Loe raamatut: «Вечерний лабиринт»

Font:

* * *

Даниилу и Виктории
Мир замечен в быстром течении времени

Крестословица

Го́ра… Так называли его в семье, называли друзья, близкие… И сам себя он тоже называл – Гора. Имя Георгий как-то не звучало в близком кругу. Я слышал это имя – в применении к Николаеву – всего несколько раз в жизни. Например, в Доме кино, на премьерах фильмов, снятых по его сценариям. Ведущий именовал всех участников съемочной группы, стоявших на сцене, и тогда звучало: «Георгий Николаев». А Гора стоял со спокойным видом – по своему обыкновению, немного в стороне, – и казалось, что это вовсе и не его имеют в виду.

«Кроссворд» – это заголовок одного из ранних рассказов Горы Николаева.

…Впервые я услышал рассказ «Кроссворд» – именно услышал, а не прочитал – в далеком 1975 году. Или в 1976-м, но никак не позже. Мы тогда встречались в студии «Зеленая лампа “Юности”», на лекциях, которые читали разные писатели, но главным образом – на собраниях семинара сатиры и юмора, которым руководил Виктор Славкин. Встречались, читали свои рассказы (надеясь, что в «Юности» их и опубликуют), слушали рассказы товарищей, ругали их, хвалили, помалкивали, в общем, веселились как умели. Мы не только встречались там с Горой, но и подружились. Оказалось – надолго. На всю последующую жизнь.

Услышав рассказ «Кроссворд», я пришел в восторг. Не потому, что это лучший рассказ в мировой литературе (возможно, встречаются и получше). И не потому, что это очень хороший рассказ (так оно и есть). А главным образом по той причине, что он очень искусно, талантливо сделан. Секрет этой сделанности очень прост: в рассказе все слова на своих местах. Ни сдвинуть, ни передвинуть. Ни убавить, ни прибавить. Ничего лишнего. Кажется, это просто, а на самом деле – чертовски трудно. Все лучшие произведения литературы написаны – сделаны – именно так. Потому что хорошие писатели не только ценят каждое слово, но тщательно выбирают место, где этому слову стоять.

Между прочим, Набоков очень любил кроссворды и знал в них толк, даже сам составлял их. Русскую замену слова «кроссворд» – крестословица – как раз Набоков и придумал, о чем гордо написал в «Других берегах».

Но здесь речь не о Набокове, а о другом писателе, для меня куда более важном.

В сущности, каждое хорошее произведение литературы – это и есть кроссворд. Слова встречаются, пересекаются, расходятся, снова переплетаются, а в итоге получается, что каждое – именно там, в том единственном месте, где ему положено быть. Замени это слово другим, даже похожим по расположению букв, – кроссворд не получится. Просто-напросто рухнет.

Именно так – точно и метко – написаны и все остальные рассказы Горы. И киноповести. И киносценарии. И все заметки в записных книжках, которые Гора иронично назвал «Тильки так!». Он любил иронию. По отношению к самому себе тоже. И прекрасно владел юмором – тонким, мягким, порой даже незаметным, но всегда острым. Это было поразительное качество его творений – тонкий острый юмор. То, что и называется: остроумие.

Я сейчас говорю о Горе как о писателе. Конечно, он был замечательным киносценаристом, кинодраматургом, но ведь все его сценарии и киноповести – это и есть проза. Очень хорошая проза. Настоящая литература.

Удивительно, но как писатель Георгий Николаев до сих пор почти неизвестен. Изданий его произведений очень немного. В разные годы увидели свет всего шесть его рассказов (по одному рассказу – в журналах «Юность», «Вокруг света» и «Химия и жизнь» и три рассказа, включая «Кроссворд», – в сборнике «Перпендикулярный мир»). Плюс сценарии «Звездный час по местному времени (Облако-рай)» и «Ноев ковчег» (оба в журнале «Киносценарии»). Это – все публикации.

