Loe raamatut: «Ганнибал. Один против Рима»

Гарольд Лэмб

Font:

HAROLD LAMB

HANNIBAL

ONE MAN AGAINST ROME

Предисловие

Ганнибал, сын Гамилькара Барки, карфагенянин, жил на свете двадцать два столетия назад, но имя его нам знакомо так, словно это происходило вчера.

Нынешние школьники без особого интереса читают «Записки о галльской войне» Юлия Цезаря. По их мнению, победы Цезаря над галлами – дела давние и утратившие свое значение. Но историю о том, как Ганнибал вел своих слонов через Альпы, они воспринимают как захватывающее приключение, в котором участвуют сами. Это свойство детей отмечал еще древнеримский поэт-сатирик Ювенал. Но во времена Ювенала матери имели обыкновение пугать детей возгласом: «Ганнибал у ворот!»

Ганнибал прожил шестьдесят четыре года, примерно за сто лет до Цезаря и спустя столетие после Александра, царя Македонии. Это было время огромных перемен в Средиземноморье. До той поры люди здесь жили племенными сообществами в городах-государствах, управляемых старейшинами или советами. Начало перемен было положено греками, с их стремлением к индивидуальности и осознанием принадлежности к целому – единому космосу, который стал в конечном итоге Римской империей. Ганнибал был не менее причастен к этим переменам, чем более известные Александр или Цезарь, но совершенно иным путем.

«В том, что выпало на долю и римлян, и карфагенян, – говорит нам Полибий, – были вина и воля одного человека – Ганнибала». И это вопреки тому, что Ганнибал потерпел поражение в последней битве, и вскоре после этого, а возможно, в какой-то степени благодаря этому, его город Карфаген был полностью уничтожен.

Уничтожен, но тем не менее Карфаген сохранился в нашей памяти не только как город, или владыка морей, или место обитания молчаливых людей, поклонявшихся необычным богам. Память о Ганнибале осталась жить, несмотря на глубокую тайну, которая окутывает все, кроме его имени и дат его жизни. Каков был его действительный ранг – царь или просто полководец; какая цель заставила его молнией лететь в Италию; каким родом войск он командовал и куда вел эти войска до тех пор, пока не произошла катастрофа, которую древние летописцы назвали «войной Ганнибала»? И, самое главное, почему случилось так, что после того, как преследуемый в последние годы жизни и вынужденный доживать свои дни на отдаленном побережье, он одержал поразительную личную победу над сильным воинственным народом, который нанес ему поражение? Сам он так не считал. Заслуживающие доверия предания сохранили его слова: «Настало время положить конец беспокойству римлян, которые потеряли терпение в ожидании смерти ненавистного старца».

В иронии этих слов – его единственный автопортрет. До нас не дошли портреты этого карфагенянина. Сохранились монеты с изображениями карфагенских слонов, но нет монет с изображением головы Ганнибала. Очевидно, никогда не возводились его статуи. Сам Ганнибал установил одну бронзовую мемориальную плиту – перечень его побед в сражениях, который должен был остаться в храме после того, как он покинет Италию. Ганнибалу нравилось писать, однако единственное сохранившееся произведение, написанное его рукой, – это одна древняя история, рассказанная для жителей острова Родос. Признанный специалист в области ведения военных действий, более искушенный, чем Александр и более победоносный, чем Наполеон Бонапарт, Ганнибал оставил современным стратегам триумфальную победу при Каннах, которую они довольно часто пытались повторить, однако, в отличие от других, не оставил ни афоризмов, ни советов, которым стоит следовать. На вопросы, предложенные историей, он словно бы ответил: «Мне нечего сказать по этому поводу».

Плутарх, неутомимый биограф выдающихся людей греко-римской эпохи, дал жизнеописания некоторых из тех, кто обрел известность благодаря своей оппозиции Ганнибалу. Эти жизнеописания не в меньшей степени относятся к самому карфагенянину. Знаменитый Сципион Африканский Старший, заслуживающий нашего внимания не менее, чем Гай Юлий Цезарь, получил наибольшую известность благодаря поражению, которое он нанес своему безмолвному сопернику. Его фраза «перенесение войны в Африку» вошла в поговорку, как и выражение «выжидательная тактика» применительно к Фабию Максиму, прозванному Медлителем. Катон Старший (Строгий), сыгравший немаловажную роль в событиях, известен главным образом своим неоднократным призывом «Delenda est Carthago» (Карфаген должен быть разрушен). В действительности все эти трое римлян известны нам исключительно потому, что они, каждый по-своему, поставили себя в оппозицию Ганнибалу.

