Loe raamatut: «Шёл я как-то раз… Повести и рассказы»
© Геннадий Карпов, 2017
ISBN 978-5-4474-5064-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Учились два товарища
(сибирская полунаучная о том, как не надо ходить в тайгу)
Чем дальше в лес, тем меньше баб.
(поговорка)
Когда они шагали рядом по длинному институтскому коридору, то выглядели очень забавно. Одному недавно исполнилось тридцать лет и давно – сто килограмм. Он был огромен и брюнет, с жидкой бородкой, которую он, не лишённый чувства здоровой самокритики, называл «плесень». Другой был щуплый, среднего роста, двадцати одного года, пока курчавый, но грозящий встретить возраст своего могучего друга лысым. Он занимался бегом (зимой лыжным, летом марафонским), шахматами и был стеснителен не по годам, часто краснел и даже не курил. Первого звали Василий, реже – Вася. Второго кликали Валиком, Валюхой, а девчонки – однокурсницы за глаза дразнили Валюсюшечкой и всерьёз не воспринимали. Отслужив в армии и поработав полгода дворником, он учился на первом курсе геологоразведочного факультета, грызя гранит науки едва ли не в прямом смысле. Там же учился и Вася, неожиданно для знакомых решивший поднять планку своего образования со среднего специального до высшего. Он был выходцем из того капризно-романтического типа людей, который, сказав «Плевать!», мог действительно наплевать на пять лет своей жизни и не без скрипа преодолеть все тяготы студенчества, с трудом успевая за более молодыми сокурсниками – вчерашними школярами, но в отличие от них, имея за спиной опыт работы и уже точно зная – чего он хочет, а чего нет. Кстати, заявить «плевать» он мог, скажем, и на пятом курсе, в один день бросить учёбу и укатить куда-нибудь за фартом на Колыму или в Крым. Хотя – что там, в Крыму, делать настоящему геологу – поисковику. Плюсов у таких людей обычно столько же, сколько и минусов, но их сумма в каждую единицу времени никогда не равна нулю. Валентин же учился здесь потому, что конкурс на вступительных был всего полчеловека на место, а по специальности всё равно никто в наше время не работает. Главное, чтоб мама была спокойна: сын не дворник, а студент ВУЗа. Он занял своей худой задницей два студенческих места и познакомился со старым таёжником Васей, который, как ни странно, занял те же два места, несмотря на гораздо более плечистый зад.
Вася был натурой увлекающейся и увлекающей, Валя – увлекающейся и увлекаемой. К первой сессии он был уже насквозь пропитан рассказами о походах, ночёвках у костра, лазании по горам и внутри них, бурных реках и кровожадных медведях, равно как и о комарах, прокусывающих телогрейки, и щуке, проглотившей собаку, что подошла к реке попить. Живописные таёжные байки пали на благодатные уши. Бывшему дворнику даже начали сниться рюкзаки непомерных размеров, раздавливающие его плечи. Он вскрикивал по ночам, будя родителей, благо жили они втроём в крохотной двухкомнатной «хрущёвке».
– Тебе, может, к врачу сходить? – беспокоилась мама, сама врач, меряя чаду температуру и щупая лысеющий лобик.
Но сын вместо рекомендованных пилюль купил эспандер и наборные гантели и стал ещё усиленнее готовить себя к будущей тяжёлой, но уже до смерти понравившейся благодаря заботам Васи профессии.
Валин папа маминого беспокойства не разделял, искренне считая, что их «Валенок» здоров как лось, а крики по ночам – от неженатости.
– Хотя, смотря к какой попадёшься, – иногда философствовал он, просматривая вечером «Экономическую газету», – от иной и днём кричать хочется.
– Николай, что за шутки при ребёнке! – строжилась супруга.
– Какие в наше время шутки? – вздыхал тот.
Миновала первая сессия. Васина группа – а его единодушно избрали старостой – прошла её почти без потерь. Вылетел только один отпрыск бывшего замзамсекретаря крайкома партии, нынешнего замзамзамдиректора тихоумирающего банка, заваливший математику и физику несмотря на все старания седобородой, но небогатой профессуры.
