Loe raamatut: «Куда глядят монументы»

Font:

* * *

Куда глядят монументы

Сергей Иванович и его друг Альберт Ильич играли в шахматы. На самом деле уже не играли, а просто беседовали за шахматным столиком. Скорый и неизбежный финал шахматной партии был ясен обоим: Сергей Иванович традиционно проигрывал. Но он не спешил укладывать многострадального чёрного короля к ногам обступивших его нахрапистых белых фигур, тянул время ради самочувствия друга – чем дольше тот пробудет в состоянии победного эндшпиля, тем лучше. И домой Альберт поедет, напевая под нос «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…»¹. И перед сном у него будет нормальное давление. И сны у него будут розовые. И утром он весело прокричит в телефонную трубку: «А как я виртуозно вчера твоего ферзя уконтрапупил, а?»

Сам же Сергей Иванович не видел ничего зазорного в том, что он, махровый гуманитарий, читавший в подлинниках Эсхила и Софокла, постоянно проигрывает в шахматы доктору физико-математических наук, профессору, заведующему кафедрой математики. Правда, он проигрывал ему и раньше, до всех этих титулов и учёных степеней.

Лет семьдесят назад, будучи ещё пацанами-первоклашками, они жили в двухэтажном дощатом доме на окраине Ленинграда в Старой Деревне. Серёжкин отец на войне не был. Он работал на оборонном заводе и имел бронь, которая, однако, не спасла его от смерти. В первую же блокадную зиму он пропал где-то на улицах города. И никто не знает, был ли виной тому шальной вражеский снаряд, голодная смерть или бандит в подворотне, охотник за продуктовыми карточками.

Алькин же отец, дядя Илья, всю войну провёл на передовой, однако вернулся домой невредимым. С руками-ногами и даже с подарками. Сыну Альке он подарил губную гармошку в яркой коробочке. На крышке коробочки браво маршировали немецкие солдаты в касках, а сбоку от них вышагивал офицер, играющий на губной гармошке. Эту фрицевскую коробочку Алька и Серёжка сразу же сожгли и пепел растоптали. А на гармошке, сидя за домом в большой воронке от снаряда, пытались по очереди выдуть мелодии «Чижик-пыжик, где ты был?» и «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный».

А ещё дядя Илья купил сыну шахматы. Шахматная доска только называлась доской. На самом деле это была картонка, обклеенная бумагой. Шахматные фигурки были простенькие, деревянные. Для приятелей игра в шахматы стала продолжением тех игр в войну, что они с утра до вечера вели на руинах разбитых домов. И названия фигур у них отличались от тех, что печатались в этюдах детских газет. Так, слоны в их дворе назывались офицерами, ладьи турами, а ферзь – королевой. Мальчишкам было обидно, что эти деревянные воины выстраиваются перед сражением совершенно безликие. Друзья как смогли исправили эту несправедливость и налепили своему воинству пластилиновые рты, носы, а главное, глаза.

Вообще-то для игрушек дети – это всегда боги, наделяющие их игрушечными душами и придумывающие для них игрушечную жизнь. У Альки и Серёжки, кроме самодельных деревянных пистолетов и автоматов, других игрушек не было. Потому-то и прозрели в их руках деревянные шахматные болванчики.

Дальше – больше. Какое же сражение без подвигов и героев? А на шахматной доске пешки и фигуры сходились стенка на стенку, побивали друг друга, частенько погибали. И в шахматах подвиги должны отмечаться наградой. К сожалению, у шахматных воинов не было широкой груди под ордена, но приятели и тут нашли выход. Они нахлобучили своим воинам большие пластилиновые шляпы, что-то среднее между старинными треуголками и бабьими кокошниками. На эти шляпы они и стали лепить ордена – цветные пластилиновые шарики. Не остались без наград и боевые кони, только вместо шляп друзья налепили им большие пластилиновые гривы.

– Альберт, помнишь, как мы лепили своим бойцам глаза и ордена из пластилина?

– Прекрасно помню. Однажды батя надумал сыграть со мной в шахматы. И увидал всё это пластилиновое великолепие. Он очень рассердился. Содрал весь этот парад-маскарад, отмыл все фигуры в тёплой воде с мылом. Сказал, что мы не в шахматы играем, а гоняемся за наградами.

