Дневник

Мы с Витькой были ошарашены детективным расследованием, находились в ступоре, обездвиженные, окоченевшие. Мы были сталагмитами, выросшими на полу Курямбии, а Вика – спелеологом, готовым в любую минуту организовать из Курямбии новую галерею, сделать пару снимков, в последующем оказавшихся на полке ее комнаты, и впустить в картонную пещеру первых туристов, готовых заплатить любые деньги, лишь бы застать новый вид накапанных из ниоткуда образований. Пока всего этого не произошло, сталагмит в очках первым открыл рот:

– Откуда ты все это знаешь?

– Илюш, скажу так: пока ты по моей просьбе наблюдал за Игорем, я тоже не сидела без дела. Или ты думал, что я сложила ручки и ждала, пока ты сам все сделаешь?

– Нет, – ответил я, хоть такие сомнения и закрадывались… не единожды. В основном, когда казалось, что весь мир настроен против меня.

– Поэтому давление на Козлова младшего, через Козлова старшего – пустая трата сил и времени.

– Получается, мы снова уперлись в непробиваемую стену Козлова, – расстроился я, медленно превращаясь из куска минералов обратно в человека.

Время перевалило за пять утра. Над нашими головами, через слои картона и железобетонной плиты, раздались отчетливые шаги, вероятно, хромого человека; один шаг был громче другого.

Мои догадки подтвердил Витька. Сказал, что над Курямбией находится квартира, а именно – спальня парня, попавшего в ДТП. Когда Авария (так назвал его Витя) в свои восемнадцать лет на мопеде ехал домой с кладбища, где были похоронены его родители, выбросившиеся из роддома, узнав, что у них родился мальчик, от Утопии Грешников, ему навстречу, ехал автомобиль, а за ним – еще один. За рулем первого сидел несовершеннолетний наркоман, и еще три таких же его друга – в салоне, закупающие в Утопии дозы. Вторым автомобилем был полицейский. Второй преследовал первый. Тогда полицейские еще не знали, что преследуют не только малолетних наркоманов, не имеющих не только водительских удостоверений, но и паспортов. Тогда они гнались за нарушителем правил дорожного движения, не включившим ближний свет фар и трижды – сигнал поворота.

За пару кварталов до съезда к нашему району Авария заметил и красную легковушку, виляющую по проезжей части, и служебный автомобиль с включенными проблесковыми маячками и сиреной. Только поэтому он принял правильные меры: сбавил скорость, прижался к обочине и остановился.

Полицейские по громкоговорителю требовали водителя легковушки незамедлительно остановиться, но тот либо не слышал их из-за громкой музыки в салоне, либо не собирался попадаться в лапы служителей закона. Возможно, его друзья, показывающие средние пальцы из всех трех окон, не разрешали ему останавливаться. Он гнал, как мог, но мощность его малолитражки не позволяла ему оторваться от немецкого автомобиля бело-синей расцветки. Когда до стоящего на обочине Аварии оставалась сотня метров, полицейские, заняв соседнюю, среднюю, полосу движения, сравнялись с автомобилем наркоманов, один полицейский-пассажир по пояс вылез из окна и направил пистолет на заднее колесо нарушителей. Выстрелил. Пуля пробила задний бампер. Тогда полицейский направил пистолет на нарушителя, и тот, не имея возможности уйти с прицела, начал притормаживать, при этом выкрикивая: «Все! Убери пушку! Сдаюсь!» Полицейский все равно выстрелил. Пуля прошла сквозь дверь и застряла в потрепанном кресле водителя. Водитель не на шутку перепугался и вдавил в пол педаль газа. Рев мотора окатил улицу.

Встречная полоса погони, та, на обочине которой уже сформировалась цепь автомобилистов во главе с Аварией на своем мопеде, была полностью освобождена для автомобиля с сиреной. Полицейский-водитель мог бы пронестись по ней быстрее прежнего… и пронесся, решив при этом приберечь государственное имущество (подвеску служебного транспорта): перед неглубокой ямой, которую колеса даже бы не заметили, он резко свернул влево и, не справившись с управлением, въехал в Аварию. Тот даже не успел сообразить, что с ним произошло.

Только в хирургическом отделении, придя в себя, Авария узнал, что чудом остался жив благодаря шлему, который всегда был на нем, когда катался на мопеде. Он лишился ноги, когда полицейский транспорт вдавил Аварию и его двухколесник в ковш трактора, припаркованного на обочине позади него, водитель которого точно так же освобождал полосу движения.

