Пологий склон

«Смотрины» девицы, которую привела владелица галантерейной лавки, также окончились ничем. Тихое, скромное создание с нежной розовой кожей и правильными чертами лица покорило Кин. Но Томо, едва взглянув на девушку, отрицательно покачала головой.

– Сказали, что ей шестнадцать лет, – проговорила Томо со вздохом сожаления. – А на самом деле ей никак не меньше восемнадцати. Кроме того, мне кажется, с невинностью она распрощалась давным-давно.

Кин скептически отнеслась к словам госпожи Сиракавы, но позже выяснилось, что у девушки действительно была интрижка с мужем старшей сестры.

– От вас ничего не скроешь! Как вам это удается? – удивленно спросила Кин, задумчиво глядя на Томо.

Но та лишь потупилась и повела плечами, словно собственная проницательность поражала ее саму.

– Я не всегда была такой, – с горечью сказала Томо.

Да, она изменилась, и это не радовало ее. Казалось, страдания развили в ней удивительную способность видеть женщин насквозь, проникать в самые темные уголки человеческой души. Господину Сиракаве ведь и в голову не приходило скрывать свои бесчисленные любовные похождения от жены, он обрекал ее на участь безмолвного наблюдателя.

Кин обычно была безучастна к проблемам и переживаниям других людей. Но мало-помалу тесное общение с Томо, совместные поиски подходящей наложницы заставили ее присмотреться к молодой женщине и почувствовать ее уникальность, «исключительность, обретенную в страданиях». Именно так и сказала Тоси.

Томо сидела у туалетного столика и перебирала фотопортреты претенденток. Эцуко тихо подошла к матери и заглянула ей через плечо.

– Ох, какие красавицы! Кто это, мамочка? – с любопытством спросила девочка, грациозно склонив головку набок. Красный бант, как живой, дрогнул в черных волосах.

Томо молча протянула дочери несколько снимков.

– Эцуко, какая из них тебе нравится больше всех?

– Ой, дайте посмотреть… – Девочка веером развернула в руках фотографии. – Вот эта, – почти сразу произнесла она звонким голоском и ткнула пальцем в одну из карточек.

Это был прекрасный фотопортрет совсем юной девушки, лет четырнадцати. Темный фон оттенял бледное тонкое лицо, густые шелковистые волосы, собранные в модную высокую прическу, и изящные руки, сложенные на коленях. Четкая красивая линия волос над высоким выпуклым лбом напоминала своими очертаниями священную Фудзияму, дивные глаза мерцали, как агаты. Восприимчивая к красоте Эцуко была потрясена до глубины души.

– Понятно. Значит, и тебе тоже… – удивленно протянула Томо и, взяв фотокарточку, еще раз посмотрела на портрет.

– Мамочка, скажите мне, кто это?

– Потерпи, милая, скоро все узнаешь, – тихо проговорила Томо, собирая снимки в аккуратную стопку.

Фотокарточки несколько дней назад прислал Дзэнко Сакурагава, мужчина-гейша из Янагибаси.

Непросто было Томо сделать окончательный выбор. Уже больше месяца она жила в доме Кин, но так пока и не нашла ту единственную, которую можно было бы представить господину Сиракаве. Томо несколько раз в письмах объясняла мужу, что выполнить его задание нелегко, но девушка, которую она выберет, обязательно ему понравится. В ответных посланиях Сиракава просил жену не спешить и постараться угодить ему.

Время летело незаметно. Кончился сезон дождей^[15], установилась ясная теплая погода. С каждым днем беспокойство Томо становилось все более мучительным: поиски не приносят результата, муж лишен ее заботы и внимания, дом остался без хозяйки.

И вот наконец Дзэнко прислал фотографии. Госпожа Кин была немедленно оповещена, что выбор сделан.

Девушку звали Сугэ, ей только-только исполнилось пятнадцать лет. Ее отец торговал упаковочным материалом из бамбука. Сугэ с раннего детства обучалась танцам в стиле Нисикава, была прелестна, грациозна и всегда пользовалась огромным успехом на представлениях, организованных школой танцев.

