Loe raamatut: «Фантасмагория душ. Рассказы и стихи», lehekülg 18

Где-то знают, как надо

 
Где-то знают, как надо.
Где-то знают, как жить.
Не меняя фасада,
Бунтарей не будить.
 
 
Они сверху приказы,
Они сверху мозги.
Нам простым и чумазым:
Мысли, взгляды, шаги.
 
 
Мы на ниточках люди
Смеха ради висим.
На нелепом этюде
Лишь в сторонке стоим.
 
 
Но спросите у «Гугла»
Про глобальный развод:
«Всё же кто из нас кукла,
Ну, а кто – кукловод?»
 
 
Если будет в настрое,
Он ответит тебе:
«Ты и то, и другое,
Я в тебе, ты во мне».
 

Боль

 
Мы обращаемся к Богу только тогда, когда нам плохо.
Он не в обиде.
Всевышний придумал нас такими, какие мы есть,
Не желая после переделывать своё творение.
 

Боль в ноге то подкатывала, то отпускала Эдуарда. Проникая в его тело через левую ногу, она вплеталась в нервные окончания и постепенно достигала мозга. В черепушке на приёме у высокого начальника Боль была вне очереди. Войдя в кабинет, она увидела длинный стол, тянувшийся, словно плоская змея, к хозяину апартаментов. На мягком кожаном кресле, вертящемся в разные стороны, восседал сам Эдик или его представитель, издалека ей было не разобрать. Зрение было никчёмное, а очки она забыла у большого пальца ноги. Над головой руководителя тела висел, как положено, портрет того, кто, по идее, должен был быть выше Эдуарда и по положению, и по сути. Проводнице страданий, в силу недалёкого ума и, опять же, близорукости, было не понять, располагалась там икона или это было большое фото президента компании, в которой уже десять лет трудился мужчина.

Проходя мимо рядов стульев, расставленных по обе стороны стола, Боль видела таблички, указывающие на порядок рассадки в момент большого совещания. «Удовольствие», «Злость», «Любовь» – читала посетительница. Наконец она достигла своего стула с потёртым шершавым седалищем и, кряхтя, уселась. В кабинете, кроме начальника, никого не было. Так было заведено – когда Боль приходила, остальные визитёры оставались за дверью. В знак гостеприимства молоденькая секретарша с обольстительным именем Муза принесла чашечку кофе эспрессо с двумя кубиками белоснежного сахара. Насладившись вежливым отношением, немного помявшись, гостья начала свой долгий монолог о проблемах, творящихся в организме.

По мере рассказа настроение начальника всё ухудшалось и ухудшалось. Он постепенно сдвигал брови на переносице. В какой-то момент мохнатые дуги над глазами начали постанывать от неудобной позы. Взяв толстую шариковую ручку, хозяин кабинета стал записывать за посетительницей…

«Подагра, опять эта чёртова подагра, будь она неладна», – с раздражением подумал Эдуард. Боль в который раз надиктовывала ему типичные признаки болезни. «Будто я сам этого не знаю», – с чувством брезгливости прошептал начальник. Чтобы прекратить неурочный приём, ему захотелось встать со своего пригретого кресла, подойти к выключателю и потушить свет. Тогда, по замыслу Эдика, исчезла бы противная Боль, растворился во мраке кабинет, и он наконец-то смог бы заснуть.

Таблетки не помогали. Даже листья капусты, с любовью приложенные женой к ноге, не могли убрать неприятные ощущения. Чертовка-Боль ни за что не хотела уходить, а всё ныла и ныла.

Странно, но царь природы – Человек – не мог справиться с такими, казалось бы, плёвыми болезнями, к которым Эдуард причислял подагру. Он решил просто помолиться. Но высокий начальник то верил в Бога, то ощущение присутствия Всевышнего от него в какой-то момент напрочь ускользало. Его одолевали сомнения, как девочку перед первым свиданием. Молиться или не молиться? Поможет или не поможет? Он всё же решился. Но как? Ни одной молитвы Эдик не знал. Сказать своими словами? А вдруг не поможет? Там, наверху, Господь, видимо, тоже имеет свой язык, на котором принято к нему обращаться. В полиглота-Бога он не особенно верил. Что же делать?

– Боль, отступи, Боль, отступи, Христом Богом прошу! – так незатейливо выдавил из себя бедолага.