Вася брал преподавателей, как Суворов турецкие крепости: неожиданным наскоком, позубрив вечер перед экзаменом, но зато беседуя с преподавателями, как с коллегами. Получив по всем предметам «удачно», он был равнодушно доволен. Валя же, вызубрив все вопросы по всем предметам, сдал на «отлично» все пять экзаменов, и после последнего, красный, как флаг СССР, нервно намурлыкивал под нос засевшее ещё со вчерашнего вечера занозой в мозгу «Дождь серой пеленой окутал сраную страну» на музыку группы ДДТ. Около раздевалки он уткнулся носом в правую грудь старосты.
– Слушай, ты чё красный такой? Какать хочешь? Нет? У меня к тебе предложение возникло на миллион: пошли в поход!
– Прямо сейчас? У меня рюкзак дома. И маму надо предупредить.
– Завтра, несчастный! Я знаю одну избу в Саянах, был там год назад со спелеологами, в неё на недельку грех не сходить. Поохотимся, пофотографируем.
– Пошли! – сразу согласился друг, даже не выясняя подробностей и краснея ещё гуще.
– Тогда делаем так: сегодня ходим по магазинам, закупаем харчи и свозим всё ко мне. Поезд завтра в восемнадцать ноль-ноль. Выспимся хорошенько, потом ты бери свой рюкзак, одежду, и после обеда я тебя жду. Деньги с собой есть?
Деньги у того были: одиннадцать рублей ещё оставалось от повышенной сорокапятирублёвой стипендии, да мать дала двадцать пять купить отцу подарок на день рожденья. Они обсудили план действий и мероприятий и сделали два оптово-розничных захода по магазинам. Купили, как и положено таёжникам, всё на «С»: сахар, соль, спички, сгущёнку, сало, свечки, а также чай, макароны, водку и многое другое, благо Вася финансировал предприятие не скупясь. Последний жил на окраине города с дородной матушкой и сорокакилограммовой бабкой. Принеся продукты, он тут же дал указание женщинам налепить сотни полторы пельменей покрупнее, а сам сел смазывать ружьё, заряжать патроны и подшивать валенки.
– Опять в поход? – поинтересовалась бабушка, стреляя у внучка папиросу.
– Да, в избу сходим, в Саяны.
– Смотри, морозно нынче. Девок не поморозь, сам-то ладно.
– Девок нынче не будет, бабуля. Хоть в лесу от вашего брата отдохну.
– Так я тебе и поверила!
– Бля буду!
– Бля ты и есть! Гандонов хоть побольше возьми, чтоб старые не перестирывать! – щурясь от дыма, деловито заметила восьмидесятилетняя старушка и пошла долепливать единственному внучеку пельмени на дорогу.
А в другом доме шёл бой за независимость.
– Никуда ты не поедешь! – категорично заявила Валина мама и отвернулась к плите, чтоб помешать жиденькую молочную лапшу на ужин.
Она по привычке решила, что этого окажется достаточно и даже в мыслях не допускала, что после её весомого «Нет!» сын сделает что-то по-своему. Она не была законченным деспотом. Просто у неё на руках в дополнение к мужу был маленький послушный отпрыск, ещё слишком маленький для самостоятельных решений.
– А я хочу поехать! Тем более что я уже обещал. Дал честное слово. А ты сама говорила, что честное слово – это клятва, её нарушать некрасиво! – вдруг забубнил сынок.
Это был аргумент, но маму переубедить было сложно.
– Какое ещё слово! На улице – минус тридцать, дома-то ноги отмерзают, а ты собрался куда-то в тьму-таракань! Будет летом практика – езжай с группой, с преподавателями! А сейчас даже не думай! Кому ты дал слово? Я сейчас съезжу и всё объясню как есть.
– Скорее Дунай потечёт вспять, чем мама изменит своё решение! – зло процитировал Валя и полез на антресоль за рюкзаком и унтами. – Или я еду завтра в лес, или бросаю институт и иду в дворники. На всю жизнь!
В этот вечер было всё: и уговоры, и ругань, и даже мамины слёзы. Пришёл с работы отец, молча выслушал обе конфликтующие стороны, минуту подумал, потом спросил:
– Ужин готов? А то кушать сильно хочется, а то сегодня даже пообедать было некогда, комиссия за комиссией, одна важней другой. Эти бездельники из министерства… А сколько джентельменок будет у вас на подотчёте?