Мать Сугэ и старший брат, к которому перешло дело, были честными, порядочными людьми. Один из служащих магазина на протяжении нескольких лет обворовывал своих хозяев. И для семьи наступили тяжелые времена. Оставалось одно: либо закрыть магазин, либо продать Сугэ в «веселый дом».

У несчастной матери и в мыслях не было превращать дочку в наложницу, толкать ее в объятия какого-нибудь богатого мужчины. Но учительница танцев, приятельница Дзэнко, прослышала о прихоти господина Сиракавы. Поразмыслив, она решила, что Сугэ лучше оказаться в услужении в приличном доме, нежели стать гейшей, жизненный путь которой извилист и тернист.

– Она очень тихая, скромная девушка, – сказала учительница танцев. – В Токио редко встретишь женщину с такой нежной, белой кожей. Когда она посещает общественную баню, детишки сбегаются посмотреть на невиданное чудо.

Прошло несколько дней. Школа танцев давала очередное представление для публики. Сугэ должна была исполнить композицию «Цветение сливы».

Томо и Кин не могли пропустить представление, и в компании Дзэнко отправились к дому наставницы. Все складывалось как нельзя лучше. Можно было беспрепятственно разглядеть девушку, не привлекая лишнего внимания.

Учительница танцев жила на узкой улице в квартале Коку среди крупных коммерсантов и владельцев складов. Дом, со всех сторон зажатый другими строениями, выглядел неказистым. На втором этаже была обустроена небольшая сцена.

Когда Томо и ее спутники поднялись наверх, представление было в разгаре. Под звуки сямисэна танцевала совсем маленькая девочка.

Учительница заметила гостей и, не переставая перебирать струны, едва кивнула им. Ее губы раздвинулись в улыбке, обнажив вычерненные по древней традиции зубы. Живые глаза многозначительно блестели.

Гости заранее сговорились с учительницей и пришли к выступлению Сугэ.

В маленьком зале яблоку негде было упасть. Ученицы сидели на полу и не спускали глаз со сцены. На всех девушках были летние легкие кимоно, подвязанные широкими поясами-оби красного цвета. Одна ученица резко выделялась на фоне пестрого цветника. Она держалась немного в стороне от остальных. Как же прекрасна она была! Гости замерли, узнав Сугэ.

Чуть подавшись вперед, она застыла в грациозной позе. Казалось, ни теснота, ни духота не беспокоили ее. Вокруг же все шушукались, смеялись, без конца расправляли складки своих нарядов и обмахивались веерами.

У Сугэ была чудесная, вполне сформировавшаяся фигура. Лицо дышало удивительной чистотой и детской безмятежностью. Фотография полностью соответствовала оригиналу!

Огромные глаза взирали на мир ясно и просто. Прозрачная белизна кожи могла сравниться лишь с белизной тончайшей рисовой бумаги. Иссиня-черные волосы оттеняли прекрасные черты, крутой излом бровей, темную глубину глаз.

Сугэ обладала необычной, яркой красотой и словно рождена была для сцены.

У Томо перехватило дыхание от противоречивых чувств: Сугэ великолепна… и только! Ее красота была проявлением чисто физического совершенства, кукольная красота, не согретая внутренним огнем трепещущей души и горячего сердца.

Но какая удивительная, первозданная чистота и невинность! Вот Сугэ обратилась к своей подруге, ее голос звенел тихо, мелодично, как лесной ручей. Она произнесла несколько слов, устремив взгляд в пол, потом подняла глаза на собеседницу и внимательно выслушала ответ. Никакой фальши, манерности – естественная простота и вежливость.

Маленькая танцовщица убежала со сцены. Наставница передала сямисэн своей помощнице, сказала:

– Теперь ты, Сугэ, – и, встав с пола, подошла к гостям.

Сугэ легко поднялась на ноги, придерживая пальчиками кимоно, и, смущенно кланяясь, направилась к сцене. Да, именно ее Томо выделила из пестрой толпы гейш-учениц.

– А вот и она, – спокойно проговорила учительница, бросив пытливый взгляд на Томо и Кин. Дрогнули струны сямисэна. – Милая прелестная девочка. Я уверена, у вас с ней не будет проблем, она легко и быстро обучится всему необходимому.

