Loe raamatut: «НеЯ и другие рассказы»
Сре́тение
Никогда ещё во мне не было такой утешительной грусти. Я вспоминал событие той ночи. Сначала не мог поверить своим глазам, и этот туман, наваждение, беспорядочный городской шум в голове, но всё постепенно обрело гармонию: на фоне басов звучал нечеловеческий голос, а может быть, это была труба? Валил снег и кружился. Много света вокруг Неё, уличные фонари – просто жалкие лучины, а Она плывет, не касаясь земли. Торжество! Я смотрел вслед, не отрываясь. Душа, исполненная радости и восхищения, потянулась за Ней.
Я уже забыл: меня только что рвало на угол здания, выворачивая кишки, и лишь узкая глотка не позволяла им вылезти наружу, иначе пришлось бы поднимать их из своей рвотной каши и заталкивать обратно, так мне было плохо…
За Ней, вслед за Ней, словно привязали, не чувствуя ног. Открытые ворота, клумбы, укрытые снегом, большой каменный крест, брусчатка, площадь. Она идёт, и вокруг Неё светящийся огненный круг, по краям которого что-то бесконечно мельтешит: то ли птицы, то ли всполохи пламени. А я за ней как магнит. Она поворачивает налево, за угол гранитной скалы, и входит в неё. Боже мой, да это же церковь! Полно народа. Это что, ночная служба?! Все расступаются перед Ней, образуя коридор, я следом едва успеваю. Свет, много яркого света, тысячи ламп и свечей. Вдруг передо мной вырастает стена из спин, скрывает Её. Где же Она теперь? Осматриваюсь – у всех на лицах покой и радость. А этот хор… звук пронизывает насквозь. Почему я раньше не любил хорового пения?!
Я ведь никогда не был на церковной службе. В детстве, когда бабушка несколько раз брала с собой, не считается, потому что из того ничего не помню. Запах – по-моему, это называется «ладан». Боже, откуда такая ясность ума? Только что знал, что ничего не помню о своем посещении храма в детстве, теперь вижу, как на экране, детали, подробности, много икон висит, стоит на подоконниках, из-под купола Иисус Христос смотрит на меня.
Поднимаю голову, а здесь нет купола! Две колонны по сторонам от меня уходят свечками верх. Здесь бесконечное и ярко блистающее ночное небо – наверное, вся Москва это видит! Огромная сияющая люстра в виде кольца с хрустальной грушей по центру и уложенными на ней венком цветами висит на золотых нитях, что растворяются в воздухе.
Отголосили «Апостола», прогремело: «Вонмем». Пронзительная пауза. И громогласное, раскатистое чтение, каждое слово вонзается мне в сердце: «Аминь, аминь глаголю вам: не входяй дверьми во двор овчий, но прелазя инуде, той тать есть и разбойник: а входяй дверьми пастырь есть овцам… <…> …Аз есмь дверь: мною аще кто внидет, спасется, и внидет и изыдет, и пажить обрящет…» .
Пел хор. А я стоял оглушенный, во мне эхом отзывались только что услышанные слова: «Аз есмь дверь: мною аще кто внидет, спасется, и внидет и изыдет, и пажить обрящет…»
Наконец, голова закружилась, и меня качнуло на соседа, моя рука прошла сквозь него, а он даже не поморщился – он голограмма! Может быть, это всё иллюзия, обман?! Но я вижу, и слышу, смысл сказанного поражает ясностью и простотой. Это сказано мне, это вложено в меня! Невидимый врач вскрыл мою грудную клетку, вынул сердце, почистил его от пыли и грязи, вколол в него раствор из Евангелия и вложил обратно. Да, почему-то я знаю, что это называется «Евангелие». Я знаю много необычных слов из своей повседневности: «стейтмент», «фьючерсы», «стрэнгл», «пирамидинг». И среди них вдруг «Благая весть». Меня это уже не удивляет….
Символ веры прозвучал громко и монолитно. Вот мне точно известно, что архипастырь Тихон держит в руках дикирий и трикирий, благословляет всех с амвона. Но почему я это знаю? И что это вообще за храм?!
