И сказал он, что не зря это всё…
И у каждого есть своя миссия и свой путь.
И кто найдет его, тот дотронется до меня.
И поймет тогда, что есть свет, что есть тьма.

Смысл жизни сидел на отутюженной дождём и ветром, ласково нагретой солнечными лучами площадке, расположенной на самой вершине отвесной скалы. В задумчивости всматриваясь вдаль и не испытывая ни малейшего страха перед высотой, он, свесив ноги вниз, болтая ими, разгонял воздушное прозрачное месиво подпирающей скалу пустоты. Массы камня были вылеплены природой так, что напоминали громадный царский трон, величаво и гордо возвышающийся над бескрайней гладью моря, хвост которого убегал за горизонт и там растворялся в небесной дымке.

Казалось, что солёная пучина, обладающая невиданной силой, пасовала перед монументальностью конструкции скалы и шаркающей походкой почтительно заходила в подковообразную бухту, оставляя свой непокорный нрав за её пределами. Достигнув скалы, море, свернувшись в комочек у её подножья, что-то само себе мурлыча набегающими волнами, скрупулёзно перебирало мелкую гальку, искоса смотря снизу вверх на восседающий на вершине Смысл жизни.

Он был ничей, поэтому скука и грусть в виде двух белых, ничем не примечательных бабочек, махая крылышками, летали возле, изредка заглядывая в его голубые бездонные глаза. Божественное свечение, исходящее от радужных оболочек, обволакивающих зрачок, распространяло такой магнетизм, что притягивало этих мечтательно летающих беззащитных насекомых, наделённых унылой миссией констатации факта иллюзорности всего сущего. В глубине безграничного сознания бабочки видели рождающихся и тут же умирающих светлячков, моментально озаряющих сиянием всё вокруг, и не найдя тех, ради кого они пришли в этот мир, угасающих, превращающихся в угольки.

Настроение Смысла жизни с увеличением количества чёрных безжизненных точек всё ухудшалось и ухудшалось, но поделать ничего он не мог, так как не был приспособлен к самостоятельной жизни и веселить сам себя ещё не научился. Нахмурившись, он взглядом пронзал пространство и, не найдя, где остановиться, обернувшись вокруг Земли, опять заходил глубоко в себя, прихватывая с собой свои мысли и надежды. Он, сам того не желая, постепенно передавал свой лёгкий нервный тремор водной стихии, которая, впитав энергию от невидимого вибрирующего биополя, начинала исходить мелкой синей рябью в виде гигантского персидского ворсистого ковра, расстеленного по всей бухте. Но вдруг дорожка, по которой мгновение назад взгляд Смысла жизни совершал кругосветное путешествие, разорвала порочную бессмысленность и явила миру Человека, плывущего на маленьком судёнышке к берегу.

– Аллилуйя! – во весь басистый голос прокричал Смысл жизни, у которого впервые в жизни появился смысл стать чем-то для кого-то. Он встал в полный рост, взяв откуда-то подвернувшуюся ему под руку красную тряпку, и что есть силы начал махать ею, распугивая осаждающих его бабочек. Пытаясь привлечь внимание Человека, Смысл с пронзительной скрупулёзностью, на мгновение зажмурившись, представил себя маяком, указывающим тому, кто в лодке, единственно верный путь объяснения его существования.

Быстро набросав карандашом на вырванном из ученической тетрадки листе картину, он передал её морскому ветру, который вызвался доставить эскиз до адресата. Ветер приступил к делу осторожно, со стеклянным трепетом и почтительным молчанием. Листочек взмыл вверх, расслабился и, расставив края в разные стороны, понёсся, подгоняемый потоками тёплого бриза. По пути, чуть свёртываясь в трубочку, затем распрямляясь, он изображал в воздухе различные фигуры, показывая, на что способен простой прямоугольный лист бумаги, если его не сдерживать скрепами и обложками. Через некоторое время, почти не устав, он достиг цели своего путешествия, медленно приземлившись на деревянную палубу прямо перед ногами Человека.

