Loe raamatut: «Дневник незначительного лица»

Font:

* * *

«Дневник незначительного лица» увидел свет первоначально в «Панче», а уж оттуда перепечатан был с любезного разрешения издателей – господ Брэдбери и Энью. Притом он был существенно дополнен. Название предложено общим другом нашим Ф. С. Бернардом, которому с превеликим удовольствием и посвящаем мы наш труд.
Джордж Гроссмит, Уидон Гроссмит, Лондон, июнь 1892 года

Почему бы не взять да и не тиснуть свой дневник в печати? Часто видел я воспоминания людей, о каких прежде и не слыхивал, и не знаю, почему – лишь на том основании, что я неважное лицо, – почему дневник мой не может собой представлять интереса. Единственное, о чем жалею, – зачем не завел его еще в пору юности.
Чарлз Путер, «Лавры», Брикфилд Террас, Холлоуэй

Глава I

Мы обосновываемся в нашем новом доме, и мною принято решение вести дневник. Нам слегка докучают торговцы, а также скребок. Викарий нас посещает и оказывает мне большую честь

Мы с дорогой моей женушкой Кэрри вот уж неделю обитаем в нашем новом доме «Лавры», что на Брикфилд Террас, Холлоуэй – это чудесная резиденция в шесть комнат, не считая полуподвала, с гостиной для завтраков. Перед домом у нас эдакий садик; оттуда лестница в десять ступенек ведет прямиком к парадной двери, которая, кстати сказать, у нас заперта обыкновенно на цепочку. Тамм, Туттерс и другие наши короткие знакомые заходят к нам обыкновенно через боковую дверь, дабы не тревожить служанку необходимостью отпирать парадное, кстати же и отвлекаясь от работы. Позади дома у нас тоже чудесный садик, он спускается до самой железной дороги. Мы было устрашились шума поездов, но домовладелец нас удостоверил, что скоро мы его и замечать не будем, и даже на два фунта сбавил ренту. И в самом деле, он оказался прав; помимо грохота забора в тылу дома, мы не терпим никакого неудобства.

После моей работы в Сити я люблю быть дома. И что за польза в доме, если никогда там не бывать? Есть мнение: «Мой дом – моя крепость» – и я полностью его разделяю. По вечерам я всегда дома. Наш старый друг Тамм часто заглядывает к нам на огонек без всяких церемоний; то же и Туттерс – он живет напротив. Мы с моей женушкой Кэролайн всегда им рады, когда они к нам заглядывают. Однако мы с Кэрри очень умеем проводить вечера и вдвоем, без знакомых. Дома всегда найдется дело: там гвоздь прибить, тут подправить жалюзи, там форточку приладить, тут ковер расправить – и все это могу я делать, не выпуская из зубов моей трубки; тогда как Кэрри не считает для себя зазорным пришить пуговку к рубашке, залатать наволочку или сыграть «Гавот Сильвии» на нашем новеньком фортепьяно (рассрочка на три года), изготовленном У. Билксоном (малюсенькими буковками) для Колларда и Колларда (большущими буквищами). И еще наш мальчик Уилли успешно служит в банке Олдема, и в этом наша отрада. Хотелось бы только видеть его почаще. Однако перехожу к дневнику.

3 АПРЕЛЯ

Торговцы набиваются со своим товаром, и я заверил Фармерсона, скобянщика, что не забуду о нем в случае, если мне понадобятся гвозди или инструменты. Да, кстати, в двери нашей спальни нет ключа, да и звонками надо бы заняться. Звонок в гостиной сломан, а звонок, что на входной двери, звонит к служанке в спальню, – полная нелепость. Заглянул милый друг Тамм, но не пробыл и минуты, ссылаясь на то, что у нас несносно воняет краской.

«Лавры»

4 АПРЕЛЯ

Все набиваются торговцы. В виду отсутствия Кэрри, я договорился с Хорвином, который мне показался обходительным мясником с приятной чистой лавкой. Заказал ему баранью лопатку на завтра – что ж, поглядим. Кэрри договорилась с Борсетом, молочником, и заказала фунт свежего масла и полтора фунта такового же в соленом виде для кухни, и яиц на шиллинг. Вечером вдруг явился Туттерс, похвастать пенковой трубкой, которую он выиграл в лотерею в Сити, и просил меня поосторожнее ее держать, поскольку цвет может повредиться, если влажная рука. Заявил, что не останется, ибо он не в восторге от запаха нашей краски, и при выходе упал, споткнувшись о скребок. Надо убрать этот скребок, не то как бы он мне не вышел боком. Не так уж часто я острю.