В чем причина? Можно только гадать. Почему-то кажется, что Гора не очень любил публиковаться: ему были невыносимы прикосновения чужих рук – в редакциях, издательствах – к его произведениям. И он просто терпеть не мог редакторов. С хорошими писателями это обыкновенно так. Они, хорошие писатели, прекрасно сами знают, как писать и как расставлять слова, вмешательство в то, что написано, – недопустимо. Впрочем, хороших редакторов хорошие писатели уважают. Но где их взять, хороших редакторов? Они так же редки, как и хорошие писатели.

А может быть, Гора просто терял интерес к тому, что уже им написано, и к дальнейшей судьбе своих сочинений был изрядно равнодушен. С хорошими, по-настоящему хорошими писателями такое тоже весьма часто случается: они не любят оглядываться и смотрят вперед, высматривают новые произведения в тумане будущего.

Как бы то ни было, в этой книге собраны основные прозаические произведения Горы Николаева – киносценарии, киноповести, рассказы, записные книжки. Спасибо за это его жене (ужасно не хочется писать – вдове), Любе Аловой, сохранившей наследие чудесного писателя.

Да, Гора Николаев не любил редакторов (и в этой книге нет никакого редакторского вмешательства). Но пуще всего он не любил серость и глупость. Всё, что он написал, и рассказы, и сценарии, – это и есть противостояние серости и глупости человеческой.

А еще он не выносил…

…«Невыносимая легкость бытия». В названии романа Милана Кундеры есть некая обманчивость. Симпатичный оксюморон, легкий парадокс. Кроссворд из трех слов, в котором одно слово стоит не на своем месте. Правильнее было бы не легкость, а тщетность. Легкость не так уж и невыносима. Но что действительно невыносимо, так это тщетность бытия. Вся философия (если в трех словах), вся лучшая литература, в том числе и роман Кундеры, – именно об этом, о невыносимой тщетности бытия.

И как раз о ней писал, именно ее не выносил Гора Николаев. Его герои отчаянно сопротивляются проклятой невыносимой тщетности, этой «плоской жизни на круглой Земле»: и Коля – перекати поле, и Дзисай, и Паша с Аней из «Гипнопотама», и Трофи («Ушел и не вернулся»), и прочие, и прочие.

Все произведения Горы Николаева – это и есть поединок с невыносимой тщетностью. Хороший писатель может реагировать на невыносимость бытия только так – сочиняя истории об обыкновенных людях, попавших в необыкновенную западню тщетности. Тильки так.

Жизнь человека, жизнь писателя – это тоже кроссворд. Хорошо, когда все слова стоят на своих местах.

Вот как в этой книге.

Виталий Бабенко

Гора

Человеческий ландшафт подобен географическому – изобилует равнинами и оврагами, горами и ущельями. Люди, как правило, сродни равнинам, чуть выше, чуть ниже общего уровня. И вдруг среди человеков – гора, вершина!.. Встанешь рядом с таким и понимаешь: тебе хочется туда, к нему, на высоту этого человека…

По семейной традиции Георгия с рождения звали Гора (с ударением, естественно, на «о»). Ни Юра, ни Егор, ни Жора… а как-то почтительно-трогательно: Гора.

Он был больше, чем другом для меня.

Однажды, когда я заканчивал режиссерскую разработку сценария «Бегущей по волнам», написанного Горой, была у меня встреча с предполагаемыми прокатчиками. Они прочли сценарий и кратко нас приговорили: кассы не будет! Обдумав за бессонную ночь жесткий вердикт и, как мне с утра показалось, с решением проблемы, я немедля приехал к Горе на дачу.

Расположившись на террасе его уютного деревянного дома, мы, по обыкновению, устроили перекур. За этим приятным занятием мы, как бы между прочим, частенько обсуждали принципиальные вещи, а иногда и кое-что придумывали. На этот раз, нарочито безразличным голосом, я предложил Горе усилить развитие сюжета конфликтом между старым капитаном Дюком и главным героем Грэмом, причем конфликт этот должен быть заявлен в начале и продолжаться сквозняком через две серии вплоть до финала, в котором старый капитан, предчувствуя свой конец, передавал бы эстафету молодому капитану – Грэму.

