Loe raamatut: «Годы испытаний. Честь. Прорыв»

Геннадий Гончаренко

Font:

Геннадий Гончаренко

(1921–1988)

Текст печатается по изданиям:

Гончаренко Г. Честь. М.: Московский рабочий, 1965;

Гончаренко Г. Прорыв. Новосибирск: Новосибирское кн. изд-во, 1960.

Честь

Часть 1
Армейские будни

Больше поту в ученье, меньше крови в бою.
А. Суворов

Глава первая

1

Лейтенант Миронов отстал от поезда и опоздал в часть. Начальник штаба майор Чепрак запальчиво отчитывал его:

– У командира полка так просто не отделаетесь! Он разгильдяев не терпит!

Миронов стоял навытяжку. Он дважды порывался оправдываться, но майор обрывал его. Мелькнула мысль: «Он даже не желает выслушать, что со мной случилось?..» А потом, вдруг кончив распекать, Чепрак, к удивлению Миронова, проводил его до двери и посоветовал:

– Вы, лейтенант, не вздумайте перед командиром полка оправдываться. Ух, как он не любит этого!..

Это напутствие еще больше расстроило Миронова, и он переступил порог кабинета командира полка с таким чувством, будто впервые прыгнул с парашютом.

Миронов попал в просторную, светлую комнату. За столом сидел подполковник – коренастый, крепко сбитый, широкоскулый, с суровым лицом. Его острые, пронизывающие глаза глядели пристально на него. Лейтенант покраснел и запнулся. Но тут же овладел собой и доложил:

– Товарищ подполковник, лейтенант Миронов прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы. – Голос лейтенанта осип, задрожал.

Зазвенел телефон. Подполковник взял трубку:

– Канашов.

Из трубки доносился чей-то громыхающий бас.

Только сейчас у большого книжного шкафа лейтенант увидел девушку. В простеньком полотняном платьице, в белых спортивных тапочках на стройных ногах, она была совсем неожиданна в этом служебном кабинете. «Мне вот попало и тебе сейчас попадет», – сказали ему ее глаза. На правой щеке девушки он заметил темную родинку. Она очень подчеркивала нежную свежесть лица. Бросив недовольный взгляд на лейтенанта – видно, он помешал их разговору, – девушка вышла из кабинета.

Твердый голос подполковника привлек внимание Миронова.

– Категорически запрещаю, капитан Горобец, заниматься другими делами. Понимаете, за-пре-щаю! Надо дорожить честью полка…

Резко положив трубку, подполковник встал.

– Вы недавно из училища, лейтенант? – пробегая глазами предписание, спросил командир полка и оглядел кареглазого лейтенанта, подтянутого, в новеньком, ладно подогнанном обмундировании, затянутого в хрустящие, пахнущие новой кожей ремни.

– Так точно, товарищ подполковник.

– Значит, пулеметчик…

– Так точно, товарищ подполковник.

– Принимайте подразделение. Полку поручено готовить ответственные показные учения для командиров батальонов округа…

Телефонный звонок снова прервал разговор.

– Здравствуйте, товарищ полковник. Да, да. С Горобцом только что говорил… Что? – Темные широкие брови подполковника поползли кверху. – Опять холостые выстрелы и сплошное ура?.. Это, конечно, безопасно, но, товарищ полковник, я не согласен… Одно из двух: или мы готовим учение, приближенное к боевой обстановке, или устраиваем традиционный тактический парад! Командующий, как я понял, ждет от нас учения в сложных условиях, отвечающих требованиям современной войны. Вот я и использовал одну треть боеприпасов, отпущенных на генеральную репетицию. Обстрелянные солдаты уверенней действовать будут. – И неохотно добавил: – К вам? Зайду. – И, положив трубку, остро глянул на Миронова.

У лейтенанта перехватило дыхание. «Вот сейчас спросит, почему опоздал… И чего он тянет?»

– Вы женаты?

Вопрос застал Миронова врасплох.

– Нет, товарищ подполковник.

– Хорошо… Получите комнату на двоих. Вы, кажется, с Жигуленко из одного училища? – И, закурив, как бы между прочим, спросил: – Как стреляете из пистолета?