– Тех наркоманов так и не нашли, хотя я не раз видел и их, и их красный автомобиль с двумя пулевыми ранениями. В газете была целая статься про эту погоню, – закончил Витька.

– Я помню это происшествие. Никогда бы не подумала, что буду находиться под квартирой этого бедняжки и слушать, как он хромает. Что случилось с полицейскими? В статье про них не было ни слова.

– В «Цифроньюз», – я удивился, когда услышал от Витьки название знакомого информационного портала, – писали, что они остались безнаказанными. Им все сошло с рук. Они даже не извинились перед Аварией. До сих пор работают. В кавычках «служат». Всю вину хотели положить на плечи администрации города из-за разбитой дороги, которую залатали только через несколько лет после ДТП, но коррупция в очередной раз взяла верх. Администрация откупилась деньгами налогоплательщиков, хоть даже не была виноватой. В итоге нашли новых виновных: самого Аварию, остановившегося под знаком «Остановка запрещена», и водителя трактора, ковшом которого Аварии отрезало ногу.

– Справедливость так и не восторжествовала? – спросил я, хоть и сам мог заглянуть в «Цифроньюз», но решил скоротать время. Тем более из уст Витьки эта история звучала особенно реалистично.

– Справедливость? Такое слово существует? – Витька усмехнулся, подтянул штаны и уселся рядом. – Если тракторист, вскрывший себе вены зубами, проведя всего одну ночь за решеткой одиночной камеры, и калека, вместо протеза изо дня в день приматывающий к колену скотчем из «Все по одной цене» пластиковую ногу женского манекена, вынужденный вкалывать в том же самом «Все по одной цене», поскольку из льгот и выплат государством ему досталась только возможность покупать просроченные продукты за полцены (еще и не в каждом магазине) – справедливость, то да, несомненно, она восторжествовала.

– Ох-ре-неть. – Я больше не знал, что сказать.

– Неужели он не может никому пожаловаться на его проблему? «Прямая линия с президентом» и все такое…

– Не может, Вика, – ответил Витя.

– Ему затыкают рот?

– Нет, не приходится: после аварии Авария не может говорить. У него в мозгу переклинило. Все, что он может – улыбаться. Он постоянно улыбается. Синдром Ангельмана.

– Бедняжка… – Вика всплакнула. Я – почти. – Витька, скажи, Авария заслужил того? Каким человеком он был… до?

– До, не знаю. Мне было всего три. Я не помню его, хотя, быть может, и видел. Ванька, мой брат, – уточнил он специально для Вики, – рассказывал, что он был клевым чуваком… Думаю, если кто-то и заслужил такой участи, то точно не он. Кто-то такой, как…

– Козлов, – предложил я.

– Как ваш Козлов, – согласился Витька.

– Лучше бы на его месте и вправду был этот козлиный отморозок! Эта конченная мразь! По нему бы я точно не горевала, – поделилась Вика, достала из поясной сумки (все это время она оставалась под футболкой) носовой платок, вытерла слезы, высморкалась.

– Это точно, – признался и я.

Мы с Викой переглянулись, боясь произнести и слово, даже единственный звук. Мысли об аварии, в которую должен был попасть Козлов, вскружили мне голову. В глазах единственной девчонки в Курямбии я видел, что и она думала о том же самом, но точно так же, как и я, не решалась озвучить свою идею. Мы оба хотели и не могли. По выражению лица Витьки (в тот момент я научился читать по лицу?) я прочел: «Вы же не собираетесь…» – и его немую речь перебил твой голос, Профессор.

ПРЕДЛОЖИ ИМ

Именно! У тебя отменная память, дружище!

Следуя твоему совету, я открыл было рот, что-то промычал и тут же стиснул зубы, когда над нашими головами, через слои картона и железобетона, хромые шаги прекратились звонким падением чего-то пластикового, пустотелого. Сначала я подумал, что Авария уронил ведро, потом же понял, что грохот вызван отклеившимся от его колена манекенным протезом. Витька не обратил на это внимания, а вот у нас с Викой глаза наполнились слезами.

Я вновь попытался раскрыть рот, но губы словно склеились, словно за долю секунды до этого их обильно смазали жирным слоем суперклея. Отчего? От того, что этот самый суперклей производила моя собственная компания, название которой «Страх». Меня пугало, что в своем возрасте я вообще смог подумать о грешном поступке, о вреде жизни человека, пусть даже такого неприятного, мерзкого, скользкого.