Неожиданно меня резанула мысль: «А может, я помер?» И что это дядька в униформе говорит мне? Вроде бы здесь все молчат. Не понимаю, внутренний голос отвечает ему: «Не понимаю вас, мусье!» Но он, как рыба, перебирает губами. Может, глухонемой? А зачем он так угрожающе на меня посмотрел? Куда вы меня тащите?! Осторожнее..!
Дядька вывел меня на улицу, ветер ударил в лицо, теперь четко услышал вопрос: «Что вы здесь делаете?» Я растерянно пожал плечами.
Он повернулся и к кому-то обратился:
– Это ваш?
В ответ донеслось:
– Да, да.
И передо мной возникли двое: мой друг Влад и подруга Лена. Они схватили меня за руки и повели, что-то лепечут о том, куда пропал, да что они меня обыскались, да как я мог уйти из ночника. А мне ваш клуб… Я провёл пальцем поперек горла.
Слышу:
– Он, наверное, хотел повеситься.
– Где, в церкви?!
Затем безудержный хохот.
Но почему они так?.. И понимаю: я ещё не сказал ни слова, только думал, что говорю. Попытался – не получилось.
– А может, его отвезти домой на такси? – предложил Влад.
– Ага, и что я теперь в свой день рождения буду сидеть дома?! – возмутилась Лена.
– Ну, давай я его отвезу, а ты оставайся, потом приеду.
Я повернулся к Владу и закивал: «Да, да, отвези, мне ваш клуб – вот где». И ещё раз в безмолвии ладонью обхватил свое горло.
– Ты что, и вправду хотел повеситься? Это же храм. Вовремя тебя охранник нашёл.
Я замотал головой в стороны и, тужась, выдавил из себя:
– Нет… не хотел…
– Заговорил! – радостно выкрикнула Лена.
Я с трудом ещё раз произнёс:
– Один… поеду домой.
Лена изменилась в лице и посмотрела на меня испепеляющим взглядом. Затем она фальшиво улыбнулась:
– Ну, если тебе так лучше…
– Лучше, – кивнул я.
Время, похоже, обед – скоро придут друзья… Недолго ждал. Лена отворила дверь своим ключом, и они с Владом, как ненастье, ввалились в квартиру, прошли в гостиную.
– Нет, ну ты смотри, – возбудилась Лена, – он лежит себе, а я отдуваюсь за свою днюху! Ты что учудил-то ночью?!
Я пожал плечами, делая вид, что не понимаю вопроса.
– Ты что, хотел в монастыре повеситься?!
– Нет.
– И что ты там делал?
Не желая делиться вчерашним событием, я ещё раз пожал плечами:
– Не знаю.
– А может, ты перепил?
– Может.
Влад с помятым лицом сел рядом со мной на диван и сообщил:
– Ночью тебя искало несколько охранников, говорят: «Вроде бы проскочил парень, а куда делся, не можем найти».
– А вчера что, была ночная служба?
– Нет, никого не было. Тебя вывели из пустой церкви, там даже света не было.
Это меня не удивило. Я понимал, что там не было службы.
Друзья шумели, открывали пиво. Я лежал и размышлял над вчерашним событием. Ночной клуб, в котором мы отмечали день рождения Лены и в котором часто проводили время, находится в метрах пятидесяти от Сретенского монастыря, я и раньше видел вокруг него монахов. И ведь знал, что там монастырь, да не придавал этому значения, хотя один раз Влад пошутил, что уйдет туда от своих проблем. Только я вот думаю, проблемы они везде проблемы, где есть люди. Там же тоже люди, или они уже святые? Вот же испытание монаху в центре Москвы.
Я не так давно думал заглянуть бы в какой-нибудь храм, поставить свечи и помолиться о своей покойной бабушке, не зря же она меня крестила, и как же порою мне не хватает её любви..! В воскресенье будет служба, надо всё-таки зайти в церковь. И почему бы не в этот храм, раз судьба туда завела.
– Ты выпьешь пива? – спросил у меня Влад.
– Глоток.
Я приподнялся и хлебнул из кружки. Во рту посвежело, но в желудке всё напряглось, сжалось камнем и подступило к горлу. Я почувствовал, сейчас меня стошнит. Не успел добежать до туалета, на ходу вырвало.
– Опять! Что же это такое?! – гневно крикнула Лена и побежала за половой тряпкой.