Альберт Ильич достал из портфеля коробку с табаком, курительную трубку и принялся обстоятельно её набивать. Комната наполнилась сладковатым терпким ароматом дорогого табака.

«Как запах настоящего шоколада», – подумал Сергей Иванович. Припомнился случай, когда он читал лекцию на кондитерской фабрике. Директор фабрики, прощаясь с ним в своём кабинете, открыл сейф и подарил какую-то редкую книгу. Уже сидя в полупустом троллейбусе, Сергей Иванович решил полистать эту книгу и достал её из портфеля. От книги по морозному воздуху салона поплыл сильный ароматный запах.

В от его волны достигли заднего сиденья, там проснулся мужичок в кепочке из кожзаменителя и сказал на весь троллейбус:

– Вот так хорошим табаком пах настоящий довоенный шоколад!

И снова уснул.

Отчего два таких разных продукта имеют похожий запах, Сергей Иванович до сих пор не знал. Общими у них были только элитарное качество и дороговизна. Но мало ли на свете дорогих и качественных продуктов?

Набив трубку, Альберт Ильич отправился курить на лестничную площадку, хотя его никто об этом не просил. Сергей Иванович откинулся в кресле и прикрыл глаза. Играли они, как обычно, без часов, поэтому не имело значения, сколько он продумает над очередным ходом. Воспоминания о давних пластилиновых глазах и орденах позабавили его.

Сергей Иванович представил себя мальчишкой – большеголовый, рахитичный блокадный пацан в штанах с лямками, перешитых из маминой довоенной юбки. Затем прыщавый, узкоплечий, в застиранном лыжном костюме студент, которого всерьёз не воспринимала ни одна студентка на филологическом факультете. Аспирант, бледный книжный червь в дешёвом костюме с лоснящимися локтями… Потом друг Алька втянул его сначала в туристические вылазки выходного дня, затем в серьёзные горные походы, в альпинизм. И откуда что взялось – появились и мышцы, и раздавшиеся в ширину плечи. И любимая женщина, жена… К пятидесяти годам он имел в своём активе не только научные труды, знание четырёх языков, хорошо оплачиваемую должность и состоявшихся успешных потомков, но и внешность светского льва с роскошной серебряной гривой и в дорогих, сшитых по мерке костюмах, галстуках и рубашках от-кутюр. С дорогими запонками.

Чем старше он становился, тем импозантней выглядел. Ему частенько звонили из мэрии, приглашали на разнообразные дипломатические приёмы и светские пати. Включали его и в делегации, представлявшие город за рубежом. В Европах он обзавёлся массой знакомых, регулярно присылавших ему поздравительные открытки к Новому году и к Рождеству.

Один из них, Вольфганг Кайль, отставной адмирал, главный редактор журнала Naval Forces, как-то сказал ему:

– Мой отец воевал под Ленинградом. Он сказал мне: «Никогда не воюйте с русскими».

– Это говорил ещё Бисмарк.

– Я знаю. Но Бисмарк – это монумент во всемирной истории, а мой отец – простой солдат, который мёрз в окопах на Пулковских высотах. Для меня это самый непререкаемый первоисточник.

Сергей Иванович вынырнул из своих воспоминаний. Играют они теперь с другом за шахматным столиком, инкрустированным уральскими самоцветами. И фигуры на нём не чета былым деревяшкам – резная слоновая кость да чёрный авантюрин, внутри которого мерцают золотые искры.

Внезапно по телу Сергея Ивановича прошла судорога. Нет, не судорога – от темечка до пяток прокатилась какая-то непонятная волна вибрации. Она длилась всего мгновение. Сергей Иванович никогда раньше не испытывал ничего подобного и испугался. Открыл глаза, пошевелил пальцами рук и ног – слушаются безупречно. Встал, покрутил головой, сказал громко «эквилибристика» – никаких отклонений. Глянул на шахматные фигуры и вздрогнул. Оказывается, его храбрый король не пропадает в западне, окружённый белыми киллерами, а смело и мудро оттягивает на себя бестолковое белое воинство. Оставшиеся на доске чёрные фигуры расчётливо расположились на дальних клетках и напряглись в ожидании своего часа. Сергей Иванович увидел весь эндшпиль вперёд ходов на двадцать, хотя никогда раньше не мог рассчитать больше двух-трёх ходов. И понял он, что только что пережил своё «золотое» мгновение.