Отточенные движения юной танцовщицы заворожили зрителей. Наставница время от времени вполголоса комментировала выступление.

Несмотря на ослепительную красоту, гибкость и пластичность, Сугэ оказалась настолько застенчивой, что ее движения были лишены огня, искрометности и экспрессивности. Девушка словно стыдилась открыто демонстрировать свое мастерство. Да, в угоду родителям она приобрела навыки и изысканные манеры, обучилась всем женским премудростям и хитростям, но все это было чуждо ее натуре. Тихая, замкнутая, стеснительная, она вряд ли сможет когда-либо преуспеть как гейша – это было очевидно.

Миазмы большого города, шум и суета утомляли, отравляли Сугэ. Она интуитивно чувствовала, что душевное спокойствие и равновесие ей удастся обрести только в уединенном месте, на природе, среди зеленых лугов и прозрачных ручейков.

Учительница рассказала гостям, что мать Сугэ – хорошая, заботливая женщина. Узнав о том, что ее дочке, возможно, придется уехать в далекую префектуру Фукусима, она разразилась слезами. Что же будет, если ее девочка приглянется господам и те возьмут ее в свой дом? Старая женщина твердо решила встретиться с госпожой хозяйкой и все-все с ней обсудить. Судьба девочки во многом будет зависеть от характера и настроений госпожи Сиракавы. Ситуация складывалась непростая, ничто нельзя было предсказать заранее.

В беседе с наставницей в основном участвовали Кин и Дзэнко. Казалось, Томо была всецело поглощена выступлением Сугэ, но на самом деле она не пропустила ни одного слова. Она все больше и больше убеждалась в том, что Сугэ выросла в атмосфере добра и любви. Преданная мать всегда трепетно заботилась о своем ребенке. «Дочь такой женщины не может быть испорченной, самовлюбленной эгоисткой, – подумала Томо. – Девочка наверняка отзывчива, послушна, услужлива. Свои обязанности она будет выполнять превосходно».

Томо постаралась беспристрастно оценить выступление юной танцовщицы. Но нет, не было в ее движениях блеска, живой страсти! Глаза прикрыты ресницами, губы плотно сжаты – никому не позволит она проникнуть в тайны своей души. Как ни странно, это открытие не расстроило Томо. Она ведь интуитивно искала именно такую – тихую и послушную девушку. Дерзкие, своевольные личности пугали и отталкивали ее. Совсем юная, неискушенная, робкая Сугэ идеально подходила на роль «другой женщины» в доме.

– Очень мила, по-моему, то, что надо, – заявил Дзэнко, как только все вышли на улицу. – Она не создана быть гейшей, – продолжал он. – Такие скромницы не пользуются особым спросом.

– Вы в этом уверены? – спросила Кин с сомнением в голосе. – Она так прелестна!

– Одних внешних данных недостаточно, – пожал плечами Дзэнко. – Поймите, она окончательно повзрослеет и расцветет лет эдак через десять. Это очень важное обстоятельство.

– Да, наверное, вы правы. – Томо пронзила ледяная дрожь. Ей вдруг показалось, что она прикоснулась к лезвию меча. Подобное ощущение возникло у нее и во время танца «Цветение сливы».

Скованная грация движений, наклон головы, повороты и трепет гибкого тела были девственно чисты, непорочны и одновременно чарующе обольстительны. Танец рассказывал о чувственной любви мужчины и женщины, но исполняла его простодушная девочка, почти ребенок.

Томо смотрела и смотрела на юное создание, такое невинно грациозное и безумно соблазнительное в каждом взмахе руки, в покачивании плеч, и невольно думала: «Что мы делаем? Какую травму нанесем этой девочке? Что вылепит из нее Сиракава, когда она попадет в его ловкие, умелые руки?»

Томо, задержав дыхание, непроизвольно зажмурилась. Она вдруг ясно представила себе мужа, сжимающего в страстных объятиях хрупкую Сугэ. Удушливая волна обрушилась на Томо. Судорожно вздохнув, она широко распахнула глаза, силясь отогнать от себя кошмарное видение. И тут же ее затопила жалость к белокожей малютке, которая, как большая бабочка, порхала перед ней. И одновременно ревность, жгучая ревность болезненной судорогой пронзила дрожавшее от напряжения тело Томо.