Миронов стрелял в училище неважно и не скрыл этого от подполковника. Тот приказал:

– Получите сегодня же пистолет, отстреляете в полковом тире и доложите мне. – Потом посмотрел строго: – Вы прибыли в полк с опозданием, товарищ лейтенант. Так начинать службу не годится.

«Сейчас посадит под арест».

– Вы свободны, лейтенант. Идите.

Миронов не помнил, как вышел от командира полка, и, только встретив по дороге Жигуленко, очнулся.

– Ты куда запропал? – спросил растерянно Миронов.

– А я встретил по пути начальника штаба. Волнуется за тебя. Говорит: командир полка второй день не в духе. Как бы ты не попал ему под горячую руку. Не понимаю, зачем ты связался, Сашка, с этим ребенком? Опоздал в часть… Милиция должна разыскивать его мать… Ты был у командира полка?

– Только от него.

Жигуленко прищурился, поглядел на Миронова.

– Арестом или строгачом отделался?

– Ни того ни другого.

– Брось ты!.. К начальнику штаба зайди. Ждет, волнуется.

– Зайду. Пистолет получу и зайду.

Жигуленко удивленно смотрел на товарища.

– Зачем?

– Командир полка приказал отстрелять в полковом тире и доложить результаты… И знаешь, комнату нам выделил. Будем жить вместе.

2

Жигуленко вернулся к вечеру расстроенный и усталый.

– Представился?

– Да… Тебе повезло, быстро отделался. Что творилось у Канашова! Полно командиров. И все со срочными бумагами. Я насилу протиснулся в кабинет. Выслушал он меня без удовольствия. Хитрый мужик этот Канашов. По-моему, себе на уме.

Миронов не стал возражать. Что можно было сказать о человеке, которого он видел впервые.

– А мне его дочь понравилась. Когда я представлялся, она была в кабинете.

– Красивая?

– Да-а, интересная…

Жигуленко вынул из нагрудного кармана фотографию девушки с пышной короной светлых волос.

– Хороша?.. Балерина…

Миронов взглянул мельком.

– Хороша, но дочь подполковника лучше.

– Брось выдумывать!

Миронов молча подошел к окну. Мягко-оранжевая полоса заката бледнела, переходя в зеленоватый цвет. Сгущались сумерки.

– Пойдем отстреляемся, – предложил Миронов.

– Пошли, снайпер…

…Когда Жигуленко первым, а Миронов следом вошли в кабинет командира полка, у него на столе горела настольная лампа с зеленым абажуром, сам он неторопливо листал какой-то журнал и все время заглядывал в немецко-русский словарь. Канашов спросил:

– Вы какой язык изучали в училище?

– Немецкий, – разом ответили лейтенанты.

– Вот и хорошо. Подойдите ко мне. – И когда оба приблизились, протянул журнал. – Это немецкий информационный бюллетень. – Он полистал и сделал закладку. – Переведите небольшое военное сообщение. Можете делать это вместе. На той неделе на совещании командного состава полка мы вас заслушаем. Как стреляли?

– У меня шестнадцать очков, – ответил Миронов.

– А я восемнадцать, – добавил Жигуленко.

Канашов выслушал их спокойно, будто иных результатов и не ожидал.

– Плохо, – сказал он им. – Ведь вы же не курсанты, а командиры… Даю вам месяц сроку. Тренироваться ежедневно.

3

Домой вернулись молча.

Жигуленко лег на койку, задумчиво глядя в потолок.

– Открой-ка, Сашка, окно. Как думаешь, зачем это Канашов нам статью дал? Проверяет?

– Конечно, – согласился Миронов.

– Сам, видать, в академии на заочном зубрит.

Наступило молчание. Оба лежа курили.

– А переводить все же придется. Нашел-таки работенку.

Неожиданно за окном послышалась грустно-задумчивая мелодия.

Жигуленко вскочил.

– Пошли? Слышишь… Мой любимый вальс «На сопках Маньчжурии».

– Куда?

– В клуб. Сегодня суббота, там вечер.

В чистой комнате, пахнущей свежей побелкой, было по-домашнему уютно, и Миронову не хотелось уходить.

– Нехорошо как-то, – попытался возразить он, – только приехали – и на танцы.

– А что тут особенного? Идем, идем. Ты только свой хохолок пригладь, девчата засмеют.

