Loe raamatut: «Будьте моей тетей»

Крыса

Мишка шёл домой после свидания. Самого первого свидания в своей жизни. И, видимо, последнего. Это было самое неудачное свидание в мире. Он был совершенно точно в этом уверен. Ничего хуже и быть не могло. Чтобы после такого решиться вновь встретиться с девушкой?! Ну, нет. Нет. Точно, нет.

Он и на первое-то свидание едва решился. И то потому, что его друг взял на слабо. И зарегистрировал Мишку, без его согласия, на сайте знакомств.

Мишке, уже почти Михаилу Петровичу, было без пяти минут тридцать. Все друзья-одноклассники были давно и прочно женаты. А у него не выходило даже пойти на свидание!

Не то чтобы он был урод или ненормальный. Обычный. Самый обычный. Ничего выдающегося. Воспитывала его мама. И хорошо воспитала. К женщинам он относился трепетно. Любил и уважал. И, наверное, поэтому не мог решиться на свидание. Да какое там свидание! До свидания надо было ещё познакомиться. А вот это было самое трудное, по его мнению. Надо о чём-то заговорить с совершенно незнакомой девушкой. А о чём? Наверное, ей будет не очень интересно слушать про то, что его больше всего в жизни интересует. Он был ботаником. Да-да, именно поэтому его ещё и называли «ботан», а не только потому, что он был, ну… не такой как обычные парни.

В общем, возвращался Мишка со свидания, которого толком и не получилось. Девушка только увидела Мишку, рассмеялась, сказала, что ей такой додик и даром не нужен, выкинула букет хризантем, которые он ей подарил, и ушла.

Девушка была красавицей. И как он мог надеяться, что такая посмотрит в его сторону? Дурак наивный!

А получилось так: когда Вовка, его друг, зарегистрировал его на сайте знакомств и ему в личку посыпались сердечки и приветы, Мишка сказал, что он не знает, что писать девушкам и о чём с ними разговаривать. И Вовка сидел сам и отвечал каждой девушке. Потом сам назначил свидание и выпроводил Мишку.

Правда, очень скептически посмотрел на то, как Мишка нарядился в костюм с выпускного, начистил ботинки до блеска и купил букет белых хризантем. Но решил не сбивать его с боевого настроя.

Только сказал, что главное – подарить девушке букет и сделать ей комплимент: мол, как она прекрасна. А дальше всё само покатится. Девушка будет болтать без умолку, а Мишке надо только кивать и со всем соглашаться. Всю дорогу до места, где они договорились встретиться с девушкой, Мишка шёл и повторял: «Ты прекрасна, ты прекрасна, ты прекрасна», повторял, не останавливаясь и не задумываясь о том, что ему сейчас предстоит. Если бы он остановился и задумался, он точно бы подарил букет первой попавшейся бабушке и сбежал домой. И больше никогда-никогда не согласился бы на эту авантюру.

С бабушками у Мишки получалось общаться гораздо лучше. И бабушки его любили.

– Это потому, что они уже понимают, что наглость и красота – это не самое важное в семейной жизни, – говорила ему мама. – Но проблема в том, – тут же вздыхала она, – что жениться надо тебе на ровеснице, а ей мозги другие не вставишь.

Мама любила Мишку, но иногда жалела, что неправильно его воспитала. С папой Мишки она развелась сразу и без колебаний, когда Мишке было всего два года. Потому что считала, что ребёнку нужен положительный отец или никакой. А какой положительный пример может дать отец, если он пьёт? Да ещё и пытается руку на неё и сына поднимать? Все её отговаривали, объясняли, что у него стресс от ребёнка и потом всё наладится, но мама считала, что от родного ребёнка стресса никакого быть не может, и если её сын будет с малолетства наблюдать пьянство отца, то из него тоже получится пьяница. И развелась. И не жалела ни разу.

В общем, Мишка возвращался домой после первого свидания. И увидел крысу. Не дикую, каких множество бегает по помойкам. А декоративную. Белую с розовым хвостиком. Она никуда не бежала. Сидела под кустом и дрожала. Полностью смирилась с тем, что она выброшена на улицу умирать. Просто ждала, когда настанет момент и всё закончится.

Мишка остановился и спросил:

– Выбросили тебя?

Крыса молчала и смотрела на него, готовая к самому худшему.

– Так же, как и меня, – вздохнул Мишка.