Таким же образом память о Ганнибале сохранилась на всем Средиземноморье, которое стало «римским» после его смерти. Потому что он наблюдал за морскими волнами, разбивающимися о Священный мыс, за которым садится солнце. А там, где солнце восходит, на востоке, возле руин Трои, он попрощался со своими врагами. На заснеженных дорогах Альпийских гор вам скажут, что Ганнибал проходил здесь, но не скажут, с кем или зачем. Словно его появление имело смысл, который не так просто объяснить. Возникает чувство, что его появление изменило людей того времени. Словно произошло нечто необычное, изменившее всю их жизнь, и этот секрет необычности случившегося похоронен в скалистых холмах, которые не могут говорить.

Это так нетипично, чтобы память о человеке сохранялась столь долгое время. Особенно если учесть, что жизнь его была окутана завесой тайны. Загадочность, казалось, шла за ним по пятам. Загадка, как он перешел через Альпы, ведя за собой целую армию со слонами, привлекала ученых нескольких столетий. Их попытками разрешить ее заполнены сотни томов на библиотечных полках. Со своей стороны военные историки исследовали достижения Ганнибала в области военной науки, чтобы разгадать секрет его успехов, еще более неуловимый, чем секрет успехов Наполеона. Их труды почти столь же многочисленны, как и труды исследователей его переходов через Альпы. С другой стороны, письменных свидетельств жизни Ганнибала, сына Гамилькара, почти не найти, если не прослеживать их по описаниям его кампаний.

Историографы видят причины такого молчания в самом этом человеке, и у них есть для этого все основания. Карфагеняне, объясняют они, были скрытными людьми, которые вели мало записей, и Ганнибал не был среди них исключением. К тому же, после окончательного разрушения их великого города, уцелевшие библиотеки были отданы соседним африканским правителям, которые могли читать по-финикийски, но, очевидно, не слишком бережно обращались с книгами. Сокровища искусства Карфагена были увезены в Рим или раздарены достойным пособникам победителей. Оставшиеся в живых люди, рассредоточившиеся по всему Африканскому побережью, так и не смогли построить другой город, и их древние традиции с течением времени стерлись из памяти.

После того как последний большой пожар догорел на храмовом холме Карфагена, римский полководец Сципион Эмилий Младший произнес траурную речь по поводу обреченного города и его жителей: «Бог смерти и войны, всели дьявольский ужас в этот проклятый город Карфаген и в его войско и людей. Мы проклинаем с наивысшей силой этих людей и их войско. Мы проклинаем всех, кто занимал эти дворцы, всех, кто работал на этих полях. Всех, кто когда-либо жил на этих землях. Мы молим, чтобы они никогда не увидели больше небесного света. Пусть вечное безмолвие и опустошение воцарятся здесь. Пусть будут прокляты те, кто вернется. Пусть дважды прокляты будут те, кто попытается восстановить эти руины».

Дело было не в том, что Сципион Эмилий таким образом направил свой гнев на все, связанное с Карфагеном. Его проклятие было ритуальным действом, завершением его военного долга, словно печать, которую ставили на вощеной дощечке для письма. Полибий, находившийся в этот момент рядом с полководцем, заметил, что его лицо было перекошено, и услышал, как тот пробормотал строку из Гомера: «Настанет день, когда священная Троя сгинет вместе со своим народом». Полибий спросил, почему он произнес такую пессимистическую фразу. Римский победитель ответил, что подумал о том, что та же участь может постигнуть когда-нибудь и его собственный город.

Таким образом, память о временах Ганнибала исчезла вместе с культурой и жизнью этого города. Современными археологами были обнаружены при раскопках лишь некрополь и фундаменты нескольких храмов с окружающими их захоронениями и молитвами, начертанными на надгробиях, в которых ничего не говорилось о Ганнибале.