– Так мы выиграем в интриге, – заключил я, загасив сигарету.

Гора не думал ни секунды:

– Ты считаешь, что коммунальная кухня на корабле Дюка – лучшее решение для романтика Грина? Склоки – это не интрига. Мы же о поисках счастья!.. – Гора загасил сигарету.

Я ничего не сказал тогда о прокатчиках и своих сомнениях. За миг я стал старше и стал, как оказалось потом, самим собой…

Через пару лет всё там же, на террасе, мы обсуждали реплики для озвучивания уже почти готовой «Бегущей.». И вдруг неожиданно для самого себя я спросил у Горы: не хотел бы он написать сценарий, где сюжетом была бы не бытовая история, а рожденные в подсознании героя или героев необыкновенные события, которые «то ли не были, то ли были»? Гора отшутился:

– То ли были, то ли не были, то ли выпили, то ли не допили!

Прошло время, разговор, казалось, забылся. В планах у меня был другой Горин сценарий – «Дзисай», поэтому я не торопил. Как-то утром раздался звонок Горы, что для него было непривычно, он вставал не слишком рано.

– Мне приснился сценарий, я ночью даже записал, чтобы не забыть, – Гора был серьезен и краток. – Герой – старик, который не помнит, что он старик. Он ушел из дома и не вернулся.

Эта лаконичная фабула пробудила во мне сильные эмоции. Был случай: моя мама пошла в церковь и никак не могла вернуться домой. Таксист несколько раз проезжал мимо ее дома, но она его не узнавала. Они ездили по городу несколько часов, маму искал отец, позвонил мне в Москву. В результате маму через диспетчеров такси нашел начальник охраны Ялтинской киностудии, бывший полковник милиции.

– Гора! – прокричал я в телефонную трубку. – Пиши! Сценарий и название к нему ты уже придумал! А у меня есть эпиграф: «Пожилые люди иногда уходят из дома, некоторые из них не возвращаются».

Много позже, в привычной мизансцене, мы обсуждали, чем закончить будущий фильм: смертью героя или оставить финал открытым. Гора молча встал, ушел в дом и вернулся с томом Хемингуэя. Открыл его и прочитал: «Килиманджаро – покрытый вечными снегами горный массив высотой в 19 710 футов, как говорят, высшая точка Африки. Племя масаи называет его западный пик “Нгайэ-Нгайя”, что значит “Дом бога”. Почти у самой вершины западного пика лежит иссохший мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может».

Это начало одного из лучших рассказов Хемингуэя «Снега Килиманджаро». Благодаря ему пришло решение финала сценария и фильма «Ушел и не вернулся». Герой Горы, старик, едет на велосипеде по улицам, тропам и бездорожью, пока впереди не появляется крутой подъем – «его надо было проходить с ходу, а там, еще дальше, дорога уходила все выше и выше, туда, где в облаках сверкала снежная вершина Эльбруса». Этот длинный путь вверх, к сияющей вершине, стал светлым финалом нашего фильма и метафорой жизни как преодоления.

До сих пор жалею, что не снял сценарий Горы «Дзисай», обстоятельства были против. Работа с таким литературным материалом – большая удача для режиссера. Неслучайно, что по сценариям Георгия Николаева многие мои коллеги сняли лучшие свои фильмы. Писал он лаконично и образно, буквально завораживая необычностью видения: сюжет как бы воспарял над обыденностью, обретая философское звучание. Перевести такой текст на язык кино невероятно интересно, даже азартно.

…И снова была терраса, и снова мы курили, и снова я спросил, не напишет ли он для меня новый сценарий по книге Семена Курилова. Гора просто сказал:

– Зачем? Денег не дадут.

– Ты прочти роман, я тебя очень прошу, – взмолился я.

Через полгода Гора написал свой последний сценарий с символичным названием «Огонь далеких людей». Так северные люди называли полярное сияние.

Опустела без Горы терраса, но, когда ко мне приходит время принципиальных решений, я мысленно перемещаюсь туда, мы с Горой закуриваем, и я, как бы между прочим, спрашиваю его мнение и слышу его спокойный голос.