Была ночь, домашние уже давно уснули. Дом, погруженный в тишину, не издавал ни единого звука. Эдуард сквозь непрекращающийся писк в ушах, видимо, ещё и от пришедшего в гости Давления, почувствовал небольшой озноб. Прокатывающийся по его телу трактор, притормозив, немного забуксовал. Врезаясь всё глубже и глубже гусеницами в распростёртое тело мужчины, он потряхивал его на постели. В углу комнаты Эдуард неожиданно услышал странный шорох и скрип… Неужели Бог снизошёл до больного?

– Да, это я, а кто же ещё, – сказал недовольно Всевышний, потревоженный в столь поздний час.

– То верит, то не верит – замучил уже. Как только жизнь даёт ему пинок под зад, так сразу верит, в остальном – тихоня тихоней. Хоть бы иногда захаживал ко мне в церковь. Все некогда, работа, дела. А сейчас лежишь один-одинёшенек, только мне и нужен. Не отказываться же от тебя. Уж так просишь.

Эдуард притих. Хоть Бог и сказал эту речь про себя, мужчина всё услышал. Его бросило в пот, глаза в очках забегали, пытаясь выскользнуть из орбит. Он вспомнил, как несколько дней назад проходил возле кладбища, в центре которого располагалась небольшая церквушка. Там он в тридцать три года крестился. Изредка наведывался, когда заболевали его родные. Но в тот раз не зашёл, хотя ноги сами тянули его в белое здание с золотыми куполами. Вот незадача. Клубок нитей связал события в одну цепочку, выдавая неприятный для организма Эдуарда результат. Бог с укором посмотрел на мужчину и, подняв указательный палец, хмуро пригрозил ему.

Эдик открыл глаза – то ли от испуга, то ли от неожиданности. Он понял, что ненароком заснул, а сейчас проснулся, выгребаясь из лап Морфея. Шорох прекратился. Может, его и не было? И не было всего того, что он услышал… И только пёс за окном начал как-то странно, поскуливая, лаять. Превозмогая боль, Эдуард, поднявшись с постели, доковылял до окна и выглянул вниз. Улица была пуста. Непонятно, зачем собака начала лаять? И только Библия, купленная год назад на распродаже, оказалась чуть сдвинута на полке. Мужчина, обладающий маниакальным стремлением к порядку, сразу обратил на это внимание. Кто это сделал? Неужели явившийся ему Бог? Тем временем Боль, несколько часов не дававшая ему спать, поутихла…

Всё, приём на сегодня был окончен. Хозяин кабинета встал со своего кресла и поправил неровно висевшую икону. Сейчас именно она почётно располагалась над его головой. Потушив свет, взяв под мышку кожаный портфель, набитый документами, Эдуард или тот, кто сидел в кресле вместо него, устало побрёл к выходу. Завтра на аудиенцию к высокому начальству по плану были записаны Блаженство и Радость…

Не будь тебя…

 
Не будь тебя, я б не был в этом мире.
Следы свои не оставлял в стихах.
И не играл с прискорбием на лире,
Бродя один в сомнительных мечтах.
 
 
Где я сейчас, там пустота б сияла,
И в пустоте отсутствовал Господь.
Меня б ничто тогда не вдохновляло,
Меня никто не смог бы расколоть.
 
 
Я был ничей в космическом пространстве,
Аморфным «Я», летающим во мгле,
Мечтающим о неком постоянстве
В земных оковах страстных на Земле.
 
 
Но ты решил, и свет пролился в душу,
И я стал «Я», таким же, как и все.
Но знал ты, что однажды я не струшу
Промчаться по нейтральной полосе.
 
 
И между молотом и наковальней,
Ты чувствовал, что я найду свой крест.
Живя в своём мирке парадоксальном,
Я буду созидать, пока не надоест.
 

Куницы

 
Понять себя – равносильно по сложности понять Бога.
Но человек никогда не сможет понять Всевышнего.
Однако разве это означает, что нужно оставить безуспешные попытки?
Ведь Бог тоже не может иногда понять себя.
Ибо это мы видим по очевидным его ошибкам.
 

Порывы ветерка, стремительно проносившегося по набережной, хлестали мне по щекам, будто я был в чём-то перед ним виноват. Не сказать, что это было больно, – скорее всего, щекотно. В какой-то момент потоки воздушных масс показались мне прозрачными куницами, бегущими туда, за край бухты, прозванной в народе Толстым мысом. Неизвестно, с какой целью забавные зверьки, размахивая холодными и тёплыми пушистыми хвостиками, хватали на ходу мои размышления и уносили их в дальние норы. Возможно, что там, в своих уютных жилищах, куницы, устроившись поудобнее, с интересом рассматривали мысли одиноко шагающего мужчины, выпучивая свои маленькие глазки.