Тот опустил глаза, посмотрел на хорошо сохранившееся и почти не смятое ветром изображение, лежащее в луже морской воды, образовавшейся на палубе от брызг. Что там было нарисовано, самому Богу не было известно, но Человек только глубоко и равнодушно вздохнул, подняв листок, скомкал его и выбросил обратно в море. Затем он поднял паруса, решив не причаливать к берегу, и, развернув посудину, на полной скорости помчался дальше. Лишь только волны в отчаянии хлестали по корме лодки… А листочек, постепенно набухая, всё глубже и глубже уходил под воду. Мечта Смысла жизни обрести хозяина тонула вместе этим маленьким скомканным кружочком бумаги, погружающимся в черноту морской пучины и навсегда прощающимся с солнечным светом.

Отвергнутый Смысл, кряхтя как усталый старик, опять сел на скалу в глубокой задумчивости, пытаясь понять, почему Человек выбрал бессмысленность бытия? Почему он не бросил навсегда якорь в его бухте? Видимо, дух путешественника и постоянная борьба с самим собой были ближе для Человека, чем понятная, родная, но такая обыденная гавань постоянной дислокации корабля. И не важно, что кажущийся сейчас таким ласковым ветер переменит через несколько часов настроение и соединится с обозленными норд-остами и муссонами в голодную волчью стаю. Набросившись всей своей звериной мощью, скрипя зубами и царапая когтями беззащитное судно – потопит его, унося в пучину Человека и все его желания и поиски разом. Но это будет потом, а сейчас… Время, словно подкравшаяся лиса, закрывает лапами глаза плывущего по волнам, лаская его мягким и пушистым хвостом. А Человек, одевшись в шкуру жертвенного ягнёнка, ведёт своё судёнышко к неминуемому земному концу…

– Стоп, снято! – голос за кадром уверенно и восторженно обрывает повествование и дальнейшие сьёмки. Некто берёт в руки Человека со Смыслом жизни и ставит их на дальнюю полку, сплошь покрытую пылью. Микроскопические частицы, уютно расположившиеся на деревянной поверхности, сначала настороженно принимают новых незнакомых постояльцев. Галдя, они взлетают чуть-чуть вверх, а затем, успокоившись, понимая, что это навсегда, оседают, обволакивая одинокие фигуры серой вуалью. Человек и Смысл жизни, пересекшись взглядами, осознают, что они были созданы друг для друга и в промелькнувшей жизни упустили свой шанс встретиться. Одному не хватило таланта художника, другому видения ценителя, но что теперь… А теперь им остаётся только неспешно вести беседу… Беседу длиною в вечность. Вспоминая шум моря, отвесную скалу в виде трона и ветер – ветер ласковый и тёплый, с любовью качающий лодку, словно люльку ребёнка.

Рябина

В восторге я, когда цветёт рябина,
Пронзая осень красною стрелой.
Как в серости Мария Магдалина
Едва Христа касается рукой.

Садовник превращается в святого,
Святой – в свету становится рабом.
И, погружаясь в воды внеземного,
Сливается всей сущностью с Отцом.

Я знаю, что в контрасте скрыты знаки,
А в знаках хитро вкраплены слова.
И кровоточат на ветру зигзаги,
Плетя из наших судеб кружева,

Болтушка-Время тикает уныло,
Крадя скупые зёрна тишины.
Давно по осени душа остыла
И стёрла в нас рябиновые сны.

Мы не поэты, нет, мы только пешки,
Хотя в большой Божественной игре.
Уходим мы с доски, ворча, без спешки,
Лишь ставя крестики на алтаре.

Ища в благополучии подтексты,
В себе перестаём искать себя.
С небес черпаем мы идеи бегства
В рябиновые тайные края.

Колесо времени

Бог дал человеку память и воображение,
Чтобы он при жизни тренировал их,
Насколько хватит сил…
Ибо, когда человек уйдёт за горизонт
И приблизится к Всевышнему,
Он должен показать Ему свои способности.

– Вот, посмотри, всё до гениальности просто, – воскликнул четырнадцатилетний прыщавый Гордей, заметив недоверчивый и ухмыляющийся взгляд одноклассницы Дианы. Она сидела в купальнике на берегу моря на сером пледе в цветочек, расстеленном на тёплом жёлтом песке. Казалось, её чёрные смоляные волосы притягивали лучи света, часть из которых, скользнув по чёлке, погружалась в зелёные глаза девочки. Она разглядывала, щурясь, силуэт своего друга, закрывающий почти половину огненного солнечного блюдца.