Все это время ее мозг будто дремал, оглушенный бесконечными поисками. Она жила и действовала бездумно, отстраненно, как заводная кукла, ничего не ощущая. Но внезапно размытый, неопределенный образ наложницы начал приобретать реальные черты. Томо, словно очнувшись от эмоциональной спячки, вдруг почувствовала, что в ней нарастает неуемный голод, как бывает в дни поста. Но думала она, конечно же, не о еде. Она осознала, что собственноручно отдает мужа другой женщине, и задохнулась от боли. Мужчина, который спокойно, с безразличной усмешкой причиняет жене такие страдания, – чудовище, жестокое и бессердечное.

Муж был для Томо центром вселенной, вся ее жизнь была подчинена служению этому божеству. Восстать и низвергнуть идола она не могла, она бы одновременно разрушила и себя.

И была любовь… Жар страсти затмевал доводы рассудка, слепил глаза. Безответная любовь испепеляла Томо. Она дарила, щедро отдавала всю себя, целиком, а в ответ не получала ничего. Но, несмотря ни на что, мысль уйти от мужа никогда не приходила ей в голову. Да, Томо была прикована к супругу крепкими цепями: хозяйство, налаженная жизнь, деньги, сын Митимаса и дочь Эцуко. Но сильнее всего было страстное желание любой ценой заставить мужа услышать биение ее сердца, заставить его понять ее сокровенные мечты. Потому что только он один мог наполнить радостью ее тело и душу.

А теперь другой человек, красивая девочка, встанет между супругами. Сиракава и прежде не баловал Томо особым вниманием и заботой, а с появлением прелестной наложницы он и вовсе отдалится от жены.

Томо отослала мужу фотографию Сугэ, одобрительный ответ пришел незамедлительно.

Ночью Томо проснулась от собственного крика. Ей приснилось, что она задушила мужа. Женщина очнулась вся в поту. Скрюченные, побелевшие от напряжения пальцы дрожали. Она все еще ощущала, как мертвой хваткой сжимает горло Сиракавы.

В ужасе Томо резко села на постели, а потом, обхватив себя руками, стала раскачиваться с монотонной, маниакальной одержимостью.

Рядом на футоне^[16] мирно спала Эцуко. В тусклом свете ночника четко выделялся тонкий, бледный профиль девочки. Томо впилась взглядом в лицо дочери. Она чуть не задохнулась от прилива безумной любви к малышке. Сколько незамутненной прелести и чистоты в этих милых чертах, припухших губках и щечках! Когда Эцуко проснется, безмятежность уступит место недетской озабоченности и серьезности. Томо так боялась запятнать эту чистоту, что намеренно сторонилась дочери, прятала свою любовь глубоко-глубоко внутри. Бедная, обездоленная крошка вынуждена была черпать нежность и доброту в другом источнике. Она была намного сильнее привязана к служанкам, чем к родной матери.

Эцуко никогда не узнает, как ее несчастная мать, очнувшись от страшных видений, лежала в постели без сна и глазами, полными слез, смотрела на свою девочку, на этот маленький родничок, с вожделением и отчаянием путника, которому не суждено добраться через раскаленную мертвую пустыню к хрустальному источнику.

Когда Сугэ с матерью пришли в дом госпожи Кусуми, Эцуко уже знала, что красавица с фотографии поедет вместе с ними в далекую Фукусиму. Восторгам девочки не было предела.

– Какая же она хорошенькая! Чудо, правда? Это девушка с фотографии?! – радостно восклицала Эцуко. – А что она будет делать у нас дома?

– Она будет прислуживать твоему отцу, – сказала Томо, отводя взгляд.

– Так же, как Сэки?

– Ну да… наверное.

Эцуко поджала губки, почувствовав, что дальнейшие расспросы вызовут недовольство матери. Ёси, которой строго-настрого было приказано хранить молчание, не проронила ни слова.