На макушке у Миронова росли непослушные волосы. Как он их ни Приглаживал, ни смачивал водой и одеколоном, они упрямо топорщились. Этот хохолок придавал ему вид озорного нескладного подростка-мальчугана.

В клубе было много людей. Миронов и Жигуленко вошли в зал, когда начался концерт красноармейской самодеятельности. После первого отделения вышли в коридор, закурили.

– Может быть, пойдем домой? – предложил Миронов и вдруг придержал Жигуленко за локоть. – Вот она, смотри…

Дочь Канашова стояла у зеркала и поправляла прическу. Лейтенанты поглядывали в ее сторону. У девушки были белокурые волосы, заплетенные в толстые косы, голубое платье из тяжелого шелка. Ее открытые руки и шея отливали густым золотистым загаром. Поправив прическу, она прошла в зал. Миронов и Жигуленко молча проследовали за ней, но в темном зале девушка куда-то исчезла.

Шло последнее отделение концерта. Высокий, широкоплечий, богатырского сложения Новохатько и маленький, совсем перед ним мальчишка, щупленький Еж лихо отплясывали шуточную «Барыню». Новохатько тяжело и валко ходил по сцене, медленно разводил руками, грузно приседал, а маленький Еж быстро и ловко семенил, крутясь волчком возле товарища.

– Хороши хлопцы! – восторгался Миронов. – Гляди-ка, как разделывают. Артисты!..

– Тебе бы парочку таких артистов во взвод. Они бы танцевали, а ты бы за них пулеметы таскал, – сказал Жигуленко.

Концерт окончился. В зале зажгли свет. Красноармейцы переносили стулья на сцену, готовили зал для танцев. Жигуленко беспокойно осматривал зал. Наконец он увидел ее. Она стояла среди подруг, оживленно разговаривая. Как только мягко вздохнули трубы духового оркестра и первые звуки вальса понеслись по залу, он подошел к девушке. Она вскинула на него удивленные глаза, и они закружились в вальсе.

Сияющий Жигуленко подошел к Миронову.

– Ты знаешь, ее зовут Наташа!.. Правда, хорошее имя?

– Хорошее.

– Ты что, обиделся? Брось. – Он хлопнул Миронова по плечу. – Смотри, здесь девушки одна другой лучше… Приглашай любую и танцуй.

Миронов, ничего не ответив, вышел покурить. У входа он обратил внимание на девушку, которая стояла рядом с лейтенантом. Она рассеянно смотрела по сторонам. Ее черные вьющиеся волосы были уложены высокой короной вокруг головы, а черные глаза блестели так, что даже длинные ресницы не могли скрыть этого.

Неожиданно появившийся Жигуленко перехватил взгляд Миронова.

– А у тебя меткий глаз, – сказал он усмехаясь. – Красавица! Прямо испанка. Вот только страж у нее зоркий, так и ходит по пятам.

Миронов вздохнул.

Жигуленко танцевал с Наташей последний танец. Широко улыбаясь и слегка пожимая ее тонкие пальцы, он сказал:

– Разрешите мне сегодня конвоировать вас домой?

Она вдруг холодно смерила его с головы до ног, сердито выдернула руку и затерялась в толпе.

Жигуленко растерянно огляделся: «Чего она обиделась?» Он вышел на улицу и сразу увидел Наташу. Она стояла вместе с «испанкой» и ее спутником-лейтенантом. Взглянув на Жигуленко, Наташа отвернулась.

Лейтенанты возвращались домой расстроенные.

– Знаешь, они очень похожи.

– Кто они?

– Наташа и наш командир.

– Да ты, Саша, никак влюбился?..

В темных просторах неба рассыпались золотисто-голубые искры звезд.

– Ты что все на небо смотришь?

– Ищу свою звезду, – пошутил Миронов.

– Эх ты, поэт, не там ищешь… Твоя звезда по земле ходит.

Глава вторая

Канашов проводил молодых лейтенантов долгим взглядом. Вот и опять в полку появились два новых командира. На днях должны приехать в полк еще несколько молодых лейтенантов – выпускников училищ.

Канашов подошел к окну. Робкая весна – только март, но на снегу уже голубеют лужицы. В открытую форточку врывается влажный ветер, пахнущий лежалым сеном и мокрой вишневой корой.

