Байки PRo выборы

© Бурмистров Г.В., 2021

© ООО «Издательство Родина», 2021

Пролог

– Хочу стать президентом!

– Может, лучше химиком? Разведанных запасов хватит: газа – на 50 лет, нефти – на 36, калийных солей (входят в состав почти всех удобрений) – на 80. Если не будет технологического прорыва в этих областях, наша популяция обречена. За химией – будущее! Станешь человеком с большой буквы в этой науке, и химичить по жизни не надо!

– Неинтересно.

– Тогда – фармацевтика и медицина. ООН прогнозирует, что к 2050 году население Земли увеличится и составит 9 миллиардов человек! Человечество всегда преследовали болезни: холера, чума, рак, СПИД и т. п. В 2019-ом в Китае приоткрыли ящик Пондоры, и вылетевшая от туда очередная божья «благодать» – коронавирусная инфекция (COVID–19) на долго посадила в режим самоизоляции добрую половину мира. В условиях перенаселения нашей голубой планеты люди станут болеть еще чаще и дольше. Prognosis mala^[1] для человечества. Prognosis bona^[2] для врачей! По оценкам разных аналитиков объем мирового фармацевтического рынка уже перескочил рубеж в ярд долларов. Дальше – больше! Доктора и фармацевты нужны во все времена!

– Не моё!

– Тогда заслужи мантию «профессора» точных наук! Страна перенасыщена юристами, экономистами, психологами, бухгалтерами. Не хватает узких технических специалистов. В условиях глобализации рынка труда, демографического бума гарантированно вырастет безработица. Инженеры будут на вес золота. Даже для робота дока по железкам – лучший друг!

– Скучно. Папа, а как становятся президентами?

– Ммм… Понимаешь, сынок, например, в США это напоминает многоуровневую игру. Нужно проявить себя народным трибуном еще со школьной скамьи. А потом потихоньку, step by step^[3], топать к политическим вершинам. Даже афроамериканец из гонолулуйской глуши при упорном труде может стать президентом. Барак Обама засвидетельствует.

– В России так же? Расскажи, давно выборами занимаешься.

– Сынок, пожалуй, лучше даже не расскажу, а напишу.

Как было.

Ab ovo, ab ovo^[4].

Школа выбора

Как известно, в начале было слово^[5]. И этот глагол, зажёгший сердца самых продвинутых hominidae^[6], по всей видимости был – «выборы». Говорим о социуме – подразумеваем голосование. Даже стая из трех волков обязательно изберёт вожака. Охотники знают, матерый главарь – самый страшный зверь!

Первобытные люди сгрудились у костра. Кругом темнота, опасность, неизвестность. Без согласованных действий не выжить. Нужен лидер. Объявляется праймериз управляющего родом. Ошибутся с кандидатурой – племя обречено. Естественный отбор. Выборы – вечный двигатель истории!

Афиняне правильно избрали стратегом Перикла. Даже через два с лишним тысячелетия об этом золотом веке афинской демократии напоминает монументальный остов периптера Парфенона.

Спустя несколько веков рука судьбы на стенах одной из инсул в Помпее вывела агитационное граффити: «Piscatores, elegit aedile Popidiya Rufa!»^[7]. Судя по всему, жители города все-таки ослушались фатума. Иначе как объяснить гнев Везувия, обрушившего лаву и пепел на головы беспечных ромеев?..

Купирование права на голосование здравомыслящие люди всегда воспринимали как святотатство, аномалию, проказу общества и государства. На вопрос, что видел самое удивительное, античный мудрец Фалес Милетский, не задумываясь, ответил: «Тирана в старости».

Корабль Римско-католической церкви, мчащийся по волнам веков, давно бы налетел на рифы, если бы им не правила твердая рука кормчего, благо отобранного конклавом среди нескольких претендентов.

И Русь не обошла стороной демократия. Новгородское вече устраивало кастинг не только посадников и князей, но и епископов!

Пытавшиеся вставить палки в колеса выборной истории редко заканчивали хорошо.

В феврале 1917 года император Николай II начертал свой вензель под указом о досрочном прекращении ненадлежащих занятий Государственной Думы Российской империи IV-го созыва. Как потом оказалось, заморозил работу отечественного парламентаризма на долгие 76 лет! Этим самым невольно подписал приговор себе, а заодно царской семье и империи.

Фикция избирательного процесса в советское время привела к застою, а потом и к развалу СССР. Чтобы окончательно не потерять Россию, необходимо было, как воздух, вернуть голосование.

В небесной канцелярии услышали мольбы и дали нашей державе шанс.