Больше того, историки уверены, что записи двух секретарей, греков по происхождению, сопровождавших Ганнибала, были уничтожены или потеряны. Уцелели отдельные фрагменты, которые цитировались более поздними авторами. Поскольку все эти авторы были римлянами или находились на службе у римлян, история Карфагена времен великой войны за господство над Средиземным морем превратилась в историю врага. Когда Рим при Августе стал империей, талантливые римские историки, естественно, переписали многие страницы ее становления, чтобы прославить империю и восхвалить божественного Августа. В их записях Ганнибал представлен самым ярым противником сената и римского народа. Его человеческие качества и подлинная сущность исчезнувшего Карфагена начали стираться со страниц истории.

Осталось нечто похожее на палимпсест, на котором был счищен ранее написанный текст и на его месте сделана совершенно другая надпись. Но на палимпсесте можно слабо различить раннюю запись и кое-что из написанного древней рукой восстановить.

Цель этой книги – попытаться сделать видимыми следы жизни Ганнибала, сына Гамилькара, прежде чем она оборвалась в 183 году до н. э. Мы будем исследовать только то, что относится к его личности, касается ли это формы кельтского клинка, камня ли, который он взял в руку, париков, которые он носил с собой, или вида, открывающегося со стороны ворот Рима, с высоты Квиринальского холма. Историки четко описали события того времени. Мы попробуем вернуться к образу человека, ставшего причиной этих событий.

Начнем с горы на берегу острова Сицилия, с 241 года до Рождества Христова, мирного года, который не был мирным.

Глава 1
Отступление от моря

«Гребцы твои завели тебя в великие воды»

Подобно многим людям, Ганнибал провел свое детство у моря. До пятилетнего возраста он не покидал гору. Гора эта, Эрик, возвышается как гигантская сторожевая башня из глубин рядом с мелководным заливом, имеющим форму полумесяца. С нее открывается вид на небольшой, обнесенный стеной город у залива. Ганнибал не мог бывать в этом городе, поскольку город этот находился в состоянии войны с теми, кто жил на горе.

Поэтому самым ранним его воспоминанием, чем он отличался от старших сыновей во многих других семьях, был вооруженный лагерь. Это не значило, что мужчины вокруг него постоянно носили оружие. Они чинили крытые соломой крыши, когда шел дождь, или наблюдали за тем, как их жены делают ожерелья из серебряных монет про черный день. Их пленники возделывали ячмень на плоских выступах горы, в то время как старшие сыновья пасли стада овец и коз, чтобы было чем наполнить котелки. Не совсем обычно, что Ганнибалу пришлось познакомиться прежде всего с таким способом ведения натурального хозяйства на этом пятачке на вражеской территории. Крутые бастионы горы Эрик защищали поселение, во главе которого находился Гамилькар Барка.

Когда запасы продовольствия начали подходить к концу, Ганнибал стал все чаще слышать тяжелую поступь людей в шлемах и со щитами, отряды которых спускались вниз по тропам. Они шли в сторону заката солнца, спускались по охраняемым тропам, чтобы вернуться под покровом темноты, ведя ослов и пленников с грузом вина и кувшинов с зерном, а то и крупный рогатый скот, угнанный с просторов долины, простирающейся внизу. Поскольку пятилетний мальчик постоянно наблюдал их уходы и приходы, ему не казалось странным, что все эти энергичные мужчины говорили на разных языках – они были наемниками из разных краев и с разных островов. Вслед за мужчинами лагеря они осваивали грубый местный африканский диалект или язык греческих торговцев. И мальчик с готовностью подхватывал этот язык, когда хотел что-нибудь выяснить. Наемники оставляли свою работу, чтобы сесть и объяснить старшему сыну господина Гамилькара, который был способен и шумно негодовать, и проявлять заботу о них. Возможно, самое неизгладимое впечатление на Ганнибала производил гигантский ливиец с звенящими серьгами в ушах, который мог нести на своих могучих плечах связанного жеребенка. Как бы там ни было, детским садом для этого ребенка стал лагерь, в котором его отцу прислуживали наемники, либо за серебряные монеты, либо из преданности, либо надеясь на трофеи. Гамилькар Барка ловко умел расположить к себе самых разных людей, включая римских перебежчиков. Он предоставлял порабощенным пленникам право жениться и выплачивал им скудное жалованье, чтобы задобрить их. А женщины его дома на горе Эрик были молодыми и опытными проститутками.