– Нисколько. Только я и Вася, наш староста.
– Это тот бугай?
– Мама, он не бугай, а опытный таёжник. Ходит туда каждую зиму много лет подряд и ещё ни разу не умер. Там домина огромный, с отоплением. Да и ходьбы от станции полчаса.
Отец включил телевизор и углубился в экран.
– Николай, ну скажи ты ему! Отец ты ему или не отец?
– …ты ему. Думаю, что отец я ему. Может, закончите кричать, а то из-за вас я прослушал, какой счёт! Итак, о чём речь? Нет, подождите. Интересно, зададут нынче знатокам мой вопрос или опять выберут что полегче?
– Делайте что хотите, но я вас обоих предупреждала! – сдалась, наконец, Ольга Валентиновна и через пять минут уже деятельно советовала: – Носки возьми тёплые. Даже две пары. Николай, дай ему свой свитер. Как, какой? У тебя всего один. Будь там осторожней, ртом на морозе не дыши и водкой не грейся! Замёрзнешь сразу! И вообще там не пей и не вздумай курить! Рак заработаешь в два счёта! В связях будь очень аккуратен, сейчас столько СПИДа кругом! И не смейся! Я тебе это как врач говорю. На сколько идёте? На неделю? Ужас! Сегодня двадцать второе января, страшная дата, кстати говоря. Тридцатого я позвоню в милицию и скажу, что мой сын потерялся в тайге. Тебя будут искать с собаками на вертолётах, так и знай. Мы с отцом сойдём с ума, если с тобой что-нибудь случиться. Правда, Николай?
– Сущая правда, дорогая! А нет ли у нас кусочка сала к этому чудесному супчику?
– Нет! А ты сейчас напиши – куда идёте и как вас найти в случае чего?
Проворочавшись полночи, Валя уснул лишь под утро, во сне традиционно покричал и проснулся только в одиннадцать. Родители ушли на работу, на столе стоял обильный завтрак и подробная инструкция к нему. Он быстро проглотил пару котлет, обжёг язык чаем, остатки еды согласно той же инструкции убрал в холодильник, и в час уже стучал в истыканную ножами Васину дверь. Открыла бабушка.
– Здравствуйте! – покраснев от предстартового волнения, поздоровался гость. – Вася дома?
– На месте Вася.
– Проходи, я уже скоро! – донеслось из туалета.
Не прошло и двадцати минут, как во всей красе – трусах по колено и прожжённой майке – появился хозяин.
– Если б не запор – ни фига бы Онегина не прочитал. Зацени: деревня, где скучал Евгений, была прекрасный уголок. Он в тот же день, без промедлений в кусты крестьянку поволок. Во житуха была! Почему я не помещик? Ну как настроение? Боевое?
Долго упаковывали два рюкзака, укладывали, выкладывали, утрясали и утаптывали. Наконец, сверху положили пельмени, чай, спички, топор и котелок, по рюкзачным карманам распихали четыре солдатские зелёные фляжки. Вася побрил левую руку, чтоб браслет офицерских часов не кусался. Хотел то же сделать с Валей, но у того на руках растительности не оказалось.
Валя до последнего не верил, что всё это влезет в два рюкзака. Васин был повместительнее, оба – на станках, и когда начали взвешивать, то оказалось, что Валин рюкзак от пола оторвать ещё кое-как можно, а Васин – нет.
– Интересно, как мы это попрём? Может, хоть капкан выложишь? Идти-то, говоришь, далековато?
– Нет, километров сорок. Правда, без лыжни, торить будем сами. Фигня! Наст должен быть хороший, прорвёмся. А на капкан я соболей хочу нам на шапки наловить. В день по соболю – как раз семь штук на две ушанки хватит.
Валя только сказал «Ясно!», ибо на лыжах он ходил хорошо, сорок километров его не пугали, а что такое «торить лыжню», да ещё в Саянах, да ещё в январе – он не знал.
Пообедали бабушкиным борщом, оделись, взяли две пары широченных Васиных лыж и, взгромоздив рюкзаки на спины, подались.
– Когда ждать-то? – спросила бабуля, дымя папиросой в форточку.
– Как выпьем.
– Значит, завтра вернётесь.