Наш дорогой друг Тамм

5 АПРЕЛЯ

Нам доставлены сразу две бараньи лопатки, ибо Кэрри сговорилась с другим мясником, не посоветовавшись со мною. Зашел Тамм и при входе упал, споткнувшись о скребок. Да, надо, надо будет этот скребок убрать.

6 АПРЕЛЯ

Яйца на завтрак прямо-таки богомерзкие; с благодарностью вернул их обратно Борсету, и пусть больше не суется со своим товаром. Не мог найти зонтик, и хоть лило ливмя, пришлось отправиться без оного. Сара говорит, что, видно, вчера мистер Тамм его ошибкой прихватил, поскольку объявилась трость, совершенно даже ничья. Вечером, услышав, что кто-то громко объясняется со служанкой внизу, спустился поглядеть, кто бы это такой мог быть, и к своему удивлению увидел, что это Борсет, торговец молочным товаром, пьяный и нахальный. Завидя меня, он крикнул, что скорее сдохнет, чем снова свяжется с чиновником из Сити – игра не стоит свеч. Я, держа себя в руках, ему заявил с достоинством, что, на мой взгляд, чиновник из Сити очень может оказаться джентльменом. Он отвечал, что рад это слышать, и пожелал узнать, случалось ли мне такого видывать, а дескать ему лично не случалось. Уходя, он так хлопнул дверью, что чуть не вышиб веерное стекло; я услышал, как он грохнулся, споткнувшись о скребок, и порадовался, что не убрал его. Едва он ушел, я сообразил, как великолепно мог бы его отбрить. Но это ничего, запомню для другого случая.

Наш дорогой друг Туттерс

7 АПРЕЛЯ

Ввиду субботы я имел в виду прийти домой пораньше и кое-что подправить; но двое наших начальников отсутствовали по болезни, и домой я попал только к семи часам. Там меня поджидал Борсет. Днем он трижды приходил, чтобы извиниться за свое вчерашнее поведение. Он объяснил, что в понедельник не мог воспользоваться своим законным выходным, и отгулял его вчера. Он меня умолял принять его извинения и фунт свежего масла. В конце концов, он, по-моему, приличный малый; так что я заказал у него немного свежих яиц, оговорив, что желательно, чтобы на сей раз они таки были свежими. Как бы нам не пришлось в конце концов покупать новые лестничные дорожки: старые узковаты, не достигают с обеих сторон до краски. Кэрри предполагает, что проще было бы расширить полосу этой краски. В понедельник посмотрю, удастся ли подобрать такой цвет (темно-шоколадный).

8 АПРЕЛЯ

Воскресенье. После службы викарий возвращался с нами вместе. Я послал Кэрри отворить парадную дверь, которой мы пользуемся только в самых выдающихся случаях. Отворить ее Кэрри не сумела, и мне пришлось отбросить все приличия и вести викария (чье имя, кстати сказать, я не разобрал) к боковому входу. Он споткнулся о скребок и порвал себе снизу штанину. Что крайне неприятно, ибо Кэрри не могла же вызваться чинить ее в воскресенье. После обеда пошел соснуть. Прогулялся по саду и приглядел дивное местечко для посева горчицы, кресс-салата и редиса. Вечером опять ходили в церковь – возвращались с викарием вместе. Кэрри заметила, что он в тех же самых брюках, только зачиненных. Он мне предлагает разносить блюдо для пожертвований, что считаю я высокой честью.

Глава II

Торговцы и скребок докучают по-прежнему. Тамм слегка надоел своими жалобами на запах краски. Я отпускаю одну из самых удачных шуток в своей жизни. Радости садоводства. Маленькое недоразумение между Таммом, Туттерсом, мистером Стиллбруком и мною. Сара выставляет меня идиотом перед Туттерсом

9 АПРЕЛЯ

Утро начал плохо. Мясник, услугами которого мы решили не пользоваться, пришел и поносил меня самым неприличным образом. Сначала он стал меня унижать и объявил, что не нуждается в моих заказах. Я всего-навсего сказал:

– Из-за чего ж тогда вы кипятитесь?