Вообще-то, у каждого человека в жизни случаются прекрасные моменты. Сергей Иванович знал, что художественная литература полна яркими вспышками таких моментов. Пушкинское «чудное мгновение» и «Остановись, мгновение! Ты прекрасно!» Гёте, да и сам Сергей Иванович пережил их несколько – и когда взошёл на свою первую вершину Сулахат на Кавказе, и когда впервые ночевал в лыжной хижине со своей будущей женой… Вспомнились и собственные шутейные стихи для давнишнего издательского корпоратива: «Бежим, суетимся и много жуём… Как мало прекрасных моментов живём!»

И он, Сергей Иванович Потапов, только что пережил не просто прекрасное мгновение, а «золотое», которое случается с одним смертным из десятка миллионов землян. Мгновение, которое, по мнению тибетских монахов, раскрывает у человека «третий глаз».

Когда в комнату вернулся Альберт Ильич, весь пропахший ароматным дымом, Сергей Иванович начал свой победный эндшпиль, как у Высоцкого, «оттолкнувшись ногой от Урала». Для начала он пожертвовал одну за другой три фигуры. Альберт Ильич воспринял это как предсмертную агонию команды противника, но напевать под нос перестал. И жертвы, чтобы понапрасну не терять свои фигуры, кряхтя, принял. И тут выяснилось, что капкан вокруг чёрного короля рассосался, а белый король, напротив, беспечно оставленный своей гвардией под слабой защитой двух пешек, оказался в центре батальных страстей.

– А король-то голый, – пошутил Сергей Иванович и планомерно, шаг за шагом, довёл партию до победного конца. Обескураженный Альберт Ильич смотрел на доску, где было густо его белых фигур и совсем мало чёрных и тем не менее его король получил мат. На его глазах случилось нечто, что он воспринимал не иначе как чудо.

– Ну, Серёга, – бормотал он, – прямо Фанфан-Тюльпан и семь самураев в одном флаконе…

Вечером Сергей Иванович позвонил другу:

– Как ты там? Как давление?

– Ты не поверишь – давление как у юного ковбоя. Сижу разбираю нашу партию и летаю в облаках от восторга, какой ты мне показательный мордобой устроил! Потрясающий этюд! Не возражаешь, если я пошлю этот эндшпиль в «Шахматы вокруг света»? Пусть пацаны поучатся.

– Не возражаю. – У Сергея Ивановича отлегло от сердца. Всё-таки он переживал за друга.

Утром в понедельник, как обычно, он пришёл в офис за час до начала работы. Его издательство, помимо всевозможных книг, словарей, справочников, атласов, рекламных буклетов, выпускало три журнала. И всё это хозяйство сейчас едва держится на плаву – неумолимо движется к закату золотой век бумажного носителя. Прогресс с неотвратимостью асфальтового катка перемалывает на своём пути устаревшие достижения человеческого разума. С хрустом металла, стекла, пластика, костей… Давно исчезли медные самовары, бензиновые примусы и коптящие керосинки, ламповые телевизоры и радиоприёмники, плёночные магнитофоны и фотоаппараты, бухгалтерские счёты и механические арифмометры… Теперь вот пришла очередь бумажной книги.

Но не всё так однозначно. Никто уже не пишет стихов при свечах, но в каждом доме свечи имеются. И не только на случай проблем с электричеством. Иногда при свечах пьют хорошие вина и поют старинные романсы. Или старые студенческие песни. Под гитару.

Сегодня у Сергея Ивановича в голове роятся десятки идей – как их издательству не просто выжить, а расправить крылья и взлететь и ещё много лет побыть на гребне делового успеха. Чтобы, как в былые годы, постоянно звонили телефоны, по коридору носились взмыленные сотрудники, не было отбоя от заказчиков рекламы, не хватало времени на перекуры и кофе… И чтобы его стол был завален горой бумаг, писем, пакетов…

Сергей Иванович глянул на жалкую кучку утренней корреспонденции и сразу же увидел в ней большой красный конверт.

«Опять…» – пронеслось в его голове. В это время в кабинет заглянул совершенно лысый Илюша Репкин, их штатный фотограф и по совместительству ведущий остряк и анекдотист издательства.

– Илья Ефимович, заходи! – крикнул ему Сергей Иванович.

Почти полный тёзка знаменитого живописца Ильи Ефимовича Репина Илюша Репкин был коренаст, одет в видавшую виды замшевую куртку и мешковатые вельветовые штаны. И повсюду таскал с собой потёртый кожаный кофр с фотоаппаратурой.