На электричке доехали зайцами до вокзала. В вагоне к ним пристала приторможенная дама с безапелляционной просьбой выслушать, как она читает сто шестьдесят четвёртый псалом.
– Нет уж, это я от тебя уже слышал! – отбрил даму Василий. – Ты мне Онегина почитай! Из вот этого: бывало, он ещё в постели, спросонок чешет два яйца, а под окном уж баба в теле ждёт с нетерпеньем у крыльца.
На вокзале взяли билеты и залезли в уже стоящий поезд. Вскоре появились соседи по купе: два мужичка лет по пятьдесят. Не успел поезд тронуться, как мужики достали портвейн.
– Жахнем, молодёжь?
– Можно и жахнуть, – быстро откликнулся опытный Василий, – правда, нам выходить в три ночи и идти потом до обеда, как не больше.
– Дело хозяйское, мы не настаиваем, – не обиделись мужики.
– Нет, это я просто к тому говорю, что до трёх всё равно делать нечего, так почему бы и не выпить в хорошей компании. Валь, ты как? Захлебнёшься?
– Немного. Я вообще-то непьющий.
Выпив треть стакана, он залез на верхнюю полку и предался созерцанию предночного сибирского ландшафта. Остальная троица выпила до одиннадцати два литра «Агдама» и хорошо закусила. Вася, отрабатывая выпивку, травил лесные байки, благо поболтать он был даже не любитель, а профессионал.
ВАСИНА БАЙКА
Жил-был злой мужик в Мотыгино. А, мобыть, и в Курагино. Злые-то, они везде есть. По злости своей на охоту ходил, детей не имел и жену тиранил хуже положенного. Зверя и птицу изводил круглый год во множестве и с удовольствием, а с соседями враждовал непрестанно и всё по пустякам. Поставил он как-то по осени петлю на марала, да неувязка вышла: попал в петлю медведь. А события таким чередом разворачивались: ехал сей фрукт из своего села в другое по делам на санях по первопутку. Коня, как водится, хлестал нещадно, и вдруг закралось у него подозрение: не проверить ли снасть? Ружья с собой как на грех не было. Взял он из саней дрын и пошёл. Глядь: сидит в петле у кедры кто-то в шубе, снег повзрыл и стонет. Присмотрелся – Топтыгин! Оторопь нашего героя взяла сперва, поскольку Михайло – не марал, может и сдачи дать. На такой трофей его оружие не рассчитано, но не вертаться же взад за ружьём восемь вёрст. Мужик был от природы крепок, и порешил он дрыном из медведя дух вышибить. Поплевал в кулаки и стал зверюгу бить. По голове – по хребту. По голове – по хребту. Тот в петле мечется, макушку лапами закрывает, на дрын клыки ужасные нацеливает, шум и запахи издаёт непристойные, а поделать ничего не может: тросик короток и за лесину хорошо завязан. Бил-бил мужик жертву, и какой ни был тренированный, а устал. Сел, шапку снял, волосами на морозе парит, папиросу курит. Медведь передыхом тоже пользуется: сидит, уши трёт, охает, понять силится: за что наказание такое? Посидели, покурили, поохали. Мужик лютости подкопил и с новой силой принялся дрыном махать: по башке – по хребту, по башке – по хребту. Прыгал медведь на окоротке, прыгал и допрыгался: тросик возьми и перетрись. Но зверь то ли очумел от такого нелестного обращения, то ли от природы был незлоблив, да только как снялся он с места – аж комья из-под ног полетели, и в три прыжка скрылся в чаще. Но, пробегая мимо мучителя своего, один раз – разик только! – махнул лапищей. Мужик как на Олимпиаде двойное сальто с переворотом в воздухе учудил и ткнулся мордой в снег. Полежал, ожидая кровавой расправы, из снега репу выпростал – никого. Кое-как встал, ощупью треух поднял и побрёл к саням. Хотел коня нахлестнуть, да силы иссякли. Но тот тоже зло забыл и, видя такое дело, довёз хозяина аккурат до больницы без понуканий. Ушибленный на крылечко влез, а дальше что было – не помнит. Очнулся лишь на другой день. Докторша, что он недавно отматерил ни за понюшку, его детально проинформировала: левый глаз повреждён, челюсть сломана, зубов убавилось на три, ключица левая ровно напополам. Но дело знакомое, мол, починим, коль раньше не помрёт.