На секунду подумал, что крыса может и цапнуть, но потом наклонился и взял её. Сунул за пазуху. Крыса сначала не шевелилась, потом отогрелась и явственно вздохнула. Дома Мишка осторожно вытащил её, посадил в коробку и сказал:

– Ну что? Будем жить долго и счастливо?

Крыса промолчала и посмотрела на него. С этого момента они и жили долго и счастливо. Мишка купил ей большую клетку, построил домик, лесенки. Делал это не торопясь, продумывал и советовался с крысой, как ей будет удобнее. Клетку он не закрывал, и крыса спокойно выходила и заходила, когда ей заблагорассудится, и свободно бегала по всей квартире. Но после одного случая клетку при гостях пришлось закрывать.

Как-то Мишку навестила мама. Мишка радостно сообщил, что он её кое с кем сейчас познакомит. Мама, конечно, решила, что это будет наконец-то девушка, а в коридор, как ни в чём не бывало, вышла крыса и села рядом с Мишкой.

Мама тут же у порога завизжала и упала в обморок. По¬чему-то она не разделила любовь сына к приблудной крысе.

В общем, Мишка мялся и не знал, как объяснить это крысе, но потом собрался и долго ей рассказывал, что не все люди нормальные, как он, довольно часто, и это странно, встречаются такие, как его мама, которые почему-то крыс не любят и, более того, так и норовят упасть в обморок. Поэтому будет лучше, если крыса в это время, когда к ним приходят гости, будет закрываться у себя в домике, то есть в клетке, чтобы эти странные люди случайно, – конечно, случайно, а не намеренно, – не обидели её. Или не упали в обморок, что тоже, по его мнению, невежливо.

Он объяснял путанно и долго, более получаса, но крыса поняла. Сама залезла в домик. С этого дня, когда к Мишке приходили гости, крыса уходила в домик, а Мишка закрывал дверцу, чтобы у гостей не начинался нервный тик от мысли, что эта тварь может выйти из клетки в любой момент. И чем это закончится, никто не знал, но предполагал самое худшее.

Вовка тем временем попытался ещё раз устроить свидание для Мишки, но Мишка так отбивался, что друг решил действовать по-другому. Не предупредив товарища, он пришёл к нему домой с новой знакомой.

Мишка посмотрел в глазок, прежде чем открыть дверь, – его постоянная предосторожность, – увидел там Вовку и открыл. А из-за спины Вовки вышла девушка. Мишка застыл на минуту.

– Здрассти, – осторожно сказал он и осуждающе посмотрел на Вовку, надеясь в душе, что девушка всего лишь очередная подруга Вовки. – Проходите.

Крыса, услышав чужие голоса, тихо забралась в клетку и спряталась в домике.

Мишка быстро сообразил кое-что к чаю, накрыл на стол. Вовка развалился на диване, а девушка, пискнув, что она Надя, забилась в кресло. Мишка понял, что её привели знакомиться именно с ним и никакая она не подруга Вовки. Мишка старался ухаживать за ней изо всех сил. Спрашивал, краснея, какой чай она предпочитает, сделать ли ей бутерброд. Она кивала или мотала головой и почти не разговаривала. Промучившись минут сорок, она сказала, что ей пора, и ушла.

– Вовка, ты достал уже со своими знакомствами! – рассердился Мишка. – Мы же договорились с тобой!

– Это не я! – отмахнулся Вовка. – Это Машка, моя невеста. Она решила, что вы идеально подходите друг другу, это её одноклассница. Представь! И она такая же ушибленная, как ты. Вы идеальная пара! Надо же тебе, в конце концов, с кем-ни¬будь хоть парой слов перекинуться.

– Отстань от меня! – отмахнулся Мишка. – У меня теперь есть с кем поговорить, – он показал на клетку. – Это моя крыса Матильда.

– Фу, – сморщился Вовка, – гадость какая! Только не выпускай её никогда из клетки.

– Она сама к такому грубияну не выйдет! – усмехнулся Мишка. – Правда, Матильда?

Крыса высунула розовый нос из домика, посмотрела на Мишку и тут же спряталась.

– Она очень умная, – Мишка с любовью посмотрел на неё. – И милая.

– А ты дебил, – вздохнул Вовка. – Надо с девушками разговаривать, – он усмехнулся, – и не только разговаривать, – он выразительно посмотрел на кресло, где совсем недавно сидела Надя.