Небесное светило в это время своим краем уже касалось горизонта. Устав находиться на работе целый день, оно торопилось побыстрее убежать с пьедестала. Гордей, развернувшись спиной к живописной красоте, творящейся на небосводе, возбуждённо размахивал перед Дианой руками. Жестикулируя и подпрыгивая от захлёстывающих его потоков мыслей, он пытался объяснить своей девушке недавно придуманную им теорию перемещения во времени и пространстве. Диане иногда казалось, что рядом стоит маленький сумасшедший учёный с взлохмаченными волосами. Непонятый и отвергнутый своими коллегами из-за, как виделось им, абсурдности его изобретения, в который раз пытающийся разжевать свою логику.

– Смотри, смотри, – продолжал концентрировать внимание на себе парень, – закрываешь глаза, сосредоточиваешься и с помощью силы одной только мысли уносишься во времени, куда захочешь.

Для подтверждения своих слов он, взяв в руки длинную, несколько изогнутую корягу, начертил возле самой кромки воды метровый круг. Вдавленные крупицы песка вперемешку с мелкими ракушками чуть пискнули, но подчинились воле человека. Тем более что тема разговора им тоже была как никогда интересна.

– Представь, мы стоим в центре круга, – в подтверждение своих слов Гордей нарисовал две фигурки человечков, – а наши мысли движутся по периметру окружности.

Мальчишка, сжав посильнее палку, вонзил её туда, где должна была гипотетически располагаться цифра двенадцать. Он до смерти испугал проползающего мимо краба, который быстро ретировался, напоследок пригрозив парочке клешнёй.

– Если наши мысли будут двигаться по часовой стрелке, – Гордей вынул палку из песка, начав аккуратно вести ею по контуру круга, – то мы, словно на машине времени, переместимся вперёд, в будущее.

В этом месте презентации мальчика Диана снисходительно улыбнулась, и на лице её образовались две обаятельные ямочки, которые втянули в себя немного тени. Заразившись игривым настроением девушки и немного порезвившись, тёмные пятнышки, не задерживаясь, со смехом поскакали дальше. Гордей, абсолютно не реагируя на шутливый вид подружки, оставался как никогда серьёзным и продолжил:

– Если ты будешь мыслить в обратном направлении, против часовой стрелки, то устремишься назад, в прошлое.

Кончик палки увлечённого лектора, развернувшись, пополз по окружности справа налево.

– Здесь же времени не существует, его попросту нет.

Теперь уже довольно раздражённая палка, резко взлетев, очутилась в самом центре круга, где ручки человечков в виде двух чёрточек соединялись.

– Ну хватит, я устала, – взмолилась Диана, – пошли лучше окунёмся.

Сцепив свои ладони с ладонями Гордея так, что их пальцы перемешались друг с другом, она практически силком потянула его в море. Парень сразу размяк, оставив в один миг роль беспокойного учёного и превратившись в обычного мальчишку, опьянённого первой любовью. Искры из его глаз брызнули в море, прямо перед длинными ногами Дианы, которая уверенно разрезала ими набегающие волны. Всего лишь через несколько секунд двое влюблённых перевоплотились в весёлых дельфинов, которые ныряли в морскую глубину и взлетали с криками ввысь, пугая пролетающих мимо бакланов.

С берега на беззаботных проказников грустно смотрели расчерченный на песке круг и два несуразных человечка. В какой-то момент времени им наскучило быть простыми каракулями на этом празднике молодости, и они тоже поднялись с песка. Круг преобразился в колесо, и двое человечков начали гонять его по пляжу, улюлюкая во весь голос.

Самая идеальная, замкнутая со всех сторон форма, не имеющая ни начала, ни конца, увлёкшись, как малый ребёнок, не переставая, катилась по часовой стрелке. Круг и не предполагал, что тем самым раскручивает потоки времени, которые втягивают в воронку две беззащитные фигурки, бегущие возле. Фантасмагория превращений коснулась этих тонких палочек, обозначающих туловище, ручки и ножки. Случайным образом в них вселились души Гордея и Дианы. Видимо, эфирные облачка, потеряв на мгновение ориентацию, не поняли, где на самом деле находятся их хозяева. Может, это была плескающаяся в волнах любви парочка, похожая на дельфинов, а может, две веселящихся и бегающих взад-вперёд фигурки, графически напоминающие людей.