Через двор, к клубу, заботливо поддерживая жену, прошагал Аржанцев. Прошло еще несколько человек из его полка. Канашов вспомнил: сегодня суббота, все торопятся в клуб, на вечер самодеятельности. Можно и ему уйти домой пораньше. Но домой не тянуло. У него в последнее время вконец испортились отношения с женой. Собственно, ощущение одиночества пришло к Канашову очень скоро после того, как они расписались. Сейчас, правда, это тягостное чувство скрашивала дочь. Она приехала к нему на Новый год. Очень скоро и у нее начались ссоры с мачехой. А с тех пор, как вселилась в их квартиру семья Аржанцева, жизнь стала совсем невыносимой.

Накануне Нового года в полк приехал старший лейтенант Аржанцев с тремя детьми и беременной женой. Квартиры не было. Семью Аржанцева приютил старший лейтенант Верть, хотя у него тоже двое детей и жена ждала еще ребенка. Сам Верть и Аржанцев спали в ротной канцелярии. Но когда родила жена Аржанцева, он с виноватым видом явился к Канашову и рассказал о своем положении. Канашов приказал Аржанцеву занять одну из трех комнат собственной квартиры. Жена Канашова, Валерия Кузьминична, обвиняла мужа в издевательском отношении к семье, грозилась уйти и после бурного объяснения перестала с ним разговаривать. Тягостное молчание воцарилось надолго.

Канашов вспомнил, как сегодня на кухне его жена раздраженно выговаривала жене Аржанцева. Она жаловалась, что ее, хозяйку (она подчеркнула это повышенным тоном), вытеснили из кухни чужие кастрюли и пеленки. И бросила грубо через плечо:

– Пора бы вам унять ваших детей! Они мне скоро на голову сядут.

Жена Аржанцева ответила спокойно, что она согласна пользоваться плитой позже, и ушла.

Канашов видел, как покорно и молчаливо сносила жена Аржанцева эти незаслуженные обиды, как счастлива эта семья, несмотря на то что живут они трудно: семья большая, денег не хватает. С какими сияющими глазами, будто только вчера поженились, встречает жена возвращающегося со службы мужа! А ему сегодня жена подала чуть теплый чай в немытом стакане и, как бы оправдываясь, раздраженно бросила:

– Стоит людям сделать добро, они садятся на шею. Не дают ничего приготовить. Целый день занята плита. Вот побудешь голодным, тогда поймешь, чего стоит твоя благотворительность…

Канашов ушел не позавтракав, в подавленном настроении.

Он устало присел за рабочий стол, закурил, задумался. Одиннадцатый час ночи… «Неужели она не понимает, что дальше так жить нельзя?» Но он тут же заставил себя не думать об этом. Пододвинув стопку новых немецких журналов «Милитер Вохенблатт» и «Дейче Вер», стал их листать. Вот опять: «Противотанковая артиллерия и истребители танков», «Наши бомбардировщики в польском походе». Да, эти статьи надо бы разобрать с командным составом перед проведением тактических учений. А то у нас часто недооценивают противника. Его внимание привлек заголовок «Подвижные войска» – статья генерала танковых войск Гудериана. «Немцы что-то в последнее время уделяют много внимания танкам. Нет ни одного журнала, где бы они не писали о них. Пожалуй, на это надо обратить внимание на командирских занятиях».

Дверь с шумом отворилась, в дверях появился грузный мужчина – врач полка Заморенков. Не спрашивая разрешения, наклонив голову вперед, он быстро подошел к столу Канашова.

– Что за безобразие, Михаил Алексеевич? До каких же пор будут самочинствовать и издеваться над медициной? Опять у меня забрали плотников. Гардероб не докончили, дверь в палате не сменили. У меня же там больные люди!

Врач поднял вверх пухлые руки и потряс ими над головой.

Канашов встал, налил стакан воды и молча поставил перед разбушевавшимся врачом.

А Заморенков снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб, шею и рухнул в деревянное кресло. Оно жалобно заскрипело. Небрежным жестом он отодвинул от себя стакан и сказал уже более спокойно:

– Так вот, уехал я проверять санитарное состояние третьего батальона. Весь день там пропадал. Возвращаюсь и узнаю – замполит Шаронов, оказывается, взял плотников и срочно послал их клуб ремонтировать. От этих бесконечных танцев, видите ли, пол провалился. Ну что ж это получается?

