, а Джэлмэ и Субэдэй вышли из народа урянхайцев. Однако Таян-хан предпочел пребывать в блаженном неведении. Тэмуджин, со своей стороны, понимая отставание в численности войск и усталость воинов после длительного перехода, с наступлением сумерек отошел^{374}. К ночи он выпустил приказ, пообещав смертную казнь за неподчинение, и повелел каждому воину зажечь по пять костров, поставив возле них чучела, чтобы найманы, увидев этот ночной кошмар, подумали, что монголы получили большое подкрепление, и отказались от преследования^{375}.

Возможно, засомневавшись в своих способностях одолеть такого противника в бою на открытом поле, Таян-хан решил последовать фабианской стратегии: заманить монголов в найманскую глубинку Алтайских гор, где интервенты потеряют все преимущества. План возмутил военачальников, заявивших, что этот замысел смердит трусостью и может негативно сказаться на моральном духе войск. Последовали резкие и нелицеприятные выражения, обвинения в том, что Таян-хан ведет себя, как «баба»; один из военачальников даже предложил немедленно передать верховное командование Гербесу, поскольку она проявляет больше мужества, чем ее супруг^{376}. Против стратегии Таян-хана, которая, в принципе, была верна, выступили практически все; оппозицию возглавил его сын Кучлук, переманивший на сторону найманов и Джамуху. Найманскому предводителю ничего не оставалось, как согласиться с настроениями большинства.

В разгар лета 1204 года началась «игра в прятки»: Тэмуджин явно пытался измотать противника, прежде чем сойтись и уничтожить. Источники очень расплывчато отображают этот период охоты в стиле «кошки-мышки», но все основные географические координаты – гора Ксанксар Восточного Хангая, степь Саари между рекой Тола и Долон-Уул и местность между Долон-Уул и рекой Орхон – упоминаются; в сущности, мы имеем дело с регионом между Хангаем на юге и озером Хубсугул на севере^{377}. Затем либо Тэмуджин загнал противника, либо Таян-хан решил остановиться и принять бой. Перейдя через Орхон, Таян-хан занял позиции подле Чакир-маут у подножья восточных склонов Наху, небольшой горы между кряжами Орхон и Бургут^{378}.