Человеческий ландшафт подобен географическому. Есть на нем и вершины. А еще есть небо и свет далеких людей.

Валерий Пендраковский

От автора

Иногда, перед бурей, когда небо становилось свинцовым и океан затихал в предчувствии грозового шторма, на встречном курсе возникал из небытия старинный парусник, «Летучий голландец». На его борту виднелась команда, и капитан в потертом камзоле приветственно махал рукой, но не было слышно ни звука.

В полной тишине «Летучий голландец» проплывал мимо и исчезал так же внезапно, как и появлялся.

Говорят, что и теперь иной раз, когда сумерки сменяются потемками и погода не балует, можно встретить старый автобус, следующий без маршрута и расписания, из ниоткуда в никуда. За его окнами видны пассажиры, за рулем сидит шофер, автобус светит фарами и беззвучно проплывает мимо. Как привидение средних широт, он бороздит наши просторы и нигде не может найти свою гавань, потому что нет ее ни на одной карте, как ни перелистывай российский атлас, атлас бездорожья.

Пусть годы проносились мимо, не касаясь нас и не волнуя бесконечной чередой однообразия, есть минута, которую мы ищем и ради которой живем.

О плоская жизнь на круглой Земле! Тебе посвящаются эти истории.

Киноповести

Вечерний лабиринт

(Сценарий комедии с музыкальным концом)

На стене висел чертеж, огромный, как генштабовская карта. Сверху было крупно написано:

«ЛАБИРИНТ»

Типовой проект

Внизу располагалось поражавшее масштабами непроходимое сплетение угловатых ходов, сочно выписанных плакатными перьями. Чуть тоньше, пунктирными линиями, были нанесены предполагаемые пути движения, и среди них красной нитью тянулся тот единственный путь, который мог привести к выходу. Все остальное утопало в рельефе незнакомой местности и в условных обозначениях.

– …Разработанная нами конструкция проста и надежна в употреблении, а также отвечает всем современным эстетическим требованиям, – с жаром вещал энергичный мужчина, размахивая указкой перед чертежом. – Наш типовой проект предусматривает размещение аттракциона «Лабиринт» на любой местности, а также в районах сейсмической активности. Собранный из стандартных железобетонных плит, он может функционировать в любое время и предназначен для эксплуатации в городских парках и садах, а также в любых других местах культуры и отдыха.

Пять-шесть человек, сидевших в кабинете, сонно наблюдали за докладчиком.

– …Учитывая пожелания и возможности заказчиков, наш проект предполагает три модификации «Лабиринта», различаемые по занимаемой площади, по общей длине переходов и среднестатистическому времени блуждания. Последняя, третья модель этой серии была проверена в полевых условиях в третьем квартале текущего года. Наш сотрудник, один из авторов проекта Алексеев… – докладчик указал на скромно сидевшего в углу человека, тот поднялся, неловко кивнул и снова сел, – мастер спорта по ориентированию на местности, любезно согласился провести в «Лабиринте» в трудных погодных условиях три часа восемнадцать минут, что соответствует расчетному времени блуждания, и по истечении этого времени вышел с такой же легкостью, как и вошел. – Докладчик выдержал паузу и продолжил. – В заключение я должен сказать, что в нашем проекте мы не ограничивались только техническими задачами. Не меньшее значение мы уделили задачам воспитательным. Так, например, каждый тупик и каждое разветвление «Лабиринта» предусмотрено снабдить полезной информацией. Представьте себе, – он ткнул указкой в «Лабиринт», – вы идете, идете, идете, идете и заходите в тупик. И тут перед вами… – он сделал знак Алексееву, и тот энергично развернул плакат, – плакат!..

– «Продавцы и покупатели, – было написано на плакате, – будьте взаимно вежливы».

– …Или.

Алексеев сменил плакат: «Будешь пить молоко, будешь бегать далеко».

– …Или.

Алексеев развернул следующий: «Пива нет».

– Нет, нет, не этот!.. – прошипел докладчик.

Алексеев смешался, уронил плакат на пол и развернул другой: «Храните деньги в сберегательной кассе».

