Loe raamatut: «Наука логики. С комментариями и объяснениями»

Георг Гегель

Font:

Серия «Философия на пальцах»

Дизайн серии Ивана Ковригина

Дизайн обложки Дмитрия Агапонова

В оформлении переплета использовано фото из архива Shutterstock

Составление, предисловие, преамбулы к текстам, комментарии Александра Маркова, профессора РГГУ и ВлГУ

Перевод Б. Г. Столпнера, под. ред. Э. Л. Радлова

* * *

Александр Марков
Модный философ

Георг Вильгельм Фридрих Гегель родился 27 августа 1770 года в Штутгарте, в семье крупного чиновника – до сих пор родительский дом на оживленном перекрестке бывшей столицы Вюртембергского герцогства поражает своей кряжистой основательностью. Герцогство формально входило в состав Священной Римской Империи, но на деле оно гордилось своей независимостью от венских властей. Протестантским предкам Гегеля было бы нечего делать в чопорной католической Австрии, а горная Швабия, славная вольнодумной мистикой и крестьянским здравым смыслом, стала для них настоящей родиной.

В детстве Гегель, по воспоминаниям современников, столь же скоро перемалывал книги своим умом, как мельница – зерно. Хорошая учеба дополнялась занятиями в городской библиотеке, общением с учителями и посещением книжных лавок. Подросток часто не делал разницы между чтением книг по физике, сборников изречений античных мудрецов и любовных романов: он считал, что из любого сюжета можно извлечь полезные выводы. Единственное, что он выделял из потока книг как непререкаемый образец – античную трагедию, переживая ее сюжеты как конспект всемирной истории: не Орест или Антигона, но страны и правительства подвергаются немыслимым испытаниям, из которых должны выйти с честью.

В октябре 1788 года Гегелю выдали аттестат об окончании гимназии, и он сразу поступил в Тюбингенскую богословскую семинарию. Здесь он получал от герцога стипендию за отличную учебу.

Тюбинген был центром протестантского богословия, для которого Библия перестала быть рассказом о чудесах и невероятных событиях. Преподаватели семинарии считали, что всё чудесное в Библии требовалось лишь для привлечения неграмотной непросвещенной публики, тогда как основной смысл христианства – моральное преображение человека, его способность стать примером для многих.

На годы учебы Гегеля пришлась Французская революция, и он воспринял ее как первую, но еще очень несовершенную весть о будущей свободе человечества. Вместе со своими соучениками, Шеллингом, сыном пастора и будущим соперником за звание первого философа Германии, и поэтом Гёльдерлином он посадил во дворе семинарии дерево свободы.

Гегель продолжал много читать и часто не замечал, как наступал рассвет. Впрочем, развлекаться он тоже умел, обыгрывая товарищей в карты и выпивая столько вина, что никто не понимал, почему он не свалился со скамьи, а продолжает свои многочасовые рассуждения.

Получив степень магистра в двадцать лет, Гегель отказался от пасторской карьеры, вероятно, не желая менять круга общения: он слишком привык к веселым товарищам и покровительству местных государей, чтобы заниматься делами прихода.

Первые годы он работал домашним учителем, что ему очень нравилось: в свободные часы каждый день ходил в библиотеку, писал книги и статьи. При этом в отличие от многих современников, завершавших образование «большим путешествием» для изучения светских обычаев разных стран, Гегель к путешествиям оказался равнодушен. Многодневный поход с друзьями по Альпам, горы, виды французских и итальянских городков – все это раздражало его, казалось однообразным. Зачем, спрашивал он, знакомиться с обычаями, которые не меняются веками, когда гораздо интереснее найти общее основание нравственности.

После смерти отца в 1799 году философ, которому уже наскучило преподавание, получил наследство, позволившее ему отказаться от любой поденщины и начать подготовку к университетской карьере. 21 августа 1801 года он впервые поднимается на кафедру как приват-доцент Йенского университета. Йена была центром раннего немецкого романтизма, здесь издавна процветали и естественные науки. Хотя злые языки говорили, что на лекции Гегеля приходит один студент, на самом деле он вполне справлялся с задачами лектора, привлекая все больше слушателей: легко переходил от одного примера к другому, доказывал свои тезисы как теоремы, умел шутить, требовать длительной серьезной работы. Через четыре года он стал уже не только экстраординарным профессором, но и властителем дум значительной части университетской молодежи.