Врач снова вскочил, замахал руками, затопал ногами, будто изображал бег на месте.

Чем больше кипятился Заморенков, тем добродушнее улыбался Канашов. Он любил этого беспокойного человека.

– Ты, Яков Федотович, точно бодливый козел. Вырвешься из своей санчасти, как из-за загородки, и готов всех перебодать…

Доктор, как всегда, обиделся:

– По служебным делам пришел говорить, официально!

– Ты бы еще в полночь ко мне в квартиру ворвался, официально!

Заморенков встал, поправил фуражку, собираясь уходить.

– Прошу извинить, товарищ подполковник. Не мог. Нервы сдали…

– Да ты садись, раз пришел. Давай решать. А то полчаса кипятишься без толку… А мы за это время, глядишь, успели бы партию в шахматы сгонять. Ведь сегодня наш шахматный день.

Канашов снял телефонную трубку и приказал помощнику по тылу выделить в распоряжение полкового врача двух бойцов-плотников.

– Когда ты, Яков Федотович, уймешь свой буйный характер? И как только тебя жена терпит?

Заморенков, расставляя фигуры на шахматной доске, только вздохнул.

– На то она и жена, чтобы терпеть…

У врача постоянно был девичий румянец на щеках, поэтому Канашов переделал его фамилию на Здоровенкова. И командиры в полку, прослышав об этом, стали называть врача двойной фамилией: Заморенков-Здоровенков.

Канашов говорил, а сам внимательно следил за ходом игры. Он вдруг снял слона у Заморенкова, тот растерялся.

– Может, вернуть?

– Ни в коем случае, – запротестовал Заморенков. – Мы сейчас поправим дело. Скушаем вашу пешечку, а там, глядишь, и слона вернем.

Он взял в углу пешку офицером, угрожая ладье Канашова. И не заметил, как поставил под удар ферзя.

Канашов взял ферзя.

– Сдаешься, Яков Федотович?

– Сдаюсь… У меня, Михаил Алексеевич, мой легаш вот уж неделю места себе не находит. Чует его сердце – скоро на тягу. Ну как, возьмешь кобелька? Длинноухий и шерсть палевая, красивый.

Канашову очень хотелось взять собаку, но жена не разрешит да и дети теперь в квартире.

Заморенков долго глядел на красные, переутомленные и печальные глаза Канашова. Наконец не выдержал:

– Гляжу я на твой зверски нечеловеческий режим и вижу: долго не протянешь, Михаил Алексеевич. Мало тебе хлопот по службе, так вот еще на чтение этих статеек время тратишь.

– Знаю, знаю твои оздоровительные теории, – перебил его Канашов. – Регулярно отдыхать, вовремя питаться, не волноваться и не переутомлять себя. Меня… еще бы на одну войну хватило. Больше не нужно…

– На какую это еще войну?

– Да вот, – Канашов указал на журналы. – Польша, Франция, Балканы – репетиция войны с нами… Только ошибется он…

– Неужели немец на нас нацелился?.. А Русачев говорит, чепуха. Паникерство иностранных журналистов.

Канашов встал, положил руку на плечо Заморенкова.

– Нет, дорогой, дыма без огня… Они готовятся к войне… Ну что, по домам?.. Пора на покой!.. А почему опять перенесли партбюро?

– Да вот уж вторую неделю не можем собраться. Все Шаронов занят.

– Ох, и достанется вам всем, членам бюро, за нарушение партийной дисциплины! Не нравится мне ваша работа. Раскрепились по разным организациям. К кому ни обратишься – это не его дело. Какой же это принцип коллективного руководства, если каждый работает сам по себе, не зная, что делают другие? Это как у Крылова – лебедь, рак и щука.

– Слух идет: скоро нового парторга полка пришлют, – сказал Заморенков.

