Loe raamatut: «Фантасмагория душ. Рассказы и стихи», lehekülg 15

В чём тебе не повезло?

 
В чём тебе не повезло?
В том, что ты не стал собою?
В том, что всем смертям назло
Был отвергнут тишиною?
 
 
И геройский твой портрет
Не повесят в зале славы,
А бездарный жалкий бред –
Шум лишь ветра для державы?
 
 
Ты сливаешься с толпой,
Становясь единой массой.
И бесформенной средой –
Той, что трётся возле кассы.
 
 
Ты звезду свою давно
Променял на бублик с дыркой.
Опустился с ним на дно,
Со стандартной блеклой биркой.
 
 
Не смирясь с такой судьбой,
Ты лежишь в морском отеле.
Страстно споря сам с собой:
Кто ты есть на самом деле?
 

Пустота

 
Пустота охотится за человеком, настигает и съедает его.
Ибо человек слаб и не в силах ей противостоять.
Но Бог дал нам слабость не для того, чтобы мы стали жертвами.
А для того, чтобы через слабость мы почувствовали могущество Всевышнего.
И стали такими же сильными, как Он.
 

Пустота накрыла меня внезапно, без предупреждения, выбежав из-за угла. Она вытащила огромный револьвер, заряженный пустыми пулями, и – «Бах!» – выстрел.

Серебристый металл с запахом оружейной смазки вонзился в моё сердце. Разорвавшись, пуля выпустила наружу миллионы прозрачных микробов, от которых веяло холодом и бездушием. Микроскопические твари вцепились в мою плоть и с победоносными криками начали целенаправленно поедать её, с чувством брезгливости выплёвывая непрожёванные кусочки.

Пространство внутри меня постепенно пустело, превращаясь в тлен, а затем совсем исчезло из видимости в материальном мире. Ветер, почувствовав свободу, решил прогуляться на этом просторе, напевая морскую матерную песню, которую подхватывали радостные, наевшиеся от пуза микробы. Ощутив прилив свежего воздуха, они начали размножаться, расширяя площадь пустоты.

Было настолько зябко и одиноко, что захотелось стать ещё более несчастным и ненужным для окружающего мира, в котором моё тело нашло временный приют.

И мне это удалось. Я превратился в чёрную точку, утонувшую на бескрайнем белом листе бумаги. И достигнув самого дна падения, почувствовав стопами склизкий песок вперемешку со змеящимися водорослями, я оттолкнулся от грунта, всплыв обратно на поверхность.

Солнце ударило в глаза, как родители бьют своего ребёнка по щеке, чтобы он не творил глупостей. Мир, окрашенный исключительно в тёмные тона, посветлел, улыбнувшись мне доброй улыбкой. Микробы, с удивлением увидевшие перемену, перестали быть микробами и превратились в муравьёв, восстанавливающих разрушенное жилище. Пустота, поняв, что не справилась с жертвой, махнула на меня рукой и ушла туда, откуда пришла.

Я остался один, поняв, что моё существование даровано Богом, и, значит, имеет смысл. А Пустота, стрелявшая в меня – всего лишь точка, после которой начинается следующее предложение – продолжение. «Продолжение! Продолжение!» – крикнул вдруг писатель, решив не заканчивать рассказ о Пустоте. Всё это время он жил внутри меня, практически никогда не показываясь наружу. Находясь в тени, писатель прятался, скрывался, маскировался под случайного гостя, зашедшего на огонёк. Но, видимо, накипело, и его отныне не устраивала роль бессловесного наблюдателя. Он решил стать главным…

Смена власти произошла безболезненно и мирно, по-обыденному. Я спокойно отошёл на второй план. А его больше интересовало не моё счастливое возвращение к привычной жизни, а то, что находится там, за горизонтом, где живёт Пустота. Поэтому первая строка в новом предложении превратилась в любопытство…

Оно пересилило страх, стало выше него, поднявшись незаметно на цыпочки. Выиграв в честном бою, чувство, постоянно стремящееся к познанию, прокричало: «Победа!» и село в пустой трамвай, покинутый микробами.

Любопытство, словно клейкая лента, цеплялось за всё – за поручни, за пыльные стёкла, за висевшую карту маршрута, откуда прибыла Пустота. Я тщетно пытался его оторвать, но оно было сильнее, тянуло и тянуло меня в неизвестность.

– Все сели? Поехали! – писклявым голосом произнёс непонятно откуда взявшийся водитель, видимо, подосланный Пустотой.