– И так далее, – сказал докладчик. – Таким образом, посетитель «Лабиринта» испытывает не только естественный интерес к отысканию выхода, но и потребляет из плакатов полезные сведения.

– Достаточно, – сказал один из присутствующих. – Это все понятно. А вот как у вас с техникой безопасности? Мало ли что там произойдет. Травмы какие-нибудь… испуги.

– Все предусмотрено, – засуетился докладчик. – Соответствующие инструкции уже разработаны, остается их только утвердить, и мы можем приступить к массовому производству «Лабиринтов».

– И что же вас задерживает?

– Ничего, совсем ничего. Сегодня в девятнадцать ноль-ноль мы выезжаем в командировку утверждать проект. Мы – это я, а также Алексеев.

Задумавшийся Алексеев подхватился с места и с шелестом развернул плакат: «Водитель, помни, тише едешь, дальше будешь».

Редко стучала машинка. В приемной стесненного в средствах государственного учреждения, скупо заставленной сугубо канцелярской мебелью, не было ничего примечательного, кроме двери. Обитая сверкающей кожей, усеянная медными шляпками гвоздей, она не имела никаких обозначений, говорящих о нраве ее обладателя, и потому говорила сама за себя. Редкий стук пишущей машинки оборвался.

За столом у окна в рабочей позе, но задумавшись, сидела молодая женщина, одетая достаточно строго, чтобы выглядеть секретаршей. Перед ней, рядом с пишущей машинкой, стояла высокая ваза с тремя гвоздиками. Несколько мгновений женщина раздумывала, потом взяла из вазы цветы, бросила их под стол в ведро для мусора и снова застучала на машинке.

В приемную заглянул энергичный пожилой мужчина и, увидев секретаршу, расплылся в улыбке.

– Можно?

Секретарша кивнула.

– Здравствуйте, – вкрадчиво сказал он, подходя к столу. – Я вам сегодня звонил, помните, насчет приема… Вот моя командировочка, отметьте, пожалуйста.

Он отдал ей командировочное удостоверение и оглядел приемную.

– Скажите, а человек по фамилии Алексеев не приходил? Это мой, так сказать, коллега. Мы вместе приехали. Нет? Как же так… – он посмотрел на часы и недовольно покачал головой. – Нехорошо, нехорошо это. Понимаете, мы с ним в разных местах остановились, а встретиться должны были здесь. И вот пожалуйста. А ведь я ему говорил, предупреждал. Так нет. Опаздывает. Но это ведь еще не страшно, да? Чуть позже, чуть раньше, главное, чтоб вообще пришел. Здесь сесть можно? Тогда я, если позволите, сяду, подожду.

Он сел и нервно застучал пальцами по краю стула.

С грохотом сотрясая лестницу – в два прыжка один пролет – Алексеев пронесся по этажам, с восьмого до первого, ткнулся с разбегу в одну стенку, в другую и бросился к двери.

Пропуская его, дверь с визгом распахнулась, и зимний солнечный день ударил ему в лицо.

И тут же перед ним промелькнул и вдребезги разбился пласт снега. Алексеев шарахнулся в сторону, и второй пласт, брызжа осколками, рухнул рядом.

– Куда прешь!!! – заорала на него баба в телогрейке, потрясая красным кулаком. – Не видишь, что ли??!!

Алексеев растерянно кивнул, посмотрел вверх и увидел летящую на него глыбу снега.

– Назад!!! – запоздало заорала баба.

Глыба со звоном раскололась.

Алексеев со вздохом облегчения прикрыл за собой дверь подъезда и прислонился к стене. Потом нервно хмыкнул, снял шапку и пощупал голову. Голова была на месте.

Сквозь стекла двери он видел, как на улице, не успокаиваясь, матерится баба в телогрейке и с глухим уханьем падает снег.

Алексеев посмотрел на часы, потом на портфель, который сжимал в руке, беспомощно оглянулся в поисках выхода и еще раз тяжело вздохнул.

А снег все падал и падал.