Беря по одному острые необтёсанные камешки, в которых ещё жили запёкшиеся частички моего «Я», зверьки раскладывали их по цвету. Когда попадался чёрный камешек, хвостатые морщились, понюхав, воротили носики и клали бусинку в картонную коробку с надписью «Какашки».

Если находился жёлтый кусочек, на лицах куниц расплывались улыбки, под стать тому малюсенькому камешку, который они держали в руках. Жёлтый самоцвет куницы аккуратно подносили к лукошку с ёмкой табличкой: «Счастье» и бережно его туда опускали.

Красные камешки, в которых, понятное дело, жили мои эмоции, педантичные пушистики прятали в железный ящичек, напоминающий по виду сейф. Подушечками лап они каждый раз пикали шифр, чтобы хранилище открылось. Завёртывали эмоции в салфеточку и клали на верхнюю полку.

Голубые камешки зверьки не хранили, а сразу выбрасывали в море, чтобы игристые волны подхватывали мои мечты и уносили их подальше от берега. Куницы считали, что именно так и должны сбываться желания – свободно, непринуждённо и красиво.

Разложив меня на составляющие, словно детский конструктор, животные опрометчиво думали, что поняли этот сложный и иногда думающий механизм. Напрасно! Ой, как напрасно! Я и сам, видя воочию все шпунтики и винтики, не понимал порой в себе ничего. Как может работающий со сбоями агрегат иногда выдавать мысли и чувства, от которых захватывает дух? Тот дух, который вселяется в тело временно – не навсегда, а только на короткий период жизни. Он выдаётся человеку по разнарядке с рождением, а затем изымается на девятый день после смерти.

Да, индивид в момент конфискации не понимает, где оставляет своё «Я» – в ржавой, неработающей машине или в летающей, ничего не весящей субстанции. Но на то и существуют загадки мироздания, ответы на которые можно искать вечность…

Вечерело. Я медленной походкой шёл обратно домой, той же дорогой, по набережной. Расклеенные на информационном стенде афиши давно устарели. Даты августа и начала сентября прошли – на носу уже был октябрь.

Пожилой писатель всё ещё продавал за раскладным столиком свои книги. Я купил у него ранее две, с его дарственной надписью, и теперь нëс их в пакете. Мальчик пел по-итальянски под аккомпанемент магнитофона так жалобно и пронзительно, что моё тело осыпали мурашки. Официанты из прибрежных ресторанов скучающе стояли у входа в ожидании очередного посетителя.

Даже вертлявые и шустрые прозрачные куницы замерли, всматриваясь в невысокие горы, кольцом охватывающие бухту. Одиночество, до этого следующее за мной на почтенном расстоянии, ускорило шаг и поравнялось со мной.

Подумалось: «Неужели это всё? Моя сегодняшняя прогулка закончилась?» Но нет! Ещё не пора! Голод, находившийся на всём протяжении выгула где-то внутри, поняв, что его забыли, вылез наружу и помахал мне флажком бургерной.

Человеческое победило философское, и ноги стремительно понесли меня к двойной котлете с булочкой, заправленной майонезом. Картофель фри и «Пепси-Кола» догоняли пузатого хлебобулочного карапузика…

Умиротворение наступило сразу, как только на столе, кроме подноса и пустого картонного стаканчика, ничего не осталось. Счастье, которое помещалось ещё недавно только в двух-трёх запёкшихся камешках, вдруг разродилось и осыпало горой самоцветов моё тленное тело.

«Берите! Берите! Несите, прозрачные зверюшки, мои жёлтые камешки в своё логово! Раскладывайте их по лукошкам, сумочкам и карманам. Я делюсь счастьем, мне не жалко!»

Но куницы куда-то делись. Они исчезли с моего пути, будто их никогда и не было. А мне так хотелось обрадовать хвостатых. Что же мне прикажете, самому сортировать камешки?

Чёрные – к какашкам, жёлтые – к счастью, красные – к эмоциям, а голубые… Так, а голубые где? Их совсем не осталось… Мечты с уничтожением бургера испарились. Как всё же мало надо человеку, чтобы стать счастливым и при этом перестать мечтать…

Что же тогда с философским? Может, оно – лишь прикрытие нашей животной сущности? И на самом деле мы в точности похожи на тех прозрачных куниц, шастающих по набережной в поисках более совершенного сверхразума, чем люди?