– Чем порадуешь, Илюша? – спросил Сергей Иванович. – На носу туристический сезон. Снова будем пичкать гостей города старыми фотоальбомами?

– А что делать?.. – тяжко вздохнул Репкин. – Все достопримечательности тысячу раз сфотографированы со всех мыслимых ракурсов. С земли, с крыш, с дирижабля, с вертолёта, с дрона… Пора переквалифицироваться в управдомы.

– Сколько в городе монументов? – спросил Сергей Иванович.

– Много. Только императоров и фельдмаршалов десятка полтора наберётся.

– И куда они все смотрят?

– В каком смысле?

– В прямом. У них же у всех есть глаза. Пусть бронзовые, чугунные, мраморные, но они ведь куда-то смотрят. Ты задумывался, куда они глядят?

– Зачем мне это?

– Затем, что ты не какой-нибудь уличный халтурщик. Ты художник, творец. Прикинь, какой фотоальбом можно состряпать: «Куда глядят монументы». В левой части разворота вид на сам монумент. А справа – кусок улицы, на который он вынужден вечно пялиться. Или снимок издалека ему в затылок с панорамой, открывающейся его взору. По-моему, такого ещё не было.

– Точно не было. Хорошая идея, – глазки у Репкина загорелись.

– Это потянет за собой массу хлопот, да не беда, сдюжим. Понадобится операторский кран, я договорюсь с киностудией об аренде. Ещё нужен будет дрон.

– Зачем?

– А как ты поведаешь нам, куда смотрит ангел на Александровской колонне? Сам полезешь?

– Если будет дрон, не нужен мне никакой операторский кран.

– Согласен. Вот видишь, стоило тебе включить голову и процесс пошёл. Теперь иди составь список объектов для первого альбома.

Сияющий Илюша, подхватив кофр и смешно косолапя, засеменил к дверям. Остановился.

– Начну с Медного всадника. И дам две картинки – куда глядит Пётр и куда глядит его конь. Каково?

– Про змею не забудь, – бросил ему Сергей Иванович.

– Какую змею?

– Которая под копытами.

– А что она там может видеть, кроме царских тапочек да конских яиц?

– Вот и сфотографируй. Может так случиться, что эта змея станет звездой твоего альбома… Обыватель непредсказуем. Независимо от того, откуда он сошёл – с электрички на Витебском вокзале или с круизного лайнера в Гавани. Как бы не пришлось нам делать эту змею хедлайнером и выносить на обложку. Заодно с царскими тапочками и конскими яйцами.

Сергей Иванович откинулся в кресле. В десять часов будет обычная для понедельника оперативка. Соберутся главные редакторы журналов, заведующие отделами, руководители типографии. И он обрушит на их головы массу новых идей. Он сейчас видел и знал столько, что временами самому становилось не по себе. Чего только стоит приснившаяся ему ночью картина мироздания… Звёздная материя, чёрные дыры, тёмная энергия… Да никакой тёмной энергии нет! Всё это выдумки яйцеголовых теоретиков. От бессилия, от незнания Истины. Придумали искусственную модель, чтобы хоть как-то объяснить наблюдаемую реальность. На самом деле есть огромные энергетические тоннели, пронизывающие космос… Он обязательно напишет статью об этом. И подпишется «Дилетант», нет, лучше «Звездочёт». Разумеется, столпы науки даже не заметят статью в каком-то молодёжном научно-популярном журнале. Иначе чего будут стоить их многотомные академические труды, их звания и должности? Но кто-нибудь из молодых прочтёт и задумается. И с годами проникнется. И докажет, что эта модель идеально описывает наблюдаемые процессы. А со временем забуреет и перевернёт всю нынешнюю физику. И философию. И математику. Всё нынешнее миропонимание…

Он открыл глаза. Перед ним опять стоял Репкин. Фотограф весь светился, ни дать ни взять ходячий софит из его студии в подвале.

– Сергей Иванович! Какая богатая идея! Я тут прикинул, я вокруг одной только Екатерины с её хахалями могу сварганить полновесную фотосессию!