Всё встало на свои места, когда Гордей и Диана вышли из моря и, уставшие, легли на песок загорать. Они закрыли глаза и погрузились в сладостную дрёму под бархатными лучами солнца, наполовину скрывшегося на другом конце земли… Их разбудил громкий детский возглас:

– Бабушка, дедушка, а море сегодня холодное? – они не поняли, к кому обращается этот ребёнок с противным голоском.

– Бабушка, дедушка, вы что, не слышите? – большие круглые глаза прямо в упор смотрели на них.

– Кто здесь бабушка и дедушка, мальчик? – раздражённо ответила Диана, нехотя приподнимаясь на локте. Перед собой она увидела веснушчатого ребёнка и действительно лежащего рядом морщинистого дедушку…

Вдруг она узнала в этом пожилом человеке Гордея. Словно его намеренно состарили, наложив килограммы грима. Он так же удивлённо смотрел на свою подругу, пытаясь понять, на каком свете находится… Начерченный на песке круг лишь только теперь понял, что натворил…

Море тем временем постепенно слизывало рисунок парня из видимости в материальном мире. Переливающиеся на солнечном свете золотистые крупинки и мелкие ракушки были готовы принять на себя творения новых художников и послушать другие причудливые идеи. И только Гордей и Диана, которые недавно отпраздновали топазовую годовщину свадьбы, не могли понять одного – на самом деле они прожили эти сорок четыре года или, может быть, когда влюблённые купались, произошло перемещение во времени? И им разом вживили память обо всех событиях и переживаниях за этот период…

Полсотни лет…

Полсотни лет минуло, не моргнув,
Обдав меня водицей родниковой.
И я проснулся, так и не заснув,
Надев на голову венец терновый.

И, в руку взяв обугленную трость,
Закутавшись от холода в багрянец,
Вонзив в ладонь с размаха ржавый гвоздь,
Пустился с криком в иудейский танец.

Войти пытаясь телом в роль Христа,
Я душу приготовил к вознесенью.
Меня всего сжимала теснота,
И здесь я был для Сатаны мишенью.

Но Бог мне пальцем сверху пригрозил,
Мол, очередь твоя ещё не скоро.
«Тебе в полста, гляди, так много сил,
Не примут небеса к себе танцора».

И, сняв венец терновый с головы,
Я вынул гвоздь и смазал рану йодом.
Убрав стрелу печали с тетивы,
Я стал простым земным обычным Богом.

«Я». Часть первая. «Я» и «Мы»

Ставя красные флажки для своего «Я»,
Люди пытаются ограничить его рамками собственного тела.
Они не понимают, что «Я» занимает всё мироздание,
Насколько простирается человеческая мысль.

«Я», думая, что оно действительно полноценное и самодостаточное «Я», вытянувшись в струну, встало в позу, источающую сплошной поток уверенности. Для большей убедительности, уперев один из кулаков в бок, оно переложило вес своего монументального тела на левую ногу. Носком же правой ноги «Я» принялось рисовать на жёлтом искристом песке забавные каракули.

Приглядевшись к искромётному творчеству художника, выступающего в данном случае в роли Творца, через некоторое время стало понятно, что миру будет явлено слово «Мы».

С момента начала рождения сверхоригинального песочного шедевра до проявления более-менее распознаваемых контуров прошло не то шесть секунд, не то шесть дней. Время в нашем случае было относительным и тихонечко, никого не задевая, стояло в сторонке в толпе таких же, как оно, любопытных зевак.

Закончив заниматься хендмейдом, а в данном случае – футмейдом, «Я» вступило со своим детищем в непростые, можно сказать, запутанные отношения. Такие конфликты в нашей жизни не редкость и происходят с любым гениальным произведением, которое после появления на свет начинает вести самостоятельную жизнь. Оно абсолютно не обращает внимания на изначальный замысел основателя и может повести себя крайне беспардонно, инициируя спор о том, что было в начале – курица или яйцо.

Следуя общим веяниям, взяв на вооружение хитрость, «Мы» старалось постепенно, не привлекая внимания своего родителя, захватывать всё большую и большую территорию. Так происходило до тех пор, пока в один прекрасный день «Я» не оказалось зажатым, словно в тисках, бездушными, пахнущими сыростью стенами. Порванные местами обои в тёмно-светлую полосочку с большими и безобразными жирными пятнами, очевидно, указывали, что возникающего стандартного квартирного вопроса между создателем и его творением не избежать.