В душе Томо бушевала буря чувств, но она взяла себя в руки и любезно поговорила с матерью Сугэ. Это была полная невысокая женщина с простым круглым лицом и курносым носом. Она испытывала стыд и огромную вину перед дочерью – ведь фактически мать продавала своего ребенка – и с мольбой взывала к Томо, цепляясь за нее, как утопающий за соломинку. Она говорила без умолку, повторяя, что Сугэ не очень выносливая и вообще еще «даже не женщина».

– Ох, мне стало немного легче, – призналась она позже Кин, смущенно поглядывая на Томо, – когда я поняла, какая добрая, замечательная хозяйка будет у моей доченьки. Госпожа пообещала мне позаботиться о моей девочке, если в будущем хозяин почему-либо откажется от ее услуг.

Томо была покорена наивной доверчивостью и искренностью матери Сугэ. Не таясь, не кривя душой, та открыто делилась своими страхами и переживаниями. Томо дала себе слово оберегать Сугэ от возможных злоключений. Госпожа Сиракава сознательна брала на себя ответственность за все, что есть и будет, за здоровье и безопасность девочки. А ведь законная жена прекрасно понимала, что юная наложница окончательно лишит ее любви мужа.

Какая ирония судьбы! Горькая улыбка скользнула по губам Томо. Лишь на несколько секунд она позволила себе сбросить маску равнодушной беспристрастности, чтобы тут же снова надеть ее. И лицо ее вновь сделалось спокойным, безучастным, в то время как сердце разрывалось от боли.

Вскоре после праздника Бон^[17] Томо засобиралась домой. Чтобы как следует разместиться, пришлось нанять четырех рикш.

Сугэ в светло-лиловом кимоно с ярким рисунком ехала в одной коляске с Эцуко, которая не желала расставаться с новой подругой.

– О, она, видимо, пришлась по душе и маленькой госпоже, – сказала Кин дочери, когда они, проводив гостей, возвращались в дом. Коляска рикши почти скрылась из вида, увозя вдаль бесценный груз: два прелестных цветка, большой и маленький. – Да, печальная история…

Кин сняла фартук, деловито сложила его и взглянула на дочь. Тоси, прихрамывая, подошла к окну.

– Этот господин Сиракава… злой, жестокий человек, правда? – медленно произнесла она. – Мне жаль их, всех троих: хозяйку, маленькую барышню и Сугэ… Так жаль, что плакать хочется… – Девушка смахнула несколько слезинок с ресниц и принялась за шитье.

Глава 2
Зеленый виноград

Когда-то в этой гостинице останавливались сёгуны, но и по сей день «Камису-я» считается лучшим заведением подобного рода в Уцуномии. Именно здесь отдыхают во время путешествий важные господа.

Двое мужчин сидели на энгаве второго яруса. Они увлеченно играли в го^[18]. Зеленые бамбуковые шторы были подняты, и прохладный ветерок резвился, не ведая препятствий.

На удобном месте расположился Юкитомо Сиракава, глава канцелярии префектуры Фукусима. Напротив сидел его помощник по фамилии Ооно, беспрекословно выполнявший все поручения начальника.

Юкитомо Сиракава был видной фигурой на политическом небосклоне. Он являлся правой рукой губернатора Митиаки Кавасимы, одного из самых влиятельных членов правительства. Господина Кавасиму все так боялись, что, по слухам, его именем пугали маленьких детей. Стоило только упомянуть о зловещем губернаторе, как самый непослушный шалун становился тихим, покладистым ребенком. Юкитомо Сиракава слыл верным соратником Кавасимы во всех политических начинаниях и ярым противником движения за гражданские права.

Сиракава был строен и худощав. Тонкое льняное кимоно, отделанное светло-голубой лентой, казалось непомерно огромным на его сухопаром теле. Внешностью он обладал примечательной: вытянутое бледное лицо, ястребиный нос, тонкие, язвительно искривленные губы. Обычно Сиракава придавал своему лицу приторно-кроткое выражение, но в его темных глазах время от времени вспыхивал такой яростный, злобный огонь, что у очевидцев столь жуткой метаморфозы невольно возникала мысль о психической неуравновешенности этого тяжелого, непредсказуемого человека.