За столом, у окна, все также задумавшись, сидела секретарша и стучала на машинке двумя пальцами одной руки. Перед ней нервно вышагивал взад и вперед раздраженный до крайности энергичный пожилой мужчина.

– Так больше не может продолжаться! – наконец выкрикнул он. – Я не потерплю!

Секретарша бросила на него равнодушный взгляд.

– Всему приходит конец! – продолжал он. – И моему терпению тоже! Дисциплина прежде всего! Дисциплина и еще раз дисциплина! Человек – хозяин своей судьбы, и, если он настоящий хозяин, случайностям нет места в его жизни! Вот так! И никак иначе! – Он подумал и добавил: – Это черт знает что!

Секретарша оторвалась от машинки и посмотрела на него как на надоедливую муху, пробудившуюся от зимней спячки.

– Вы мне мешаете, – сказала она, – сколько можно вам повторять. И перестаньте ходить взад-вперед. В глазах мельтешит.

– Простите, – он съежился и неловко опустился на край стула. Помолчал и добавил: – Но знаете, я никогда и никуда не опаздывал, никогда, никуда… А он… Вы поймите, я попал в чудовищное положение, – он кивнул на дверь, – меня ждут, а материалов, материалов у меня нет. Они все у него. И в такой момент он позволяет себе опаздывать! Как вы думаете.

Секретарша молчала, задумавшись. Раздался странный звонок, не то телефона, не то будильника. Но так как будильника на столе не было, секретарша взяла трубку телефона.

– Да, да, нет. – Она посмотрела на притихшего посетителя. – Один есть, но он не может. – Она усмехнулась. – Да нет, при чем здесь я, он ждет второго, у которого с собой проект, а его нет. Что? Да. И его нет, и проекта нет. – Здесь она переменилась в лице и отчеканила: – Да. Да. Понятно. Передам. – И положила трубку.

– Ну что?.. – мучительно спросил посетитель.

– Послезавтра, – сказала секретарша, – а лучше вообще не приходите.

– Как это послезавтра?.. – возмутился посетитель, совершенно игнорируя ее последние слова. – А сегодня? Совсем никак?

– Раньше надо было думать. У него уже закончились приемные часы.

– А как вы думаете, может быть, мне все-таки зайти? – он кивнул на дверь. – Поговорить, рассказать, объяснить.

– Я думаю, – сказала секретарша, – что вам вообще не стоит сегодня попадаться ему на глаза.

Посетитель досадливо вздохнул, поднялся со стула и направился к двери. Только не к той, кожаной, а к другой, фанерной, с облезшей краской. Нетвердой рукой он пытался расслабить галстук.

За дверью, в коридоре он остановился, лицо его потемнело от ярости и хищно оскалилось.

Ему навстречу, как был, в пальто и в шапке, тяжело дыша, бежал Алексеев. Увидев своего шефа, он осадил на всем скаку и, роняя пену с удил, хотел что-то сказать, но так и не сказал, а только попятился, прикрываясь раздутым портфелем.

Шеф с окаменевшим оскалом пошел на него. Было ясно, что он не только коня на скаку остановит, но и в горящую избу войдет.

Они шли по тихой заснеженной улице, шли рядом, но отвернувшись друг от друга. Разговаривать не было сил.

На углу шеф остановился. Алексеев сделал лишний шаг и неохотно повернулся к нему лицом. В глаза шефу он старался не смотреть.

– Вот что, Алексеев… – сказал шеф хмуро и беспощадно. – Мне это надоело. Я думал, что ответственность нашей миссии вас мобилизует, но не тут-то было!.. Вы опять опоздали. Опять! Забыли, опоздали, потеряли, уронили, сломали! Сколько можно?!. Почему со мной не происходит ничего подобного? А? Вы мне можете объяснить? Нет, никакие ваши объяснения и выслушивать не собираюсь! Я их уже знаю: «По не зависящим от меня причинам.» – передразнил он. – И т. д. и т. п. Нет, мне все о вас ясно. Мои предположения подтвердились. И вы зря обижались на меня, когда перед отъездом я высказал о вас свое мнение. И оно оказалось верным! Так что, возможно, когда мы вернемся из командировки, мне придется поставить перед администрацией вопрос о вашей профессиональной пригодности.