– Новый-то новый, да как бы вы его по старой дорожке не повели…

Глава третья

1

Тянулись долгие дни «медвежьей спячки», как в шутку называл свое положение Мильдер, после того как его новую теорию танковой войны жестоко отвергли, а сам он попал в опалу. Кстати, и место, где жил опальный немецкий генерал, чем-то напоминало медвежью берлогу. Маленькая вилла в Богемских горах среди лесов. Казалось, о существовании генерала забыли все. Первое время он был весьма доволен, что его наконец оставили в покое. Сколько было неприятностей! Даже его арийское происхождение проверили, когда усомнились в его знатной юнкерской фамилии. И его военные способности поставили под сомнение. После этого Мильдер стал еще более сух и молчалив. Его широкие кустистые брови были постоянно насуплены и полузакрывали серые холодные глаза.

Каждое утро ровно в шесть генерал отправлялся на прогулку. Он доходил до одинокой кирхи и направлялся к развесистому мощному дубу. По преданию, этот дуб посадил Фридрих Великий. Проезжая здесь через двадцать лет и любуясь красивым дубком, Фридрих сказал: «Нам бы таких крепких солдат – Германия была бы владычицей мира».

Совершив утренний моцион, Мильдер прямо в кабинете выпивал стакан черного кофе и забирался в «берлогу», как называла жена массивное кресло, обитое черной кожей.

Там он сидел и отрывался только на завтрак и на обед. А в остальные часы дня над спинкой кресла постоянно маячила его округлая макушка со взъерошенными волосами. Полусклонясь над столом, Мильдер быстро покрывал бумагу своим мелким, убористым почерком. Страницы одна за другой наслаивались, образуя на столе белоснежную копну.

Нет, он, Мильдер, не будет спорить с этими военными недоучками и выскочками. Он знает: у него много врагов и завистников. И единственный путь доказать свою правоту – покончить со всеми спорами и дискуссиями и написать капитальный научный труд. А об остальном сейчас не стоит думать. Еще не было на свете такого счастливца, чтобы новое, созданное им, сразу было принято и достойно оценено человечеством. Его оценят потомки.

Уже сейчас Вторая мировая война показывает, что он прав. Успех войны решают внезапность, мощный огонь, быстрота. Крупные соединения танков в боевом единстве с авиацией. Пусть его противники добились победы: Мильдер отстранен от армии (это было чувствительным ударом) и, покинув Берлин, забрался в глушь. Они сделали все, чтобы от него отшатнулась военная общественность, но они не смогли отнять право мыслить и выражать эти мысли на бумаге. И он гордился этим… «Странно, почему Гудериан, этот решительный человек, так безучастен к моей роковой судьбе? Ведь он весьма одобрительно относился к моей новой теории».

В вилле, где жили Мильдеры, наступила тишина, похожая на дни траура. Жена Марта ходила на цыпочках. Дочь Герта была срочно отправлена к дальним родственникам под предлогом подготовки к поступлению в институт.

А сам Мильдер, еще белее подозрительный ко всему, запирал свой кабинет на ключ и не разрешал входить даже жене.

Только прожив здесь три месяца, Мильдер постепенно стал приходить в себя. Теперь он даже изредка разрешал жене производить уборку в кабинете. Но в конце февраля наступившее семейное спокойствие было нарушено приездом племянника со стороны жены. Это был веселый, жизнерадостный юноша по имени Курт. Он любил лыжный спорт и с утра, забрав лыжи, отправлялся в горы. Мильдер с ним почти не встречался. Он умышленно избегал встреч. Современная молодежь чрезмерно переоценивает свои возможности и, на его взгляд, не слишком надежна. И Мильдер предупредил жену, чтобы та не вела с племянником никаких разговоров о нем и его научной работе.

Как-то после обеда он отдыхал, и вдруг в душу закралась тревога. Он поспешил в кабинет и обнаружил, что несколько листов его труда валялись на ковре. Генерал судорожно перелистал листы, но все оказалось в порядке. Мильдер позвал жену и учинил ей допрос. Марта клятвенно уверяла, что в кабинет никто не заходил. Это еще больше его встревожило. Кто же мог трогать его рукопись? Неужели племянник? «Конечно, он за мной шпионит… Если целью его приезда, как он говорит, было желание повидать сестру, так она уехала. Однако он живет уже вторую неделю и не собирается уезжать. Бесспорно, гестапо завербовало его». И Мильдер снова потерял покой. Каждую ночь его посещали кошмары. То его ведут на допрос, то бросают в тюрьму, то приговаривают к расстрелу.