– Илюша, охолонь, не жадничай. Для начала спланируй первый альбом – забойный, скандальный, на грани фола. Остальные идеи складывай в папку. Работы хватит не на один год. И подумай, как защитить идею. В мире тысячи истуканов – королей, генералов, композиторов, писателей… Акулы турбизнеса схватятся за нашу идею. Шут с ними, мы не гордые… Пусть только платят денежки. Защитимся зонтичными патентами.

– Какими патентами?

– Ступай к юристу, он тебе объяснит.

Оставшись один, Сергей Иванович потянулся к почте, первым делом взял красный конверт. Эти конверты вот уже два месяца приходили по понедельникам. Без обратного адреса, без какого-либо сопроводительного письма. В каждом конверте только одна картонка-паспарту с наклеенным листом-акварелью. И на всех картинках только Питер. Набережные каналов, рек и речушек, соборы, дворцы, парки – всё то же самое, что и на фотографиях Илюши Репкина. И всё в акварельной романтической дымке, как и в работах сотен других акварелистов. Но в этих листах из красных конвертов было какое-то своё непостижимое обаяние игры света и тени. Они будто подхватывали зрителя лёгкой музыкальной волной, уносили в розовато-голубоватые воздушные сферы то ли забытого детства, то ли непознанного рая. Сотни раз виденные гордые шпили и строгие проспекты плыли по воздуху подобно невесомым парусникам, наполняя душу зрителя мистическим светом и неземными мелодиями.

Взяв в руки красный конверт, Сергей Иванович вдруг понял многое о таинственном художнике. Он мысленным взором чётко увидел его имя, отчество и фамилию. А ещё, что он старик, ему за восемьдесят. Но всё ещё ощущает себя мальчишкой, носит короткие курточки и рюкзачок, до сих пор бегает за автобусами и трамваями. У него два взрослых сына-спортсмена, весьма практичные невестки и толковые внуки. Его жена властная, ироничная, сохранившая многое от внешности былой первой красавицы конструкторского отдела. И все вместе они считают художника чудаком. Если не сказать юродивым или старым клоуном. Несмотря на то, что он работал математиком, защитил кандидатскую и напечатал статью в солидном научном журнале.

Сергей Иванович непостижимым образом увидел даже огрехи в диссертации художника. И понял, что математика для того была ради хлеба насущного, а вот акварель…

«Сильнейшие комплексы не позволяют ему громко заявить о себе, вот и шлёт анонимно свои шедевры. Да ничего, теперь мы его явим миру. И вздрогнут искусствоведы. И оживут любители живописи. И прагматичные невестки, эти ушлые бизнесвумен, станут, как говорится, ему ноги мыть и воду пить. И жена его, седовласая королева кухни, вдруг осознает, что её бывший любовник, начальник их конструкторского отдела, всего лишь жалкий мужичок-червячок с удочкой на одной из акварелей её знаменитого мужа. Держись, Всеволод Витальевич, я уже лечу за тобой!»

Он вскрыл конверт. На очередной картинке была изображена городская улица ранним утром. Измайловский проспект. Белые облака и яркая голубизна между ними. Бежевые, жёлтые, красные мазки – это верхние этажи домов, уже освещённые солнцем. Эмпирея – праздник огня и света, обиталище древнегреческих богов и раннехристианских святых… А ниже сплошные фиолетово-синие тени – фасады домов, машины, люди… Размытые формы, мерцающие лиловые блики, зыбкие образы ирреального мира… Ускользающие тени… Синий мрак…

И вот он уже не генеральный директор издательства Сергей Иванович Потапов, а боец местной противовоздушной обороны Надя Суетова, получившая увольнительную и топающая домой по Измайловскому проспекту ранним мартовским утром 1942 года. Она несёт в вещмешке сухой паёк – осьмушку чёрного хлеба и прессованный бледно-розовый брикет киселя. А ещё плитку настоящего шоколада. Шоколад вчера за ужином раздал старшина. И наказал больше одной дольки в день не есть. Но её соседка по казарме, Мафтуна Назарова, съела сразу всю плитку. И через некоторое время с ней случился припадок – она начала хохотать, носиться по узкому проходу между трёхъярусными железными кроватями, хватать подвернувшихся под руку девчонок и требовать, чтобы те танцевали с ней вальс. Потом её начало тошнить. Приступы рвоты сотрясали щуплое девичье тело, извергая изо рта коричневые пузыри и слизь. Прибежал старшина, связал несчастную полотенцами, уложил. И стал вливать ей в рот воду из большого медного чайника.