Качаясь, как корабль на волнах, тарахтя всеми частями своего железного тела, трамвайчик тронулся с места. Переваливаясь с одного ряда колёс на другой, он побрёл, опустив голову и не отвлекаясь по сторонам. Я сел на последнее сиденье, нацепив кепку, закрывшую мне козырьком пол-лица, скрестил руки и задумался. Мне захотелось немного скоротать время в поездке за размышлениями о жизни.

Но у моих мыслей были совсем другие планы. Спустившись в голову откуда-то сверху, они, вместо того, чтобы стройными рядами прошагать по мостовой, начали путаться, заплетаться в косички, постепенно превращаясь в бесформенную массу. Разобраться в них не было под силу никому, и я оставил мысли в одиночестве.

«Пусть разберутся без моего участия», – подумалось мне. Наконец, освободившись от всего лишнего, я начал кемарить под стук колёс старого трамвайчика. Долго ли продолжалась поездка? Не знаю. Мне показалось – всего одно мгновение.

– Конечная! – прогремело из кабины водителя.

От писклявого голоса не осталось и следа. Вагоновожатого будто бы подменили, или он вдруг заболел ангиной. Пришлось отложить кусок сочного и вкусного пирога, который я уплетал во сне, запивая сладким чаем с лимоном.

Через большие трамвайные окна передо мной предстала иная действительность. Улицы, дороги, дома, спешащие куда-то люди жили в перевернутом необычном мире. Низ и верх словно перепутали ориентиры в пространстве, поменявшись местами. Граждане, ходившие вверх тормашками, словно не замечали ненормальности. Видимо, они так привыкли жить в стране-перевёртыше, что полагали это состояние естественным.

Люди опускали головы, если хотели увидеть солнце, и тянули ладони вверх, если им нужно было дотронуться до земли. Сбившиеся координаты вносили сумятицу и в отношения. Любовь выражалась через ненависть, боязливость считалась храбростью, великодушие расценивалось как зависть.

Решив поглубже понять тех, кто жил за гранью, я встал на руки и задрал повыше ноги. Кровь постепенно отступила от нижних конечностей к голове, прижимая книзу нейроны моего головного мозга. Глаза будто бы увидели привычную картину, которая расщепила общее на части, а затем разложила эти части по дощечкам зеркально чистого пола, покрашенного рыжей краской.

Оглядевшись, я понял, что нахожусь в церкви. Запахло ладаном и воском. За ширмой исполняли церковное песнопение. Прислушавшись, я с трудом различил трёхголосие. Обладатель главного, самого громкого голоса, вышел из укрытия и, развернувшись лицом к образу Спасителя, продолжил сладостно распространять звуки, проникающие глубоко в душу. Взгляд певца устремился к нарисованному на потолке Богу-отцу с седовласой бородой, парящему в небесах. Пение прекратилось.

В этот самый неподходящий момент, когда одухотворённость достигла пика, у меня из карманов начала предательски выскальзывать мелочь, заранее приготовленная для подношения нищим. Я же стоял вверх ногами и не мог контролировать процесс, когда и что из меня выпадет. Показалось, что Отец и Сын, качая головой, искоса посмотрели на меня… Конфуз!..

Он разрешился быстро. Время побежало дальше, вызволив из темноты бабушку в белом платочке. Маленькая юркая помощница богослужения начала тушить свечи в церкви. Может, из-за того, что огоньки свечей горели не в том направлении или так было здесь заведено? Не знаю. Не важно…

Кто-то ходит вверх тормашками, кто-то, чтобы не выделяться, пытается передвигаться на руках, а некоторые твёрдо стоят на земле, не понимая ни тех, ни других.

А Пустота… Пустота не щадит никого – ни первых, ни вторых, ни третьих. И нет границ между этим миром и тем. Лишь только старенький трамвайчик со странным вагоновожатым перевозит людей туда-сюда…

Тем временем писатель всё что-то записывал и записывал мелким почерком на чистый лист бумаги. Видимо, старался не упустить мысли, сыплющиеся из меня, как из рога изобилия.

Под окном залаяла собака. Я открыл глаза. Оказалось, моё путешествие было сном. И пуля, и поездка в трамвае, и перевернутая действительность – всего лишь плод ночных кошмаров.

Встав с постели и опустив ноги на тёплый палас, я ощутил ступнями прохладные кругляшки монет. Откуда они взялись перед кроватью? Но моментально забыв сюжет сновидения, я со спокойной душой пошёл чистить зубы и завтракать…

Нереальны мы, нереально мирозданье…

 
Нереальны мы, нереально мирозданье.
Нереально всё вокруг и что внутри.
Я пробую сканировать сознанье,
Для мыслей расчищая пустыри.
 