Выборы бережно, как дитя, в клюве нового времени принес аист – перестройка.

Тогдашний руководитель Советского Союза Михаил Горбачев ввел в обращение термины: госприемка, гласность, перестройка. С экранов телевизоров призвал начать перемены. Прежде всего – с себя. Аргументы партийного лидера были железные. Как можно «нАчать», «углУбить» (ударения в словах горбачевские) демократические процессы в стране, если отдельные несознательные граждане халтурят?

Я одним из первых откликнулся на призыв мессии-генсека. «НАчал», а потом и «углУбил» индивидуальный акт перестройки. Пообещал говорить только правду. Не проходить мимо отдельных недостатков, присутствовавших на местах.

Тут же «пятерки» по истории в школе для меня закончились. Преподаватель этой дисциплины как огня боялась плюрализма мнений. В ужасе шарахалась от неологизмов, навроде: «перестройка» и «гласность». Понятие «демократия» не существовало для нее отдельно от цитаты из справочника пропагандиста-коммуниста: «демократический централизм». Это такой метод принятия решения в «КПСС»^[8] и «ВЛКСМ»^[9]. Когда «меньшинство» должно подчиняться решению «большинства».

Перед вступлением в комсомол зубрил устав этой организации. Показалось странным, что в интересах высшего благо можно пренебречь интересами отдельных групп граждан. Получается, можно идти по головам? А если в меньшинстве окажусь я?..

Наша школьная жрица музы Клио почище инквизиции Римско-католической церкви боролась с ересью вроде «альтернативный взгляд на воздействие на мировой прогресс партии большевиков». Самое яркое впечатление её детства – смерть любимого вождя Сталина. Научный коммунизм она считала самой жизненно важной «аксиомой», которую неустанно вдалбливала в головы школяров.

На роль одновременно оппортуниста, левого и правого ревизиониста она назначила вашего покорного слугу. Урок истории превращался в дискуссионную трибуну. Вызов меня к доске – в дуэль.

На короткий миг схватки наши права уравниваются. Жарко спорим, пока класс наблюдает за этим реалити-шоу. Задаю «неудобные» вопросы: «Если на загнивающем Западе так плохо живется, почему среднестатистический европеец может купить приличный автомобиль, а советский гражданин только «Запорожец»? Отчего в их магазинах с чертову дюжину сортов колбасы и сыра, а у нас только два: вчерашний и „завезли на прошлой неделе“? Почему в СССР могут посадить за анекдот про руководителей страны? Почему у нас всё нельзя, а у них можно? Почему, почему, почему?» Не найдя достаточных аргументов, оппонент свистел в судейский свисток.

По итогам года за науку о прошлом в первый и последний раз вместо «отлично» для науки мне влепили «четверку». За несознательность…

Ещё менее сознательным советским гражданином оказался Коломильцев. Он не въехал, а буквально врезался в политическую историю нашего северного городка. На стареньком «жигуленке» революционер протаранил ворота местного аэродрома и вылетел на полосу разгона воздушных лайнеров. Авиасообщение с «Большой землей» было временно приостановлено. На «разбор полетов» срочно съехались «генералы» города.

Свой перформанс Колокольцев мотивировал неприятием бытия. Бунтаря раздирали диалектические противоречия. Сознание северного карбонария, в унисон с его женой и детьми, здесь и сейчас требовало индивидуальной квартиры со всеми удобствами. Бытие же поставило философа-луддита в многотысячную очередь «на квартиру» с туманными перспективами. Немного пораскинув мозгами, этот марксист поневоле окончательно склонился к постулату, что материя первична. И лучше, чтобы эта первоначальная субстанция определяла здесь и сейчас общественное сознание его семьи на отдельной жилплощади с нормативом: не менее 8 кв. м. на человека-душу.

Что делать со смутьяном, никто из местных начальников не знал. Обращаться за советом к вышестоящим руководителям боялись. Не те времена. Поставят на вид. Обвинят, что не доглядели и не предупредили смуту.

Ранее в добром здравии и ясном сознании, пробив ограждение, на взлё тную полосу никто не приземлялся. Оно, конечно, бывало – под пьяную лавочку топили в болоте самосвалы. Но в трезвом виде на взлётку…

Резервных квадратных метров в городе для пролетариев тоже не держали. Да и поощрять возмутителя порядка было не с руки. Предоставить вымогателю место в общежитии с решетками на окнах с ограничением передвижения на срок от 3 до 5 лет мешала начавшаяся перестройка.

Руководство постановило: «Отбуксировать революционный „жигуль“ за пределы аэропорта без других последствий для нарушителя».