«Заслуживает ли хоть кто-то такой участи? Заслуживает ли Козлов того, что произошло с Аварией? Вправе ли мы желать ему зла? Вправе ли мы мстить?» – спрашивал я себя и не находил ответов. Все ответы как всегда были только у тебя… Всего один ответ: «Если

НЕ ВЫ, ТО НИКТО

А дальше:

ОНИ ТЕБЯ ПОДДЕРЖАТ

ОНИ УЖЕ «ЗА»

ОНИ ТОЛЬКО И ЖДУТ ОТ ТЕБЯ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

«Они только и ждут от тебя предложения» – повторил я за тобой.

Не в курсе, откуда ты все это знаешь, но, опираясь на твою уверенность, на твои четкие, как удары барабанов, слова, я, собравшись с силами, стерев с губ суперклей растворителем фирмы «Уверенность Профессора», задал опережающий события вопрос: «Кто «ЗА»?» – перед которым должно было идти предложение, но оно не понадобилось.

Сам я поднял руку вверх. Вика, не раздумывая, тоже ее протянула. Витька, замешкавшись, повторил за нами, чему я искренне удивился. Его решения я не понимал: «ЗА» уже было большинство, и только этому большинству навредил Козлов. Витьке же он не сделал ничего плохого. Витьку он даже в глаза не видел, как и его не видел сам Витька.

– Ты… ты… – Мне хотелось спросить, отчего он поднял руку.

– Враг моих друзей – мой враг, – коротко ответил он на непрозвучавший вопрос, – и я сделаю все, что только нужно, лишь бы отомстить за вас этому ублюдку. Это весь секрет ненависти к нему. Слишком много я узнал об этом подонке… И чтобы больше не слушать басни о его похождениях, думается мне, ребят, он должен испытать то, что испытал Авария. Если повезет, он будет улыбаться целыми днями. Если нет, повторим попытку.

Профессор, откуда ты знал?

СВЯЗИ

Ага. Я так и подумал.

КОГДА-НИБУДЬ ТЫ САМ ВСЕ УЗНАЕШЬ

Обещаешь?

ДАЮ СЛОВО

Сверху Авария напомнил о себе скрипами липкой ленты, которой приматывал протез к колену. Пока он мотал, мы беззвучно сидели, словно заранее почитали память Козлова минутой молчания. Когда последний скрип сменился знакомыми хромыми шагами, удаляющимися в другую комнату, я нарушил задержавшуюся тишину:

– Козлов ездит на мопеде?

– Нет, – ответила Вика и ничуть не расстроилась. Казалось, у нее уже назревал какой-то план. Не какой-то – стопроцентный.

– На велике? На самокате? – предположил Витька.

– Нет и нет, – все также ответила она. – Только на тачке директорши.

– Она не должна пострадать, – вставил Витька.

– Не должна… Я не хочу мстить Козлову, зная, что и ей достанется, пусть даже она мне и не нравится, – заключил я.

– Вы явно оба не поняли, глупенькие. Да, в основном он ездит с директоршей на ее автомобиле, но бывают случаи, причем не редкие, когда она разрешает ему кататься одному. Понимаете? В автомобиле он ездит один.

– За рулем? – уточнил я.

– За рулем, – кивнула Вика и, улыбаясь, продолжила: – он – сам себе водитель. Понимаете?

Это мы поняли, хоть и не с первого раза. Мы поняли, что у нас появился шанс отомстить Козлову, чего бы нам это ни стоило, но не представляли, как именно мы можем это устроить.

Засиживаться в Курямбии больше не представлялось возможным. Стрелки часов (если бы они существовали на дисплее моего телефона) приближались к 06:00. Мне нужно было торопиться домой, пока родители в это утро еще не зашли в мою комнату. Вике же нужно было поторапливаться еще двадцатью минутами ранее, чтобы и ее предки ничего не заподозрили. А вот кому можно было оставаться нерасторопным, так это Витьке. Впрочем, он никуда и не торопился.

Пока он вел нас по подвалу к выходу, нами было принято еще одно единогласное решение – как следует выспаться и уже после, с ясным взглядом, чистым разумом и серьезными намерениями придумать и обдумать план аварии Козлова, учесть все нюансы и варианты событий.