Однажды он проснулся далеко за полночь и прошел в кабинет. Там все лежало на прежнем месте. Успокоенный генерал вернулся в спальню.

И все же у него не пропадала болезненная настороженность. Каждый стук двери, каждый звонок заставлял его вскакивать.

– Кто это к нам? Что им надо? – обращался он к супруге.

Но это были женщины, они приходили к жене по разным хозяйственным вопросам.

Однажды днем тишину их уединенной «берлоги» нарушило чихание мотоцикла.

Жена, бледная, с испуганными глазами, появилась на пороге кабинета:

– К тебе, Густав… Разреши…

Он отмахнулся с досадой. Сердце тревожно забилось, но, стараясь ничем не выдать своего волнения, он плотнее сжал губы:

– Скажи, что я занят и не принимаю никого.

Когда дверь за женой захлопнулась, он быстро-быстро собрал со стола исписанные листки и спрятал их в папку из крокодиловой кожи. Ощущая, как что-то тяжелое давит на сердце, генерал сел, утонув в кресле, прикрыв рукою глаза. До слуха донеслись мягкие, вкрадчивые шаги жены.

– Офицер особых поручений из канцелярии Гитлера. Привез тебе пакет… – Ее слова прозвучали набатом.

Мильдер откинул голову, удивленно посмотрел на жену, надел мундир и сказал приглушенно:

– Пусть войдет…

Молодой франтоватый офицер с черными маленькими усиками, которые были сейчас в моде, приветствовал генерала возгласом: «Хайль Гитлер!»

– Обер-лейтенант фон Зиринг, – представился он и, достав из портфеля пакет с сургучной печатью и имперским черным орлом посредине конверта, протянул генералу.

О, Мильдер хорошо знал, что бумаги с таким знаком именовались особо важными.

Офицер снисходительно улыбался.

Строго и недоверчиво оглядев его, Мильдер легким кивком головы дал понять, что он свободен. Офицер вышел. Генералу вдруг сразу вспомнился странный визит племянника. «Да, это, видно, звенья одной цепи». Вскоре до его слуха донеслись чихающие звуки мотоцикла. «Уехал», – отметил Мильдер, в волнении расхаживая по кабинету. Таинственный пакет по-прежнему лежал на столе. Марта робко заглянула в дверь. Он встретил ее суровым, осуждающим взглядом. Голова жены исчезла за дверью. Мильдер подошел к двери и, повернув дважды ключ, быстро распечатал пакет. В нем было коротенькое приказание:

«Вам надлежит явиться на беседу к генералу фон Шталькэ». Далее адрес, число, время прибытия… Вот и все.

«Кто же этот Шталькэ? И зачем я ему потребовался?» Он снова беспокойно зашагал по кабинету. «Ах, Марта, Марта, какая она неосторожная! Конечно, этот молодой шпион решил на мне сделать карьеру. Он снял фотокопию с рукописи… Теперь каждый немецкий юноша – прекрасный фотограф. И как это я не мог догадаться раньше?»

Мильдер провел беспокойную ночь, разбирая свои старые семейные архивы и документы.

На другое утро он надел парадную генеральскую форму со всеми боевыми орденами и медалями.

Жена, молчаливо сжимая руки, ходила за ним по пятам как тень. Печальные и испуганные глаза ее были полны слез.

– Ради бога, Густав, не испытывай вторично судьбы. Не гневи их! Помни, если что случится, я не переживу…

В глазах Мильдера, каменно-суровых, блеснули искорки гнева.

– Нет, Марта, пусть они не ждут от меня раскаяния. – И громкие шаги его смешались с перезвоном орденов и медалей.

2

Неделю назад произошел разговор между начальником управления комплектования Шталькэ и генерал-полковником фон Браухичем.

– Генерал танковых войск Гудериан просил меня прислать в его группу командиром дивизии Мильдера. Он дает ему весьма высокую оценку. По его мнению, офицер он блестящий, хотя со странностями.

Шталькэ просил дать ему несколько дней, чтобы он подготовил материал и доложил о Мильдере обстоятельно.