Коммуналка с висевшим возле телефонной тумбочки графиком мытья сортира стала реальностью, с которой необходимо было мириться обоим жильцам. «Мы», вжившись в роль нахального соседа в трениках с выпячивающимися коленками, начинало морально воздействовать на «Я». Последнему ничего не оставалось делать, кроме как превратиться в скромного очкарика-интеллигента, явно пасующего перед напором накачанного спортсмена.

Ни капельки не комплексующий чувак периодически разъяснял книжному червю, что и как устроено в жизни. Прикрываясь демократическими инструментами, больше похожими на клещи стоматолога, «Мы» приняло сразу, в первом чтении, закон о подчинении меньшинства воле большинства. Обращаясь к себе исключительно с глубочайшим почтением, песочные буквы заняли, понятное дело, место большевиков, оставив меньшевикам в лице «Я» явно проигрышную в исторической перспективе позицию. Тем более что в новой азбуке тихоню запихнули аж в самый конец книги, на последнюю страницу, что окончательно подорвало авторитет буквы. Теперь каждый вздох, шаг, решение, а тем более действие «Я» согласовывало с «Мы», полагаясь на объяснения типа: «так было нужно», «так принято», «так делают другие», «ты что, самый умный?»…

Некогда уверенный в себе знак, казалось, после такого пресса стал даже значительно ниже ростом. Он осунулся, поблек, начал выбирать на выход одежду серых тонов, преимущественно классического покроя. Втянув голову в плечи, стараясь не выделяться среди остальных, «Я» в текстах книг и письмах вынуждено было писаться только с маленькой буквы. Большое количество упоминаний пузатого символа с выставленной ножкой стало считаться дурным тоном.

Мейнстрим, надувая паруса и расчерчивая повсюду границы дозволенного, плыл в сторону шагающих под звуки духового оркестра колонн из похожих друг на друга субъектов. Кривые зеркала, к тому же покрытые толстым слоем пыли, смазывали разнообразие форм, нивелируя торчащие острые углы. В отражениях уже практически не было видно объектов с индивидуальными феерическими характеристиками.

Так продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный солнечный день в коммунальной квартире, где жили две противоположности – «Я» и «Мы» – не раздался противный звонок чёрного, как сажа, телефона. Звук от аппарата, дребезжащего громче обычного, распространялся по всей квартире, проникая даже под плинтусы и нервируя мирно отдыхающих коричневых тараканов. Они были готовы в этот момент выскочить из своих укрытий, чтобы первыми поднять трубку, прервав противный звон. Но, услышав тяжелый топот пана-спортсмена, насекомые решили не высовываться от греха подальше. Им не хотелось вот так запросто быть раздавленными тапочками бегуна с волосатыми ногами, руками и грудью. Хотя тараканам было всё равно, как выглядит их предположительная смерть.

Тем временем, подбежав к телефону, «Мы» подняло трубку. На другом конце провода возник старческий голос, который частенько покашливал, с напором впуская в разговор потоки воздуха:

– Кхе-кхе! Але-але! Это Земля, кхе-кхе?

Удивлённый вопросом волосатик ответил сразу, не задумываясь, словно, подняв казачью шашку, полоснул ею наотмашь:

– Шутить изволите?

– Что вы, и не собирался, кхе-кхе, – ответил собеседник, явно не желая вступать в конфронтацию.

– Кого, ёшкин кот, вам надо? – напуская грозность, не унималось «Мы».

– Так вас, наверное, – вкрадчиво продолжил незнакомец, – до меня дошли слухи, что вы баловАться изволите?

После этих слов стало совершенно понятно, кто здесь главный. Боевой запал доминанта неожиданно улетучился, будто его и не было. «Мы» поняло, что оно состоит из таких же «Я», как его создатель, и изменять общие правила Вселенной ни к чему. Это почти то же самое, что идти против самой природы. А, как говорится, на любую силу найдётся другая сила, которая будет и помощней, и поумней, и за которой стоит непререкаемая истина.

«Я» никогда не станет ниже «Мы», ибо в него Бог вложил частичку себя, позволив сесть рядом с собою. А кто посмеет оспаривать замысел Всевышнего?..