Сиракава мог ввести в заблуждение кого угодно. Он любил разыгрывать роль эдакого скромного господина средних лет, вежливого, меланхоличного. Как же обманчив был его облик!

– Они немного запаздывают, – сказал Ооно, собирая черные фишки.

Сиракава поднес к губам тонкую серебряную трубку, затянулся и выпустил в воздух струйку табачного дыма. Неторопливо поднес к глазам золотые часы, прикрепленные цепочкой к поясу, и медленно произнес:

– Гм, скоро пять. Думаю, они вот-вот появятся. Слуга уже выехал им навстречу. Так что они не заблудятся.

Всем своим видом Сиракава являл непоколебимое спокойствие. Нетерпение, пожиравшее его изнутри, внешне никак не проявлялось.

Ооно переложил доску для игры в го на татами^[19], предварительно убедившись, что вокруг нет пыли. Господин префект был чрезвычайно брезглив и чистоплотен.

Юкитомо Сиракава прибыл в гостиницу еще накануне, сославшись на необходимость заглянуть в канцелярию префектуры Тотиги. На самом деле ему, видимо, хотелось поскорее увидеть жену и дочь, которые были в отъезде почти три месяца.

До Ооно, правда, дошли слухи, что господина префекта интересовала вовсе не встреча с близкими, а нечто совсем другое. На днях он заскочил в резиденцию префекта и кое-что узнал.

– Говорят, она потрясающая красотка, – возбужденно шептал управляющий, многозначительно поглядывая на Ооно. – Но все равно, наш хозяин все-таки странный человек: послать законную жену в Токио, чтобы она привезла в дом наложницу! – Казалось, даже видавший виды старик был сражен таким скорбным фактом.

Ооно не раз слышал о похождениях и чудачествах господина префекта. Как-то сам губернатор игриво заметил, что если Сиракава не может отказаться от некоторых развлечений, то ради спокойствия в семье он должен поселить в доме парочку наложниц. Ни для кого ведь не было секретом, что Сиракава постоянно наведывался к гейшам.

Но Ооно, как и управляющий, придерживался общепринятых норм поведения. Он был страшно поражен, узнав, что госпожа Сиракава отправилась в Токио, чтобы по своему вкусу выбрать девушку для определенных целей. Ооно не мог понять, как добропорядочная женщина могла отважиться на такую авантюру: искать по всему Токио наложницу для собственного мужа! Но быть может, семейная жизнь с высокомерным гордецом и деспотом так сильно изменила, исковеркала госпожу Сиракаву, что постичь ее характер уже невозможно?

С улицы донесся шум и скрип колес: прибыли рикши. Поднялась суматоха, беготня, тут и там раздавались голоса.

– Похоже, это они! – воскликнул Ооно и, вскочив на ноги, бросился к лестнице.

Спустя час Томо привела к мужу свою подопечную.

– Это Сугэ, она приехала со мной, чтобы помогать в доме по хозяйству…

Томо и Эцуко уже успели повидаться с Сиракавой, в то время как Сугэ терпеливо дожидалась своего часа в покоях нижнего яруса гостиницы.

По распоряжению Томо обе девочки приняли ванну. Потом хозяйка усадила Сугэ перед зеркалом и сама сделала ей аккуратную прическу. После купания густые волосы Сугэ блестели, как черный лак, и расчесать их было непросто. Прихорашивая девушку, Томо любовалась прелестью юного создания. Она потратила на поиски этой жемчужины много сил и времени, заплатила матери Сугэ огромную сумму денег, и, естественно, теперь ей хотелось, чтобы малютка выглядела наилучшим образом. Пусть Сиракава, большой знаток женской красоты, по достоинству оценит выбор супруги.

Девушка была чистейшей воды бриллиантом, и Томо сделала все, чтобы оправа полностью соответствовала уникальной драгоценности.

Ей стало немного не по себе, когда в комнату робко вошла Эцуко и замерла, изумленно разглядывая сидевшую перед зеркалом Сугэ, точно это была большая кукла.

– Ой, какие красивые украшения в волосах! – восторженно воскликнула Эцуко.

– У меня совсем нет опыта, мой господин, но я надеюсь, что смогу услужить вам, – дрожащим голоском пролепетала Сугэ.