В октябре 1806 года Гегель завершил свой главный труд, «Феноменологию духа»: печатал он эту работу в типографии уже под выстрелы наполеоновских войск, бравших Йену. В этой книге появляется главный герой его философии, Дух, некоторый принцип всеобщей связи явлений, смысл чего только отчасти передают такие наши слова, как «процесс», «прогресс», «эволюция» или «культура». Этот Дух раскрывает себя в природе, в истории, и становление личности – лишь один из эпизодов его самораскрытия. Дух можно сравнить с биржей, на которой происходят все сделки: если считать таковыми и жизнь атома, и красоту, и понимание: Дух устанавливает курсы обмена этих реальностей, размещает акции бытия на рынках мирового сознания и дает прибыль любому нашему знанию и интуиции, совершенствуя природу и историю.

Во время наполеоновской оккупации Гегель редактировал местную газету, а потом стал ректором классической гимназии в совершенно протестантском Нюрнберге, кем и оставался до 1816 года, когда получил место профессора философии в Гейдельберге. На посту ректора он читал курсы, которые впоследствии составили содержание двух других его знаменитых книг: «Наука логики» и «Энциклопедия философских наук». Если в первой книге мышление было представлено как главное содержание жизни, то во второй – как развитие явлений, связывающее природу и дух, конечное и бесконечное.

Гегель занимался не только высокими материями. Он был не всегда умерен как в выпивке, так и в отношениях с женщинами. Конец его любовным увлечениям положила женитьба в 1811 году на Марии фон Тухер – породниться с баварской католической аристократией означало для Гегеля завоевать доверие уже всей мыслящей Германии. Воспитывая двух законных сыновей, он нашел и забрал из приюта своего внебрачного сына.

Гегель мог подавать на конкурс на место профессора философии в любой университет Германского союза. Отклонив несколько предложений, он выбрал Берлин, куда и переехал в 1818 году. Открытый в 1810 году, Берлинский университет был флагманом немецкого образования, как университет публичной передовой науки, в противовес более узкому профессионализму наполеоновских оккупантов; и лучшие университеты России и США, даже если они были основаны гораздо раньше, во многом копируют берлинскую модель «исследовательского университета». Если прежде на кафедрах профессора читали лекции по учебникам, а книги предназначали коллегам, то в Берлинском университете полагалось заниматься наукой и сразу «органично» знакомить студентов со своими достижениями. Поэтому лекции и стали основной формой работы философа: зачем писать книги, когда вместе со студентами ты разобрал самые новые вопросы. Сейчас Гегель, наверное, делал бы интерактивный образовательный сайт; впрочем, уступая вкусам современников, он выпустил в 1821 году трактат «Философия права» как методическое пособие по одноименному курсу, но в остальном он импровизировал и экспериментировал. Даже такая знаменитая книга, как «Эстетика», на самом деле представляет собой подробный конспект его курса, живую речь лектора, который объясняет, как мысль ищет свою форму и свою драматургию, и в результате у нас получается и множество видов искусства, и множество стилей жизни. Гегеля просили издать методическое пособие по данному курсу, но он так и не собрался это сделать.

Главным его методом стала диалектика: так в античности называли искусство рассуждать в присутствии собеседников и спорить. Но если в античности это было лишь одно из словесных искусств, то для нашего философа диалектика сделалась методом познания самых общих закономерностей природы и общества. Как получается, что мир резко меняется и при этом остается в целом тем же? Почему в природе господствуют законы, но вместе с тем сама жизнь природы или человека непредсказуема? Как наши схемы и обобщения, с помощью которых мы познаем мир, соотносятся с его действительной жизнью, которая вовсе не схематична? Диалектика должна была дать ответы на эти здравые и насущные вопросы.