Мимо с грохотом проехал грузовик. Шеф замолчал. Алексеев уныло смотрел в сторону.

– Но уж если вы всё же приехали со мной, – продолжил шеф в установившейся тишине, – то будьте добры выполнять то, что вам говорят. Я прошу вас прийти ко мне сегодня вечером в гостиницу и доработать инструкции по технике безопасности. Вы остановились, кажется, у знакомых?

– У родственников, – сказал Алексеев, глядя под ноги.

– Я жду вас в семь часов, – сказал шеф. – В четыреста пятнадцатом номере. Это на четвертом этаже. Надеюсь, вы ничего не перепутаете. Если в номере меня не будет, значит, я ужинаю. Тогда зайдите на первый этаж в ресторан. Но если вы вздумаете опять опаздывать.

– Я не опоздаю, – сказал Алексеев.

– Еще бы!.. – сказал шеф. – Но проект пусть лучше будет у меня.

Алексеев кивнул, суетливо задергал замком портфеля, пытаясь его открыть, вполголоса выругался, но портфель не открывался.

Шеф закатил глаза и застонал.

Алексеев рванул замок и вырвал его с мясом.

Шеф страдальчески покачал головой, положил проект в свой портфель и напомнил:

– Итак, я жду вас в семь часов. В четыреста пятнадцатом номере. И кстати, в семь часов вечера, а не утра. И сегодня, а не завтра.

Он окинул Алексеева критическим взглядом и пошел к гостинице.

Алексеев еще несколько секунд смотрел на удаляющуюся невзрачную фигуру шефа, потом посмотрел на часы, повернулся и пошел в другую сторону.

Сквозь освещенные окна подъезда было видно, как вниз, по темной шахте, спускается кабина лифта.

Потом дверь подъезда открылась, и на засыпанный снегом и осколками льда тротуар осторожно вышел Алексеев. Задрал голову, посмотрел наверх и неторопливо двинулся по улице.

Был конец дня, небо уже потемнело, и в неярком свете фонарей люди шли торопливо, куда-то спешили, усталые и равнодушные, погруженные в свои мысли и не замечающие друг друга.

Алексеев посмотрел на часы и, неловко зажимая под мышкой портфель, прибавил шагу.

Поднимая снежную пыль, с шумом проносились машины, слепили фарами, оглушали, и чем дальше, тем быстрее шел Алексеев, поддаваясь общему ритму, пока не сорвался на откровенный панический бег.

У гостиницы он остановился, чуть отдышался, снова посмотрел на часы и вошел внутрь. Снял шапку, огляделся. Слева гардероб, справа над высокой дверью надпись «Ресторан». Перед ним лифт и лестница. Он подошел к лифту и нажал кнопку.

– Вы на какой этаж? – спросил его человек в униформе, сидевший на стуле рядом с лифтом.

– На четвертый, – сказал Алексеев.

Человек хихикнул. Двери лифта открылись, и Алексеев вошел в кабину. Нажал кнопку рядом с цифрой 4. Лифт дернулся и поехал.

Потом остановился. Двери открылись. Алексеев подмигнул самому себе в зеркало и вышел.

Холл. Четыре кресла, журнальный столик, шкаф с посудой. Рядом стол. За столом дежурная по этажу.

– Вы в какой номер? – спросила она.

– В 415-й, – сказал Алексеев.

– Здесь такого нет, – сказала она.

– Почему? – спросил Алексеев.

– Потому что это 9-й этаж. А 415-й номер на четвертом.

– Спасибо, – сказал Алексеев и нажал кнопку лифта.

Двери открылись. Алексеев вошел в лифт и нажал на кнопку рядом с цифрой 4. Лифт дернулся и пошел вниз.

Потом остановился. Двери открылись, и Алексеев очутился на первом этаже.

– Вы с какого этажа? – спросил его человек в униформе, сидящий рядом с лифтом.

– С девятого, – сказал Алексеев.