И тут он разорался во весь голос, так что могли даже услышать соседи:

– Тьфу на тебя! Хе-хе! Я таких, как ты, могу дюжинами скупать!

Я захлопнул дверь и дал понять Кэрри, что во всем этом виновата она целиком и полностью, но тут раздался дикий стук в дверь, и притом такой, будто вот-вот ее высадят. Это был все тот же негодяй мясник, заявивший, что поранил ногу о наш скребок и намерен немедля подать против меня судебный иск. На пути в город зашел к Фармерсону, скобянщику, и дал ему заказ удалить скребок и поправить звонки, посчитав, что не стоит из-за таких мелочей тревожить домохозяина.

Домой пришел усталый и озабоченный. Мистер Патли, художник и декоратор, тот, что нам прислал свою визитную карточку, объявил, что не может подобрать краску к ступеням, ибо в ней содержится индийский кармин. Сказал, что полдня убил, бегая по разным лавкам. Лучше он целиком перекрасит лестницу. Это совсем ненамного дороже нам станет; если же он будет стараться подобрать, едва ли выйдет что-то путное. И ему и нам ведь лучше, чтоб работа была сделана на совесть. Я согласился, хоть чувствовал, что поддаюсь на уговоры. Посадил горчицу, кресс-салат и редис, а в девять часов лег спать.

10 АПРЕЛЯ

Зашел Фармерсон, чтоб лично заняться скребком. Кажется, он человек вполне приличный. Говорит, что обычно сам не занимается такими мелочами, но готов потрудиться ради меня. Я поблагодарил его и отправился в город. Возмутительно поздно позволяют себе являться некоторые молодые чиновники. Троим я даже объявил, что если мистер Джокер, наш начальник, об этом узнает, то их могут и уволить.

Питт, молоко на губах не обсохло, у нас без году неделя, ответил мне:

– А вы-то чего кипятитесь!

Я уведомил его, что имею честь уже двадцать лет служить в нашей канцелярии, на что мне было нагло отвечено:

– Оно и видно!

Я с презреньем смерил его взглядом и сказал:

– Я требую от вас известного уважения, сэр.

И он ответил:

– И пожалуйста, и требуйте себе на здоровье.

На этом я прекратил наш разговор. Подобным людям ничего не докажешь. Вечером зашел Тамм и опять стал сетовать на запах краски. Тамм порой ужасно действует на нервы своими замечаниями, а порой даже переходит все границы; Кэрри однажды весьма уместно ему напомнила о своем присутствии.

11 АПРЕЛЯ

Горчица, салат и редис еще не взошли. Сегодня был день неприятностей. Я пропустил автобус в восемь сорок пять, объясняясь с разносчиком из бакалейной, который имел наглость приволочить свою корзину к парадному, уже повторно, при этом наследив своими грязными сапогами на свежевымытом крыльце. Он оправдывался тем, что четверть часа кряду стучал кулаком в боковую дверь. Сообразив, что Сара, наша служанка, могла его не услышать, ибо убирала спальни наверху, я вследствие этого осведомился у мальчишки, отчего же он не позвонил в звонок? Он отвечал, что и хотел позвонить, и даже потянул за ручку, но она осталась у него в руке.

Я на полчаса опоздал на службу, дело прежде никогда не виданное. За последнее время у нас происходило немало служебных нарушений, и мистер Джокер, наш начальник, как на грех, вздумал именно сегодня с утра пораньше нам учинить разнос. Кто-то сумел уведомить других. В результате опоздал только я один. Спасибо Баклингу, он, молодец, выгородил меня. Проходя мимо стола Питта, я слышал, как тот сказал соседу:

– Возмутительно поздно позволяют себе являться некоторые старшие чиновники!

Нисколько не сомневаюсь, что метил он в меня. Я оставил это замечание без ответа и только смерил его взглядом, который, как это ни печально, вызвал у обоих чиновников приступ смеха. Потом уже сообразил, что можно было сделать вид, будто просто я ничего не слышал, так вышло бы даже еще достойней. Вечером зашел Туттерс, играли в домино.