Выписался он из больницы только спустя месяц. Исхудал, через трубочку бульонами питаясь, видеть хуже стал, левое ухо на потеху пацанам теперь правой рукой чешет: левая только до носу подымается. Зато жена не нарадуется: злость у мужа медведь вышиб! Поумнел вдруг. Хоть кривой, да рассудительный, спокойный. Ружьё брату подарил, а тут и с ребёночком стало наклёвываться. Инда только выпьет вечером с друзьями – соседями и посетует: надо ж так! Я его цельный час во всю дурь лупил – хоть бы чхи ему! А он, варнак, раз стукнул не глядя и инвалидом сделал пожизненно!
* * *
Перед дорогой решено было поспать, но сон не шёл. До двух лежали, вполголоса лениво чесали языками, потом сходили в на удивление чистый туалет и ровно в три спрыгнули с метровой высоты в снег, кое-как успели за минуту, что стоял состав, сгрузить лыжи и рюкзаки, и зашли в типовое здание станции, построенное где-то в начале шестидесятых. Поезд тем временем, гукнув, грохотнув, вильнув задов и кинув фейерверк искр из последнего вагона, потонул в темень с целью быть к утру в Абакане.
Домик был маленьким, но светлым и чисто побеленным, с надписью «Щетинкино» на крыше. В углу топилась огромная печь, около которой длинный сухой дед в фуфайке подметал угольную пыль.
– Здравствуйте! – поздоровался Вася и свалил рюкзак на длинное деревянное сиденье. – Морозно тут у вас.
Дед собрал последние пылинки в ведро, пощупал печь, прикрыл поддувало и, распрямившись в полные сто девяносто, глянул на вошедших:
– Вечер добрый! Да, крещенские морозы нынче – что надо. За сорок ночами. Вы браконьерить небось? Марал-то ушёл сейчас отседа: тут снегу много. Коза вот в горах есть, значить и волк там же. Соболя нынче полно, белки. А зайцы, того гляди, собак погрызут. Я нынче на петли разом четырёх взял. Урожайный год.
– А мы в избу идём отдыхать. За старые пещеры. На Подлысан! – ответил Вася, развязывая тесёмки на лыжах, доставая огромные шестибатареечные фонари и раскатывая штаны поверх валенок.
То же, глядя на друга, делал Валя, только поверх унтов он ещё напялил чуни – узкие длинные брезентовые чулки с завязками под коленом.
Дед отстранённо наблюдал за их приготовлениями, потом достал беломорину, угостил Васю – Валя отказался, – и переспросил:
– Не пойму, на какие пещеры? На Подлысане их много. Не за Ивановку ли?
– Туда.
Дед покурил минуту, стряхивая пепел в ладонь, и прогудел сквозь дым:
– Так вы туды не дойдёте.
– Почему это? – обиделся Вася.
– Далеко. Вдвоём. Лыжни нет. Туды нынче никто не ходил. И холодно больно. Помёрзнете.
– Авось дойдём.
– Ну-ну, если на авось, тогда конечно. Дойти-то дойдёте. Только вот докудова?
– Я туда ходил уже раз, так что дорога знакомая. А мороз – что? На ходьбе не холодно. По насту добежим! Не первый раз в тайге. Я же геолог! – не без гордости заметил Вася.
Дед докурил, кинул папиросу в поддувало и, выходя, покачал головой:
– Зря вы туды идёте. В январе-то какой ещё наст? С тайгой шутить опасно. А хлопчик точно не дойдёт. Как передумаете, так заходите ко мне в избу! Вона, с зелёными ставнями, из окна видать. Переночуете, а там видно будет.
Дед ушёл. Вася собирал старенькую одностволку шестнадцатого калибра, а на Валю вдруг напала тоска: а если старик прав? Термометра не было, но мороз давил такой, что при свете станционных фонарей было отчётливо видно, как с ясного звёздного неба падал снег: из воздуха вымерзала последняя влага. Грохот абаканского поезда был слышен за десятки километров. Рюкзак он еле дотащил от вагона до станции.
– Вася, ты точно знаешь, что мы дойдём?
