Женщины прощают первыми

Маленькая месть сильных женщин

Ежедневно по два часа он занимался на тренажерах. Это чувствовалось. Гранитные бугры мышц перекатывались под туго натянутой кожей. Пальцы Юли скользили по рельефным впадинам плеч, поглаживали сбитые в монолит полукружья груди, мускулистый живот, пока не оказались у цели. Теперь ее от заветной мечты отделяла только тонкая полоска ткани. Подумать только, четыре года она добиралась до этой полоски.

Юля одним рывком сбросила с себя одежду. Андрей тут же завелся.

– Быстрей, быстрей! – забормотал он. – А то не успеем…

Ага, как бы не так! Юля отнюдь не собиралась торопиться. Не потому она четыре года ждала этого часа.

Юля разжала губы и пальцами пробежалась вдоль напряженного позвоночника. Андрей вздрогнул. Бутафорская шпага, прицепленная к кожаному поясу, застучала тупым концом по паркету.

– Ого! – засмеялась Юля. – И ей не терпится.

Она повернулась спиной и чуть-чуть наклонилась вперед. Теперь ей хорошо было видно себя в зеркале, занимающем половину гримерки. Да, Андрею, невзирая на его солидный любовный опыт, было от чего заводиться.

В матовой глубине старинного зеркала сливочным блеском мерцало ее обнаженное тело, высокие груди с коричневыми гвоздиками сосков мерно колыхались в такт движениям, рыжие волосы, рассыпанные по плечам, горели медью, остывающей в прозрачной воде. Да, четыре года не прошли даром.

* * *

Юля вспомнила, какой она вернулась домой. Увядающие надежды шуршали под ногами кленовыми листьями. Каждый день она дважды пересекала парк рядом с домом – ходила на работу и с работы. И только здесь давала волю слезам. Полувековые липы и тополя, наверное, за всю свою жизнь не слышали таких рыданий. Как она надеялась, что сумеет стать актрисой, уехать из этого гибнущего с наступлением сумерек города! Шекспир был тому порукой. Она бредила его строками, они переплетались у нее в голове с обыденностью, и неизвестно, что было реальнее – вымысел или действительность.

Она приехала в тот город с гроздьями заученных монологов. Они срывались с ее губ, как перезревшие каштаны, с сочным треском падающие на городской асфальт. Тогда она впервые поняла, почему каштан облачен в колючую оболочку – он боится разбиться. Пружинистые, гибкие колючки хоть как-то облегчают его неизбежную кончину. Он умирает, оставляя миру свой голый, беззащитный плод. Может быть, каштан и был, невзирая на свое мужское имя, отражением женской сути?

Тогда она никак не могла себе представить, что этот колючий шарик впоследствии будет ей настолько близок. Она была веткой, цветком, соком, текущим под гладкой, свежей корой, а вовсе не щетинистым, изнывающим от перезревшей тяжести плодом.

Монологи пергаментными свитками разворачивались перед членами приемной комиссии. Вероятно, они чувствовали, что было скрыто за монологами. Лицевая сторона свитков была украшена рыцарскими поединками, выпирающими сторожевыми башнями, усыпана следами Дон Жуана и нежными лунками от каблучков Офелии. На оборотной стороне серыми панельными коробами тянулась дождливая глухомань, слышались в редких промежутках крики мелькающих поездов, чавкала грязь в незаживающей с августа по май дорожной колее.

Она меняла ту жизнь на эту, и это был неравноценный обмен. Мечту она наполняла собственной кровью, своими нерожденными детьми, да и всей разгорающейся жизнью.

Но и в этом ей было отказано. Когда комиссия, как виноградными лозами, уже была опутана ее гибкой свежестью, залита янтарным соком молодости, опьянена ее бурлящими токами, на экзамен заявился знаменитый актер Лунников, бывший в то время любовником председательницы комиссии, увядающей чиновницы с манерами кокотки.