А Влад, недоумевая, говорил, как у него было что-то похожее, когда он пил натощак. Только у меня это уже далеко не в первый раз. На этой неделе я ходил в клинику, сдал анализы, сказали, результат будет на днях. Значит, завтра надо обязательно зайти в больницу. Похоже, у меня какие-то проблемы с желудком.
– Да не расстраивайся ты так, – успокаивал я Лену, – я сам уберу.
– Слушай, – осенило Влада, – а может, тебя кто заговорил? Ну, там, заколдовал или, как это, сглазил!
Я махнул рукой:
– Кто, ты?
Влад улыбнулся:
– Кстати, может, Николаев на́нял ведьму – и всё. Не зря же тебя в церковь потянуло.
– То, что не зря, – это точно. Только Николаев на это не способен, я его знаю.
Николаев Леонид – мой бывший партнер по бизнесу, вместе начинали, а сейчас судимся с ним за активы. Лёнька, конечно, неприятный человек, но он всегда играет в открытую. Верит в свои силы. Ну да ладно, суд решит, только вот ему ничего не светит…
– Нет, – помотал я головой, – это чушь! Я не верю в эти предрассудки.
– Ну и зря. А во что ты вообще веришь? В наше правосудие? Думаешь, он к судье не заносил?
– Не заносил.
– А в какой ночник мы сегодня пойдем? – вклинилась Лена в наш разговор.
– Я ни в какой не пойду, у меня желудок болит.
– Не поняла, мы будем сидеть дома?
– Хочешь, давай сходим в церковь, я давно хотел зайти.
– Тогда ты иди сам, – обижено произнесла Лена, – а я пошла спать.
Влад посмотрел на меня с опаской и сказал, что тоже поедет домой спать. Конечно, только бы с собой не позвал.
Все разошлись. Лена приняла душ и уединилась в спальне. Влад допил своё пиво и поехал домой. А я лежал и размышлял, вчерашнее событие не выходило из головы. Не зря же это. Я посмотрел в Интернете расписание богослужений Сретенского монастыря и обнаружил, что сегодня вечером есть служба и не надо ждать воскресенья. Беспокоило только одно: я толком не знал, как там, в церкви, себя вести. Но не может же это меня остановить. Я привёл себя в порядок, кое-как перекусил и отправился в храм.
Наверное, надо перекреститься при входе. А как это делать: слева направо или наоборот? Сейчас у кого-нибудь подсмотрю. Охранник подозрительно взглянул на меня, может, это тот самый?.. Знакомый каменный крест, заснеженные клумбы, брусчатка. Сомнений нет, я здесь был. Площадь, маленькая церковь. Да, эти интерьеры мне знакомы. Продают свечки, вчера этого не было. Всё знакомо: люстра, иконы…
Покупаю свечи и неуверенно прохожу внутрь. А кому ставить-то их? Служба уже началась. Вот икона Божией Матери, значит, поставлю свечу перед ней и помолюсь о бабушке. А впрочем, у меня столько свечей, наверное, придётся всем поставить. А купол-то на месте. Иисус Христос смотрит сверху. Интересно, сколько времени будет идти служба?
Народ как-то косится на меня, видимо, отвлекаю их. Поставил все свечи, даже некоторые иконы поцеловал. Остаться до конца службы, или уже можно уходить? Но эта изжога… Желудок заболел, боль накатывает волнами. Наверное, пойду. Или остаться? Да нет, пойду. Надо, конечно, чаще заходить. Что тут вообще происходит? Поговорить бы с кем об этом.
Вернулся домой, Лена спит. Допоздна размышлял, вспоминал беззаботное детство, бабушку, даже прослезился. Теперь этого не вернуть. Неужели и вправду всё проходит безвозвратно? И зачем это было в моей жизни…?
На следующий день я собрался звонить в клинику, где проходил на днях обследование. Но рано утром вдруг оттуда сами позвонили и попросили срочно прийти.