Сама гора производила на Ганнибала большое впечатление. Ее вершина, исхлестанная ветрами, иногда закрытая движущимися массами облаков, стояла особняком от темных вершин островных гор. Черные тучи собирались в глубине острова, где их пронзали вспышки молний. Наблюдавшие с Эрика люди становились объектами гнева или благосклонности небес. В последующие годы жизни Ганнибал сохранил чувствительность к этим небесным явлениям, которые могли предвещать волю земных богов. Провидцы, окружавшие его, были не прорицателями, а скорее толкователями небесного гороскопа. Возможно, в этом сыграло роль то обстоятельство, что фамильное прозвание Барка означало «Удар молнии».

К тому же на рассвете с высоты Эрика можно было бросить взгляд за темный берег и увидеть, как над морем, с восточной стороны, восходит солнце. Священнослужители стояли лицом к солнцу, когда выливали жертвенное вино из чаш перед шатром прорицателя-авгура. Гамилькар, постоянно менявший свое жилище, держал личное имущество в этом маленьком шатре. Все карфагеняне обращали свои взоры на восток, испытывая в этом необходимость, которую скорее чувствовали, чем понимали. Там, на востоке, лежала земля их предков, финикийских семитов, древнейшая Красная Земля – возможно, это было побережье Персидского залива, – откуда их предки переселились в Ханаан и на плодородные земли Средиземного моря. За счет этого моря люди Красной Земли и жили, но не только благодаря рыбной ловле – Сидон был их первым рыбным портом – или пурпурному красителю, который они по крупицам добывали из брюхоногого моллюска, а занимаясь торговлей, для чего они отважно пересекали море на судах, сделанных собственными руками. «Торгующие с народами на многих островах», как называл их пророк Иезекииль. Прекрасные мореплаватели, они построили крепкие города на прибрежных скалистых островах и приняли меры, чтобы защитить их от нападений многочисленных воинств. Могущественнейший из финикийских городов Тир, что значит Скала, был воздвигнут на одном из таких островов. Из глубин континента, караванами из Дамаска, Иудеи, Савы и Эдома, тирские торговцы вывозили сырье, которое в руках ремесленников превращалось в египетские холсты и библосские стеклянные изделия.

Скалистый шельф Тира, конечно, не обеспечивал людей запасами, и они добывали их, обрабатывая земли близлежащего материка. Население высоких многоквартирных домов Тира насчитывало, вероятно, не более 25 000 человек. «Богатые люди Тира, – как рассказывал Страбон, – появились благодаря мастерству его обитателей». Это особое мастерство семитских финикийцев проявлялось в торговле, обмене сырья на готовые товары и наоборот. Во времена царя Хирама они построили на Красном море для Соломона, царя Израиля, флот из древесины стройных ливанских кедров, используя железные гвозди и паруса из египетского полотна. В обмен на это они вывезли золото из рудников Офира, а также драгоценную мирру и благовония из Савы. Хирам также поставлял древесину для храма, возводимого Соломоном.

Финикийцы были первыми и, возможно, последними людьми, культура которых возникла на базе коммерции. Поэтому они неизменно процветали в мирные времена, в периоды между внутренними конфликтами и вторжениями извне. Войско Сеннахериба было только одним из многих, осаждавших морскую крепость Тир. Когда этот важнейший город подпал в 538 году до н. э. под персидское владычество (почти за три столетия до того, как Гамилькар оборонял свою горную цитадель от римлян), финикийцы поддерживали себя тем, что поставляли морской транспорт персидским царям. Тир с его искусственными гаванями остался нетронутым, его богатство даже умножилось при персидском владычестве, но его жители уже больше не могли связывать свою судьбу с морем.