Четыре чёрные стены

 
Четыре чёрные стены
Меня встречали по утрам.
Как будто метка сатаны
Наотмашь била по глазам.
 
 
И в этом правильном аду
Я был с собой наедине.
И нёс, не выспавшись, в бреду,
Сплошную ересь в тишине.
 
 
Слова, как раненая плоть,
С меня стекали как могли.
И я пытался побороть
Всю черноту моей земли.
 
 
Четыре чёрные стены
Смеялись над моей мечтой.
На этом бале сатаны
Я был для них совсем чужой.
 

Герман, Эрика и биткоины

 
Люди выплескивают свою энергию по-разному.
Фантазии им не занимать.
Главное, чтобы они помнили, что всё в мироздании взаимосвязано.
И что отдаётся, то когда-то обязательно возвращается.
Пусть не тем же.
Ибо Бог тоже не лишен изобретательности.
 

Выпученные бесцветные глаза бокс-манекена Германа с тоской смотрели на узкое подвальное окно тренажерного зала. В нём виднелись мелькающие ноги прохожих на фоне проносившихся автомобильных колёс, которые в клочья разрывали воздух и поднимали золотистую пыль.

В зависимости от времени года в окно с интересом заглядывали то любопытные снежинки, строящие неподвижному истукану противные рожицы, то склизкие и противные капельки дождя, со звоном разбивающиеся об асфальт. Вдоволь порезвившись, хрустальные крупицы, отряхнувшись, деловито исчезали в узких проходах городских водостоков, оставляя за собой лишь мокрые серые пятна.

Частенько в открытые створки влетали солнечные зайчики от оконных стёкол соседнего дома, которые вели себя в помещении по-свойски. Они медленно скользили по замысловатым тренажёрам, совершая экспертный обход зала, веселя мужчин и женщин, занятых поддержкой формы собственного тела.

Но, несмотря на периодически сменяющиеся картинки, Герману казалось, что жизнь проходит мимо, не задев его хорошо сложенной фигуры даже краешком плеча. Ведь на самом деле грозное насупленное лицо манекена для оттачивания техники ударов умело скрывало тонкую и ранимую резиновую душу.

В его мозгу иногда вспыхивали мысли, похожие на мелких мошек, летящих на свет жгуче горячей лампочки действительности. Короткий полёт, прикосновение – и всё…

Прозрачные крылышки насекомых обжигались об раскалённое, безжалостно выпуклое стекло светила. Испепелённые мысли бокс-тренажера падали вниз медленно, с достоинством, насколько это было возможно для праха некогда утончённых созданий. Они опускались туда – к подножию тяжёлого основания с утопленной в него одной-единственной ногой.

Германа колотили по графику, отрабатывая на нём убойные удары. При этом он всегда стоял как вкопанный под агрессивным воздействием тренирующихся людей. Лишённый способности ответить, он мог только раскачиваться взад-вперёд под ударами, издавая при этом скрипучий звук трения кожи об кожу. А Герман так хотел, так желал ходить, как человек. Но, как известно, манекенам этого не дано. Их можно только переносить с места на место в поисках подходящего угла.

Через бокс-тренажёр проходило много людей, всех не упомнишь. Но особой агрессивностью выделялся коренастый качок Василий, который любил с вертушки запустить свою пятку в голову Германа. С победным воплем индейца он вонзал свою левую ногу в беззащитную фигуру. Опускаясь на пол, Вася принимал позу защищающегося, будто манекен мог бы дать сдачи.

По средам спортивный зал посещал программист Вениамин, который не отличался боевитостью, а всё норовил исподтишка ударить кулаком истукана в область почек. «На тебе, на тебе», – приговаривал Веня, видимо, затаив на кого-то обиду.

Но Герман не обращал на них особого внимания, потому что ждал субботы. В этот выходной день к нему приходила Эрика – белокурая девушка невысокого роста, одетая обычно в тренировочный костюм на размер больше. Она медленно подходила к манекену, как походят женщины на первом свидании. Долго примерялась, а затем нежно ударяла кулачком по резиновой поверхности.

Герману казалось, что её удар похож на вкрадчивое дотрагивание. Мысли, до этого безнадежно падающие вниз, сами собой воскрешались, и соревнуясь друг с другом, наперегонки, опять влетали в голову манекена. Даже тоскливое окно преображалось, периодически хитро подмигивая ему. Жизнь наливалась яркими красками, в воздухе растекался аромат, как будто от цветов на весеннем лугу.