После ухода главнокомандующего сухопутными поисками Шталькэ вызвал к себе работников управления и отдал распоряжение подготовить все, что касается прохождения службы Мильдером. Он решил сам разобраться в теоретических «грехах» генерала.

Теперь он день за днем читал различные документы личного дела генерала Мильдера.

Вначале генерал Мильдер был сторонником «теории малой армии», которую создали Сект и Зольдан. Затем он присоединился к новой в то время стратегии «кинжального удара». Ее авторами были Ротбах и Гитлер. Окончив академию, он познакомился с самым передовым и сильным современным военным теоретиком «танковой войны» Гейнцем Гудерианом. Тот считал, что самое активное ядро многочисленной немецкой армии должны составить танковые войска.

Долгое время эта теория владела умом Мильдера и была, по его мнению, самой передовой. Но война Германии с Англией вызвала некоторое разочарование в теории Гудериана и натолкнула на мысль о создании новой военной теории. Она-то и принесла генералу Мильдеру, в то время преподавателю в Берлинской военной академии, много неприятностей и чуть было не привела его к гибели не только моральной, но и физической.

Мильдер, отыскивая причины неудачи в войне с Англией, перечитал Клаузевица, и случайно одно из его положений дало толчок для создания Мильдером новой теории «стадийной войны». А вообще он считал, что Германия для завоевания мирового господства должна иметь две военные доктрины. Для войны с государствами меньшими и равными самой Германии доктрину «блицкрига» – «молниеносной войны», а для войны с великими государствами, такими как Англия, США и СССР, – доктрину «стадийности» (войны по этапам). Вся война с этими государствами делится на ряд последовательных стадий. Так, по мнению Мильдера, прежде чем начинать войну с Англией на Британских островах, необходимо было завоевать Индию, Канаду и все другие колонии и доминионы.

«Новая» теория причинила генералу Мильдеру много неприятностей. Его выгнали из академии, объявили его лекции вредными, статьи, напечатанные в журнале «Милитер Вохенблатт», запретили, а его личное дело передали в канцелярию Гиммлера для расследования его опасных мыслей, ибо они ставили под сомнение успехи, достигнутые германской армией под верховным командованием фюрера. Потребовалось много усилий знаменитого родственника со стороны жены – Альфреда Розенберга, который лично просил Гитлера оставить «крамольного генерала» в рядах армии. И Мильдеру пришлось искупать свои «теоретические промахи» участием в войне с Польшей – там он отличился как один из лучших, смелых командиров. Но пошатнувшаяся репутация восстанавливалась очень медленно. Очередное воинское звание ему задерживали. Единственно, в чем не могли его обойти, – это в боевых наградах. Он получил два «Железных креста» первого класса.

Обо всем этом и доложил Шталькэ Браухичу. Тот слушал его весьма внимательно. В заключение Шталькэ сказал, что, пожалуй, можно обойтись без этого чудаковатого генерала.

– Не разделяю вашего мнения, господин генерал. Ведь мы готовимся к войне с Россией… Нам надо много боевых, решительных генералов.

– Но ведь он больше теоретик, чем боевой командир. Мы бы могли его в крайнем случае использовать на преподавательской работе…

– Ни в коем случае. Там он опять свихнется на своих глупых теориях. А на войне ему некогда будет ими заниматься, господин Шталькэ.

И вскоре после нескольких бесед в генеральном штабе генерал Мильдер вернулся в Берлин из своей богемской «берлоги».

В Европе неумолимо сгущались тучи большой войны. Они ближе и ближе продвигались к востоку. И, забыв все личные обиды, Мильдер вместе с десятками тысяч ему подобных генералов и офицеров не за страх, а за совесть включился в самую активную подготовку. Удачная война с Россией решила бы много вопросов не только государственных, но и личных. Как военный теоретик, он смог бы на практике проверить созданную им теорию; как человек, потерявший материальные блага, в свое время достигнутые высоким положением, он, бесспорно, мог поправить их; как обиженный и незаслуженно отвергнутый обществом, он вернул бы себе былое уважение и фамильный престиж – словом, то, чем так дорожит каждый истинный немец старинного прусского происхождения. Игра стоила свеч! И Мильдер весь без остатка отдался этим манящим, как свет далекой звезды, целям.