В ней появляются свои сюжеты, например, «снятие» или, вернее сказать, «отсрочка» – преодоление противоречия тем, что создается новая точка зрения на это противоречие, новый способ отношения к нему. Появляются также свои персонажи, скажем, Господин и Раб: если Господин жертвует собой ради общего блага, то Раб – ради Господина, но именно поэтому Раб может стать центральной фигурой в истории, от него зависит сохранение в ней чести. Есть в диалектике и свои драматические мотивы, и речевые штампы – одним словом, это наука о том, что жизнь – не театр, а театральное училище, природе и обществу еще надо научиться, благодаря философии, правильно и последовательно играть свои роли.

В 1820-е годы Гегель становится не только общенемецкой, но и общеевропейской знаменитостью. Конечно, он не собирает площади, как Шеллинг в склонном к театральности Мюнхене, но если кто-то приходит на его лекцию, то потом рассказывает об этом сотням людей в личном общении или в газете. Гегельянство стало одной из общеевропейских мод: можно было только удивляться, почему сложные и непонятные рассуждения этого мыслителя вдруг стали звучать по всей Европе в светских гостиных, министерских кабинетах, а то и на революционных площадях. Сам Гегель чем дальше, тем больше опасался прямого приложения своей философии к делу, напоминая, что осмотрительность должна обуздывать энтузиазм, а созерцание – воспитывать проницательность. Но гегельянство стало учением о том, как можно радикально изменить обстоятельства своей жизни, а то и саму историю. Известное изречение философа «Все действительное – разумно» означает вовсе не то, что неразумные события не могут происходить, но что только разумное основание действия в окружающем мире может объяснить это действие. Тогда разум может заново разыграть драму истории и сделать ее лучше.

В 1830 году Гегель становится ректором Берлинского университета и ревностно принимается за совершенствование исследований на всех кафедрах. Философия для него была главным вдохновением для экспериментальной науки: ведь она объясняла, почему эксперимент не просто дает результат, но и имеет смысл, учит правильно стратегически мыслить, а не только правильно наблюдать. К сожалению, счастье амбициозного ректорства длилось недолго: в августе 1831 года в Берлине началась холера, и Гегелю посоветовали переждать эпидемию в карантине. Но ему трудно было жить вдали от этого города; и когда 1 октября начался новый семестр, философ велел везти его прямо в университет. Гегель думал, что пик эпидемии прошел и встречи с родными слушателями будут еще долго его радовать. Но 14 ноября 1831 года он умер, оставив идеи и тексты, волнующие нас сразу, как только мы приступаем к их чтению.

Александр Марков

Наука логики

«Науку логики» Гегель написал в бытность ректором Нюрнбергской гимназии, с целью доказать, что наше мышление – не просто обобщение наблюдений, а столь же необходимая часть мироздания, как природа и история. Мы мыслим потому, что сам наш ум не может не раскрыться как чистая способность мышления, научив нас быть ближе к общему смыслу мира. Единственное, на что сетовал Гегель – что люди часто смешивают мысль то с природными впечатлениями, то с подсказками своего языка. Поэтому нужно создать науку, которая докажет, что опыт встречи с природой и переживание смысла слов не образуют наше мышление, но, напротив, следуют из его строения.

Гегель упрекал прежнюю, формальную логику в том, что она не живет теми идеями, которые обсуждает. Например, она вскрывает противоречие между двумя утверждениями. Но может ли она пережить противоречие как драму, трагедию или просто как недоразумение, сюжет для небольшого рассказа? Новая, диалектическая логика, утверждает философ, научит жить идеями, жить как в лучшем романе, и, в конце концов, приведет весь мир к счастью.

Главная задача «Науки логики» – научить мыслить не только отношения между вещами, но и содержание вещей и состояний. Скажем, старая логика утверждала бытие в противоположность небытию, выводя свойства бытия из этого противопоставления. Но, говорит Гегель, конфликт «бытия» и «небытия» принадлежит частным наблюдениям: абсолютное бытие, как и абсолютное знание, умеет само учредить собственное небытие и само его отменить. Оно реализует свои возможности прежде того, чем поймет, в каких отношениях и с чем состоит. Поэтому, перед разговором о тождествах и различиях, надо разобраться, как устроена реальность, предшествующая привычным нам коллизиям.