Глядя на Юлю похотливыми, хмельными глазами, Лунников в одно мгновение возненавидел перепуганную абитуриентку. Может, Юля напомнила ему ту, которая сумела устоять перед его бархатной обходительностью, а может, он возненавидел ее ненавистью самца, находящегося в зените своих возможностей, после которого следует пусть медленное, но неизбежное падение.

Юля продолжила чтение монолога. Ее голос звенел в залитой светом комнате. В паузах она слышала, как Лунников, наклонившись к председательнице, что-то ей нашептывает. Юля еще на что-то надеялась, пока не услышала страшное слово, брошенное ей в спину.

Она вышла за дверь с ощущением катастрофы. С ним же она уехала домой – в тишину беспросветности, в глушь, в темь.

Брошенное в спину слово жгло ее каленым железом. До тех пор, пока она не приняла решение отомстить. Месть не являлась жаждой крови – она хотела, чтобы Лунников понял свою ошибку. И теперь не мечта, но желание справедливой мести вело ее по жизни: гнало к книгам, лепило тело, заполняло объемы, опустевшие после гибели мечты. Четыре года желание вело ее к цели. И привело…

* * *

Юля уперлась кулачками в жесткий бархат дивана, провела ладонями по голому животу актера. Андрей, решивший, что все уже сделано, удивленно уставился на нее.

– Ну? Что-то не так? – спросил он, чуть приподнимая свое мускулистое тело.

– Неудобно, – улыбнулась зеркалу Юля. – Подожди.

Пока округлые коленные чашечки выдавливали в диване удобные ямки, Андрей со спущенными до колен бархатными штанами и бьющейся об пол шпагой отошел к столу. Допил вино. Все, теперь Юля могла быть спокойной…

Она положила голову на край дивана, выгнула спину. Зеркало, любующееся ее отражением, вспыхнуло, словно световая волна прошла по старинной амальгаме.

В зеркале она видела его лицо – уставшее, напряженное от долгой скачки. Такой – голый, сосредоточенный, со спущенными штанами и болтающейся шпагой – он был смешон. Страшно представить, но, оказавшись в театре, она вновь не смогла устоять перед его соблазнами. Она не могла решиться на то, о чем когда-то мечтала дождливыми вечерами. Мало того, она жалела Лунникова. Пик его известности уже был за спиной. Возраст брал свое, чиновницы уже не обращали на него прежнего внимания. Теперь для Лунникова и взаимность молодой гримерши, в которой он, конечно же, не узнал прежнюю Юлю, была подарком судьбы.

Жалость потихоньку, исподволь, как вода, пущенная по новому руслу, перетекла в любовь. Поначалу Лунников со всей страстью своей натуры набросился на молодую гримершу. После спектаклей они целовались в пыльных закутках, по воскресным дням мотались к знакомым Андрея на дачу, бегали украдкой на свидания. Но прошло время, и страсть Лунникова остыла. Хотя он поначалу и обещал, что вскоре разведется с женой и они станут жить вместе, со временем она стала бояться даже об этом заговаривать. В конце концов Юля узнала, что у Андрея появилась новая страсть – молоденькая выпускница театрального. Впрочем, у Юли это уже не вызывало никаких чувств, кроме одного – уверенности, что вскоре новую избранницу сменит другая, а ту – третья, и так до бесконечности. Такому повороту событий она даже была рада, потому что испила эту чашу до дна. Занавес опускался, все игрушечные страсти и неигрушечная ложь оставались по эту сторону, и Юле с ними было не по пути.

Юля властными движениями закинутых назад рук остановила его замирающий ритм. Таблетка, растворенная в вине, уже начинала действовать. Тело Лунникова, всегда с радостью принимающее любую женскую ласку, становилось непослушным. Он не понимал, что происходит, двигал бедрами, с нарастающим страхом глядя вниз. А внизу происходило то, что пугает мужчину больше, чем ядерная война.