12 АПРЕЛЯ

Горчица, салат и редис все еще не взошли. Оставил Фармерсона чинить скребок, но по возвращении обнаружил, что работают уже трое. Я спросил, что это означает, и Фармерсон объяснил, что при выкапывании свежей ямы он продырявил газовую трубу. Нелепо, он сказал, прокладывать ее в подобном месте, и глупейший человек был тот, кто такое учинил, видно, он ничего не смыслил в своем деле. Я чувствовал, что эти оправдания не утешают меня в тех расходах, которые придется понести.

Вечером, после чая, заглянул Тамм, мы посидели – покурили в гостиной для завтраков. Потом к нам присоединилась и Кэрри, но скоро она ушла, ссылаясь на то, что ей трудно выносить этот дым. Мне тоже, в общем, было трудно его выносить, потому что Тамм преподнес мне то, что назвал он зеленой сигарой, которую друг его Парикмах только что привез из Америки. Сигара отнюдь не выглядела зеленой, в отличие, полагаю, от меня; докурив до половины, я вынужден был ретироваться под предлогом, что мне надо сказать Саре, чтобы принесла рюмки.

Я три или четыре раза обошел сад, ощущая потребность в свежем воздухе. По моем возвращении Тамм заметил, что я не курю, и предложил мне еще сигару, которую я вежливо отклонил. Снова Тамм начал принюхиваться, а потому, предупреждая его, я сказал:

– Опять будете ворчать на запах краски?

Он ответил:

– Нет, на сей раз не буду, но знаете, я отчетливо чувствую – несет какой-то тухлой дичью.

Не так уж часто я острю, но я ответил:

– Сами вы мастер нести какую-то тухлую дичь.

Тут я, конечно, расхохотался, а Кэрри говорит, у нее даже живот разболелся от смеха. Никогда еще прежде мне не случалось испытывать такое истинное удовольствие от собственного остроумия. Я даже ночью дважды просыпался и хохотал так, что тряслась кровать.

13 АПРЕЛЯ

Невероятное совпадение: Кэрри пригласила женщину – сшить ситцевые чехлы для кресел и софы у нас в гостиной, дабы уберечь зеленый репс нашей мебели от выцветания на солнце. Я увидел ее и узнал – это та самая женщина, которая работала у моей тетушки в Клэпхэме сто лет назад. Бог ты мой, как тесен мир.

14 АПРЕЛЯ

Весь вечер провел в саду, ибо утром приобрел за пять пенсов на книжном развале изумительную книжицу, притом в отличном состоянии – о садоводстве! Раздобыл и посеял немного зимостойких, однолетних растений, из которых, я надеюсь, получится веселенький бордюр. Я придумал остроту и позвал Кэрри. Кэрри вышла ко мне, по-моему, без особой охоты. Я сказал:

– Я только что понял, что ты живешь в саду.

Она в ответ:

– Как это?

А я ей:

– Погляди на этот бордюар.

Кэрри сказала:

– И для этого ты меня вызвал?

Я ответил:

– В любое другое время ты бы порадовалась моей удачной остроте.

А Кэрри:

– Вот именно, что в любое другое время, а сейчас я занята по дому.

Ступени выглядят прекрасно. Зашел Тамм и сказал, что ступени теперь – то что надо, зато перила – то что не надо, и посоветовал их тоже выкрасить, с чем Кэрри совершенно согласилась. Я пошел к Патли и, к счастью, его не застал, что явилось для меня прекрасным предлогом замять эти перила. Кстати, эта фраза звучит довольно остроумно.

Стиллбрук отстает. Вверх по холму

15 АПРЕЛЯ

Воскресенье. В три часа Тамм и Туттерс позвали меня на большую прогулку по Хэмпстеду и Финчли и захватили с собой знакомого по фамилии Стиллбрук. Мы шли и болтали, все кроме Стиллбрука, который, отстав на несколько шагов, плелся, уставясь в землю и ковыряя траву тросточкой. Время близилось к пяти, и мы, все четверо, держали совет, не пора ли нам заглянуть в «Сивую Кобылу» попить чайку. Стиллбрук сказал, что охотно обошелся бы и виски с содовой. Я им напомнил, что все пабы закрыты до шести. Стиллбрук сказал:

– Вот и хорошо – путники bona fide¹.

Мы добрались; я хотел войти, привратник спросил:

– Откудова?

Я ответил:

– Из Холлоуэя.