Я думал, язва обострилась, в юности с этим были проблемы. Оказалось, всё гораздо хуже. Врач говорил мне о диагнозе, как будто бы вычеркивал меня из списков живых. Это даже не приговор на двадцать или тридцать лет тюрьмы и не пожизненное, это просто констатация факта: сегодня ты живешь до вечера, а вечером умрёшь, вот и всё. Да нет, подождите, вы, может быть, ошиблись или шутите, разве такое может быть!? Ещё как может, умом-то я понимаю, а сердцем – нет. Или наоборот: сердцем понимаю, а умом – нет. Но врач категоричен: с таким-то диагнозом это всё равно что догонять давно ушедший поезд. Где я был раньше, надеялся на язву? А оказалось – рак желудка третьей степени. Слушайте, похоже, что сегодня третья степень закончится и вечером начнётся четвёртая. Срочная госпитализация и операция! Но у меня дела, контракты, проекты, инвестиции, суды, теперь взять и вместе с этим лечь в больницу!? Стоило мне только заикнуться об этом, доктор посмотрел на меня с застывшим вопросом во взгляде: «Интересно, он состоит на учёте у психиатра?»
Дальше всё промчалось молниеносно: операционная, палата, трубки из тела, жуткие боли и не то чтобы непонимание, а полное отрицание происходящего со мной. Сейчас эта серия закончится, надо досмотреть её, раз уж других телеканалов здесь нет. А потом будет другое кино, не такое жуткое. Но когда через несколько дней лечащий врач у меня спросил промежду прочим, оставил ли я завещание, я вдруг осознал своё реальное положение: после этой серии, оказывается, других не будет? Ключевое слово «завещание» консервным ножом откупорило крышку отрицания, и истинное заблуждение ударило мне в голову резким запахом протухших консервов. Меня бросило в пот. Я что, завтра умру?!
Позвонил Лене, рассказал ей о том, что жизнь даёт мне один шанс из ста, а доктор обещает побороться за меня в течении нескольких месяцев, рассказал о завещании, о том, что у меня никого ближе её нет. Лена отвечала со смешанными чувствами, а когда я предложил ей обвенчаться и оформить наши отношения, она уклонилась от ответа.
В палате у меня было много свободного времени и посокрушаться, и пострадать, и подумать над тем, а как всё-таки дальше жить или не жить. Да, я ведь совсем забыл о том ночном событии, в Сретенском монастыре! Что это вдруг меня туда привело, человека далекого от церкви? Теперь эти размышления занимали всё больше моего времени, в нынешней ситуации они получили совершенно другой окрас и глубину, я ухватился за них как за соломинку, и постепенно в моих рассуждениях начал проявляться смысл услышанного: «Аз есмь дверь: мною аще кто внидет, спасется, и внидет и изыдет, и пажить обрящет…»
Попросил Лену купить и принести мне Евангелие. Теперь, когда я прочитал его, у меня появилась надежда и взошли ростки веры. В Писании очень часто Иисус Христос говорит: «Вера твоя спасла тебя», «Кто будет веровать и креститься, спасен будет», «По вере вашей да будет вам», «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: Перейди отсюда туда, и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас». Как же это всё просто! Нужно только верить, понимаешь? Только верить.
Когда меня выписали из больницы и перевели на стационарное лечение, появилась возможность сходить в храм. Я пошёл в субботу в Сретенский монастырь на вечернюю службу, отстоял до конца, объявили, что на следующий день состоятся две литургии, ранняя и поздняя, а таинство исповеди будет проходить прямо сейчас в нижнем храме Иоанна Предтечи и Двенадцати апостолов. Да, точно, как я забыл про исповедь? Ведь написано: «Сотворите же достойный плод покаяния». Огромное желание исповедаться.
В нижнем храме исповедовали несколько батюшек. К кому-то очередь двигалась медленно, священник, что-то долго объяснял. Один батюшка исповедовал сидя, и все, подходя, становились рядом с ним на колени. К кому идти мне? Не так важно, я ничего не знаю, меньше знаешь – больше свободы. И я молча встал в ближайшую очередь.
Через минуту к нам подошла девушка, одетая на старорусский манер, но выглядит современно, это, видимо, такой стиль. Спросила у меня:
– Вы последний к отцу Иринею?
– Да, – ответил я и, подумав, уточнил: – его зовут Ириней?
– А вы недавно сюда ходите?! – с неподдельным интересом спросила она, – я раньше вас не видела.
Я смутился:
– В первый раз.