На улице, под уже яркими лучами шестичасового солнца, я без труда рассмотрел примятую траву, в которой валялся, сражаясь со смайлом Козлова, дожидаясь Вику у врат Курямбии, и ее черный самокат, торчащий из той самой травы.

Как только Витя аккуратно, почти беззвучно прикрыл отверстие входа в подвал куском фанеры, я попрощался с ними и побежал домой.

– Стой! – крикнула вслед Вика, выкатывая самокат на дорогу. – Тебя подвезти?

Мне не хотелось тратить на себя ее драгоценное время, но жажда прокатиться с ней, вдвоем, вместе, не отпускала меня.

Я подбежал обратно, встал на самокат перед Викой и ухватился за руль. Теперь мы оба попрощались с Витькой взмахом руки и помчали.

Я, словно штурман, показывал ей дорогу, а она, как опытный мотогонщик, не сбавляя скорости, наклоняя самокат, входила в повороты. Если бы на мне не было очков (хорошо, что я не выкинул их в порыве эмоций), глаза бы мои заслезились от ветра, и я бы точно не увидел хромающего по тротуару, недалеко от офиса телефонистов, Аварию. Если бы я не знал, что у него протез, доставшийся по наследству от пластиковой куклы, точно бы подумал, что он попросту подвернул ногу. Будь у него настоящий протез, он бы не только обошелся без хромоты, но еще и сумел бы бегать. Нужно отдать должное человеку, так ловко в одиночестве, без чьей-либо помощи справляющемуся со своим (назовем это так) недугом.

Уже через минуту Вика припарковалась у торца моего дома. Мне не хотелось расставаться с ней, особенно после крепких-крепких объятий. Сказать, что время обнимашек с ней пролетало быстрее спущенных на ставках денег – не сказать ничего. Оно было, и вдруг его не стало.

– На связи, Илья. – Она поднесла к щеке кулак, оттопыренный мизинец которого коснулся ее губ, большой палец – уха. – Увидимся.

Я проводил ее взглядом до первого поворота, за которым она и скрылась.

Совсем скоро я уже залазил по соседскому балкону через окно в свою комнату. Когда разделся и залез под одеяло, в спальне родителей прозвенел семичасовой будильник. Я услышал ругань папы, отключающего его. Сегодня ни родителям, ни сестре вставать спозаранку не было никакой нужды, как и мне не было нужды торопиться домой. Выходной.

Глаза слипались. Я начинал видеть сон, в котором я, Вика и Витька вновь гуляем по центру города, заходим во всевозможные магазины: продуктовые, хозяйственные, строительные. Мы что-то искали. Что-то, что могло помочь нам с чем-то. Во сне мы точно не знали, с чем именно. Только когда проснулся, я понял, что нам нужна была помощь с делом Козлова, с его аварией на автомобиле директрисы.

А проснулся я от глупой вибрации мобильника, отдыхающего под подушкой. Пока я доставал его вялой рукой, что-то нажал и сонными глазами посмотрел на пустой экран. Не сразу, но сообразил зайти во входящие СМС. Там нашел уже прочитанное сообщение от Вики. В 06:17 она написала, что уже находится дома, что у нее не возникло трудностей, что родители и брат дрыхнут, как мертвые. Я ответил, что и у меня все прошло гладко, даже лучше, чем я рассчитывал. Хотя… На что я рассчитывал, Профессор? Либо ни на что, либо именно на это… Сам спросил, сам ответил.

«Я спать. Споки ноки.» – пришло мне еще одно СМС.

«И тебе спокойной ночи… спокойного утра)))» – ответил я, накрылся одеялом и закрыл глаза, но уснуть так и не смог. Не вышло. А может и не хотелось. Возможно, за те пять-десять минут успел выспаться. Возможно, Вика и сны с ней заряжают меня, как беспроводные зарядные устройства, только в разы мощнее всех вместе взятых, существующих во всем мире.

Я думал, да и до сих пор думаю, прокручивая те пять-десять минут сна, в котором пролетело больше половины дня, каким образом сложить воедино десятки, сотни факторов, условий, при которых Козлов обязательно должен попасть в аварию… В аварию, в которой никто, кроме него, не пострадает… В аварию, в которой он не умрет, а слегка изменится и изменит жизнь других в лучшую сторону.