 
Они во мне, как на охоте волки.
Приняв кровавый жертвенный коктейль,
Летят всей стаей чётко на двустволки,
Уверовав в спасительный туннель.
 
 
А в том туннеле свет от Божьей мысли
Пронзает всё вокруг и сам себя.
На рваных кромках истины повисли,
В прицел приняв за истину меня.
 
 
Кто я? Господь иль Сатана, не знаю.
Где лагерь мой, где воины и обоз?
Внутри души надежды я питаю,
Что в этот мир фантазии не врос.
 

Бабусенька

 
Иногда мы ощущаем себя маленьким звеном огромной цепи,
Тянущейся от самого зарождения человечества.
Жаль, что эта цепь иногда может просто оборваться,
Так и не раскрыв тайны,
Какое колечко должно было быть следующим.
 

Хоккейный матч неотвратимо приближался к развязке… Секунды на табло безжалостно щёлкали, стараясь побыстрее сбросить с себя ненавистные цифры и превратиться в ничего не весящие воздушные нули. Напряжение в игре достигло такого высокого значения, что градусник, измеряющий коллективный уровень адреналина в крови болельщиков, грозился вот-вот лопнуть.

Кажется, что даже белоснежного цвета лёд нервно вибрировал, становясь красным и горячим, как сковорода. Жажда победы у всех двенадцати по полному разряду экипированных мужиков, носящихся взад-вперёд по хоккейной коробке, выплёскивалась через край. Но, к сожалению, текущий ничейный счёт никого не устраивал. Он, как заноза, засел в мозгах спортсменов, не позволяя им ни на секунду расслабиться и перевести дух. Подгоняемые страстью, то одна, то другая команда атаковали, не щадя ни противников, ни себя. Борта арены жалобно кряхтели, когда в них врезался клубок хоккеистов, пытающихся прижать друг друга к деревянным границам. Голевые моменты буквально чередовались, словно бешеный скорый поезд нёсся через темноту, демонстрируя зрителям освещённые окна. Оставалась лишь минута до окончания игры…

Бросок! И Третьяк невероятным способом отбивает шайбу, резко приземляясь на щитки. Стадион загудел, увидев феерическое мастерство нашего вратаря с гордой полукруглой надписью на красной майке – «СССР». Канадец-нападающий со злостью ударяет клюшкой об лёд. Та с треском ломается, разлетаясь в разные стороны. Шайба, взмыв на полметра, приземляется прямо перед Михайловым. Центрфорвард, недолго думая, подхватывает чёрную бестию и устремляется вперёд. Его коньки прямо-таки вонзаются в лёд стадиона, оставляя на нём залихватские размашистые следы.

Пас! И шайба моментально оказывается на крюке у Харламова. Игрок замахивается и сходу бьёт по воротам. Го-о-ол! Резиновая чёрная «консерва» влетает в неприкрытую левую девятку ворот. Сзади за бортиком загорается красный свет, символизирующий, что непробиваемый канадский бастион пал.

– Го-о-ол! – вскакивая с кресел, надрывая голосовые связки, вопит стадион.

– Го-о-ол! – бросаются друг другу в объятия хоккеисты нашей сборной.

– Го-о-ол! – протяжно кричит Николай Озеров в комментаторской кабинке.

– Го-о-ол! – радостный возглас расползается по всей нашей огромной советской стране и с напором горного потока несётся откуда-то сверху на среднерусскую равнину, достигая начала Кавказского хребта.

Когда бурлящие эмоции подкатывают к западному побережью Каспийского моря, мирно сидящая на скрипучей тахте Бабусенька – старенькая прабабушка Володьки Харченко – подскакивает от неожиданно свалившейся ей на голову феерии победы.

Скорость распространения информации о сумасшедшей игре объяснить довольно просто. И дело здесь совершенно не в могучей силе телевизионного сигнала, преодолевающего за секунды тысячи километров. По факту, настоящий захватывающий спортивный спектакль разворачивался прямо перед глазами старенькой женщины и главным режиссёром был её внук.

Это он, держа пластмассовую клюшку, привезённую недавно отцом из московской командировки, был и Харламовым, и Михайловым одновременно. Бабусенька, понятное дело, исполняла роль Третьяка – она же сидела на тахте, которая на время матча превращалась в ворота.

Квартира, где происходила битва хоккейных титанов, была расположена в многоквартирном трёхэтажном доме в посёлке Монтино, в одном из районов солнечного Баку. Хотя с игрой в хоккей жители города были знакомы разве что по ламповым телевизорам, но здесь её очень любили. Переживая, мужская часть населения города огней сидела возле голубых экранов и абсолютно не уступала по темпераменту боления зрителям, жившим намного севернее.