Девушка восхитилась:
– Первый раз! И на исповедь первый раз?! Вообще в первый раз!?
– Да.
– Вы так и скажите: «Батюшка, исповедуюсь в первый раз». Он вам все подскажет. Вот же счастье какое! Даст Бог вам сил и мужества.
– Спасибо.
Ну, отец Ириней, умеет же он слушать людей! Вытащил из меня всю гадость, о которой я даже не думал про себя. Вопрос, умение слушать и анализ – это ключи от той двери, за которой живёт человеческая душа и варится в собственном соку. Я покаялся и сам ещё не понял, что случилось. Покаяние сломало мою старую систему ценностей, снесло её и началось формирование новой, в этом-то и оказалась вся его суть. Правда, отец Ириней сказал, что к исповеди всё равно надо подойти созревшим, как плод.
А на следующий день я причастился. Лена мне даже позавидовала, как я восторженно всё рассказал ей, но в храм со мной не пошла. Я ей объяснил, что теперь умирать не собираюсь, о завещании не вспоминаю, а вот венчаться с ней не передумал, но вопрос этот так и повис в воздухе. Лена за меня радовалась, только, похоже, она не верила, что я буду жить. Интернет и мой доктор рассказали ей столько всего про мою болезнь, что у неё сложились определенные нехорошие ожидания. Все это меня угнетало, а когда я сообщил, что хочу крупную сумму отдать в благотворительные фонды, Лена ревниво заметила, то ли в шутку, то ли всерьёз, что она и есть благотворительный фонд в моей жизни. С тех пор наши отношения стали натягиваться как струна. А тут ко всему прочему меня избили во дворе моего же дома. Просто налетели пьяные подростки и несколько раз ударили по лицу, без причины, даже без вопроса: «Закурить не найдётся?». Хорошо, не били по животу, иначе бы мои швы разошлись.
Отец Ириней объяснил, это нормально, подобное должно было случиться, и мне, вообще-то, надо быть готовым к такого рода вещам. Из нашей беседы я сделал вывод: воцерковляться, постоянно ходить в храм – это всё равно что постоянно и добровольно ходить на свой суд. А, между прочим, Бог всем разослал повестки.
Кстати, о суде. Позвонил мой бывший партнёр Николаев, сказал: «Слышал, что тебя жестоко избили. Но ты не думай, я не имею к этому отношения. Я хоть и желаю тебе недоброго, но не такого, не физического, я хочу, чтобы ты мучился в душе, испытывал невыносимые душевные муки, а синяки на теле – это не по моей части. Так что ты не думай обо мне плохо».
На что я искренне попросил у него прощения и сообщил о прекращении судебной тяжбы в его пользу и даже с прибылью. Николаев опешил, не поверил, стал оскорблять и объяснять: такой победы ему не надо. Не пойму, он же получил, что хотел.
Мало того я решил всё свои судебные дела закрыть, в том числе и перспективные. Друзья ругали меня, особенно Лена, за разбазаривание имущества. С этих пор наши отношения с ней стали ещё хуже. Почему-то я думал, для людей, умеющих любить, трудности – это стимул для дальнейшего развития их отношений, а оказалось – барьер.
У нас был долгий и напряженный разговор, мы не смогли понять друг друга и решили, вернее я решил, взял на себя ответственность, отрезать по живому, оправдываясь тем, что нам обоим так будет лучше. Мы, попрощались и разошлись.
У меня сейчас одна задача – остаться жить. Но времени на решение этого уравнения дано мало. А есть ли вообще время, и зачем оно?.. Вероятно, время – это дух, живущий в каждом человеке для того, чтобы с помощью него мы могли упорядочивать свои дела и поступки по степени их важности. А мне раньше казалось, время – это общее пространство, в котором живут самые главные вещи: закон и логика человеческого бытия. Но сейчас я понимаю, что самые главные вещи это не логика и не закон и живут они не во времени, а в наших отношениях друг к другу и к миру.
Если бы наш мир жил только по логике, и законам вытекающих из логики, наверное, это был бы очень жестокий и бездуховный мир, в котором нет места ни чуду, ни любви, ни милости, что расстраивало многие человеческие планы, созидало невозможное и разочаровывало людей, уповающих только на справедливость закона. Как же тяжело жить человеку справедливому, в его голове сидят заложенные критерии справедливости, с которыми всё сравнивается и оценивается. Легко живётся милостивым!