Можно читать «Науку логики» как большой роман, в котором Становление (взаимная жизнь Бытия и Небытия) становится Наличным Бытием (Dasein), примерно так же, как подросток – взрослым, а пылкий влюбленный – умудренным годами семьянином. Но этот труд можно прочесть и как великую книгу об интуиции, благодаря которой мы можем отвлечься от расхожих суждений и научиться мыслить самую суть самых сложных обстоятельств.

А. БЫТИЕ

Бытие, чистое бытие — без всякого дальнейшего определения. В своей неопределенной непосредственности оно равно лишь самому себе, а также не неравно в отношении иного, не имеет никакого различия ни внутри себя, ни по отношению к внешнему.

Иное – понятие, противопоставленное понятию «одно». Не следует путать «иное» и «другое»: за другим может следовать третье, четвертое, одно может сочетаться с другим или не сочетаться. Тогда как иное абсолютно, и своей абсолютностью подтверждает единичность «одного». Гегель говорит, что бытие не может иметь «иного» в строгом смысле слова, потому что это иное тоже «будет», а значит, будет бытием, а не небытием.

Если бы в бытии было какое-либо различимое определение или содержание или же оно благодаря этому было бы положено как отличное от некоего иного, то оно не сохранило бы свою чистоту.

Бытие есть чистая неопределенность и пустота. – В нем нечего созерцать, если здесь может идти речь о созерцании, иначе говоря, оно есть только само это чистое, пустое созерцание. В нем также нет ничего такого, что можно было бы мыслить, иначе говоря, оно равным образом лишь это пустое мышление. Бытие, неопределенное непосредственное, есть на деле ничто и не более и не менее, как ничто.

Пустота у Гегеля никогда не означает просто отсутствия вещей. Скорее, это ближе нашему выражению «свободное место», что можно понять и как освобожденное, и как предоставленное для дальнейшего заполнения. Квартира свободна, когда из нее съехали прежние жильцы, и когда она ждет новых жильцов. Так и бытие: оно абсолютно, поэтому стоит выше любых качеств, но оно открыто тому, чтобы в нем реализовались самые разные вещи, чтобы всё что угодно «было». Ничто – это, как скажет Гегель ниже, «совершенная пустота», поскольку мы не только не можем его увидеть, но и не можем ничего о нем утверждать.

В. НИЧТО

Ничто, чистое ничто; оно простое равенство с самим собой, совершенная пустота, отсутствие определений и содержания; неразличенность в самом себе. – Насколько здесь можно говорить о созерцании или мышлении, следует сказать, что считается небезразличным, созерцаем ли мы, или мыслим ли мы нечто или ничто. Следователь но, выражение «созерцать или мыслить ничто» что-то означает.

Неразличенность – отсутствие не только внутренних различий (например, как мы различаем в книге разные страницы), но и способности вещи отличаться от самой себя (скажем, при ее росте, изменении или перемене предназначения).
Созерцанием Гегель называет вовсе не отвлеченное рассмотрение, а способность увидеть предмет как целое, что больше бы отвечало русскому «рассмотрение, осмотр». Мышление, в отличие от созерцания, прямо переходит к предмету, не осматривая его. Различие между «созерцанием» и «мышлением» примерно такое же, как между «знакомством» и «сотрудничеством».

Мы проводим различие между нечто и ничто; таким образом, ничто есть (существует) в нашем созерцании или мышлении; или, вернее, оно само пустое созерцание и мышление; и оно есть то же пустое созерцание или мышление, что и чистое бытие. – Ничто есть, стало быть, то же определение или, вернее, то же отсутствие определений и, значит, вообще то же, что и чистое бытие.

С. СТАНОВЛЕНИЕ

1. Единство бытия и ничто

Чистое бытие и чистое ничто есть, следовательно, одно и то же. Истина – это не бытие и не ничто, она состоит в том, что бытие не переходит, а перешло в ничто и ничто не переходит, а перешло в бытие. Но точно так же истина не есть их неразличенность, она состоит в том, что они не одно и то же, что они абсолютно различны, но также нераздельны и неразделимы и что каждое из них непосредственно исчезает в своей противоположности. Их истина есть, следовательно, это движение непосредственного исчезновения одного в другом: становление; такое движение, в котором они оба различны, но благодаря такому различию, которое столь же непосредственно растворилось.