Даже тщательно спланировав, учитывая все и вся вместе взятые, я не могу быть уверен в стопроцентном исполнении плана. Например, в самый неподходящий момент, когда, следуя моему плану, Козлов должен будет наехать правым передним колесом на разбитую бутылку, съехать в кювет или врезаться в первый попавшийся столб, его отвлечет досаждающий всю дорогу комар, заставивший Козлова или затормозить, или свернуть, или… или… или… Ты понял.

Сейчас несмотря на прекрасное настроение, отличную погоду, превосходную ночь, оставшуюся позади, я загоняюсь… мозг уже кипит… Мало того, я не знаю ни того, что должен сделать – я вообще не знаю, что и придумать.

ТЕБЕ НУЖЕН ОТДЫХ

Отдых нужен слюнтяям, Профессор. Я к таким не отношусь, и ты это знаешь. Также хорошо ты знаешь, что я заряжен на полную. Спасибо Вике. И Витьке. И тебе, естественно.

ТЫ ДОЛЖЕН ОТДОХНУТЬ

Отдохну, когда придумаю что-нибудь разумное, или когда наступит ночь. Сейчас середина дня, а в это время последние пару лет я никогда не сплю. Родители знают это. Если я усну, они могут что-нибудь заподозрить. Как всегда накрутят себе, Бог знает что. А мне выкручиваться. Я лучше…

Представляешь, я только что зевнул.

ПОЭТОМУ ТЕБЕ И НУЖЕН ОТДЫХ

ХОТЯ БЫ ПОСТАРАЙСЯ НИ О ЧЕМ НЕ ДУМАТЬ

Это невозможно, Профессор. Так или иначе, человек всегда о чем-нибудь думает… даже во сне. Не думать способен только один человек – Козлов… Может, еще Поля…

Досадно порой бывает, что человеческий мозг невозможно отключить, как, например, процессор компьютера. Обидно, что я не имею возможности хоть на секунду отключить свою память или хотя бы стереть часть ненужной информации.

Скажи, Профессор, если я вырву из тебя один лист, ты будешь помнить его содержимое?

БУДУ

А если в тебе закончатся листы, если я заведу еще одну тетрадь, а за ней – еще и еще, будешь ли ты помнить прошлое? Будет ли новая частью тебя, если я не соединю вас?

ЭТО ВСЕ ЕЩЕ БУДУ Я

ТЫ МОЖЕШЬ СЖЕЧЬ МЕНЯ,

НО Я ВСЕ РАНО ОСТАНУСЬ

ПОКА ЕСТЬ ТЫ, ЕСТЬ И Я

Сложно поверить, а еще сложнее представить, Профессор.

В ТАКОМ СЛУЧАЕ ПРОСТО ВЕРЬ

Я верю и доверяю тебе, наверное, больше всех на свете. Ты ведешь меня, а я иду за тобой. Ты не раз выручал меня. Прошлая ночь не была исключением. Никогда не устану повторять, что МЫ ЕСТЬ ДРУГ У ДРУГА. Даже не так! Я благодарен судьбе, что мы существуем во вселенной одним, хоть и не целым, организмом. У меня не хватает воображения представить, что бы я без тебя делал, как бы жил, что вообще со мной бы было. Что было бы, если бы родители не подарили мне тебя? А стал бы ты тем, кем являешься, подари мне мама не тебя, а какой-нибудь другой дневник?

НЕТ

Значит, мне невероятно повезло. С таким везением я могу обыгрывать любое казино в любой точке мира, но мне этого не нужно, по крайней мере здесь и сейчас.

Раз уж у нас начался вечер откровений, могу я задать тебе один вопрос?

ПОМОГУ

Я же еще не спросил… СТОП! Ты прочитал мои мысли? Не знал бы тебя, удивился… Как много еще в тебе секретов? В следующий раз ты превратишься в птицу? Или еще в кого?

НЕТ

Удивительно! Шучу конечно. Раз уж ты согласен помочь, скажи, есть ли у тебя мыслишки по поводу аварии Козлова?

РУЛЬ

Руль. Рульрульрульрульруль… Что мы можем сделать с рулем? Например… Так-с… Например, мы можем… Заставить поворачиваться колеса в другую сторону у нас не получится. Ну как не получится? Получиться-то получится, только для этого нужно много времени, сил, умений и собственная мастерская с бездонным запасом всевозможных инструментов.