Стоя на коленях, она, как учила ее мать, поклонилась низко-низко и смиренно коснулась лбом пола. Хрупкая фигурка, закутанная в шелковое лиловое кимоно, походила на поникший цветок ириса. Пятнадцатилетнюю девочку родные принесли в жертву во имя благополучия семьи. Что ждет ее в чужом богатом доме? Сугэ не имела об этом ни малейшего представления.

Все наставления матери сводились к одному: она, Сугэ, поступает на пожизненную службу в дом господина Сиракавы и должна угождать его превосходительству. Как именно? Сугэ не знала ответа. Она холодела от ужаса, вспоминая слова матери. Выходило, что ей до конца дней своих придется всячески обхаживать хозяина, потакать всем его прихотям, подчиняться даже самым невероятным требованиям и приказам, беспрекословно выполнять все его желания.

Бедняжка совсем приуныла. К счастью, она успела сдружиться с девятилетней Эцуко за те несколько дней, что они провели вместе в Токио. Да и госпожу нельзя было назвать злой и бессердечной. Конечно, она была сдержанна и холодна, но это свойственно выходцам из провинции.

Сугэ понимала, что отныне самым главным человеком в ее жизни становится хозяин. Одна мысль о нем повергала девушку в трепет. Она так мало о нем знала! Мужчина в расцвете лет, намного старше своей жены, занимает очень высокий пост, часто замещает самого губернатора…

О, что станется с нею, если хозяин вдруг разгневается и накричит на нее? – спрашивала себя Сугэ. В Токио, по крайней мере, можно было бы все бросить и убежать домой, к матери. Но здесь, в Фукусиме, она одна-одинешенька… Бедняжка чувствовала себя такой несчастной, жалкой, потерянной, что едва сдерживала рыдания.

– Значит, Сугэ, да? Что ж, хорошее имя. Скажи мне, сколько тебе лет?

– Пятнадцать, мой господин.

Девушка старалась спокойно отвечать на вопросы и ничем не выдавать своего отчаяния. Ее застывшее лицо побледнело, к глазам подступили слезы.

Желтый свет лампы, точно на сцене, выхватывал из сумрака девичью фигурку, озарял нежное личико, подчеркивал четкую линию бровей, отражался в испуганных, широко распахнутых глазах.

Сиракава невольно вздрогнул. Чистый, светлый лик всколыхнул в его памяти давнее воспоминание: много лет назад на празднике цветения сакуры он видел подобную красавицу. Это была известная куртизанка Имамурасаки, со своей свитой она проезжала по улицам Ёсивары…

– После Токио тебе здесь, в глубинке, наверное, скучно и одиноко?

– Нет-нет, что вы, господин!

– Тебе нравится театр Кабуки?

– Да, конечно да, господин, – встрепенулась Сугэ и потупилась, испугавшись, что ответила неудачно.

– Жене тоже нравится, – со смехом заметил Сиракава. – У нас в Фукусиме тоже есть театр, представляешь? Сейчас гастролирует какой-то известный актер из Осаки. Я обязательно свожу тебя в театр, как только мы вернемся домой.

Хозяин был настроен благодушно, но каждое слово, произнесенное мягким, вкрадчивым голосом, обрушивалось на девушку раскатом грома. Правда, вскоре он отпустил ее, сказав:

– Можешь идти, тебе необходимо как следует отдохнуть.

Напряжение понемногу спало, и Сугэ на коленях медленно заскользила к выходу.

– Боюсь, она слишком застенчива и легкоранима, – нерешительно проговорила Томо. Посмотрев на девушку, она повернулась к мужу.

Сиракава чуть прищурился, его глаза горели жадно, хищно. Томо хорошо знала этот страстный сумеречный взгляд. Когда у Сиракавы вспыхивал интерес к женщине, его взор всегда становился таким опасно манящим и обольстительно властным. И каждый раз память услужливо подбрасывала Томо воспоминания о пережитом счастье в объятиях этого мужчины. Как давно это было! Все осталось в прошлом. Волны безысходного отчаяния туманили сознание, сердце мучительно сжималось, душа безмолвно стонала. Теперь другие женщины пробуждали в Сиракаве желание, теперь других он одаривал своим магическим, завораживающим взглядом.