Германа интересовало в этот момент всё. Мелкие детали, до этого тонущие в океане никчёмности, вспыхивали с новой силой. Почему паучок под потолком уже который день не плетёт свою вуалевую паутину? Зачем работница Василиса Ивановна начала с утра уборку тренажёрки не с краю, как обычно, а с середины? По какой причине сегодня у Эрики ногти накрашены не красным лаком, как вчера, а зелёным?

Ну как Герман мог знать, что девушка – начинающий брокер, торгующий криптовалютой на одной из известных бирж. Он и настоящих-то денег не видел, а здесь –виртуальная электронная наличность, больше напоминающая воздух.

Графики, ставки, продажи и покупки, падения и взлёты уходили на задний план, когда Эрика по субботам устраивала боевые танцы с Германом. Положительная и отрицательная энергии, которые накопились у девушки за всю рабочую неделю, выплескивались здесь и сейчас.

Заряды смешивались с мыслями манекена в фантастический коктейль, создавая новый мир. Мир гармонии, счастья и свободы, в котором ежедневной суете отводилась лишь второстепенная роль. И неважно, что Эрика выбирала цвета для своих ногтей в зависимости от того, какой тренд сейчас превалирует на бирже: красный – медвежий или зелёный – бычий.

Удар… И стрела графика взлетает и вонзается в небо. Значит, можно всё продавать. Ещё удар – и падение в океанскую бездну. Рекомендуется закупать активы.

И так до бесконечности, до полного уничтожения себя и обретения чего-то большего, чем эти привлекательные и злосчастные биткоины и альткоины…

Эпилог

Суббота. Вечер. Эрика, как обычно, пришла в тренажерный зал и подошла к углу, где стоял Герман. Но место оказалось пустым. Выяснилось, что манекен из-за старости списали и он дожидается своего уничтожения в кладовой…

Но музыка… Та музыка, которая звучала по субботам, не должна прерываться. У нас не может быть печального конца. Тогда зачем это всё? Куда торопятся люди в узком окне тренажёрки, зачем машины поднимают золотистую пыль, почему снежинки укрывают Землю, к чему капли дождя окропляют живущих здесь…

И вот Эрика уже сидит со списанным Германом у себя дома. Она упросила отдать манекен ей. Иначе нельзя было поступить, ну никак нельзя…

Черпая муки творчества ковшом…

 
Черпая муки творчества ковшом,
Ища внутри души волокна сути,
Я падаю в свои стихи ничком,
Запутавшись в замысловатом спруте.
 
 
Не спьяну, не со злости, не в дыму
Моих уразумений сладострастных
Я нагоняю на себя чуму,
Одушевляя образы несчастных.
 
 
Стоящих неразумно в темноте
Забытых Богом серых декораций
И разумом зажатых в немоте,
Играющих лишь роль ассоциаций.
 
 
Я в них найду, когда умру, приют
В потоке вечности не ставя точку,
Нырнув нагим в приватный абсолют
И скрывшись тихо за скупую строчку.
 

Воскрешение

 
Человек, живя в мире условностей,
Порой не обращает внимание на свою душу,
Не осознавая, что она не его собственность.
Нужно помнить, что с Душой нужно обходиться бережно,
Ибо она в любой момент, обидевшись,
Может оставить человека в одиночестве.
 

Вечно беспокойная, нескромно упиваясь собственным непостоянством, одинокая Душа прыгала из одной сущности в другую. Она искусно находила целое там, где её собратья, такие же частички Божьей печати, обычно проходили мимо в поисках свободного места для соединения материального и духовного начал.

Когда Душе больше всего на свете хотелось тишины и философских раздумий, она ныряла в молчаливые и угрюмые камни. Невидимая шалунья погружалась в морские волны, чтобы среди пузырьков и водорослей, лавируя между острыми ракушками, спорить до посинения с грешной Землёй – кто круче и главнее на голубой планете, вода или суша. И тут же, не дожидаясь результатов полемики, Душа взмывала в небо внутри крикливой чайки, желая со стороны взглянуть на суету сует. Там, наверху, обдуваемое норд-остами и муссонами, неделимое «Я» понимало, что всё вокруг в конечном итоге проходит: и хорошее, и плохое, оставляя ровную площадку для очередной радости и скверны. Так было, есть и будет. И кто разбил горшок с идеальностью, разбросав кусочки надежды на совершенный миропорядок, уже не важно. Перемешавшись с фантастическими формами уродства, возникшая беспорядочная масса явила то, что явила, затвердев естественным образом на воздухе и превратившись в закостенелую привычку.

