Loe raamatut: «Блатные и уличные песни», lehekülg 2

ПОЛУГОЛАЯ КРАСА

 
А ты хохочешь, ты всё хохочешь…
Кто-то снял тебя в полный рост.
Хороводишься, с кем захочешь,
За семь тысяч отсюда верст.
А у меня (что у меня здесь?) —
снег да вьюга,
И мороз берет в тиски,
Но мне жарче, чем тебе на юге,
От ревности и от тоски.
Весь простуженный, обмороженный
Я сквозь ватник пронесу
Тело нежное, фото южное,
Полуголую твою красу.
А ты хохочешь, ты все хохочешь…
Кто-то снял тебя в полный рост.
Хорохоришься, с кем захочешь,
За семь тысяч отсюда верст.
 

КАТОРЖАНЕ

 
День и ночь над тайгою завывают метели.
Дикий Север суров, безнадежен и лют.
По глубоким снегам конвоиры в шинелях
В неизвестно куда заключенных ведут.
Красноярское небо над голодным этапом…
Молодым арестантам ветры песни поют.
Их ласкают бураны, утешают приклады,
А в далеком пути пить воды не дают.
«Ненаглядная мама, что за дяди в бушлатах
В оцепленье штыков всё идут и идут?»
«Это – дети России, это – в прошлом солдаты,
Защищали детей и седых стариков.
Это – дети России, это – в прошлом солдаты,
Что геройски разбили под Сталинградом врага».
По щекам каторжаней слезы катятся градом,
А в далеком пути пить воды не дают.
«Ненаглядная мама, что за дяди в бушлатах.
По угрюмым дорогам всё идут и идут?»
«Это – дети России, это – в прошлом солдаты,
Что геройски разбили у рейхстага врага».
 

К ГОЛУБОГЛАЗОЙ

 
Я пишу тебе, голубоглазая,
Может быть, последнее письмо.
Никому о нем ты не рассказывай —
Для тебя написано оно.
 
 
Суд идет, и наш процесс кончается,
И судья выносит приговор,
Но чему-то глупо улыбается
Старый ярославский прокурор.
 
 
И защита тоже улыбается,
Даже улыбается конвой.
Слышу: приговор наш отменяется,
Заменяют мне расстрел тюрьмой.
 
 
Слышу я, что ты, голубоглазая,
С фраерами начала гулять,
Слышу я, что ты, голубоглазая,
Рестораны стала посещать.
 
 
Так гуляй, гуляй, моя хорошая!
Отсижу я свой недолгий срок…
Пой, гитара, пой, подруга верная,
Мне не нужно больше ничего.
 

ПРОЩАЙ И ПОЗАБУДЬ

 
Прощай, Валёночек, мой маленький кутеночек!
Прощай, Валёночек, быть может, навсегда!
Я сел в кичман, а сам не знаю я – надолго ли…
Прощай, Валёночек, и позабудь меня!
 
 
Ты будь по-прежнему веселая, счастливая,
Из головы ты, детка, выкинь образ мой.
Найди по нраву себе мальчика хорошего
И полюби его всем сердцем и душой.
 
 
Меня ж прости, что сделал нехорошее.
Жаль, не могу тебя к своей груди прижать.
В последний раз забыл взглянуть
в глаза невинные,
В последний раз забыл обнять, поцеловать.
 
 
Прощай, Валёночек, мой маленький кутеночек!
Прощай, Валёночек, быть может, навсегда!
Я сел в кичман, а сам не знаю я – надолго ли…
Прощай, Валёночек, и позабудь меня!
 

РАЗЛУКА

 
Далеко-далеко спрятан Север далекий…
Каждый знает о том, что побеги невмочь,
Не под силу тайга с снегом самым глубоким,
Заполярная темная и холодная ночь.
 
 
Виноват я во всем! Сколько раз ты просила
Бросить кличку такую, что так гордо звучит.
Обманула судьба, нас тюрьма разлучила
И разбила о черный и холодный гранит.
 
 
Сердце мое с тобой встречи желает,
Но дороги к тебе я никак не найду.
Не в последний раз ты мальчишку ласкаешь…
Скоро, скоро этапом я на Север уйду.
 
 
Снова вора найдешь, а меня ты забудешь.
Так люби, дорогая, и теперь я непрочь,
Может быть, вечерком он тебе все расскажет
Про тайгу заполярную и холодную ночь.
 
 
Далеко-далеко спрятан Север далекий…
Каждый знает о том, что побеги невмочь,
Не под силу тайга с снегом самым глубоким,
Заполярная темная и холодная ночь.
 

МАМА ДОРОГАЯ

 
Здравствуй, мама дорогая, неужели
Не узнала ты родимого сынка?
В юности меня ты провожала,
дорогая мама,
А теперь встречаешь старика.
 
 
«Где ж, ты, сокол ясный мой, скитался?
Где ж, ты сокол ясный, пропадал?
Отчего домой не возвращался?
Жив был – почему же не писал?
 
 
Может быть, ты был зарыт землею
За Печорой, быстрою рекой?
И с тех пор болит мое сердечко,
Обливаюсь жгучей я слезой…»
 
 
Не был, мама, я зарыт землею,
А со смертью долго рядом жил.
В рудниках, на шахтах, дорогая мама,
Очень много горя пережил.
 