Истина, по Гегелю – не просто правдивое утверждение, а совокупность всех данных, которые не могут быть поставлены под сомнение. Поэтому истинным может быть не только высказывание, но и действие, состояние, даже эмоциональное отношение. Важно, что это не частное действие или состояние, но особое переживание мира как целого, именно из которого и следует любое производство истины.
Исчезновение, растворение – образ, где есть идея «освобождения», утрачиваемая в русском переводе. Перестать быть чем-либо для своей противоположности и стать, наконец, вполне свободным от нее.

2. Моменты становления: возникновение и прохождение

Становление есть нераздельность бытия и ничто – не единство, абстрагирующееся от бытия и ничто; как единство бытия и ничто оно есть это определенное единство, или, иначе говоря, такое единство, в котором есть и бытие, и ничто. Но так как каждое из них, и бытие, и ничто, нераздельно от своего иного, то их нет.

Они, следовательно, суть в этом единстве, но как исчезающие, лишь как снятые.

Снятие – ключевой термин диалектики Гегеля, в нем есть уже упомянутая идея отпускания на свободу, присутствует и идея откладывания, сохранения качеств: как снятые с ветки плоды хранятся в виде сухофруктов или варенья. Тем самым, снятие подразумевает как обретение свободы, так и ее длительность и осознание пользы всего того, что привело к этой свободе.

Теряя свою самостоятельность, которая, как первоначально представлялось, была им присуща, они низводятся до моментов, еще различимых, но в то же время снятых.

Моментом Гегель называет не просто краткий миг, но определенное побуждение к изменению, исходя из термина физики «момент вращения». Поэтому «моменты развития» – не просто фиксируемые точки развития, но некие внутренние побуждения к развитию, которые видны в нем самом. По отношению к человеку мы сейчас называем это «импульсами», «мотивациями» или даже «вдохновением».

Взятые со стороны этой своей различимости, каждый из них есть в этой различимости единство с иным. Становление содержит, следовательно, бытие и ничто как два таких единства, каждое из которых само есть единство бытия и ничто. Одно из них есть бытие как непосредственное бытие и как соотношение с ничто; другое есть ничто как непосредственное ничто и как соотношение с бытием. Определения обладают в этих единствах неодинаковой ценностью.

Ценность (Wert) у Гегеля – не просто значимость, но покупательная способность. Суждения о бытии и небытии, хотя обладают логической формой, не одинаково «ценны» не в силу того, что первое нам дороже, но потому что мы можем «купить» на суждения о бытии больше предметов и понятий, чем на суждения о небытии.

Становление дано, таким образом, в двояком определении; в одном определении ничто есть непосредственное, т. е. определение начинает с ничто, соотносящегося с бытием, т. е. переходящего в него; в другом бытие дано как непосредственное, т. е. определение начинает с бытия, переходящего в ничто, – возникновение и прехождение.

Прехождение – необратимый переход, в отличие от изменения, последнее может быть обратимым. Здесь нужно расслышать и русское «переход» и русское «преходящий» в смысле стареющий, который уже никогда не станет прежним.

Оба суть одно и то же, становление, и даже как эти направления, различенные таким образом, они друг в друга проникают и парализуют. Одно есть прехождение; бытие переходит в ничто; но ничто есть точно так же и своя противоположность, переход в бытие, возникновение. Это возникновение есть другое направление; ничто переходит в бытие, но бытие точно так же и снимает само себя и есть скорее переход в ничто, есть прехождение. – Они не снимают друг друга, одно внешне не снимает другое, каждое из них снимает себя в себе самом (аn sich sеlbst) и есть в самом себе (an ihm selbst) своя противоположность.

3. Снятие становления

Равновесие, в которое приводят себя возникновение и прехождение, – это прежде всего само становление. Но становление точно так же сходится (gebt zusammen) в спокойное единство.

Спокойный – Гегель имеет в виду прежде всего физический смысл «покоящийся, находящийся в равновесии», как мы говорим в физике «тело покоится». Ясно, что этот покой – результат устройства мира, а не только частной сложившейся ситуации. Ниже Гегель говорит о «спокойной простоте», тем самым подчеркивая, что такой покой может и созерцаться, и мыслиться (анализироваться).