И тут же он поднял руку и преградил мне путь. Я быстро оглянулся и увидел, что Стиллбрук, а за ним Туттерс и Тамм направляются к входу.

Я смотрел на них и предвкушал, как славно сейчас над ними посмеюсь. Я услышал вопрос привратника:

– Откудова?

И вдруг, к моему удивлению, к моему возмущению даже, Стиллбрук ответил:

– Из Блэкхиза.

И все трое немедля были впущены.

Тамм крикнул мне из-за ворот:

– Мы на одну минуточку!

Вниз с холма

Я их прождал чуть ли не целый час. Появившись наконец, все трое были в весьма веселом настроении. И единственный, кто попытался извиниться, был мистер Стиллбрук, он мне сказал:

– Долгонько же мы вас продержали, но пришлось повторить виски с содовой.

Весь обратный путь прошел я в полном молчании. Ну о чем я мог с ними разговаривать? Весь вечер у меня на душе кошки скребли, однако я почел за благо ничего не рассказывать Кэрри.

16 АПРЕЛЯ

После службы занялся садоводством. Когда стемнело, я решил написать Тамму и Туттерсу (ни один не показывался, как ни странно; может быть, они устыдились своего поведения) насчет вчерашнего происшествия в «Сивой Кобыле». Потом решил им не писать – покуда.

17 АПРЕЛЯ

Думал, не написать ли записочку Тамму и Туттерсу относительно минувшего воскресенья и предостеречь их от этого мистера Стиллбрука. По зрелом размышлении, порвал письмо и решил вообще не писать, но спокойно с ними переговорить. Был как громом поражен, получив резкое письмо от Тамма, извещающее меня, что оба они с Туттерсом ожидали, что я (я!) объясню свое непостижимое поведение по дороге домой в воскресенье. В конце концов, я написал: «Я считал себя оскорбленной стороной, но я искренне вас прощаю, вам – чувствуя себя оскорбленными – тоже следует меня простить». Переписываю в дневник дословно, ибо, по моему мнению, это одна из самых продуманных и отточенных фраз, какие случалось мне писать в моей жизни. Отправил письмо, хоть было некоторое сомнение, не извиняюсь ли я, в сущности, за то, что меня же оскорбили.

18 АПРЕЛЯ

Простудился. Весь день чихал на службе. Вечером насморк разыгрался непереносимо, и я послал Сару за бутылочкой декохта. Заснул в кресле, и когда проснулся, меня знобило. Вздрогнул от громкого стука в парадную дверь. Кэрри ужасно разволновалась, Сара еще не воротилась, а потому я сам встал, открыл дверь и обнаружил на пороге всего-навсего Туттерса. Вспомнил, что посыльный из бакалеи снова испортил звонок у бокового входа. Туттерс крепко сжал мне руку и сказал:

– Только что видел Тамма. Все в порядке. И больше не будем об этом.

Не остается ни малейшего сомнения – оба сочли, что я перед ними извинился.

К «Сивой Кобыле»

Мы с Туттерсом сели играть в гостиной в домино, и скоро он сказал:

– Да, кстати, не нужно ли вам вина или чего покрепче? Мой кузен Мертон недавно занялся винной торговлей, и предлагает великолепный виски, четыре года выдержки в бутылке, по тридцать восемь шиллингов за дюжину. Вам бы не мешало раздобыться одной-другой дюжиной.

Вот вам, сэр, бакалейщик говорит, декохт мол весь вышел, так ему и это подойдет – по два шиллинга бутылка

На это я отвечал, что мои погреба хоть и не обширны, однако же полны. К ужасу моему в эту самую минуту входит в гостиную Сара и, плюхнув перед нами бутылку виски, обернутую в грязный клок газеты, объявляет:

– Вот вам, сэр, бакалейщик говорит, декохт мол весь вышел, так ему, мол, и это подойдет – по два шиллинга бутылка; и не желаете ли, говорит, еще немного шерри? А то есть у него немного, по шиллингу три пенса уступает, оченно, говорит, отличное!

Глава III

Мой разговор с мистером Мертоном про общество. На сцене являются мистер и миссис Джеймс. Злосчастный вечер в театре. Опыты с эмалевой краской. Опять я удачно острю; но Туттерс и Тамм обижаются некстати. Я крашу ванну в красный цвет с самым неожиданным следствием

19 АПРЕЛЯ

Пришел Туттерс и привел с собой своего друга Мертона, того самого, который в винной торговле. Пришел и Тамм. Мистер Мертон сразу почувствовал себя как дома, и мы с Кэрри тотчас были им очарованы и полностью разделяли все его мнения.