– Отстань, – отмахнулся Мишка.

– Ладно, – хмыкнул Вовка, – я, под предлогом твоего знакомства с Надей, решил ещё отдохнуть немного от женщин. Иногда, знаешь ли, полезно расслабиться чисто в мужской компании, чтобы вытряхнуть из головы все их крема, реснички, ноготки, «ах, какое платье» и прочую ерунду. Поэтому, – он заговорщицки подмигнул, – у нас с тобой сегодня коньяк на вечер!

Мишка посмотрел на Вовку и достал рюмки. Посидели хорошо. Одной бутылки не хватило, пришлось идти ещё за одной и докупить закуски, потому что под разговоры и коньячок сожрали у Мишки всё, что было в холодильнике. Вовка сначала рассказывал, какой рай жить вместе с девушкой и как Мишке необходимо срочно жениться, а потом, после второй бутылки, стал жаловаться, что он устал от женщин и как хорошо Мишке, что тот живёт один. А потом уснул на диване.

Мишка накрыл его пледом, подсунул ему подушку под голову, пожелал спокойной ночи Матильде и ушёл спать. А перед рассветом он проснулся от дикого крика Вовки. Выскочил из спальни и увидел, что Вовка с перекошенным от ужаса лицом смотрит на крысу. Матильда сидела у него на груди и с любопытством рассматривала его, чуть поводя розовым носом и дёргая усиками. Потом повернула голову и внимательно посмотрела на Мишку, потом опять на Вовку.

Мишка стоял и наблюдал за ней. Матильда явственно и тяжело вздохнула, отвернулась от Вовки и спрыгнула с его груди на диван. Её розовый голый хвост задел Вовкину щёку, отчего он скривился, но сдержал крик.

Матильда, не спеша, прошла по полу, запрыгнула на низкий пуфик, потом на подставку, где стояла клетка, забралась внутрь, чихнула, вытерла носик лапками и спряталась в домике.

– Мерзость какая! – крикнул Вовка. – Мерзость!

– Она милая, – улыбнулся Мишка. – Она же не тронула тебя, ей было просто интересно с тобой познакомиться и всё.

– С такими милыми зверушками, – вскочил Вовка с дивана, – ты никогда не женишься! Фу-фу, теперь придётся от этой заразы хлоркой оттираться!

– Она чистюля, а ты дурак!

Вовка и Мишка не общались после этого почти полгода. А когда встретились, Мишка пригласил его на свадьбу.

– С твоей лёгкой руки, – улыбнулся он и вручил приглашение. – Где-то через месяц, как ты выбежал от меня с дикими воплями, я снова встретился с Надей, твоей знакомой. Оказалось, что она очень любит крысок, как и я. И у неё живёт крыс Мюнхгаузен. Теперь Матильда и Мюнхгаузен живут в одной клетке.

– Пути господни неисповедимы, – закатил глаза Вовка. – Но больше пить у тебя дома я не буду!

ПОДАЙКОПЕЕЧКУ

Подайкопеечку ошивалась около женского монастыря. Иногда ночевала там, когда монахини пускали. А когда не пускали, шла к бомжам на теплотрассу. А летом, пока было тепло, пряталась в монастырском саду, ждала, пока монахини обойдут сад и, удостоверившись, что в нём никого нет, уйдут, навесив на ворота амбарный замок. Только тогда Подайкопеечку вылезала из укрытия и устраивалась ночевать на скамейке под большим деревом. Поздней весной и ранней осенью с её скамейки, если лечь на спину, а под голову положить мешок с небогатыми пожитками, было хорошо видно звёзды, почти такие же, какие она видела когда-то в юности.

Но об этом она вспоминать не любила, точнее, уже забыла, что была когда-то она не Подайкопеечку, а девочкой, потом девушкой и носила имя. Нормальное, обычное имя. Сейчас она не могла его вспомнить, как ни старалась. А раз нет имени, значит нет и человека.

Есть она – Подайкопеечку и всё.

А кто она, человек или нет, Подайкопеечку не задумывалась. Просто есть и всё. Как голуби или вот это дерево, под которым она сегодня будет спать. Они есть и всё.