Бытие и ничто находятся в становлении лишь как исчезающие; становление же как таковое имеется лишь благодаря их разности. Их исчезание есть поэтому исчезание становления, иначе говоря, исчезание самого исчезания. Становление есть неустойчивое беспокойство, которое оседает, переходя в некоторый спокойный результат.

Это можно было бы выразить и так: становление есть исчезание бытия в ничто и ничто – в бытие, и исчезание бытия и ничто вообще; но в то же время оно основывается на различии последних. Оно, следовательно, противоречит себе внутри самого себя, так как соединяет в себе нечто противоположное себе; но такое соединение разрушает себя.

Этот результат есть исчезновение (Verschwundensein), но не как ничто; в последнем случае он был бы лишь возвратом к одному из уже снятых определений, а не результатом ничто и бытия. Этот результат есть ставшее спокойной простотой единство бытия и ничто. Но спокойная простота есть бытие, однако бытие уже более не для себя, а бытие как определение целого.

Становление как переход в такое единство бытия и ничто, которое дано как сущее или, иначе говоря, имеет вид одностороннего непосредственного единства этих моментов, есть наличное бытие.

Наличное бытие (Dasein) – важный термин всей немецкой философии, в ХХ веке Мартин Хайдеггер положил его в основу своей философии. Буквально оно означает «бытие, которое здесь», бытие, доступное нашему взгляду, бытие, с которым мы сталкиваемся. Но русские выражения подразумевают конфликт и столкновение, тогда как в «наличном бытии» можно раствориться, при этом продолжая созерцать его как факт собственного бытия, как что-то очень важное, самое дорогое. Лучший образ «наличного бытия» – прекрасный город; мы восхищаемся им и одновременно бродим по нему. Этот термин оказался продуктивным для философии, поскольку позволяет описывать всю совокупность окружающей реальности, не прибегая к противопоставлению «субъекта» и «объекта».

а) Наличное бытие вообще

Из становления возникает наличное бытие. Наличное бытие есть простое единство (Einssein) бытия и ничто. Из-за этой простоты оно имеет форму чего-то непосредственного. Его опосредствование, становление, находится позади него; это опосредствование сняло себя, и наличное бытие предстает поэтому как некое первое, из которого исходят. Оно прежде всего в одностороннем определении бытия; другое содержащееся в нем определение, ничто, равным образом проявится в нем как противостоящее первому.

Оно не просто бытие, а наличное бытие; взятое этимологически, Dasein означает бытие в каком-то месте; но представление о пространстве здесь не приложимо. Наличное бытие есть вообще по своему становлению бытие с некоторым небытием, так что это небытие принято в простое единство с бытием. Небытие, принятое в бытие таким образом, что конкретное целое имеет форму бытия, непосредственности, составляет определенность как таковую.

Форма – это слово у Гегеля никогда не означает просто «оформление», вроде нашего «кувшин в форме груши», но всегда означает оживление, придание жизненности, полноценности, как мы говорим «я сегодня в хорошей форме» или как Фома Аквинский называл душу «формой» тела. Поэтому выражение «конкретное целое имеет форму бытия» следует понять не в том смысле, что оно известно нам под видом бытия, а в том, что оно всякий раз сбывается и лишь в этой способности обретает собственную жизнь.

Целое также имеет форму, т. е. определенность бытия, так как и бытие обнаружило себя в становлении только как снятый, отрицательно определенный момент; но таково оно для нас в нашей рефлексии; оно еще не положено в самом себе. Определенность же наличного бытия как таковая есть положенная определенность, на что указывает и термин «наличное бытие». – Следует всегда строго различать между тем, что есть для нас, и тем, что положено; лишь то, что положено в каком-то понятии, входит в рассмотрение, развивающее это понятие, входит в его содержание.

Рефлексия (латинское: отражение) – по Гегелю, это не просто «обращение к себе» или «размышление о самом себе», «переживание за самого себя», как мы обычно говорим в повседневной речи («он сидит и рефлексирует»), но способность заново продумать понятие, которое уже продумано. Например, я споткнулся и решил «Такова судьба». Это суждение. Я посмотрел, обо что споткнулся – это созерцание. Я оценил, почему я споткнулся – это мышление. Наконец, я стал думать, как не споткнуться в следующий раз – это рефлексия. Внешняя рефлексия – учет всех внешних обстоятельств (к примеру, неровной поверхности пола или особенностей моей обуви), внутренняя рефлексия – учет и внутренних обстоятельств (настроения).