Также мы можем… подожди, сейчас пороюсь в интернете…

Да, в принципе можно ослабить крепление рулевого колеса, и оно, если повезет, в самый неподходящий для Козлова момент останется у него в руках, а если повезет еще раз, он въедет на полной скорости в… куда-нибудь… да хоть в бетонную стену, хоть в припаркованный грузовик, главное, чтобы никто не пострадал – это третье везение.

Но ни первый, ни второй вариант нам не подходит, поскольку у нас нет доступа к салону автомобиля. Но и не взять на заметку мы их не можем. Есть что-нибудь еще, Профессор?

ПЕДАЛЬ ГАЗА

В теории, можно попытаться установить механизм, блокирующий педаль в ее крайнем нижнем положении (думаю, Козлов, с его-то характером, вдавливает ее по самое не балуйся). Подойдет даже обычный болт… да какой там болт – любая палка, заклинивающая педаль. Или магнит? Точно! Два мощных неодимовых магнита. Один можно прикрепить к обратной стороне педали, второй – к полу. Когда педаль будет в крайнем нижнем положении, магниты сомкнутся, и все – до свидания, козел. Этот вариант, Профессор, куда интереснее, но для его реализации все также нужен доступ к салону автомобиля. У нас доступа все также нет. Или есть? Есть, при условии, что Козлов выйдет и не закроет за собой дверь. В этом случае придется его выслеживать и ждать, пока он совершит первую такую остановку.

Интересно, подойдет ли Викин самокат для преследования, потому как на нашем семейном автомобиле я лично этим заниматься не смогу.

МОЖНО ВЗЯТЬ ТАКСИ

Ты гений! Записано!

Еще варианты?

ФАРЫ

Фары… Было бы прекрасно, если бы они перестали светить ночью, желательно где-нибудь за городом, в глуши, там, где нет фонарных столбов, там, где за длинной прямой, по которой будет мчаться Козлов, скрывается резкий поворот.

А ЗА НИМ – ОБРЫВ

А за ним – обрыв… Реализовать слишком сложно. Даже не знаю как. Все упирается в доступ к автомобилю. Проще всего спустить или даже сразу проколоть колеса, но не факт, что козел, как максимальный кретин, поедет в таких условиях. Он же не такой дурак. Или такой? Навряд ли…

ТОПЛИВНЫЙ БАК

Взорвать? Дело нехитрое, но опасное. Хватит даже спички, но так Козлов точно умрет. Хоть раньше я и мечтал видеть его обожженное, обуглившееся тело, хоть я и мечтал наблюдать за его пылающей в огне рожей под песню, которую он слушал, когда ждал директоршу, сейчас эти мечты не полностью, но в прошлом. Сейчас мне… нам больше хочется изменить Козлова, чем навредить ему. Так что этот вариант будет рассматриваться в крайнем случае.

РЕМЕНЬ БЕЗОПАСНОСТИ

ЛОБОВОЕ СТЕКЛО

ЗЕРКАЛА

ДВИГАТЕЛЬ

ТОРМОЗА

Все это бесполезно! К чему-то не подобраться, к чему-то и подбираться не имеет смысла! Все это ерунда!

Извини за кровь. Психанул. Назвал себя тормозом и ударил по лбу. Точнее, хотел по лбу, а получилось в нос.

Прости, что швырнул тебя под стол. Я честно не хотел, просто в комнату забежал папа, когда услышал сначала мой крик, потом – плач. Не думал, что разрыдаюсь. Нет, не от боли – от бессилия. Нужно было послушать тебя раньше и отдохнуть, и не строить из себя крутня.

Снова пришлось выкручиваться от родителей. Они думали, произошло что-то страшное, думали, лопнули сосуды. Они напихали мне полон нос ваты. Уже потом, когда они перестали охать и ахать, я сказал им, что ветер резко растворил оконную створку в то время, когда я, навалившись на подоконник, пялился во двор. Для уверенности добавил, что там, за окном, ребята играли в прятки, и я видел, как одна девчонка убежала в подъезд, а один мальчик залез под машину. Все это я придумал, и они мне поверили.

Прости, Профессор, что заставил тебя валяться под столом и ожидать моего появления – родители просто так не отвязывались, заставили поужинать с ними.

Гречневую кашу с молоком я сметелил в один присест – организм все-таки требовал энергии.

Потом снова пришла череда родительских вопросов. Уже бесит, ей Богу! Ну и пускай бесит, родители же. Я их люблю. Жаль, они не понимают, что их сын давно вырос… ну или растет не по годам… не в размерах – умственно.