Он развалился в кресле и сказал:

– Вы уж принимайте меня таким, каков я есть.

И я ответил:

– Ладно – а вы уж принимайте нас, как мы есть. Мы люди скромные, не тузы какие-нибудь.

Он ответил:

– Да, это сразу видно.

И Тамм покатился со смеху, но Мертон, как истинный джентльмен, заметил Тамму:

– Кажется, вы меня поняли в несколько превратном свете. Я лишь хотел сказать, что наши обворожительные хозяин и хозяйка, стоя выше прихотей капризной моды, избрали простой, здоровый образ жизни, чем таскаться по сомнительным гостиным и жить не по средствам.

Не могу даже выразить, как меня порадовало разумное замечанье Мертона и, чтобы покончить с этой темой, я сказал:

– Откровенно говоря, мистер Мертон, мы не вращаемся в обществе потому, что этого не любим. Вдобавок же и расходы: на извозчике туда, на извозчике сюда, белые перчатки, белые галстуки и прочее, – ей-богу, игра не стоит свеч.

Мертон заметил относительно друзей:

– Мой девиз – «лучше меньше, но верных»; кстати, и к вину я это отношу: «Лучше меньше, да лучше».

Тамм сказал:

– Ну да, а иной раз «лучше подешевле, да позабористей», э, старина?

Мертон, в продолжение своей мысли, сказал, что отныне будет считать меня своим другом и запишет на мой счет дюжину своего «Локанбарского» виски, а поскольку я старый друг Тамма, он мне ее уступает за 36 шиллингов, себе в прямой убыток.

Он собственноручно записал мой заказ, а потом сказал, что в любое время, если мне понадобятся театральные контрамарки, пусть я ему дам знать, его имя известно во всех театрах Лондона.

20 АПРЕЛЯ

Кэрри меня надоумила, что поскольку ее школьная подруга Энни Фуллерс (ныне миссис Джеймс) с мужем на несколько дней приехали из Саттона, будет очень прилично, если мы их пригласим в театр, и не черкну ли я несколько строк мистеру Мертону, насчет контрамарок на четверых – в Итальянскую Оперу, Хеймаркет, Савой или Лицей. С этим я и написал Мертону.

21 АПРЕЛЯ

Получил ответ от Мертона: он очень занят, а потому как раз в данный момент не может доставить нам контрамарки в Итальянскую оперу, Королевский Хеймаркет, Савой или Королевский Лицей, но самое лучшее, что сейчас дают в Лондоне, это «Серые Кусты» в Театре Мелодрамы, в Ислингтоне, и он вкладывает контрамарки на четверых, а также счет за виски.

23 АПРЕЛЯ

Мистер и миссис Джеймс (мисс Фуллерс, иным словом) зашли слегка подкрепиться, и мы отправились прямиком в Театр Мелодрамы. Сели в автобус, который нас довез до Кингс-кросс, а потом пересели в другой и доехали до таверны «Ангел». Мистер Джеймс всякий раз платил за всех, и слушать не хотел возражений, ссылаясь на то, что я ведь заплатил за театральные билеты и этого вполне довольно.

Мы прибыли к театру, куда как ни странно направлялись, по-видимому, все ехавшие в автобусе, кроме одной старухи с корзиной. Я иду вперед и предъявляю билеты. Билетер их осматривает, кричит:

– Мистер Уиллоули! Что вы на это скажете? – и сует ему мои билеты. Этот господин вертит их в руках и спрашивает:

– Кто вам это дал?

Я отвечаю, с некоторым раздражением:

– Мистер Мертон, разумеется.

Он спрашивает:

– Мертон? Кто таков?

Я отвечаю, не без вызова:

– Вам следовало бы знать, это имя известно во всех театрах Лондона.

Он мне на это:

– Да? Скажите! Но не в нашем. Билеты эти, во‐первых, без всякой даты, и отпечатаны в конторе Свина, давно переменившей владельца.