В монастырский сад она приходила каждый день. Раздобыв хлеба, делилась им с голубями. Голуби её ждали. Независимо расхаживали по саду, не обращая внимания на гуляющих прихожан или снующих туда-сюда монахинь и рабочих монастыря. Нетерпеливо поглядывали одним глазом в сторону, откуда обычно появлялась Подайкопеечку. Гугукали, ворковали, надували зоб и устраивали свою личную голубиную жизнь. В общем, вели себя, как все живые существа на свете.

А Подайкопеечку ходила по городу. У неё были места, где можно было раздобыть хлеба и ещё чего-нибудь. В богатые на поживу места она не лезла, там было всё поделено и, если прийти туда, можно и схлопотать. Её, правда, не обижали, потому что даже среди бомжей она слыла обиженной жизнью. Как-то один из «прохвессоров» назвал её странным словом «юродивая», но слово забылось и постепенно стало меняться на «уродивая, уродливая, уродина».

Уродина Подайкопеечку.

Она не спорила. Уродина так уродина. Но держалась отдельно.

Птицы были её друзьями. Завидя её, они, громко хлопая крыльями, слетались, воркуя и совсем не боясь её, садились на плечи, голову, руки. Вслед за голубями горохом сыпались воробьи. А она щедро делилась с ними хлебными крошками.

– Все мы птицы небесные, – как-то сказала ей старая настоятельница.

Она всегда пускала её переночевать в церкви. Выходила вечером, после службы, на крыльцо, сухонькой ладошкой манила к себе Подайкопеечку и закрывала до утра в храме. На лавочке всегда лежала мягкая булочка и стояла вода.

Потом настоятельница умерла. Подайкопеечку приходила в храм, когда ту отпевали. Стояла рядом, всё хотела подержать покойницу за руку, но её одёргивали и постепенно оттеснили от гроба. Потом, когда прощались, Подайкопеечку всё-таки приблизилась к гробу и положила настоятельнице сладкую булочку, на всякий случай.

Все мы птицы небесные…

Подайкопеечку, покормив птиц, сидела на скамейке в монастырском саду. Смотрела на них, на людей, траву, цветы. На соседнюю скамейку опустилась хорошо одетая женщина. Но глаза у женщины были грустные. Она сидела и ничего из того, что видела Подайкопеечку, не замечала.

– Красивые цветы, – сказала Подайкопеечку, чтобы отвлечь женщину от грустных мыслей.

– Красивые, – вздохнув, согласилась та.

– Подай копеечку.

– У меня только карты, – опять вздохнула женщина и посмотрела на Подайкопеечку. Она уже хотела было подняться и уйти, но вдруг снова внимательно посмотрела на попрошайку. – Оля, неужели это ты?

Подайкопеечку не знала, что такое карты, не рассердилась на женщину. Удивилась только, почему та назвала её Олей.

– Подайкопеечку, – поправила она женщину. – Не Оля.

– Да дала бы, нет с собой бумажек, – нетерпеливо сказала женщина. – Слушай, это ведь точно ты, Оля! Я узнала тебя! Оля! Оля, ты не помнишь меня?

– Нет, – пожала плечиками Подайкопеечку. – Я не Оля, нет здесь Оли. Я Подайкопеечку, зовут меня так.

– Нет, нет, – женщина пересела на скамейку к попрошайке, – ты Оля, – она говорила немного протяжно и смотрела в глаза, – ты пропала, давно. Не помнишь? – она осторожно взяла её за руку. – Оля, – она протянула последнюю букву имени. – Оля-я-я…

– Нет, – Подайкопеечку осторожно отняла свою руку, ей почему-то от этого имени стало страшно, и она тяжело задышала. – Не Оля. Нет.

– Мы тебя искали, Оля, так долго искали! – женщина снова взяла её за руку. – А ты пропала. Поехала домой на каникулы и пропала. Тебя искали. Долго. Мы всем курсом прочёсывали вдоль путей, всё надеялись тебя найти. Думали, вдруг ты… – женщина всхлипнула. – Оля, ты не помнишь? Мы же с тобой дружили в институте…

– Нет, я не Оля, – Подайкопеечку погладила женщину по руке. – Мне пора. Пора, – она резко встала, схватила мешок и побежала, бормоча: – Пора, пора. Подайкопеечку я, а не Оля. Не Оля я. Пора мне.

Женщина побежала за ней, но Подайкопееку нырнула в кусты и спряталась там, где обычно пряталась от людей, когда те прогоняли её.

– Подайкопеечку я, – шептала она и плакала. – Подайкопеечку. Нет Оли. Не Оля я.