Сибирский карбонарий сделал ответный гроссмейстерский ход в этом миттельшпиле. Запер изнутри двери своего «броневичка», обутого в нижнекамские шины, и объявил бессрочную голодовку.

Жена новоявленного декабриста сиреной разнесла весть о подвигах «народовольца» в редакции местных газет и среди общественности.

В городе, построенном в зоне вечной мерзлоты, запахло революционной весной.

Народ «оттаял» и вышел на первый незапланированный митинг.

На мероприятие пригласили и виновника торжества.

Под бурные аплодисменты собравшихся герою предоставили слово. Искусством красноречия сибирский Демосфен решил не баловать толпу. Под бременем неожиданно свалившейся славы вождь местной оппозиции смущенно выдавил из себя: «Спасибо… Не ожидал…» И массы поняли его, как надо: «Ослабел от голода. Говорить даже не может».

Один за другим на импровизированную трибуну – лестницу здания местного стройтреста – взбирались доморощенные ораторы. Которые чихвостили власть, а заодно плохую погоду, курящих соседей и мусор в подъездах.

Многим запомнилась эмоциональная речь делегата от городской молодежи.

Мой товарищ Алексей Сорочкин жил эпатажем. Безучастно внимать стенаниям блеклых ораторов он не мог.

– Дайте слово молодым! – С отчаянной решимостью, расталкивая всех локтями, он рванул к трибуне.

– О чем будешь говорить? – удивляюсь смелости приятеля.

– Пока не знаю. По ходу придумаю.

Юный Цицерон взошел на ростру. Народ затих в ожидании.

– Люди, не забывайте про молодежь! – оратор воздел руки к небу. – У вас в подъездах дети спиваются! Без них нет будущего! Молодых – во власть!

Толпа одобрительно загудела.

Первый урок публичного выступления я запомнил хорошо. Не важно, что сказать, главное – как!

Лёд тронулся.

Резкие порывы ветра «политической весны» унесли в неизвестном направлении её первую ласточку – Коломильцева.

Впереди нас еще ждали: исторические разоблачения культа личности, талоны на продукты и спиртное, запрещение компартии и т. п. Бедные, бедные учителя… Наставники близко к сердцу принимали то, как бурная река-перестройка разбивала их идеалы о скалы новой жизни.

В нашем классе тоже запахло переменами. Хиросимой средней образовательной школы № 3 стала публикация в газете «Ленинское знамя» письма однокашника.

В советское время вся местная печать должна была содержать в себе антибожью искру марксизма-ленинизма. Носить гордое имя вождя мирового пролетариата: «Путь Ильича», «Путь Ленина», «Ленинская правда», «Правда Ильича», «Ленинская искра». На худой конец «Путь к коммунизму» или «N-ский рабочий». Никакой тебе свободы печати и наименования. Единственная на всю страну «желтая» газета, и та про работу – «Труд».

Анекдот на эту тему.

Диалог у киоска «Союзпечать»:

– «Советская культура» есть?

– Нет.

– «Правда»?

– Продали. Остался только «Труд»!

Опубликовать статью за своей подписью крайне непросто. Даже низовое звено СМИ – многочисленные заводские многотиражки и «районки» завалены письмами читателей, перлами юнкоров (юных корреспондентов) и опусами зрелого и преклонного возраста рабселькоров (рабочих и сельских корреспондентов). В городской редакции уже приличный конкурс материалов. В областных и республиканских изданиях работали «зубры». Рукописи проходили строжайший отбор и цензуру. Каждое слово выверялось и перечитывалось на десять раз.

А тут школяр безусый. В городскую редакцию настрочил письмо о фальши комсомола. Скромный и застенчивый Виталик Акимов из нашего класса – и скандальная публикация.

Резонанс был. На урок истории примаршировала солидная делегация: директор и завучи. Автору памфлета предложили публично покаяться. Мол, если с моралью и комсомолом не в порядке, так это «отдельное проявление безобразия на местах». Сами в этом и виноваты. Надо признаться, «коллективный» грешок был. Нарушили устав этой левой молодежной организации. Накануне автора, «за активную жизненную позицию», «единогласно» избрали комсоргом. Хотя я на тот момент даже комсомольцем не являлся! Возраст не позволял. Слова Богу, об этом проступке первичной ячейки «старшие» товарищи не узнали. Да и не про это была заметка в газете.

Класс Виталика не сдал. Поддержали его единым фронтом. Опешившее начальство учебного заведения ретировалось…

Ни в коем случае не обвиняю любимых учителей! Они выполняли указания «сверху». Руководствовались чувством партийного долга в духе того времени!