Я имел с этим джентльменом пренеприятнейшее объяснение, покуда Джеймс, поднявшийся наверх с дамами, не крикнул мне:

– Ну идем же!

Я поднялся вслед за ними, и весьма учтивый служитель шепнул:

– Сюда пожалуйте, четвертая ложа.

Я спросил у Джеймса:

– Боже мой, но как вам это удалось?

И к ужасу моему он ответил:

– Очень просто, я купил билеты.

Это было так унизительно, я почти не в силах был следить за ходом пьесы, однако же мне было суждено унижение еще более горькое. Я наклонился над краем ложи, и мой галстук – черная бабочка, прикрепленная к запонке с помощью новейшего патентованного средства, – порхнула вниз, в партер. Какой-то пентюх, не глядя, куда идет, притопнул мою бабочку и долго так стоял, покуда ее не обнаружил. И тут он ее пнул ногой и с презрением – ногой, ногой – затолкал под ближайшее кресло. Из-за этих неприятностей с бабочкой и с билетами я себя чувствовал решительно не в своей тарелке. Мистер Джеймс из Саттона был весьма любезен. Он сказал:

– Не беспокойтесь, никто ничего не заметит – при вашей-то бороде. Только ради этого, на мой взгляд, и стоит отпускать бороду.

Замечание, надо признать, не совсем уместное, поскольку Кэрри очень гордится моей бородой.

Дабы утаить отсутствие бабочки, принужден был весь остаток вечера прижимать подбородок к груди, вследствие чего у меня разболелась шея.

24 АПРЕЛЯ

Всю ночь глаз не сомкнул, все думал о том, как мистер и миссис Джеймс приехали вчера из глуши, чтобы сходить в театр, и ему пришлось платить за отдельную ложу, ибо наши билеты оказались недействительны; да и пьеса была дрянь. Я написал сатирическое письмо Мертону, этому виноторговцу, который нам выдал контрамарки. Я между прочим написал: «Учитывая, что наши места стоили нам денег, нам стоило усилий оценить представление». По-моему, такая строчка бьет не в бровь, а в глаз, и я спросил у Кэрри, где в слове искусство две «с», в конце или в начале, и она сказала: «В начале». Потом уже, когда отослал письмо, я посмотрел в словарь, и оказалось, что в конце. Был ужасно раздосадован.

Постановил больше не убиваться из-за этих Джеймсов, потому что, как говорит моя умница Кэрри: «Мы все уладим, на той неделе пригласим их из Саттона к нам на вечерок и сыграем с ними в безик».

25 АПРЕЛЯ

Вследствие рассказов Брикуэлла о том, как жена его творит чудеса посредством эмалевой краски, решил тоже попробовать. На пути домой купил две банки красной. Второпях проглотил чай, поспешил в сад и выкрасил несколько цветочных горшков. Позвал Кэрри, она сказала: «Опять ты погнался за модой!»; однако же была вынуждена признать, что горшки стали выглядеть прямо-таки изумительно. Пошел в спальню служанки и выкрасил ей рукомойник, вешалку для полотенец и шкафчик. На мой взгляд, там стало значительно красивее, но – вот пример неразвитости вкуса у низших классов – наша служанка, Сара, увидев мою работу, не выказала ни малейшего удовольствия, а только и сказала, что ей «даже больше нравилось, как раньше».

26 АПРЕЛЯ

Купил еще немного красной краски (нет, по-моему, лучше цвета, чем красный) и выкрасил угольный совок и корешки нашего Шекспира, ибо у всех томов совсем обветшал переплет.

Пошел в спальню служанки и выкрасил ей рукомойник

27 АПРЕЛЯ

Выкрасил в красный цвет ванну и пришел в восхищение от результата. Как ни печально, Кэрри в восхищение не пришла, и, собственно, мы даже немного повздорили. Она сказала, что мне бы следовало посоветоваться с ней, и мол где это видано, чтоб ванну красили красным. На это я ей ответил:

– А уж это дело вкуса.

К счастью дальнейшие наши споры были предотвращены вопросом: «Можно войти?» – и то был всего лишь Туттерс. Он сказал:

– Мне открыла ваша служанка, она извинилась, что не может ввести меня в дом, так как выжимает какие-то носки.

Я был ему очень рад, предложил сыграть в дурака и сказал шутки ради:

– Вот вы пришли, и дурак нам обеспечен.