Вася посмотрел на друга, как на ущербного:
– Я ж тебе на чистом суахили сказал, что мы туда уже ходили. Правда, – он почесал «плесень», – это было в марте. Теплее было. Наст держал, как асфальт. И лыжня была
чья-то. Шли мы вшестером. Да и рюкзаки были полегче. Фигня! По дороге ещё одна изба есть, динамитка старая. В ней можно будет перекурить, если запаримся. Ну, вперёд, рахиты!
Они опустили уши кроличьих ушанок, поверх фуфаек надели брезентовые геологические куртки-ветровки, влезли в бурлацкие лямки и вышли в ночь, подсвечивая себе фонарями. Валя прикинул, что если на беговых лыжах сорок километров он проходит меньше чем за три часа, то на широких, да с грузом, потребуется часов семь-восемь. Значит, к полудню должны быть на месте. Терпимо.
Километр шагали по дороге. Потом Вася скинул рюкзачину и посветил в сторону: от дороги черным тоннелем уходила в тайгу просека метров восемь шириной.
– Нам туда. Встаём на лыжи!
Они присобачили к ногам кожаными ремешками лыжи, помогли друг другу одеть рюкзаки, Вася повесил на шею ружьё.
– Ну, с богом!
Друзья сделали шаг с дороги и провалились в снег по колено.
– Хреново. Наста-то нет. Может, дальше будет?
И Вася с унылым выражением спины погрёб по целине, как ледокол, изредка светя фонарём, с трудом выдирая ноги из снега и качаясь под тяжестью ноши.
Положение его друга было не на много лучше: ноги елозили в неудобных креплениях, рюкзак вдавливал в снег, резал плечи, шапка наезжала на глаза, и сильно мёрзло лицо. Просека шла полого в гору, петляя меж холмов. Вокруг стоял чёрный непролазный лес. Усыпанные снегом деревья не шевелились и на миллиметр, скованные морозом. Спрятавшаяся за горою луна освещала четверть неба мёртвенным светом, от которого, а также от тысяч равнодушных, замерших в давящей тишине звёзд становилось холодно в животе, по телу пробегал озноб. Быть может, этот пейзаж красив, если его разглядывать по телевизору. Вася шёл медленно, изредка поглядывая на светящийся циферблат командирских часов. Через двадцать пять минут пропустил Валю вперёд, процедив сквозь лёд на усах:
– Пятьдесят минут идём, десять отдыхаем. И не торопись! Потеть нельзя!
Лиц видно не было, голос исходил как из-под земли, и Вале снова стало жутковато. «Может, вернуться, пока не поздно? Ведь не дойдём!» – Мелькнуло в мозгу. Но говорить такое было стыдно, и он пошёл вперёд, решив, что если уж будет совсем невмоготу, то можно бросить груз и вернуться обратно налегке.
– Перекур. – Вася подкинул рюкзак повыше и согнулся пополам, уперев руки в колени. – Взво-од, раком стано – вись! Ать-два!
Но обоим было не до смеха.
– Сядешь – намокнешь, – пояснил тогда командир взвода, – рассветёт, тогда сядем куда-нибудь, а сейчас не видно ни пса, ещё лыжи поломаем в этой чащобе. Тогда – хана.
Когда они в такой же позе отдыхали в третий раз, начало светать. Через полчаса рядом с просекой они разглядели поваленное дерево, скинули рюкзаки и боком, чтобы лыжи не мешали, уселись на ствол. Вася закурил и глянул на друга:
– Эй, три-ка нос, пока не отморозил!
– А ты – левую щёку. Белая, как спирохета.
– А кто это такое?
– Червяк какой-то. Мама им пугала. Не помню точно.
Они сняли рукавицы и стали растирать лица. От спин исходил парок, волосы взмокли.
– Хреново дело! – Вася не докурил, закашлял и бросил папиросу. – Мы прошлый год до этого места где-то за час дошли, а сейчас – за три с половиной. Надо прибавить.
– А во сколько вы на месте были? – позволил себе поинтересоваться друг.
– В восемь где-то.
– В восемь – чего?
– Вечера! Не утра же!
– Вась, так мы не дойдём сёдня!
– Вот я и говорю: надо прибавить. Кто испугался, тот может идти обратно. Ты пойми: это же самый кайф, когда преодолеешь все трудности, а потом лежишь на койке и вспоминаешь, как было трудно. Пошли, пока не замёрзли!