И я надеюсь на милость Божию, на его любовь: Просите, и дано будет вам вопреки, всем труждающимся и обремененным. Не хочет Бог смерти грешника. Ведь, даже у самого последнего грешника в душе живёт Бог, только он сидит в темнице под семью замками. И уж тем более, никто не знает часа и обстоятельств своей смерти. Умирать же по расписанию – участь бездушных роботов.
Как-то я привычно встал на исповедь к отцу Иринею, и снова подошла та самая девушка, что и в первый раз, узнала меня, поздоровалась. Мы обменялись парой фраз, а после службы я подошёл к ней и пригласил посидеть в кафе. Она не отказалась, откликнулась живо. Её звали Серафима. Как необычно для моего прежнего мира и как гармонично теперь! Мы сидели, пили чай, беседовали о жизни, Боге и вере. Я поймал себя на мысли, что я бесконечно немощен и вера моя слабеет и, сомнения в последние дни всё чаще приходят мне в голову. Отец Ириней правильно сказал: «Для истинной веры не хватает нам подлинного смирения». Невозможно, простить всем долги, покаяться, раздать имущество и ждать спасения….
Во всём, что плохого происходило со мной, виноват, конечно, только я. А всё, что есть хорошего, – это не моя заслуга. Ибо и злым, и добрым светит солнце. Может быть, знание того, что человека ждёт смерть, дано ему, чтобы он научился смиряться по пути к ней? Вспомнилось кладбище: о, сколько там лежит молодых! Почему раньше мне ни кто не сказал: «Хочешь, чтобы тебя как можно позже принесли на кладбище? Приходи сюда как можно чаще. Памятники с портретами молодых людей тебе расскажут правду этой жизни».
Прежде чем человек зайдет в комнату под названием «Проблемы в моей жизни», он сначала движется по дороге к этой комнате. И у него есть время и возможность понять, куда он идёт и зачем он туда идёт, и туда ли он идёт. А если человек этого не сделал, тогда он должен сидеть в дерьме и смириться с тем, куда он попал. Вероятно, только из такого грунта, как смирение, вырастают чудо и спасение.
Во время беседы с Серафимой пошёл сильный дождь, первый весенний ливень. Мы посмотрели в окно, и я вдруг вспомнил, что забыл в церкви под скамейкой свой зонт, о чём сообщил Серафиме. Она улыбнулась, заверила, что дождь скоро пройдёт, и вспомнила историю:
– Не так давно, после вечерней службы, я забыла свой рюкзак с документами и ключами, оставила так же под лавочкой. Людей было много, потом исповедь… Опомнилась, когда подошла к своему подъезду. А уже очень поздно, метро закрыто, дома никого, ключей у меня нет, ладно с документами, не такие важные. И пришлось мне за рюкзаком пешком возвращаться от Алексеевской. Бежала, запыхалась, а тут ночные клубы, народ гуляет, толпится, курит. Метель на ровном месте поднялась…
– А когда это было? – спросил я.
– А это было…, накануне дня Феофана Затворника, двадцать второго января вечером.
Вдруг меня как поленом по голове ударили: двадцать второго января с вечера и ночью мы отмечали день рождения Лены в ночном клубе рядом со Сретенским монастырем. Я внимательнее присмотрелся к Серафиме…
– Так вот, – продолжала она, – иду, а за мной кто-то увязался, я бегом, заскочила в храм, на удивление, он оказался открыт. Темно, рюкзак лежит на месте, вокруг никого. И так радостно на душе, и не из-за того, что рюкзак нашла, как-то необъяснимо радостно! Я постояла ещё немного и пошла. А на улице, на территории монастыря, встретила пьяную пару, то ли они кого-то искали, то ли от охранника убегали…
Серафима говорила, а я уже точно знал: милость Божия снизошла на меня. И жить я буду…, но для этого надо умереть....
И я умер в этой жизни.