Нет. Вовсе нет. Я не нахваливаю и не возвышаю себя над остальными малолетками. Я просто знаю это. Меня можно считать вундеркиндом, но мне до боли в сердце не нравится этот термин, как и «одаренный ребенок». Меня никто не спрашивал, нравится ли мне быть таким. А пока я не подаю вида, пока притворяюсь обычным мальчуганом из первого класса, слегка способнее остальных, никто и не будет задавать мне этих глупых вопросов. А это мне на руку. Поэтому я буду притворяться и дальше. Хотя бы до пятнадцати лет. Хотя бы до десяти. Посмотрим…

Я так устал, Профессор. Действительно устал. У меня не остается сил даже писать тебе. Не получается формулировать выражения и подбирать слова. Каждое дается тяжелее предыдущего. Глаза смыкаются. Нос болит. Как же хочется заснуть и проспать целые сутки напролет, но увы и ах: родители на завтра, на раннее утро, запланировали поездку на дачу. Не то что бы я сильно не хочу туда ехать, просто чувствует мое сердце, что подъем будет тяжелее каждого написанного сейчас слова. Пальцы руки сводит, ручка весит на несколько килограмм больше. Приходится протирать глаза слюной, ведь засыпать еще рано. Я еще хочу обдумать каждый предложенный тобой вариант. Только поэтому мне приходится терпеть.

ТЫ ДОЛЖЕН ОТДОХНУТЬ

Нет. Я не могу себе этого позволить, Профессор. Сначала – план, потом – такая роскошь. Если не я, если не мы с тобой, то никто.

ОШИБАЕШЬСЯ

Хотел бы я ошибаться, да не могу. До конца учебного года осталось совсем ничего, а это значит, что Козлов торжественно закончит школу с золотой медалью и в лучшем случае поступит в какой-нибудь колледж Слобурга, но что-то мне подсказывает, что случай лучшим не будет. Что-то мне подсказывает, что он будет учиться в университете Кирова или вообще переедет в другой регион, и на этом мы с ним навсегда распрощаемся. Несомненно, он будет возвращаться на родину, но к его приезду пройдет столько времени, что все наши обиды, планы мести могут, стремясь к нулю, окончательно забыться, даже невзирая на мою-то память. Только поэтому мне сейчас, в ближайшее время, нужно выложиться по полной, напрячь все извилины, даже те, которых еще нет. Я должен отомстить этому «гению-выпускнику» и только после этого смогу отдохнуть по-настоящему, сколько будет угодно.

НЕ ЗАБЫВАЙ: ТЫ НЕ ОДИН

Я прекрасно это помню. Думаешь, я настолько ополоумел, что, держа тебя перед своим больным носом, забыл о тебе?

Я НЕ ПРО СЕБЯ

Я ПРО ВИТЮ И ВИКУ

ОНИ ПОМОГУТ ТЕБЕ, А ИМ – ОНИ

Они?

ДА

Вика и Витя? Они помогут мне и самим себе? Это тебе, Профессор, нужен отдых, а не мне. Ты явно бредишь.

ВИКТОРИ И ВИКТОРУ ПОМОГУТ ОНИ

ОНИ – ИХ ЛИЧНЫЕ ДРУЗЬЯ

Личные друзья?

ЛИЧНЫЕ ДРУЗЬЯ

Что еще за личные друзья?

С КОТОРЫМИ ОНИ ОБЩАЮТСЯ

Я не понимаю.

И НЕ ДОЛЖЕН

ТЫ САМ ВСЕ УЗНАЕШЬ

Когда? Завтра? Через год? Может, когда мы вырастем и тоже разъедемся кто куда? Ты можешь рассказать? Нет, ты обязан рассказать мне! Я обязан знать все здесь и сейчас!

ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС ТЫ ДОЛЖЕН ХОРОШЕНЬКО ВЫСПАТЬСЯ

СО ВРЕМЕНЕМ ОНИ САМИ ТЕБЕ ВСЕ РАССКАЖУТ

Я И БЕЗ ЭТОГО ПРЕВЫСИЛ СВОИ ПОЛНОМОЧИЯ

Ты меня окончательно запутал.

ЭТО К ЛУЧШЕМУ

К лучшему. Очень признателен (говорю с сарказмом).