Эта резонансная публикация в «Ленинском знамени» произвела внезапное увеличение критической массы. Сами собой в обществе стали происходить непредсказуемые процессы. И пусть мне кто-нибудь попробует возразить, что это случилось не из-за напечатанного в местной газете письма юнкора!

Главное для нашего повествования – в государстве объявили первые за последние семьдесят лет демократические выборы.

Но как их проводить, никто не знал. Точнее, старый механизм существовал. Первичные ячейки КПСС выдвигали кандидатов, которых утверждало вышестоящие «товарищи». Для проформы проводились партконференции, на которых «единодушно» одобрялись назначенцы. Все проходило спокойно, без лишнего шума и неожиданностей. Выборы были этаким обязательным ритуалом перед вручением депутатского мандата. Единственное, что требовалось для соблюдения этого обряда, – явка. Со страниц газет, из радиоприемников и телевизоров доярки, трактористы, рабочие-металлурги и ветераны призывали прийти на голосование. С этой же целью в трудовые коллективы внедрялись партийные агитаторы. Работников сгоняли в «красные уголки» на предприятиях и разъясняли политику партии на современном этапе.

Для привлечения несознательных на избирательных участках торговали дефицитом и сладостями. Ради вкусняшек и шли к урнам с бюллетенями!

Вспоминаю пышущие жаром пирожки с рисом и мясом, клюквенное желе, сладкий «хворост» – слюнки текут.

Конечно, никто не спорит с Сократом: «Non ut edam vivo, sed ut vivam edo!» ^[10]Перефразирую этого античного философа: гораздо умнее ходить голосовать, чтобы есть. А не есть, чтобы голосовать.

Низкая явка означала плохую агитработу местного партийно-хозяйственного аппарата. За такую «низость» от вышестоящих товарищей можно было здорово получить по шапке. Регионы бились за очереди к избирательным кабинкам. Существовали и свои хитрости. Опытные организаторы показывали незначительный рост пришедших на участки. Логика проста: покажешь явку меньше, чем в прошлый раз, – получишь нагоняй. Дашь слишком высокий результат – как переплюнешь его в следующий раз?.. В общем, старая избирательная технология была. Но для перестроечной России она уже не годилась. Появилось незапланированное и непредсказуемое. Выдвинулись независимые кандидаты. Им не давали слова в газете «Ленинское знамя», не организовывали встречу с трудовыми коллективами в «красных уголках» на производстве, не утверждали на партконференциях. Но «независимые» лезли, как тараканы, из всех щелей.

В актовом зале стройтреста вечером после работы собралась немногочисленная демократически настроенная общественность Нижневартовска. На мероприятие пригласили и передовую молодежь. Собравшиеся перекрикивали друг друга. Кто-то шел в кино, но попал в «цирк». Под крик и шум возникло местное отделение «Демократического союза». В северном городке впервые с советского времени появилась «другая» партия. Заговорщики решили выпустить и распространить листовку кандидата в депутаты от «Демсоюза» Селезнёва.

Мне представился шанс дебютировать в качестве политтехнолога. Взял стопку листовок и пошел раскладывать их по почтовым ящикам соседей. Запихивал прокламации в лотки тайком, как будто делал что-то неприличное. Когда в подъезд внезапно зашли, спрятал «демократическую» литературу за пазуху не хуже партизан-молодогвардейцев.

Агитки попали по адресу. Селезнёв стал нардепом СССР.

Как-то принимал у себя в гостях его дочь. Она дала такую оценку нашей партизанщине: «Папа до конца выборов не верил, что станет депутатом. У него же ни денег, ни известности, ни политического опыта не было. Его в депутаты буквально на руках занесли». После этого гостья поэпатировала мою маму. Добавила в чашку с кофе холодной водопроводной воды, прямо из-под крана.

De gustibus non est disputandum^[11], и в политике тоже!

Листовочный дизайн 90-ых

Роман с газетой

Дарю миру первый закон «превращения» власти: «Когда от одних власть ускользает, она никуда не исчезает, а переходит в другие руки».

С перестройкой партийное руководство теряло рычаги управления страной. Зато возрастало влияние четвёртой власти. Публикация в газете могла на многое повлиять, даже стоить карьеры. Профессия «журналист» звучала гордо! У всех на устах были имена популярных телеведущих Владислава Листьева, Александра Любимова, Александра Политковского, Артема Боровика, политобозревателей Юрия Щекочихина, Максима Соколова и др.