«Сирата»
На железнодорожном вокзале провинциального города Лиски зажигали тусклый электрический свет. Медленно падал снег большими и редкими хлопьями. Маневровый тепловоз не торопливо таскал товарные вагоны из одного конца станции в другой. Спокойный женский голос диспетчера, время от времени, предавал по громкой связи служебные сообщения составителям вагонов. Редкие пассажиры дремали в зале ожидания. И жизнь словно застывала в конце унылого декабрьского дня.
А ефрейтор Иван Костров, пиная снег под ногами, прогуливался по перрону, в ожидании своего поезда. Он остановился напротив ларька со сдобой, взглядом съел аппетитную булку, проглотив слюну, затем радостно посмотрел на уснувшую, на стуле продавщицу, улыбнулся и побрёл дальше, представляя свой дом.
А в доме тепло и уютно, топится русская печь, кошка Тося безмятежно спит на лежанке, в воздухе растворился аромат свежевыпеченного хлеба. Мама Мария Николаевна деревянной лопатой бережно достаёт из духовки большой румяный каравай, несёт его к столу, но тут, не дойдя до него, спотыкается и падает, роняя хлеб на пол….
Иван вздрогнул от неожиданной картины и поморщился, достал пачку «Примы», закурил. По вокзалу диспетчер объявил о прибытии поезда:
– Внимание пассажиров и встречающих, на первый путь второй платформы прибывает пассажирский поезд Тамбов – Ростов на Дону. Нумерация вагонов с головы поезда. Повторяю, на первый путь второй платформы прибывает поезд «Тамбов – Ростов на Дону».
Это был поезд Ивана, он взбодрился, выпрямил спину, расправил плечи и стал всматриваться вдаль, туда, откуда тянулись рельсы, и ожидался поезд. Через пару минут состав с шумом выплыл из сумерек под фонари вокзала, локомотив то и дело издавал прерывистые гудки, предупреждая о своем прибытии, а на перроне поднялась настоящая пурга, стремительно взлетающий снег искрился под ярким электрическим светом, кружился и медленно падал вниз. Наконец, поезд остановился. Людей на посадку, не было, Иван в одиночку подбежал к своему двенадцатому вагону, дверь там уже была открыта, но его никто не встречал, он впорхнул в пустой тамбур, хотел пройти в вагон, но вспомнил, что у него в руке сигарета, решил докурить. И пока Иван делал последние затяжки, он, в приподнятом настроении, может быть, не совсем желая того, продолжал представлять своё возвращение домой, где так же в уюте и тепле, Мария Николаевна и Валя, его невеста, сидят за столом, лепят пирожки и на два голоса поют.
Ехали солдаты
Со службы домой.
На плечах погоны,
На грудях кресты.
На плечах погоны,
На грудях кресты.
Едут по дорожке.
Родитель идёт.
– Здорово, папаша!
– Здорово, сынок!
– Расскажи, сыночек,
Про службу твою….
Неожиданно, кто-то постучал в дверь. Женщины переглянулись и разом крикнули, – Ваня!
На пороге появился сосед дед Гаврила, – вижу, солдат ещё не прибыл, – сказал он.
В ответ, Мария Николаевна тяжело вздохнула, -о-ох, ждём.
Тем временем в тамбур вагона вошёл проводник, пожилой мужчина, совсем старик, чем-то напомнивший Ивану деда Гаврилу, тот внимательно смотрел на солдата и строго спросил, – служивый, а билет у тебя, есть?
– Есть, – ответил Иван, достал свой билет из кармана шинели и отдал его проводнику, тот внимательно изучил проездной документ и вернул его обратно со словами, – а вот, курить здесь нельзя.
– Виноват, – четко по военному произнёс Иван и потушил свой окурочёк в спичечном коробке.
– Вот так-то лучше, – одобрительно сказал старик, и слегка улыбнувшись, спросил, – в отпуск или совсем?
– Совсем, – кивнул Иван.
Проводник высунул из тамбура скрученный жёлтый флажок, поезд свистнул и тронулся, затем проводник закрыл дверь, и уже весело, под шум набирающего ход поезда прокричал, – небось, мамка дома ждёт, не дождётся?!
– Иван улыбнулся, – небо-ось.
Старик нежно похлопал всей пятернёю по дембельскому плечу, – ну, ладно, пойдём, определю тебя, – снисходительно произнёс он и повёл за собой солдата по плацкартному вагону до последнего купе, там указал ему на свободное место и ушёл.