В столице Азербайджана не было ледовой арены. Прохожие никогда не видели мальчишек, несущих большие сумки во весь рост, из которых торчала бы хоккейная амуниция. Какой там лёд, скажете тоже! Ведь даже снег на Апшероне выпадал в лучшем случае один раз за год – на тридцать первое декабря. Так Дедушка Мороз, пожалев горожан, дарил им самый долгожданный подарок на Новый год.

А тут, видите ли, вдруг восемнадцатиметровая комната с деревянными полами, со стандартной советской мебелью, превращается в зеркальный каток, на котором ведут между собой спор лучшие команды мира. Непорядок…

Но как можно заковать в кандалы буйную фантазию дошкольника Володьки, играющего со своей прабабушкой в хоккей? Тем более когда на кону титул чемпиона мира!

– Го-о-ол! – возгласы, ещё немного покружившись в заполненной солнечным светом комнате, растворяются вместе с выдуманными детскими картинками. Матч окончен…

Бабусенька закрывает глаза от умиления. Ей тоже нужно немного отдохнуть. Она переносится в своё детство, в конец девятнадцатого века. Туда, где две мировые войны ещё не случились, не было ещё голода, лишений и многого того, что выпадет ей пройти после, ступая босыми ногами по холодным плиткам истории. Несколько ангелочков, махая белоснежными крыльями, летают над головой маленькой девочки. Кристально чистые создания, пахнущие парным молоком, опускаются чуть ниже к зеркалу большого чёрного озера, до краёв заполненного мазутом…

Ой, осторожно! Кончики крылышек цепляются за переливающуюся на солнце густую ленивую жидкость. Но ничего страшного! Божьи создания, испачкавшись, нисколько не потеряли своей внеземной красоты. Они, ещё немного покружившись в воздухе, растворяются в голубом омуте неба, оставив на пригорке несколько чумазых перьев как знак относительности мироздания. Посланники Всевышнего словно говорят людям, что иной раз то, что им кажется, – это и есть реальность, а то, что принимается за действительность, – лишь невидимка в одеянии грёз…

Проходит немного времени и, вдоволь нагулявшись в воспоминаниях, старенькая женщина открывает глаза. Перед ней стоит внучок, излучающий неуёмную детскую энергию. Он усердно теребит её морщинистую руку:

– Бабусенька, Бабусенька, не засыпай, а матч-реванш?!

Сидящий на тахте «Третьяк» поднимает упавшую клюшку и со вздохом заступает на защиту вымышленных ворот. Возможно, он, по прошествии многих лет с того славного матча, до сих пор оберегает их, сам превратившись в ангела-хранителя уже для взрослого Володьки Харченко…

Всем прабабушкам посвящается! Слава Богу, что некоторым из них дарована долгая жизнь и нам посчастливилось их увидеть!

Разговор с мамой во сне

 
Ты сказал ей во сне:
«Не хочу умирать!»
Написав на стене,
Чтоб не очень кричать.
 
 
«Я бессмертным хочу
Стать на этой Земле.
Взятку дать палачу,
Чтоб исчез он во мгле.
 
 
И пред Богом предстать
Без одежды, нагим.
Родила меня мать
Без изъянов, таким».
 
 
Ничего не сказав,
Повернувшись спиной,
На стене дописав,
Бог ушёл, весь смурной.
 
 
Ты её попросил
Прочитать те слова:
«Хз. Свободен. Простил.
Запросил ты лихва».
 

Степень свободы

 
Каждому Бог определил своё место
В сложной и запутанной системе мироздания,
Понимая, что без любого из нас не было бы самого мироздания.
Осталось только нам осознать это своё место.
 

Усталая кукушка, высовывая свою серую мордочку из деревянного часового домика и стараясь, не дай Бог, не запнуться, накуковала домочадцам двенадцать часов ночи. Старый, уже, можно сказать, дряхлый день заканчивался, уступая место красноротому розовощёкому дню-младенцу, который ещё не окрепшими ручонками учился перебирать секунды на верёвочке, протянутой между бортами его кроватки.