Но Юля, казалось, этого не замечала. Она поднялась с корточек и, высоко задирая коленки, опустилась на диван. Скользкий бархат с нежностью ласкал ее голую спину. Пара стройных ног молоденькой гримерши рывком опустилась на плечи известному артисту. Подчиняясь их властному напору, Андрей упал на колени. Он не мог уйти с позором, самолюбие не позволяло. Хотя до конца антракта оставалось не более пяти минут. Юля запустила свои тонкие пальцы с наманикюренными ногтями в его волосы. Пылающее мужское лицо с силой прижалось к ее распахнутым ногам. Юля выгнулась дугой. Ей все труднее было сдерживаться. Четыре года назад в подобной ситуации она бы умерла от любви. Или от страха. Тем более с таким партнером. Но сегодня Юля была не той, что прежде. У Юли было другое тело, другие волосы, другие привычки. Недаром Лунников при первой встрече, когда она только устроилась в театр, отпустил ей комплимент: сравнил с королевой Марго. Ему казалось, что это ее возвышает. На самом деле это была история ее падения – от Офелии к королеве Марго! Но он этого не понимал. Он не мог даже помыслить, что эта самая королева когда-то стояла перед ним с опущенными глазами. Стояла, слыша его шепот: «Бездарность!» Пусть он теперь скажет, что она не умеет играть! Пусть…

Юля уперлась поудобнее и прикрыла глаза. Язык Андрея, язык, который каждый вечер становился владельцем мыслей Чацкого и Гамлета, медленно путешествовал по ее загорелой коже. И этого Юле вполне хватало. Жаркий ток ее крови, вскипающей где-то в низинах живота, горячей волной растекался по гибкому молодому телу. Не хватало совсем чуть-чуть, какого-то небольшого усилия. Юля слегка приподнялась. Ладони Лунникова, слегка ослабевшие в запястьях, нехотя выбрались из-под нежной девичьей тяжести. Андрей пробормотал что-то невнятное, голова повалилась набок. «Бездарность!» – вспомнила Юля. Усмехнулась, поднесла его руки к торчащей груди. Мужские пальцы с полированными ногтями с усилием обхватили ее пальцы. Юля слабо вскрикнула.

Теперь она могла вынести любую боль, и Лунников был творцом ее нового облика. Но сильную боль, ту, какую она испытала четыре года назад, Юля забыть не могла. Она возвращала ее обратно, точнее, возвращала только ту ее часть, которая не растворилась в ней без остатка.

Как всегда, после напряжения и бурной разрядки хотелось спать. Юля сделала усилие, встряхнулась. Достаточно было того, что спал Лунников. Его красивая голова, зажатая голыми коленками, безвольно свалилась на ее упругую ногу. Юля с усилием втащила его тело на диван, уложила на спину. По коридору кто-то пробежал из конца в конец, эхом прокатились голоса. Вероятно, Андрея искали. Его искали, а он – с голым торсом и спущенными штанами – безмятежно спал в комнате гримерши.

Юля оделась, с волнением вслушиваясь в голоса за дверью. Подошла к зеркалу, прошлась помадой по губам. Лунников лежал с раскинутыми руками. Мускулистая грудь вздымалась и опускалась.

Юля вернулась к дивану, движением пальцев выкрутила помадный столбик на всю длину. Усмехнулась. «Бездарность!» – буквы, начертанные помадой, горели на груди Андрея коралловыми завитками, как следы страстных поцелуев.

Юля бросила последний взгляд на спящего любовника и плотно прикрыла дверь.

– Андрея Степановича не видели? – громко крикнула пробежавшая мимо нее пожилая смотрительница.

Юля покачала головой, сунула ключ от гримерной в сумочку.

– Нет…

Она сделала пару шагов и замерла. Шум зала, топот ног зрителей, взбешенных срывом спектакля, проникал не только сюда – он проникал в ее тело. Возбуждение, равное тому, что было испытано совсем недавно, снова захлестывало ее. Юля уцепилась свободной рукой за портьеру. Что-то волной затапливало ее до кончиков пальцев, короткими бурными толчками покидая внезапно ослабевшее тело. Может, это и было то самое – бурное, страстное, внезапное, – что влекло на сцену Лунникова и ему подобных.

Это была последняя тайна, открытая ей театром. Сытой, неспешной походкой – походкой состоявшейся актрисы – она прошла к двери служебного входа и вышла, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.