У меня нет сил даже шевелить глазами. Лягу на кровать, закрою их и как следует подумаю. Споки ноки, Профессор.

СПОКОЙНОЙ НОЧИ, ИЛЬЯ

Твою мать! Профессор! Это жесть! Это жесть! Родители меня убьют! Я не знаю, что делать! Они точно меня убьют! Вернутся с пляжа и убьют! Зачем же я так!? Я мог поступить по-другому, но не стал! Я должен был поступить иначе, но не захотел! По почерку не заметно, но у меня трясутся руки! Дрожь не проходит – только нарастает. Амплитуда увеличивается. Если взять теннисную ракетку и положить на нее шарик, то с каждым разом он будет отпрыгивать все выше и выше, пока не пробьет крышу. Я с трудом пишу. Я боюсь, Профессор!

НЕ БОЙСЯ

Я РЯДОМ

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?

А ты не знаешь?

ЗНАЮ, НО ХОЧУ ЗНАТЬ ПОДРОБНОСТИ

Насколько подробно?

НАСКОЛЬКО ПОСЧИТАЕШЬ НУЖНЫМ

КОГДА ВЕРНУТСЯ РОДИТЕЛИ?

Сейчас шесть вечера. На пляж они ушли пару часов назад. Если бы они не взяли с собой бутылку вина, корзинку с едой и палатку, давно бы вернулись. Готов предположить, что вернутся они ближе к полуночи, как и раньше: они всегда задерживаются на пляже, когда уходят без нас. Отдыхают от своих спиногрызов.

Времени достаточно, чтобы рассказать все с самого начала.

А началось все с того, что родители разбудили нас на час раньше обычного – в пять утра. На вопрос: «Зачем?», ответили, что в такую рань не придется стоять в пробке. Вполне логичный ответ, учитывая, что в прошлый раз до дачи мы добирались два с половиной часа, вместо привычных пятидесяти минут. Виной тому был ремонт дороги, где вместо четырех полос для движения стало две, и поток машин скапливается у сужения, как у бутылочного горлышка.

Из дома мы выехали без четверти шесть, а на даче были в половину восьмого. Да, в пробке пришлось все-таки постоять… без этого никуда, даже в раннее утро. А все почему? Потому что не одни мы такие умные.

В прочем, время для нас прошло незаметно. Половину поездки мы играли в города, и каждый раз игра заканчивалась на мне. Я поддавался. Я не мог не поддаваться. Не вру я! Карта мира до сих пор у меня в голове. Ты забыл про мою память? Ах, ты шутишь!!! Не лучшее время для шуток, хотя постой-ка… Рука уже не сотрясает воздух, как прежде. Ты – лучшее успокоительное.

Вторую половину пути, когда мы уже протиснулись в горлышко бутылки, но еще не выехали из него, Поля включала песни на телефоне, а мы их угадывали. Вот в этой игре мне уже не было равных. Если бы Поля не была ведущей, выиграла бы она. Голова у нее всегда была забита музыкой. И парнями.

По приезду на дачу, после того, как мы перетаскали из машины всякий ненужный хлам (к слову, я перенес два пакета старого тряпья, надувной круг, который весной не особо-то и нужен, и коробку невкусного чая), каждый из нас занял свое положение, полюбившееся место. Мама села на качели, откуда открывается вид на реку, бесконечные леса с пробивающимися из них далекими поселениями. Папа отправился в гараж к своим железякам, упаковке пива и телевизору, появившемуся там только от того, что старые телевизоры попросту больше некуда было девать. Такими темпами телевизоры будут всюду. Поля разложилась на диване в гостиной, где солнце не охватывало ее прохладный уголок, залипла в телефоне и заснула (еще бы ей не заснуть). Я же, вдоволь накачавшись на качели с мамой, посмотрев утренние новости с папой, где по бо́льшей части говорилось о пресловутой второй волне коронавируса, залез на чердак и сел на старинное, доставшееся от прабабушки, кресло. Ни родителей, ни Полю его покосившиеся ножки, потрепанные лакированные подлокотники, отогнувшаяся спинка, потрескавшаяся до дыр материя не выдерживали, а вот меня держали и держат, словно новые. На этом кресле я точно так же, как и сестра, уставился в телефон, пытаясь найти в интернете самые уязвимые, часто ломающиеся, выходящие из строя узлы автомобилей, зачастую приводящие к авариям. В отличие от Поли я так и не заснул, хоть и сильно хотелось.