Они спрятали фонари в клапаны рюкзаков и снова побрели вперёд, поочерёдно торя тропу, иногда падая, и тогда другой сбрасывал рюкзак и помогал барахтающемуся в рыхлом снегу подняться, ибо самому встать было почти невозможно: опоры не было, руки проваливались в снег по плечи, как в воду. Ноги гудели, незащищённый промежуток кожи
между уже намокшими рукавицами и рукавом телогрейки воспалился и пощипывал. Иногда они присаживались на валёжины, счищали постоянно налипающий на лыжи снег, глядели друг на друга и невесело усмехались: кожа от мороза натянулась, губы почернели, на ресницах намёрз иней. Перекуры становились всё чаще.
В полдень Вася объявил привал. Похоже, он ждал, когда его худосочный спутник первым запросит обедать, но тот молчал. Могучий же организм Васи требовал подпитки, и у подходящего выворотня он сбросил рюкзак.
– По-моему, я сейчас взлечу, – еле шевеля языком заметил Валя.
– А меня как кто назад тянет, так и хочется на спину упасть.
Кое-как развели огонь: угли протапливали снег и, уходя всё глубже, угасали. Пришлось рубить задубелую пихту и на её поленьях разводить костёр. Попытались было разгрести снег до земли, прокопали метр и бросили, решив поберечь силы. Наконец, огонь затрещал вовсю. Натопили снег и достали пельмени. Те, оказывается, в поезде подтаяли и теперь представляли собой один тестомясый ком размером чуть не с васину голову. Недолго думая, Вася отхватил топором от кома четвёртую часть и сунул в кипяток, остальное разрубил на три части и убрал обратно. Пельмени, хоть и в несколько необычном виде, были съедены деревянными ложками за две минуты, отчасти оттого, что оба жутко проголодались, отчасти, чтоб не успели замёрзнуть. Потом в этом же котелке был сварен крепчайший чай и тоже выпит со скоростью, достойной книги каких-нибудь дурацких рекордов, хоть он и отдавал пельменями.
– Пожрали, теперь веселей дело пойдёт! – подбодрился Вася и попробовал улыбнуться.
– Веселее не бывает! – мрачно изрёк более пессимистично настроенный друг.
Промёрзнув до костей за полтора часа обеда, они снова побрели вперёд, всё время в гору, мимо тихого леса. Раз вдалеке пролетела ворона да изредка попадались чьи-то мелкие следы. Никого. В четыре, когда дневная балда спряталась за сопку и начало смеркаться, до них долетело эхо тепловозного гудка. Живой отзвук в большой, белой, красивой могиле. Оба путника враз остановились. Похоже, большой уже понимал, что делает ошибку. Было ясно: январский день короток, засветло они не дойдут даже до динамитки, до которой от станции было километров двадцать пять. Значит, идут они со скоростью полтора километра в час, а силы на исходе, спины насквозь мокрые и надо ночевать в снегу при минус сорока.
Валя глянул на друга. Путешествие тому давалось явно тяжелее, чем ему. Это было видно по глазам, в которых застыло предчувствие беды и дикая усталость, по дрожащим ногам, но отступать он не хотел, хотя и ёж понимал, чем может обернуться их прогулка. Скажи сейчас Валя: «Пошли, пока не поздно, обратно! Подохнем ведь!» – и Вася бы махнул чем-нибудь, мол, чёрт с тобой, с хлюпиком, сделаю одолжение. А вдруг бы потом стал рассказывать, как пошёл в лес с пацаном, а тот через пять минут захныкал, запросился к мамочке и испортил весь кайф? Этого Валя допустить не мог. Возможно, по молодости он просто не представлял себе, что можно взять и умереть, сидя в сугробе в каких-то пятнадцати километрах от станции. И он промолчал. Василий же уже рот открыл сказать: «Ну что, дальше пойдём или ты совсем устал?», глянул на Валю и тоже промолчал. Морда у того была серая от усталости, но злая, в глазах читалась не столько паника, сколько детская вредность, и весь он выглядел по ослиному упрямо, мол, «я-то ничего, а ты, старый таёжный врун, сейчас схлюздишь, а я над тобой посмеюсь и в институте потом всё пацанам расскажу». Не пасовать же перед молодым! Скажет ещё, что по тайге на лыжах – это не языком по ушам. А орден рюкзаконосцев-геологов быстро узнаёт героев, где бы ни случился подвиг, и шлейф события тянется зачастую годами вне зависимости, покорил ли ты пик Топографов или обкакался при виде медвежьего следа. И Вася это знал не по газетам. Да, получился прокол, да ещё какой.