Однажды, беспечно гуляя и откровенно веселясь, внетелесная искорка вдруг неожиданно попала внутрь пожилого человека, сидящего в какой-то странной позе на лавочке, расположенной в глубине бульвара. Глаза у него были закрыты, а рядом на тротуарной плитке валялась открытая стеклянная баночка с валидолом.

Несколько вечнозелёных сосен, которые росли поблизости, грустно напевали песню:

 
«Фонтан черёмухой покрылся,
Бульвар Французский весь в цвету.
«Наш Костя, кажется, влюбился», –
Кричали грузчики в порту…»
 

Видимо, решила Душа, того, кто сидел на лавочке, звали Костей, а последними яркими воспоминаниями старика была его далёкая любовь, которую он повстречал ещё в молодости.

С последним вздохом мысли выпорхнули из бренного тела и повисли в виде ёлочных украшений на пушистых соснах. Те, недолго думая – не пропадать же добру – начали музицировать, разгоняя застоялую древесную скуку.

Душа, которая до этого времени жила в Косте с самого рождения, тоже решила не задерживаться, оставив место вакантным. Ведь автобус со строгой табличкой «В парк» уже подъехал к остановке, забирая с собой изрядно заждавшихся его в этой жизни пассажиров. Они были сплошь с постными физиономиями, стояли молча, опустив головы. Видимо, понимая, – к чему они стремились при жизни, каким вещам радовались, что ненавидели – превратилось в один миг в прах, никому не нужный песок под стоптанными подошвами их обуви.

Оказавшись внутри изрядно потрёпанного тела мужчины, полулежащего на лавочке, новая хозяйка, не спрашивая разрешения и не посоветовавшись с вышестоящим начальством, стала наводить порядок. Почистила закупоренные капилляры, ритмично пожамкала сердце, добавила молодой энергии в обмякшие мышцы. Щёки старичка после усиленных манипуляций гостьи порозовели, пальцы дёрнулись, словно нащупали струны гитары, веки с осторожностью, медленно поднялись. Глаза взглянули на серое облачное небо, разрывая которое, то тут, то там в открывшиеся прорехи, толкаясь локтями, начали пролезать солнечные лучи. Видимо, слухи о воскрешении некоего рядового, ничем не примечательного жителя одного из курортных городишек дошли до самого Светила, и оно послало своих гонцов воочию посмотреть на происходящее чудо.

А потешная Душа, видя возросшую популярность и сыплющиеся со всех сторон «лайки», решила ненадолго задержаться в седовласом старце. К тому же, ей наскучило скакать по разным квартирам, как неприкаянной. Когда-то ведь надо обрести собственное жильё с постоянной пропиской и синим штампом в паспорте. Тем более Фортуна сверкнула ей белозубой широкой улыбкой во весь рот. В вышестоящих божественных сферах издали указ, разрешающий без проволочек получать гражданство таким легкомысленным особам, как она.

Тем временем Константин Иванович Скоробогатов, а именно так величали нашего Костю, приободрился. Он потянулся, сидя на лавочке, будто бы недавно лишь кемарил, а не ускоренной походкой, срывающейся в галоп, нёсся к вратам, у которых ждал его вечный охранник из Божественной гвардии Архангел Михаил. Смахнув с себя пыль десятилетий, старичок встал. Затем, пританцовывая, он начал разминать ноги, напевая себе под нос песенку, пронизанную запахом Чёрного моря и солоноватыми каплями, удивительным образом долетающими до него:

 
«Ах, Одесса, жемчужина у моря.
Ах, Одесса, ты знала много горя.
Ах, Одесса, любимый милый край,
Живи, моя Одесса, живи и процветай…»
 

Постояв так немного, Костя поправил брюки и, со смаком хлестнув по небольшому округлому пузику подтяжками, скоренько-скоренько пустился к себе домой, где его ждала любимая жёнушка, с которой он прожил уже полвека.

Кто знает, а может, бульвар находился совсем не в Одессе, а, например, в Севастополе или даже в Геленджике, а песни – это так… Весёлые, да и ладно…

Ведь души настолько глупы, что им совсем неведомы границы между государствами и прочие никому не нужные запреты и ограничения. Они выбирают людей, не ориентируясь на их национальность, вероисповедование или политические взгляды. Захотелось некоей Душе явить миру чудо воскрешения, она и явила. Потому что просто ей так вздумалось…