Определенность же, еще не положенная в нем самом, – все равно, касается ли она природы самого понятия или она есть внешнее сравнение, – принадлежит нашей рефлексии; обращая внимание на определенность этого рода, можно лишь уяснить или предварительно наметить путь, который обнаруживается в самом развитии [понятия]. Что целое, единство бытия и ничто, имеет одностороннюю определенность бытия, – это внешняя рефлексия.

В отрицании же, в нечто и ином и т. д., это единство дойдет до того, что окажется положенным. – Следовало здесь обратить внимание на это различие; но давать себе отчет обо всем, что рефлексия может позволить себе заметить, – излишне; это привело бы к слишком пространному изложению, к предвосхищению того, что должно вытекать из самого предмета (Sache). Хотя такого рода рефлексии и могут облегчить обзор целого и тем самым и понимание, одна ко они невыгодны тем, что выглядят неоправданными утверждениями, основаниями и основами последующего. Не надо поэтому придавать им большее значение, чем то, которое они должны иметь, и надлежит отличать их от того, что составляет момент в развитии самого предмета.

Sache – это немецкое слово означает «вещь, дело, обстоятельство, предмет речи» (в силу этого иногда допустим перевод как «предмет»), в отличие от Ding – материальная вещь как экземпляр, «штука», «штучка». Поэтому известный лозунг Гуссерля о возвращении к «самим вещам» нужно понимать не как призыв созерцать отдельные вещи, но в соответствии со значением слова Sache – понимать сами обстоятельства возникновения нашего знания.

Наличное бытие соответствует бытию предшествующей сферы; однако бытие есть неопределенное, поэтому в нем не получается никаких определений. Наличное же бытие есть определенное бытие, конкретное; поэтому в нем сразу же выявляется несколько определений, различенные отношения его моментов.

Сфера – сфера рассмотрения: если в предшествующей части главным предметом было бытие, то здесь – наличное бытие.
Конкретное – Гегель называет этим словом не «повышенно определенное» и тем более не «определенное в своей частности» (как мы говорим «конкретные примеры»), но способное порождать из себя собственные моменты бытия или осмысления. В этом смысле, например, растение абстрактно, так как представляет собой автономно работающий организм со своими законами, а цветок конкретен, так как в нем мы видим и реализацию растения, и будущий плод, и способ существования растения. Иначе говоря, конкретность вещи – способность выделить из себя такие разные аспекты, по которым она будет узнаваема. Истина конкретна потому, что мы ее узнаем в разных ситуациях и не спутаем с ложью.

b) Качество

Ввиду непосредственности, в которой бытие и ничто едины в наличном бытии, они не выходят за пределы друг друга; насколько наличное бытие есть сущее, настолько же оно есть небытие, определено. Бытие не есть всеобщее, определенность не есть особенное. Определенность еще не отделилась от бытия; правда, она уже не будет отделяться от него, ибо лежащее отныне в основе истинное есть единство небытия с бытием; на этом единстве как на основе зиждутся все дальнейшие определения. Но соотношение здесь определенности с бытием есть непосредственное единство обоих, так что еще не положено никакого различения их.

Всеобщее – Гегель употребляет это слово лишь потому, что в немецком языке «общее» часто имеет смысл «расхожее, пошлое». Поэтому всеобщее не обязательно означает объединившее все вещи или присутствующее во всех местах, но означает обладающее неотъемлемым свойством обобщения, присоединения к одним данным новых данных. Всеобщие законы – это не те, которые действуют везде одинаково, а те, которые позволяют интерпретировать прежде не существовавшие или не обнаруженные данные.

Определенность как изолированная сама по себе, как сущая определенность, есть качество — нечто совершенно простое, непосредственное. Определенность вообще есть более общее, которое точно так же может быть и количественным, и далее определенным. Ввиду этой простоты нечего более сказать о качестве как таковом.