Вася поглядел вперёд. Они выходили к речке Сисим. Теперь двигаться надо было прямо по занесённому снегом руслу. Вспомнилось, что идти здесь прошлый год было одно удовольствие. Он подкинул рюкзак и погрёб к реке, решив: если там идти будет не легче, то разворачиваюсь и иду обратно. Уж лучше маленький позор, чем большая могила.
Кое-как сошёл с высокого берега вниз. Снега было здесь столько же, но он был чуть плотнее. «Всё, шабаш! Хватит! Повыпендривался, гражданин Сусанин. Пока на ногах стою, надо решительно принимать решительное решение. Ведь обратно надо тоже суметь обратно добрести суметь… мне… нам… сегодня…», – пытаясь развернуться в сугробе и туго шевеля подостывшими мозгами, рассуждал Вася. Но в этот момент из-за спины донеслось:
– Моя очередь впереди идти!
И пока он решал: как же, не потеряв лица, сказать, что он нагулялся, – друг обошёл его и зашагал вперёд, изредка поправляя лямки рюкзака. Пройдя десять метров, он обернулся и спросил:
– Давай ружьё понесу! Поди, шею отдавило?
Васина голова сама собой мотнулась влево-вправо, поднялась, глаза оглядели бесконечную гряду начинающих темнеть сопок. Васина нога сама шагнула вперёд, а язык и губы, плохо двигаясь от усталости, прошептали:
– Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдёшь. Господи, помоги, если ты есть! Жалко тебе что ли, падла?
Прошли рекой километра четыре за полтора часа. Упрямый Валя ледоколил за себя и за того толстого парня. Сильно стемнело, но вылезла ночная балда и светила так, что можно было читать. Просека круто уходила влево от реки в черноту елей. Валя подошёл к берегу, когда сугроб под ним осел, и он как стоял, вертикально бухнулся на метр вниз, тут же ощутив, как по лыжам хлестанула вода. Он стоял на дне, воды было всего по щиколотку, но лыжи, присыпанные центнером тут же намокшего снега, как приклеились. Он дёрнул вверх одну ногу, другую, понял, что бесполезно, опрокинулся на спину и со всех сил дёрнул ноги кверху. «Не дай бог под спиной такую же промоину…» Лыжи взлетели над головой, обдав хозяина мокрой снеговой кашей. Он перекатился на бок, освободился от рюкзака и вскочил на ноги. Весь инцидент не занял и двадцати секунд и бахилы не успели промокнуть. Вася стоял в десяти метрах, и когда потерпевший поднялся, спокойно спросил:
– Кессонную болезнь не заработал от быстрого всплытия? Снимай лыжи, пока снег не прихватило на рабочей поверхности! Соскребай!
Часть шуги всё же успела примёрзнуть. Тогда Вася не поленился достать из рюкзака свой здоровенный тесак и срубил лёд, сколько срубилось.
– Ноги не промочил?
– Нет, бахилы спасли. Маме спасибо скажу, если жив буду.
– Не вздумай! Твоя мама умрёт, если узнает, где её изделие номер два пригодилось. Пошли, холодно стоять. До динамитки километров пять осталось, не больше.
Они прошагали ещё три часа, проголодались и устали, как все бурлаки на Волге, вместе взятые. Перекуривали уже каждые двадцать минут. Вдоль просеки стеной стояли чёрные деревья, безучастно наблюдая за трепыхающимися букашками людей на бесконечных белых простынях. Батарейки в фонарях замёрзли, и те уже еле светили, как и Луна, уползшая за гору. Наощупь прошли ещё метров пятьсот и окончательно поняли, что избу размером три на три они найдут только в том случае, если упрутся в неё рогами. Каждый пень казался домиком, надежда сменялась разочарованием, нервы были на пределе. От безысходности у Вали навернулись слёзы и тут же замёрзли. Василий тыкал прикладом в очередное дерево и матерился:
