Капля крови в снегу. Стихотворения 1942-1944

Прекрасный поэт, чьи стихи мало прочитаны. Но их время настанет. Их стоит прочитать всем, кто считает себя внимательным читателем поэзии. Надеюсь, что имя и работы Геннадия Гора будут жить долго и будут любимы многими людьми

Я девушку съел хохотунью Ревекку И ворон глядел на обед мой ужасный. И ворон глядел на меня как на скуку Как медленно ел человек человека И ворон глядел но напрасно, Не бросил ему я Ревеккину руку.

Гор, конечно, в некотором роде "вторичен" по отношению к обэриутам, вплоть до заимствования отдельных "иероглифов" - естественно, с точки зрения литературного или биографического мифа было бы эффектнее, если бы это все "само собой" из него поперло, этакий прорыв в архетипическое, но из песни слова не выкинешь - Гор довольно активно пересекался с их кругом, работал с архивом Хармса после его смерти и т.д. Однако эти стихи (помимо их самостоятельной ценности, конечно) важны, по-моему, в том числе и именно как одна из первых попыток развить и переосмыслить находки обэриутов уже после ОБЭРИУ. Тогда как большинство первых "продолжателей" рассматривали их творчество прежде всего в ключе абсурдистской (черной) комедии, Гор, практически непосредственный наследник, одним из первых распознал (и начал разрабатывать) "трагический" потенциал обэриутского "абсурда". Если тот же Введенский обращается к бедному языку в попытке выразить невыразимость трансцендентного ("времени-смерти-Бога", согласно его же формуле), то для Гора использование "бедного языка" становится единственным способом говорить о предельно конкретном, далеком от любых высоких абстракций травматическом опыте, который - в силу своего ужаса - оказывается таким же невыразимым, невербализуемым и не поддающимся рефлексивному осмыслению (примечательно, что первые стихотворения из этого цикла Гор начинает писать не во время своего нахождения в блокадном Ленинграде, а уже в эвакуации). Причем, как отмечает Лев Оборин, "язык, изобретенный Хармсом, Введенским, Заболоцким для трансгрессии, у Гора... оказывается инструментом "реального" искусства, как бы перевоплощая эстетическую программу ОБЭРИУ" - здесь мотивы смерти, расчленения, каннибализма, примитивного ("животного") эротизма, "замедленного" или "остановившегося" времени, характерные для обэриутской поэтики, парадоксальным образом "приобретают" референты в реальности (хотя это, конечно, ни в коем случае не "реализм").