Неподалёку ламповый телевизор пел про «милого бухгалтера», иногда подмигивая в такт своим единственным голубым глазом. В соседней комнате щёлкала пылающими дровами печка, разгоняя по железным трубам и чугунным батареям живительную теплоту. Она погружала каждый уголок дома в атмосферу спокойствия и безопасности, распространяя флюиды вечности происходящего. Ничего не может измениться! Ничего не должно измениться! Стрелки часов, соединившись в самой высокой точке, – замрите, почувствуйте этот Божественный запах счастливых мгновений…

Фантазёр Мороз разукрашивал стёкла белоснежными узорами, выпячивая свой талант напоказ, и ненароком заглядывал в окна этого крошечного островка, затерявшегося на просторах Голубой планеты. Названный кем-то когда-то Землёй, гигантский шар спокойно и величаво, как заколдованный, плыл в чёрном космосе, ни на градус не отклоняясь от своего маршрута…

– Ку-ку, ку-ку! – механическая птица дала о себе знать последний раз и с чувством выполненного долга юркнула обратно в круглое отверстие, закрывая за собой крошечную дверцу.

Дом мало-помалу погружался в сон. Заслонка у печки была задвинута. Треск поленьев сменился еле слышным воркованием огненных угольков. Жители дома скользнули под тёплые пуховые одеяла и погрузили головы в мягкие белоснежные подушки. Только часы с кукушкой не переставали крутить шестерёнки внутри своего сложного механизма в такт движению маятника с золотистым блюдцем – тик-так, тик-так.

Лунный луч, наполненный томным философским светом, на цыпочках подкрался к жилищу и, вслед за Морозом, из простого любопытства или из чувства солидарности, бросил свой взор на миниатюрный спящий мир…

Неожиданно рисунки на стёклах окна сыграли злую, а может быть, добрую шутку с потоком сверкающих частиц. Они преломили ручеёк света, вдохнув в него эликсир, оживляющий сущности и наделяющий их собственным «Я».

Первым действие чудотворного напитка ощутил на себе маятник, встрепенувшись от нахлынувшей на него вдруг энергии воскрешения. Не переставая наклонять голову то вправо, то влево, он постепенно проникался чувством собственной индивидуальности. От прямых обязанностей маятник никто не освобождал, поэтому ему приходилось постигать мудрость без отрыва от работы.

– Тик-так, тик-так. В чём же смысл моего существования в этом огромном мире возможностей? – с грустью думал он про себя. – Неужели вот так качаться весь день, намертво закреплённым в верхней неподвижной точке, не имея надежды совершить нечто большее? Зачем же я тогда был наделён разумом, если мне определена роль, обладающая всего лишь одной степенью свободы?

– Тик-так, тик-так, – продолжал метаться маятник, всё больше запутываясь в клубке собственных размышлений.

Лунный свет, следуя за его мыслями, проникал шаг за шагом в суть материи и добрался наконец до атома, одиноко скучающего в океане своих собратьев. Кирпичик мироздания, напротив, не испытывал ни малейших проблем со свободой перемещения. Он мог двигаться в пространстве и во времени куда и когда захочет. Состоящий практически из одной только энергии, обитатель микромира даже был в состоянии находиться в нескольких местах одновременно.

– Чего ты вешаешь нос? – всего лишь мгновение назад оживленный волнами, исходящими от спутника Земли, обратился он с вопросом к маятнику. – Посмотри на меня: я – практически пустота. Я раб человека, который, следуя своей прихоти, может превратить меня одним щелчком во что угодно. А ты – часть хитроумной системы, занимающая в ней своё подобающее место. В любую секунду ты знаешь, что делать и куда стремиться.

– Зато ты свободен! – не отказываясь от своих печальных рассуждений, парировал маятник. – Не сдерживаемый рамками, тупыми законами и бесполезными запретами…

Тик-так, тик-так. Ночь за спорами маятника и атома пролетела быстро. Они так и не пришли к единому мнению, кому на свете живётся хуже.

Светало. Дом постепенно просыпался, наполняясь ароматом свежезаваренного кофе и запахом сдобных булочек. Включённый телевизор радостно вещал о начале нового рабочего дня, изменениях в курсе доллара и предстоящих очередных выборах.

– Ку-ку, ку-ку! – прокуковала восемь раз кукушка, искоса глядя вниз на по-прежнему деловито качающийся маятник.

А непоседа-атом, увязавшись за домочадцами, которые торопились кто куда – в детский сад, школу и на работу, выбежал вместе с ними на улицу. Яркий свет, радостно переливаясь, искрился на белоснежном ковре. Ночная хандра отступала, освобождая место прекрасному утреннему настроению. Обитатели дома, все как один, посмотрели наверх, сощурив глаза так, что они превратились в узкие полосочки. В одно мгновение, следуя за взглядом людей, атом устремился к Солнцу, чтобы теперь на досуге там, во чреве огненного ядра, поспорить с самим светилом о степени свободы…