Туттерс (по-моему, несколько сварливо) ответил:

– Остроумно, как всегда.

Он сказал, что не может остаться, хотел де только занести мне «Новости велосипедиста», он их уже прочел.

Снова звонок в дверь. Это оказался Тамм, он сказал, мол он должен извиниться, что так часто к нам приходит. И на этих днях мол непременно нас пригласит к себе. Я сказал:

– Мне пришла в голову поразительная вещь.

Тамм сказал:

– Нечто остроумное, как всегда.

– Да, – сказал я, – и, думаю, на сей раз даже вы не сможете этого отрицать. Слушайте же, это касается вас обоих: не кажется ли вам странным, что и Туттерс, и Тамм вечно тут, а не где-то там?

Кэрри, видимо совершенно позабыв про ванну, буквально покатилась со смеху, а сам я весь скорчился от смеха и хохотал так, что даже стул подо мной скрипел. По-моему, это одна из самых удачных острот, какие когда-нибудь случалось мне произносить.

Но представьте же себе мое удивление, когда я увидел, что Тамм и Туттерс сидят, как воды в рот набрали, и даже оба без улыбки на лице. После довольно неприятной паузы Туттерс открыл папиросочницу, снова захлопнул и сказал:

– Да, после этого, полагаю, мне тут точно не место, лучше уж, пожалуй, я пойду, и, к сожалению, мне ваша шутка не показалась остроумной.

Тамм сказал, что он вовсе не против остроумия, если оно не пошло, но игра с фамилиями людей, на его взгляд, слегка отдает дурным вкусом. Туттерс его поддержал, он заявил, что пошути в таком духе не я, а любой другой, ноги бы его, Туттерса, больше не было в этом доме. Столь неприятно завершился вечер, обещавший быть таким веселым. Впрочем, оно и хорошо, что они ушли, потому что уборщица прикончила остатки холодного поросенка.

28 АПРЕЛЯ

На службе новичок, молокосос Питт, тот самый, что мне надерзил тому назад с неделю, снова опоздал. Я ему сказал, что мой долг о том уведомить мистера Джокера, начальника. К моему удивлению, Питт извинился, весьма скромно и как истинный джентльмен. Я был непритворно тронут тем, как улучшилось его отношение ко мне, и сказал, что готов простить его неисправность. Когда я час спустя проходил по помещению, в лицо мне плюхнулся с размаху скрученный комок бумаги. Я резко обернулся, но все служащие были, по-видимому, сосредоточены на своей работе. Я не богат, но полсоверена бы отдал, только бы узнать, было это кинуто случайно или с намерением. Пошел домой пораньше, купил еще эмалевой краски – на сей раз черной – и весь вечер красил: покрасил каминную решетку, картинные рамы и старые сапоги, так что те стали глядеть как новехонькие. Покрасил и трость Тамма, которую он у нас забыл, и она стала прямо как будто из черного дерева.

29 АПРЕЛЯ

Воскресенье. Проснулся с ужасающей головной болью и явными признаками простуды. Кэрри с присущим ей упрямством заметила, что это «все из-за искусства», намекая на то, что последние несколько дней я носа не поднимал от краски. Я заявил ей твердо, что мне лучше знать, что со мной. Я простудился и решил принять ванну, – горячую, какую только смогу вытерпеть. Ванна была готова – горячая, почти до невозможности. Я мужественно влез в нее; конечно, горячо, но вполне терпимо. Некоторое время я лежал без движения. Подняв, наконец, руку над поверхностью воды, я испытал одно из сильнейших потрясений во всей своей жизни; вообразите мой ужас, когда я обнаружил, что вся моя рука, как показалось мне, в крови. Первая мысль моя была, что я раскроил себе артерию, истекаю кровью, и меня найдут потом, что твоего Марата, каким я видел его, помнится, в галерее мадам Тюссо. Вторая моя мысль была – звонить в звонок, но я вспомнил, что звонка нет. Моя третья мысль была, что это всего-навсего растворилась в кипящей воде эмалевая краска. Я вылез из ванны, весь красный с головы до пят, как индеец, которого я видел в одном театре на Ист-Энде. Я решил ни слова не говорить Кэрри, но попросить Фармерсона, чтобы пришел в понедельник и покрасил ванну в белый цвет.

1.По доброй воле (лат.).