Loe raamatut: «Потомок драккаров»

Истинная поэзия – это любовь, мужество и жертва

Федерико Гарсия Лорка

© Геннадий Логинов, 2020

ISBN 978-5-4483-6932-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Большую часть своей (пока ещё совсем недолгой) жизни он провёл, не отлучаясь на значительное расстояние от родимых доков. Сын корабельного инженера и норвежской судоверфи, он уходил в море только затем, чтобы вскоре вернуться вновь нагруженным свежей рыбой. Иногда, правда, бывали перевозки людей или грузов, но это случалось не слишком часто. Размеренные будни протекали в стороне от неожиданностей, но это было не тем, чего на самом деле хотелось бы молодому рыболовецкому кораблю.

Отдыхая после очередного похода, он тихо раскачивался на пристани и видел цветные сны, в которых его далёкие могучие предки, воинственные драккары, борта которых по-щёгольски украшали червленые щиты, стремительно рассекали волны, унося на себе далёких предков его матросов и капитана. Желанный образ влёк и манил, но гудки крупных судов, крики чаек или людские перетолки раз за разом разрушали эту зыбкую фантазию.

В порту всегда кипела жизнь, но, даже находясь в самой гуще всей этой суеты, норвежское судно остро и тоскливо ощущало своё одиночество. Нет, разумеется, вокруг него было немало других кораблей, и не только, но в подавляющей массе они были чужие ему. Другие. Бездушные. Мёртвые. Всего лишь безжизненные скорлупки, управляемые экипажем.

Когда-то, пока «Надёжный» (как нарёк его капитан Сигурдссон) был ещё совсем зелёным юнцом, впервые выплывшим из материнского лона судоверфи, он полагал, что все остальные суда мыслят и осознают себя точно так же, как и он. Но вскоре его ожидал ужас, смешанный с разочарованием. В ответ на любые попытки завести общение – они лишь безмолвно раскачивались на волнах, безразличные и далёкие от него, словно звёзды на небе. Теперь же он воспринимал их с холодным равнодушием с оттенком раздражения.

Но были, разумеется, и приятные исключения. Например, старый добрый маяк, белоснежной махиной возвышавшийся над суетой портового мира. За многие годы в его стенах сменился уже не один смотритель, оставив высокому часовому частицу самого себя, и о каждом смотрителе маяк мог рассказывать часами, словно бы о собственном ребёнке, вспоминая те светлые минуты, которые они провели вместе. Следуя за светом его путеводных огней, «Надёжный» не раз узнавал для себя что-то новое, а тот заговорщически подмигивал, продолжая травить молодому кораблю свои стариковские байки.

В городском музее обитал самый древний в здешних местах корабль, ещё успевший застать эпоху великих географических открытий. Конечно, он был уже не тот: не развалившийся на куски одними лишь стараниями людей, он то и дело предавался ностальгии о том, как он, молодой и красивый, мчался вдаль, вдохнув побольше ветра в могучие паруса, сверкая на солнце стройными рядами пушек и кулеврин. Несмотря на весь свой почтенный возраст и причудливый испанский акцент, «Стремительный» скрепя доски сознавался, что жалеет лишь об одном – что больше ему никогда уже не спустить корму на воду, не говоря уже о том, чтобы вновь пересечь океан.

Порою над портом мог проноситься слегка заносчивый (не в плане полётных свойств, но в плане характера и поведения) гидроплан, любивший едко подкалывать всех, с кем только сводила его нелёгкая. Корабли наслушались от него немало язвительных сожалений о том, что для них, увы и ах, закрыт дивный мир воздушной стихии и вряд ли представится случай полюбоваться хотя бы на собственный порт с высоты птичьего полёта. В то же самое время – местному геликоптеру и паре пассажирских самолётов приходилось выслушивать упрёки в том, что им никогда не понять, каково это – дрейфовать на поверхности моря. Несчастный городской трамвай он вообще обозвал «сухопутной крысой, которая носится в своём колесе».

Старый куряка с огромной коптящей трубой, металлическим раскатистым басом возвещающий всем и каждому о своём прибытии, старый крейсер, по его словам, успел побывать ветераном обеих Мировых войн. Теперь же, вояка до мозга костей, он оказывал содействие силам береговой охраны в деле пресечения контрабанды. В свободное от работы время, которое, надо сказать, бывало у него не так уж и часто, крейсер с охотой рассказывал всем о том, как сходился в смертельной схватке с немецкими подводными лодками и кораблями.

На этом круг общения «Надёжного», в общем-то, и заканчивался, если не считать тех, с кем он поддерживал отношения лишь на уровне «здравствуйте» и «до свидания» и пришлых кораблей, которые время от времени посещали порт издалека.

Каждый винтик каждого живого корабля, сухопутного транспорта, здания или летательного средства имел свою историю, о которой, возможно, желал бы кому-нибудь рассказать. И скромный уличный фонарь, и возвышавшийся многотонной громадиной маяк познали и радость, и боль. Но в этом скоплении одиночеств каждый словно бы обитал в своём крошечном микромирке, и лишь единицы, ещё не наученные горьким опытом, либо повидавшие на своём веку так много, что окончательно закалились, охотно открывали душу другим или приставали с расспросами сами.

Это была какая-никакая, но всё-таки отдушина, которой, тем не менее, для «Надёжного» было мало. Едва будучи собранным и спущенным на воду, но уже обладая неким запасом знаний, полученных им от матушки-судоверфи и потрудившихся над его созданием мастеров, он тотчас же начал задаваться извечными вопросами, пытаясь осознать для себя своё место в мире, свою цель, предназначение, разузнать как можно больше о том, что его окружает. Но если люди неоднократно напоминали ему о том, кто он, кем и с какой целью он был сначала задуман и сконструирован, а затем и воплощён в жизнь, то сами люди и жизнь в целом вызывали у него намного больше вопросов. Зачем и с какой целью и кем были созданы они? И кем было создано то, что создало их? И происходят ли все, и люди, и корабли, в начале всех начал, из некой общей Первопричины?

Возможно, что и люди изначально имели некую вполне конкретную цель своего создания, которую, как и «Надёжный», посчитали навязанной, впоследствии пожелав ей воспротивиться. Как бы то ни было, он не знал наверняка. А люди, понимавшие речь кораблей, встречались ещё реже, чем говорящие корабли. И то – такие люди либо были настолько молодыми, что были не в состоянии ответить на его вопросы, либо находились в грустном здании с жёлтыми обоями, либо обретали дар понимания после сильной дозы топлива, называемого людьми «алкоголь», утрачивая эту способность после крепкого сна.

Как бы то ни было, книги, хранившиеся в каюте капитана, не вносили большую ясность в данные вопросы, но стали причиной предположения, что, по меньшей мере, некоторые из видов микроорганизмов, обитающих в теле человека, можно рассматривать в качестве своего рода «экипажа». Когда «Надёжный» поделился своими соображениями с обитателями порта, гидроплан аж, было дело, поперхнулся со смеху, да так, что несчастный пилот ещё долгое время не мог завести мотор, силясь понять, в чём же кроется причина поломки. И хорошо ещё, что вся эта оказия не приключилась во время полёта.