Иван снял с плеча вещмешок, шапку положил их на верхнюю полку, расстегнул шинель и сел у окна. Он бегло осмотрел соседей, сидящих напротив – толстую тётку и длинноволосого парня, затем отвернулся к окну, закрыл глаза, и снова представил своё возвращение. Как он – дембель идёт по улице к родительскому дому. Навстречу ему бегут Мама, Валя и дед Гаврила, крепкие объятия, поцелуи, слёзы радости, всхлипывания.
Потом сразу свадьба, он жених, невеста – Валя. Играет гармошка, гости гуляют, кричат, поют веселые песни. Кто-то из гостей поднялся из-за стола с рюмкой в руке и неистово крикнул, – горько!
Его поддержали остальные. Жених и невеста встали, поцеловались…
– Ух-ты, а противная какая! – так громко и неожиданно вскрикнула тётка напротив Ивана, что он от испуга вздрогнул и открыл глаза. Женщина сидела с перекошенным лицом и во рту жонглировала конфетой.
– Да это же мам, с ментолом! – улыбаясь, сказал ей длинноволосый парень.
– Да ну её, с метолом твоим,– возмущено ответила тётка и выплюнула конфету себе в кулак, – вон, смотри, солдатика разбудили, – укоризненно бросила она парню.
– Иван откашлялся, – а я и не спал.
– Да чё там, разбудили. Ты уж не серчай солдатик на меня бестолковую. Домой, наверное, едешь?
– Домой.
– А, где служил?
– На юге, – гордо произнёс Иван.
– Это там где стреляют? – испугано спросила тётка.
– И там тоже.
– Ты смотри, – обратилась она к парню, – и живой едет!
Иван усмехнулся, – а что ж мне мёртвым ехать?
– Да ты солдатик, извиняй, по радио только и показывают, то там убили, то там похитили, страшно. У меня ведь, тоже, два сына, вот один Вовка, – тётка указала на парня, – скоро заберут, а другой уже служит. Так я, так переживаю, наслушаешься этот телевизор….
– Мам, да у Женьки всё нормально, он же писал, – возмущенно произнёс Вовка.
– Писал, – разочаровано ответила тётка и быстро добавила, – написать можно что хочешь, а как там, в самом деле, кто знает. Упёрли, чёрти куда, а ж на самый камчатский восток…
– На дальний, – поправил Вовка.
– Ну, а ж туда. И там стреляют на этом…, полигоне. Бережись пишу ему в каждом письме, бережись. Бережённого Бог бережёт…, но он у меня, вроде, не драчливый, да вот, – тётка достала из сумки конверт, а из конверта фотографию упитанного с круглым лицом солдата и протянула её Ивану, – вот он, деточка мой, Женечка.
Иван, взял фотографию, внимательно посмотрел на неё и вернул обратно тётке с вопросом, – а кем он служит?
– Да этим, поваром, год уже, – ответила та и уставилась на фото.
Образовалась пауза, Иван решил, что на этом беседа закончилась и, откинувшись назад, закрыл глаза.
Свадьба продолжалась. Играла гармонь, гости плясали. За длинным столом сидели жених, невеста, Мария Николаевна, дед Гаврила и другие, раскрыв рты, все слушали увлекательный рассказ Жениха.
– Так вот, я бежать, что есть силы, – Иван, выдержал театральную паузу, осмотрел слушающих и стукнул себя ладошкой по колену, – а за мной БТР!
– Сынок, что такое БТР? – спросила Мария Николаевна.
– Боевой транспортёр, – деловито пояснил дед Гаврила, – помнишь, как у немцев в войну были?
– А-а… – протянула Мария Николаевна, – да, мать рассказывала.
– Да, вроде того, – согласился Иван и продолжил, – так вот, я вправо и он вправо. Я влево и он влево. Стрелять? Так не возьмёшь его, какая броня! Думаю, надо гранатой. Кидаю под него и…, точно разулся гад! Вот, – он погладил на своём кителе орден "За личное мужество", – за это и дали орден… А ещё, помню, ходили мы ночью в разведку, духота, солнце палит, и по пути река с водопадом. Сержант говорит, давай искупаемся. Нет, говорю, опасно.