– Ты так считаешь? На вид она такая нежная… Но это же очень хорошо, правда? Уверен, эта девочка станет замечательной подругой нашей Эцуко.

Его голос звучал бесстрастно, но ноздри вздрагивали, глаза жадно шарили по телу Сугэ, задерживаясь на груди и бедрах. Наконец девушка поднялась на ноги, как-то неловко, по-детски путаясь в складках кимоно, и выскочила вон.

Робкие, стыдливые движения этого обворожительного, обольстительного и одновременно невинного существа напомнили Сиракаве юную Томо, которой минуло четырнадцать лет, когда свекровь привезла ее в семью.

Сравнение привело господина префекта в восторг. Он мечтательно усмехнулся: формы Сугэ отличались все-таки большей пышностью и округлостью. Он был чрезвычайно доволен. Супруга в точности исполнила его приказание и нашла девушку невинную, неискушенную. Да, Сугэ конечно же будет прислуживать и хозяйке… На мгновение Сиракава испытал нечто похожее на стыд. Жена так старалась ему угодить, так долго искала и, наконец, нашла то, о чем он грезил столько времени. Это было настоящее сокровище, несорванный, еще даже нераскрытый бутон, чьи плотно сжатые лепестки светились девственной чистотой!

– Значит, ее родители торгуют упаковочными материалами?

– Да, у них неплохо шли дела, пока их не подвел нечистый на руку служащий. Они были на грани краха. Я познакомилась с матерью Сугэ. Это вполне приличная, очень порядочная женщина.

Томо замолчала. Она решила, что наступил подходящий момент поговорить с супругом о деньгах, которые он выделил ей на поездку в Токио. Томо заплатила семье Сугэ пятьсот иен, купила девушке новую одежду. Какая-то сумма была потрачена на сами поиски подходящей кандидатуры, на встречи с хангёку из разных школ, на бесконечные переговоры с профессиональными сводницами, посредниками и девицами сомнительной репутации. Но и после всех затрат на руках у Томо все еще оставалась примерно половина от первоначальной суммы. Она намеревалась вернуть деньги супругу.

Казалось бы, нет ничего проще, чем быстро уладить дело. Но по каким-то странным, необъяснимым причинам Томо не могла вымолвить ни слова, в горле пересохло. Она покраснела, растерявшись от собственной беспомощности.

Сиракава ничего не заметил. Он хлопнул в ладоши, призывая помощника.

– Ооно, давай-ка закончим нашу игру. Завтра нам рано вставать, так что будет лучше, если госпожа отправится вниз и приготовится ко сну.

Томо встала с колен и искоса взглянула на Ооно. Молодой человек деловито вынес на середину комнаты доску для игры в го.

Томо было всего тридцать лет. В глазах мужа опять вспыхнул особый, сладострастный блеск предвкушения. Этот мужчина излучал невероятно притягательную энергию. Но Томо понимала, что он и пальцем не пошевелит, чтобы избавить ее от физических и эмоциональных страданий, которые стали невыносимыми после трехмесячной разлуки.

Она и сама толком не знала, что именно сжигает ее изнутри: любовь или ненависть. Чувство собственного достоинства не позволяло ей превратиться в жалкое, раздавленное насекомое. Твердая решимость выстоять, не сломиться под тяжестью испытаний придавала ей силу и стойкость.

Томо ничем не выдала своего смятения. Она спокойно вышла в коридор. Бледное, без единой кровинки лицо напоминало маску Но.

Сугэ привыкла к шумной сутолоке большого Токио, и улочки города Фукусимы казались ей слишком тихими и пустынными, витрины магазинов на центральном проспекте – невзрачными. Официальная резиденция господина Сиракавы располагалась в районе Янаги-Кодзи недалеко от канцелярии префектуры. Некогда эта усадьба принадлежала богатому самураю. За высокой оградой с воротами, крытыми черепицей, стоял огромный особняк с высокими галереями-энгавами и верандами. Просторные комнаты в десять – двенадцать татами были наполнены светом.