«Гребцы твои завели тебя в великие воды», – говорил о Тире Иезекииль. Этими великими водами был сам океан, и финикийцы подчинили его себе, построив суда, и не только весельные, но и парусные, чтобы отважно бороздить глубокие воды, направляясь в дальние земли вместо того, чтобы держаться у берегов или плавать от острова к острову. На своих черных судах финикийские капитаны прокладывали курс по звездам, руководствуясь знаниями халдейской астрономии. («Свои знатоки были у тебя, о Тир, они были у тебя кормчими».) Они отправлялись туда, где не могли выдержать легкие гребные галеры, используя попутные ветры Средиземного моря, остерегаясь невидимых течений, помня о безымянных мысах, расположенных вдоль западных берегов, и нанося входы в безопасные бухты и устья рек на карты, которые они ревниво оберегали от взоров других мореплавателей. Они научились тому, как преодолевать штормы или укрываться от них. Им грозила куда большая опасность от встречи с судами критских морских владык, которых сопровождали в те времена весельные суда варварских греческих городов-государств. На открытое море не распространялись никакие правила империи. Никакого кодекса законов не было написано для него, и судьба всякого грузового судна зависела от милосердия оказавшегося на его пути хорошо вооруженного корабля. Финикийские сторожевые корабли, с их бронзовыми носовыми выступами, отводили более слабые суда в отдаленные торговые порты. Такие порты, как и сам Тир, имели зажатые между скалами островки в стороне от побережья или в конце полуострова, куда можно было приблизиться по воде, но трудно было подойти с суши, как было с Карфагеном.

У предков Ганнибала море было в крови.

Те, кто выходит в море на кораблях, привыкают к опасностям, и осторожность становится частью их натуры. Парадоксально, но жажда свободы никогда не оставляет тех, кто водит суда за горизонт. «Дети моря», финикийцы искали любой повод, чтобы избежать разорения войной. Они сделали величайшее открытие: пути, проложенные через глубинные воды моря, – самые безопасные для находящихся в состоянии конфликта людей, населяющих его берега. Средиземное море стало их главной магистралью, и они пытались обмануть соперников рассказами о несуществующих ужасах на этом пути – об острове, на котором Эол держит в повиновении ветры, и о далеком побережье, на котором день всегда равен ночи, а великаны лестригоны пожирают экипажи потерпевших крушение судов. Эти рассказы нашли свое отражение в легендах Гомера. Такие обманчивые на вид, миролюбивые тирцы отчаянно, до последнего вздоха боролись за свободу своего города. Когда она была утеряна, Тир «был ввергнут в молчание посреди моря».

А до той поры Карфаген, Новый Город, посылал ежегодно в Тир деньги в качестве дара храмам древних божеств. Карфагеняне делали это, хотя храмы тех же божеств, Танит, Эшмуна Целителя и Мелькарта, возвышались над самим Карфагеном. Тысячелетняя традиция заставляла священнослужителей Гамилькара возносить молитвы, обратившись на восток, с дурным предчувствием. Имя Тамил ькар означало «сын Мелькарта», древнего божества этого города.

Теперь и сам Гамилькар обладал бесстрашием льва. Поэтому наемники шли издалека служить ему, и он никогда не отказывался вознаграждать их. Более того, он устремил свой взор в новом направлении. Магнаты Карфагена, старейшие семьи, которые вели свое происхождение от финикийцев (Баркиды, выходцы из Кирены, не принадлежали к ним), всю свою жизнь испытывали противоречивые чувства. Традиционно обязанные поклоняться древним богам земли обетованной Ханаан, смиренно готовые к жертвам, обособленные от других людей, убежденные в надвигающейся гибели, которая потребует жертв даже от них самих, они возносили молитвы на восток, к своим праотцам. В то же время они стремились использовать различные изобретения, чтобы извлечь из них пользу, собирались даже поменять вековые письменные символы, перейдя на алфавит, подобно сирийцам и грекам. Это стремление к усовершенствованию жизни побудило их удобрять обычные почвы, применять новые методы труда, искать залежи металлов и заодно исследовать неизвестный запад с его дикими обитателями. Туда же устремил взор и Гамилькар Барка. Прежде всего, после того как остров Сицилия был занят победоносными римскими армиями, он нашел способ вести войну, не опустошая оскудевшую казну Карфагена и содержа на горе Эрик несколько тысяч человек за собственный счет. Его неприступную гору было невозможно взять штурмом. Даже когда перестало хватать продовольствия, Гамилькар не сдал своих позиций.