 
Лагерь наш, мамаша, был построен
За Печорой, быстрою рекой,
Думал о свободе, дорогая мама,
Обливаясь жгучею слезой.
 
 
Снова эти пыльные вагоны,
Снова стук колес, неровный бой,
Снова опустевшие перроны
И собак конвойных злобный вой.
 
 
Вот теперь срок отбыл и вернулся…
Видишь пред собою ты сынка.
В юности меня ты провожала,
дорогая мама,
А теперь встречаешь старика.
 

СЫН ВЕРНЕТСЯ…

 
Тает над заливом лед весною,
В городе деревья расцветут…
Только нас с тобою под конвоем
В лагеря на Север увезут.
 
 
Снова эти крытые вагоны
И колес неровный перебой,
Снова опустевшие перроны
И собак протяжный злобный вой.
 
 
Днем и ночью там по ним шагают
Часовых усталые шаги.
Вспомни, друг, как нас с тобой встречали
В лагерях угрюмые огни.
 
 
Я не знаю, что это такое,
Все забыли наши имена,
И никто не скажет, только мама
Скажет, что «у сына седина».
 
 
Скажет, что «мой сын еще вернется»,
А кто любит – долго будет ждать.
Может быть, когда-нибудь придется
Эту боль, как матери, узнать.
 
 
Расцветут утоптанные розы.
Сын вернется с лагеря домой.
На глазах непрошеные слезы
Потому, что сын совсем седой.
 
 
«Я по тебе соскучилась, Сережа,
Истосковалась по тебе, сыночек мой.
Ты пишешь мне, что ты скучаешь тоже,
А в сентябре воротишься домой.
 
 
Ты пишешь мне, что ты по горло занят,
А лагерь выглядит угрюмым и немым,
А здесь у нас в городе, в Рязани,
Вишневый сад расцвел, что белый дым.
 
 
Наступит день, и выгонят скотину.
Зазеленеет в поле сочная трава,
А под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова.
 
 
По бугоркам, по низким косогоркам
Плывет, качаясь, распутница-луна.
По вечерам поют девчата хором,
И по тебе скучает не одна.
 
 
Идешь домой, облепят словно мухи:
«Скажи-ка, тетя, когда придет Сергей?»
А у одной поблескивают слезы.
Любовь и страсть давно минувших дней.
 
 
Ну вот и все, писать тебе кончаю,
Ну до свиданья, сыночек дорогой!
До сентября, до скорого свиданья,
А в сентябре уж ты воротишься домой.»
 
 
Настал сентябрь, и пишет сын мамаше:
«Напрасно, маменька, ты ждешь меня домой.
Суд лагерей судил меня поновой,
И не увидеться уж больше нам с тобой.
 
 
В этап далекий нас скоро угоняют,
Где срок немалый мне придется коротать.
На Приамурских железных магистралях
Туннель глубокий придется мне копать.
 
 
Друзей, подруг, мамаша, мне не надо —
Друзья, подруги позабыли все меня.
Кирка с лопатой – родные мои братья,
А тачка – верная законная жена.
 
 
Придешь с работы усталый и разбитый,
А спать придется на каменном полу,
А часовой, паскуда, тварь, не скажет:
«Постой, сынок, соломки подстелю».
 
 
Прости ж, мамаша, за все мои ошибки,
За то, что я порой не слушался тебя.
Я думал, что тюрьма – всё это шутки,
И этой шуткой я погубил себя».
 

ПЕСНЯ О МИЛОЙ СВОБОДЕ

 
Вечер лишь только настанет,
С решки не сходит жиган,
Песня о милой свободе
Льется по всем корпусам.
 
 
Цирик на вышке кемарит,
Того и гляди упадет.
Ах! Эта песня жигана
Спать никому не дает.
 
 
Начальник в своем кабинете
Места себе не найдет.
Ах! Эта песня жигана
Всех за живое берет.
 
 
Черная роза – разлука,
Красная роза – конвой,
Желтая роза – измена,
Нас разлучают с тобой.
 
 
Мать по сыночку скучает,
Карточку сына возьмет
И материнской слезою
Все его фото зальет.
 
 
Снова поновой свобода,
Женщины, карты, вино.
Ах! Эта жизнь воровская —
Как это все нелегко.
 

ТЮРЬМА

 
Проснешься утром – город еще спит,
Не спит тюрьма, она давно проснулась,
А сердце так в груди болит,
Как будто пламень к сердцу прикоснулся.
 
 
Гляжу в окно, мне сильно сжало грудь,
Она болит от нестерпимой боли.
А небо синее чуть-чуть
Напомнит мне, что есть на свете воля.
 
 
И от тоски невольно запоешь,
Как будто этим душу обогреешь…
О, вечный страх, что ты в тюрьме умрешь!
А не умрешь – так с горя поседеешь.
 
 
Пойдешь гулять, а на тебя кричат,
Ты к этой брани понемногу привыкаешь
И, по привычке руки взяв назад,
Глаза невольно в землю опускаешь.
 
 
А если ты в строю заговоришь —
Тебя из строя выдернут клещами.
А вечерком они к тебе придут,
В холодный карцер вызовут с вещами.
 
 
И от тоски ты невольно запоешь,
Как будто этим душу обогреешь…
О, вечный страх, что ты в тюрьме умрешь!
А не умрешь, так с горя поседеешь.