Женщина обежала весь сад, но не нашла Подайкопеечку. Постояла растерянная, не зная, что предпринять. Потом забежала в храм.

– Кто это? – она схватила монахиню за руку. – У вас там, в саду, Оля.

Монахиня непонимающе посмотрела на неё.

– Чем я могу вам помочь? – осторожно спросила она.

– Там, там, как она, попрошайка, Подайкопеечку, – она для убедительности показывала рукой в сад.

– Она вас обидела? – нахмурилась монахиня.

– Нет, это Оля!

– Пойдёмте, я вам воды дам, – монахиня потянула её за руку. – Не волнуйтесь.

Женщина выпила воды, присела на жёсткую скамью.

– Понимаете, это Оля. Она пропала давно. Мы с ней в одной группе в институте учились. Она поехала домой на каникулы и пропала. Её все искали. Долго. Всё надеялись, что найдём. Потом, – она вздохнула, – что хоть тело её найдём. Потому что невыносимо было, что нет человека, был и пропал. Мать у неё не выдержала и умерла. А Олю так и не нашли. Двадцать лет уже прошло. Понимаете?

– Понимаю, – монахиня печально посмотрела на неё.

– А сегодня я её здесь увидела. А она не помнит, что её Оля зовут. А это точно она! Её сумку нашли, документы, кровь была вокруг, куртка её была порвана, следы мужские, Олины следы… – женщина всхлипнула. – Мы дружили с ней, понимаете?

– Да…

– В милиции сказали, что, скорее всего, было изнасилование. Мужика, который это сделал, задержали. А её так и не нашли. Она словно испарилась. – Женщина опять схватила монахиню за руку. – А она давно у вас тут?

– Да, давно, – сказала монахиня, – я уж и не помню сколько лет. И откуда она, не знаю.

– И ничего не рассказывала?

– Нет, – она помотала головой, – думаю, она не хочет это вспоминать. Или просто забыла.

– Нет, ей надо обязательно помочь! Когда она приходит?

– Днём. Но, – монахиня задумалась, – вы уверены, что она хочет быть найденной сейчас?

– Да!

– Если она не помнит, как её зовут, возможно, она захотела забыть, что с ней случилось?

– Нет, нет, – рассердилась женщина, – я её буду ждать.

– Воля ваша.

Подайкопеечку до темноты сидела в кустах. Видела, как вышла та женщина. Опять забормотала: «Не Оля, не Оля, не Оля», заплакала и уснула. Проснулась ночью, встала, подошла к своей скамейке. Села. Легла. Посмотрела на звёзды сквозь облетающую листву большого дерева.

Все мы птицы небесные…

Встала, подхватила мешок и перелезла через ворота. Повернулась, взялась руками за прохладные прутья монастырской ограды, прижалась виском, постояла.

– Не Оля, не Оля, не Оля, – мучительно выкрикнула она и ушла.

Женщина приходила в монастырский сад до холодов, постоянно спрашивала монахинь, не появлялась ли Подайкопеечку. Но никто с тех пор её не видел.

РЕТУШЁР

Сколько он себя помнил, его жизнь была связана с фотографией. И жизнь его семьи тоже. Дед, прадед, отец – все были фотографами. И он считал, что тоже будет фотографом. Даже сомнений не было.

Но фотографом он не стал.

– Руки кривые, – сердился отец, когда рассматривал его снимки. – Что, ты не можешь фокус правильный выставить? А выдержка? Боже, ты же всё это знаешь с детства!

Так получилось, что он всё знал, но делать сам не мог. И поэтому работал у отца в фотоателье ретушёром. Фотоплёнка, даже при самом лучшем и правильно выставленном свете, всё равно была безжалостна к возрасту, морщинам и потухшим глазам клиентов.

Но клиенты, приходившие запечатлеть себя для вечности и внуков, не хотели оставлять вечности и внукам свои помятые, стареющие лица. И он исправлял, стирал годы разочарования и провалы с фотографий. И преуспел в этом деле. Очередь в фотоателье была расписана на месяцы вперёд.

Лица на фотографиях были счастливые, молодые, энергичные. А ретушёр смотрел на них и удивлялся, почему люди прячутся за своими счастливыми портретами, будто убегают от самих себя. Неужели морщины, мудрость и опыт ничего не значат?