Решил податься в журналисты. Свободных вакансий в редакциях нашего северного городка не было. Но перестройка «подмогла». Инициативная группа под командованием Александра Новопашина организовала бойкую и острословную газету «Варта». Сначала подрабатывал там внештатно. Потом мне доверили второе по важности место – учетчика писем. Если, конечно, смотреть на штатное расписание снизу вверх. С этого ракурса выше только курьер.

Новые: время, газета, коллектив! Свобода выбора тем, подходов и выводов. Оттачивал журналистское мастерство под присмотром опытных коллег.

Литературные эксперименты нравились и читателю. Тираж «Варты» рос. Не стыдно и сейчас за свою публикацию-провокацию в жанре минималистского репортажа:

«Невероятный факт.

В автобусе 10-го маршрута мужчина, с виду не глупый, уступил даме место.

Прямо взял и встал: „Садитесь, – говорит, – женщина, пожалуйста!“

 

Гражданин пожелал остаться неизвестным…»

Как и репортер, политтехнолог должен знать избирателя в лицо. Очень быстро познакомился со всеми городскими активистами. Редакции всегда влекли к себе и наиболее психочувствительных граждан. На примере Зеленого чулка.

Обед. Редакционный люд разбежался. Вдруг в щель дверного проема просачивается аморфное создание. «Чу, да это зеленый змий!» – машу на видение руками, пытаясь развеять наваждение. Не исчезает. Крашеная блондинка бальзаковского возраста. Туфли, чулки, платье, пальто и даже перчатки – всё ярко ядовито-зеленого цвета. Головку барышни венчает шляпка с вуалью, естественно, в тон перчаток. Такая «красавица» и сегодня вызовет удивленные взгляды. А тут северный город. Геологи, нефтяники, строители. На улицах вместо тротуаров поверх грязных луж доски настланы…

Зеленая фея вздыхает, пожимает плечиками и просит о помощи.

Конечно, конечно. Помогу, если смогу. В чём, собственно говоря, проблема? Комедию, переходящую в фарс, прерывает трезвонящий телефонный аппарат. В трубке шумит голос моего наставника ведущего корреспондента Рубена Казаряна: «Да это же Любка – Зеленый чулок. У неё сексуально-психологические проблемы. Гони эту шизофреничку к … матери!»

Редакцию атаковали не только тихие, но и буйные, экипированные по последнему слову техники, «поэты».

На вооружении большинства редакций стояла рабочая «лошадка» – механическая пишущая машинка. Этакий десятикилограммовый снаряд размером с треть стола. В солидных изданиях для большей производительности использовалась «тяжелая артиллерия» – электрический аппарат «Ятрань». «Мерседес» среди печатных машинок. В два раза больше и тяжелей механического собрата. Не каждое районное издание могла похвастаться таким «Мерседесом».

Самопровозглашенный рифмоплет, скрывавшийся за подписью: «Л. Кон», мог. Этот молодой талант в теле пенсионера пробивал дорогу своим литературным «шедеврам» несмотря на наш протест и препоны русского языка. Роман этого новоявленного поэта-народника с нашей редакцией явно не задался. Журналисты вообще не жаловали стихоплетов-самоучек. Главред для поэтических «дарований» всегда был «на совещании». Но «талант» везде себе дорогу пробьёт. Его коленом под мягкое место из кабинета вместе с его рукописями выпихиваешь, а он обратно под дверь свои ямбы и хореи просовывает.

Первой ласточкой в редакцию влетело письмо, напечатанное на белоснежной лощёной бумаге, с рифмами доселе малоизвестного Л. Кона. Автор любезно дарил нам право первой публикации многостраничной поэмы: «Русская деревня». Первые строчки этой «нетленки» навсегда врезалась в мою память:

 
«Омою деревню слезами.
Пройдусь по её тишине.
Заскорузлые окна ответят
печалью во тьме…»
 

«Ретроградный» коллектив редакции красоту слога не оценил. Право первой и всех последующих публикаций «Омою деревню слезами…» бесцеремонно возвратили отправителю. В ответ нас засыпали письма почитателей таланта этого непризнанного литературного гения. Рабочие и учителя умоляли, просили, требовали напечатать его поэтическое наследие. Настораживало, что все обращения как под копирку были аккуратно напечатаны на уже знакомой нам лощёнке. Проигнорировали и эти просьбы. Тогда стихи Кона оказались в почтовых ящиках сотрудников редакции. Провели расследование. Установили. За псевдонимом «Л. Кон» скрывается свежеиспеченный инвалид умственного труда Конищев, получивший в качестве подарка на юбилей от профсоюза печатный «Мерседес». С помощью которого новоявленный пенсионер и пытался достучаться до жестоких сердец журналистов.

В редакцию тянулись и посетители по политико-экономической части…