Рыбаки доставляли уловы крупного тунца к подножию горы; иногда в охраняемую бухту проскальзывала какая-нибудь быстрая трирема, которую вытаскивали на берег вместе с запасами, доставленными из Карфагена, чтобы выгрузить их до рассвета. Все это было необходимо, чтобы преодолевать блокаду римских военных кораблей и весельного флота могущественных Сиракуз, которые патрулировали открытое море и соседнюю гавань порта Панорм. В этом была причина безысходности Карфагена. В течение двадцатитрехлетней периодической борьбы эти северные флоты одерживали победу над Африканским побережьем, и господство Карфагена на море пришло к концу. Карфагенские традиционалисты воспринимали это как волю богов, которую люди были не в силах изменить. Усилия Гамилькара на горе Эрик были временным вызовом судьбе, который не мог принести победу.

Со стороны карфагенского совета старейшин было мудрым шагом назначить человека, который и слышать не хотел о том, чтобы сдаваться, своим представителем на мирных переговорах с таким же измотанным врагом. В совете, в который входили старейшины самых богатых семей, имелось много сторонников традиционалистов, а также недругов семьи Баркидов, и большинство высказалось за мир. Если Гамилькару Барке удастся договориться на приемлемых условиях с далекой силой, именующей себя Римской республикой, тогда будет хорошо. Если не удастся – тогда пострадает престиж семьи Баркидов. Обыкновенно старейшины совета не доверяли удачливым полководцам, но изобретательный Гамилькар был во многом исключением.

Мальчик Ганнибал понял, что блокада закончилась, только тогда, когда мириады парусников показались из-за западной части горизонта, а сторожевые корабли римлян пропустили их. Флотилия транспортных судов пришла из Карфагена, чтобы снять гарнизон с горы Эрик, и бросила якоря в заливе, формой напоминавшем полумесяц. Появился сам Гамилькар. Он шел во главе обоза с зерном, и его сопровождали люди, машущие ветками, несущие кувшины со старым вином и оливковым маслом. Таким путем Гамилькар подчеркнул, что с окончанием войны пришел и конец голоду.

Тут произошел инцидент, незначительный сам по себе, но оставивший след в памяти Ганнибала. По обе стороны входа в его дом, у колонн, собрались толпы людей. Часть из них составляли наемники с тщательно начищенным оружием. Это были итальянцы, дезертировавшие из римской армии. Напротив них стояли в ожидании беглые рабы, все еще с железными обручами на шеях, а за их спинами – оборванные женщины.

Один из наемников выступил вперед, и Гамилькар дал ему разрешение говорить. Человек объяснил на отрывистой латыни, что он и его спутники теперь, после того как долгое время служили Гамилькару, должны быть выданы римлянам. Тогда они будут убиты – их распнут на крестах. Рабы, которые не имели права говорить, просто пали ниц. Над их головами разнесся трубный голос великана-ливийца, с такой силой откинувшего голову назад, что зазвенели его серьги. Признанный лидер африканцев, он был всеобщим любимцем и часто пользовался этим.

Гамилькар кивнул и простер к ливийцу руку. В диадеме, которая венчала его головную повязку, сиял, сверкая на солнце во время его речи, редкий изумруд. Он выслушал их, сказал Гамилькар, и даст им всем ответ на третье утро.

Как и обещал, Гамилькар появился у ворот на третье утро, после жертвоприношения. Он свел свои сильные руки вместе, потом развел их в стороны и сказал слушателям следующее: был заключен справедливый и длительный мир. Никто из дезертиров и никто из беглых рабов не будет выдан. Всех их отвезут в Карфаген, который ими владеет. Поскольку его собственные командные функции закончились с наступлением мира, Гамилькар, не дожидаясь восторженных криков пораженных слушателей, вернулся в свой дом.

Итак, после трех лет блокады гарнизон горы Эрик спустился к стоявшим в ожидании судам. Люди не проявляли радости, покидая свои жилища. Они были истощены голодом и несли с собой мало трофеев. На кораблях они коротали время, подсчитывая, сколько им задолжали карфагенские магнаты. Недовольство наемников вылилось в бунт, который вызвал мятеж рабов и перерос в беспощадную гражданскую войну, изменившую планы их господина Гамилькара и хозяев Карфагена.

Все это могло оставить лишь легкий след в памяти юного Ганнибала, который едва ли понимал, что происходит. К тому же он попал с корабля в свой роскошный дом. Это был дворец в большом городе, где он стал жить со своими сестрами и младшими братьями, где его ждали домашние учителя и слуги готовы были откликнуться на его зов. Но он не забывал тот лагерь, в котором умудрялись существовать вооруженные люди.