Он рассматривал негативы клиентов через увеличительное стекло и каждый раз заставлял себя убрать морщинку, дорисовать пышную шевелюру, убавить талию или исправить обвисшую, дряблую шею стареющей красавицы.

– Разве ж это красиво, когда нет жизни в фотографии? – говорил себе ретушёр, обмакивая кисточку в жидкость для ретуширования. Не так-то много было у него инструментов для того, чтобы исправить все недостатки на фотографиях: кисточки, бритва, карандаш и жидкость. И всё. Ещё большой мольберт и огромное увеличительное стекло.

Но все считали, что лучше, чтобы на фотографии было красиво, а не живо.

Во время ретуширования негатива ретушёр изучал и запоминал каждую морщинку и складочку клиентов. По этим признакам он узнавал их, прогуливаясь по улицам города.

И постепенно стал замечать, встречая клиентов, что чем моложе он их делал на фото, тем старше они становились в жизни. Он стирал и ретушировал морщины, а те становились всё глубже и глубже на лицах живых людей. Он убирал второй подбородок, дряблые щёки, а они делались ещё хуже.

Город постепенно выцветал. Из него уходила жизнь, краски и энергия. Он словно покрывался пылью.

И чем старее и ужаснее выглядел человек, который приходил в фотоателье, где работал ретушёр, тем больше времени приходилось тратить на ретуширование. Он ворчал, делал людей молодыми и красивыми на фото, а они старели ещё больше. И снова приходили к нему за красивыми фотографиями.

Почти весь город стал старым. Но все, как заколдованные, бежали фотографироваться и молодиться на фото.

Даже дети становились похожими на маленьких старичков после того, как побывают в фотоателье.

Тогда он решил попробовать исправить это.

Когда клиенты просили сделать их чуточку моложе, ретушёр выполнял просьбу, а отпечатав фотографии, снова садился за работу и возвращал на негативе все морщинки, родимые пятна, бородавки. Возвращал толстые мясистые щёки и упитанные талии. А потом бежал на улицу города и искал тех, кому исправил возраст. И стал замечать, что люди становились чуточку моложе. Самую-самую чуточку, но моложе. А вместе с этим и город начал становиться чуть ярче и живее.

Дети стали улыбаться. И даже появились цветы.

Он решил не останавливаться на этом. Он стал специально состаривать людей на негативах. А потом стал распечатывать именно такие, состаренные фото и вывешивать у себя на стенах в коморке. И в город постепенно стала возвращаться жизнь.

– Думаешь, ты сможешь со мной справиться? – оторвала от работы ретушёра старая женщина, неизвестно откуда появившаяся в коморке.

Она сидела, закинув ногу на ногу, и курила, и качала правой ногой в вызывающей красной туфле.

Ретушёр вздрогнул и посмотрел на неё. Улыбнулся.

– Я давно ждал тебя, – сказал он и нарисовал ещё одну морщинку на негативе.

– Дождался, – холодно сказала женщина, выпустила облачко папиросного дыма, которое не превратилось в колечко, а стало похоже на цифру семь. – Думаешь, если ты будешь рисовать этим глупым людишкам морщины, животы и брыли, уродуя их, они проживут дольше?

– У меня же получается, – не отрываясь от работы, ответил ретушёр.

– Получается, – недовольно согласилась старуха. – Но думаешь, они оценят твои старания?

– Неважно, – отмахнулся от неё ретушёр тонкой кисточкой.

– Неважно? – хмыкнула она. – Ещё как важно!

Он промолчал.

– Думаешь, они оценят те минуты жизни, которые ты им подарил? – ещё раз спросила старуха.

– Они проживут их счастливо, – ответил ретушёр, с трудом поднимая кисточку.

– А знаешь, чем ты рисуешь им морщины?

– Карандашом и краской, – улыбнулся он.

– Нет, – старуха сдула пепел с папиросы на негатив, на котором была изображена молоденькая девушка. – Ты рисуешь это своей рукой, используя свои минуты жизни.

– Пусть так, – беспечно ответил он.

– Надолго тебя хватит? – ухмыльнувшись, спросила старуха.

– На всю жизнь.

Она недовольно хмыкнула, затушила папиросу о мольберт ретушёра и вышла.

Ретушёр сдунул пепел с негатива девушки, дорисовал морщинку на её лице. Кисточка выпала из ослабевших рук. Он закрыл глаза и тяжело опустил голову на мольберт…