Оглядел столпившихся вокруг перепуганных девчонок, по-отечески ласково сказал:

– Ну что, бойцыцы, дуры бестолковые? Просил же вас больше одной дольки не есть… В следующий раз буду по дольке и выдавать.

И всё-таки хорошо, что старшина выдал им сразу по плитке. Надя отнесёт шоколад маме и расскажет про Мафтуну. Мама мудрая, будет класть под язык малюсенький кусочек шоколада и долго-долго сосать. И выживет. Ещё в вещмешке лежали две пачки махорки, они входят в обязательное солдатское довольствие. Мама на толкучке обменяет их на сухари. Или на сладкую землю с пожарища разбомбленных Бадаевских складов.

И тут Надя увидела, как навстречу ей едет колонна мертвецов.

А дело было так. Всю голодную зиму специальные команды собирали по городу замёрзшие трупы. Тех бедолаг, кого смерть настигла в районе от Фонтанки до Обводного канала и от Екатерингофки до Витебского, свозили в Троицкий собор на углу Измайловского и Москвиной. Первых мерзляков укладывали на пол. Потом пришлось складывать штабелями. К весне в этих страшных смёрзшихся штабелях уже было много сотен окоченевших тел. Было решено, пока окончательно не потеплело, отвезти их на Пискарёвку. Там уже гремели взрывы: готовили рвы для братских могил.

У старшего лейтенанта Волкова был в распоряжении взвод нестроевых доходяг и семь грузовиков – пять полуторок ГАЗ-ММ и две трёхтонки ЗИС-5. И приказ: уложиться в один световой день. Как с этим управиться, он себе не представлял. Выручил один из шофёров, он на своей полуторке возил продукты по Ладоге, точнее, по Военно-автомобильной дороге № 101 (102).

– Товарищ старший лейтенант, вы этих жмуриков на попа ставьте, один к одному. Так больше в кузов влезет. Потом их верёвкой обхватим, чтобы не вываливались. Мы так говяжьи и свиные туши возим. Только брезентом прикрываем, чтобы народ не дразнить.

Волков ожил, он понял, что теперь за несколько ходок управится. Верёвки его старички где-то раздобыли, а вот брезента не было. Да не беда, обойдёмся…

И вот уже первая колонна готова. Те весёлые довоенные люди, которые прежде суетливо семенили по тротуарам этого города, висли на подножках переполненных трамваев, переругивались в очередях за балтийской корюшкой, пили газированную воду и ели эскимо на палочке в парках, теперь в последний раз ехали по знакомым полупустым улицам. И каждый в позе и с гримасой, в каких его настигла и заморозила смерть.

Боец МПВО Надя Суетова увидела скорбную колонну и не сразу поняла, что это такое. Война, блокада… Она, вчерашняя школьница, за несколько месяцев много раз видела смерть и не то чтобы привыкла, а как-то задубела, покрылась невидимым панцирем, защищавшим её от потрясений. И тут вдруг эта колонна… Подумалось: этой колонне надо бы после войны проходить по Дворцовой площади, открывая военный парад. И по Красной площади в Москве… И по главным площадям и улицам всех городов в мире…

А Сергей Иванович уже стоял в кузове одной из этих машин и стеклянными глазами своего замёрзшего в сугробе отца смотрел на проплывающий мимо город. Вот какой-то очкарик на тротуаре снял с головы шапку и замер. Рядом перекрестилась женщина с зелёной противогазной сумкой через плечо. Вот взял под козырёк худощавый командир в чёрной флотской шинели… В одном кузове с Сергеем Ильичом стояли две женщины с отрезанными ягодицами. Обеих подобрали на Курляндской улице. Он даже видел этого негодяя – одноногий сапожник с чёрной кирзовой сумкой в руках. Красивое лицо, чёрные вьющиеся волосы, голубые глаза… Порода… Его зарежут летом сорок шестого года на Барахолке, которая будет шуметь на берегу Обводного канала. На глазах бронзового Сталина, что стоит у вокзала…

В кабинет Сергея Ивановича собирались люди на оперативку. Переговаривались вполголоса – шеф сидел, прикрыв глаза, перед ним на столе лежала акварель. Когда все уселись, Репкин громко кашлянул. Сергей Иванович не шелохнулся, не поднял век.

Он покинул этот мир.

1.Строка из песни «Авиамарш».

Tasuta katkend on lõppenud.