Человек хихикнул и что-то отметил огрызком карандаша в блокноте.

Алексеев нажал на кнопку рядом с цифрой 9.

– Вы куда? – закричал человек в униформе.

Двери закрылись.

– На девятый! – крикнул Алексеев.

Лифт дернулся и стал подниматься.

Алексеев криво ухмыльнулся в зеркало.

Лифт остановился. Двери открылись. Алексеев вышел.

Холл. Четыре кресла, журнальный столик, шкаф с посудой. Рядом стол. За столом дежурная по этажу.

– Вы в какой номер? – спросила она.

– В 415-й, – сказал Алексеев.

Дежурная оглянулась на полки с ключами.

– Там никого нет, – сказала она.

– Спасибо, – сказал Алексеев, нажал кнопку лифта и посмотрел на часы.

Двери открылись. Алексеев вошел в лифт и нажал кнопку с цифрой 1. Лифт дернулся и пошел вверх. Алексеев опомнился, нажал кнопку «стоп» и затем кнопку рядом с цифрой 4. Лифт пошел вниз. Потом остановился. Двери открылись, и Алексеев вышел на первом этаже.

– Вы с какого этажа? – спросил его человек в униформе, сидевший рядом с лифтом.

– С четвертого, – сказал Алексеев.

– Но… – человек оторопел и уронил карандаш. – Разве оттуда…

Алексеев не стал его слушать и направился к высоким дверям с надписью «РЕСТОРАН».

За высокими дверями рос одинокий швейцар. Алексеев дернул за ручку. Дверь не открылась. Сквозь стекло на Алексеева смотрели стеклянные глаза швейцара. Из зала доносилась музыка.

– Эй! – крикнул Алексеев вполголоса. – Пустите!

Ни ответа ни привета. Швейцар отвернулся. Алексеев снова дернул дверь за ручку. На этот раз сильнее. Швейцар погрозил ему кулаком и ткнул пальцем на дверь. Алексеев посмотрел туда, куда он ткнул, и увидел табличку «МЕСТ НЕТ».

– Но мне надо! – крикнул Алексеев. – Меня там ждут.

Бесполезно.

Он прислонился к стене и стал ждать. Напротив, в гардеробе, скучал гардеробщик. Человек в униформе изучал блокнот, кусая карандаш. Алексеев начал нервничать.

Наконец дверь открылась, выпуская декольтированную даму со слезами на глазах.

Алексеев рванулся и уперся в швейцара.

– Пустите! – закричал Алексеев. – Мне на одну минуту! – И жалобно: – Ну пустите!..

– В пальто не пускаем, – сказал швейцар и вытолкнул Алексеева за дверь.

Алексеев повернулся и пошел к гардеробу.

Гардеробщик расплылся в улыбке.

Алексеев сдал пальто, шапку, получил жестяной номерок и, сжимая в руке незакрывающийся портфель, вернулся обратно.

За дверями никого не было. Он несколько раз дернул за ручку, потом прислонился к стене и стал ждать.

Из гардероба за ним невозмутимо наблюдал гардеробщик. Человек в униформе изучал блокнот. Алексеев не выдержал и повернулся к гардеробщику спиной.

Через несколько минут дверь открылась и вышел мужчина.

Алексеев ринулся в ресторан и оказался перед швейцаром. Тот равнодушно его оглядел и сказал:

– У нас без галстука не положено.

– Но мне только на одну минуту, только сказать, предупредить… Будьте человеком, пустите.

– Не буду, – сказал швейцар. – Не положено. – И вытеснил Алексеева за дверь.

Алексеев наткнулся взглядом на каменное лицо гардеробщика и отвел глаза. Вестибюль был его лобным местом.

В углу за колонной стояла декольтированная дама и плакала. Ее утешал мужчина, недавно вышедший из ресторана. Алексеев подошел к ним.

– Простите, – сказал он, глядя даме на декольте. – Вы не могли бы, – и он перевел взгляд на галстук мужчины, – одолжить мне на пять минут ваш галстук?..

– Вы что, с ума сошли? – сказал мужчина.

– Да, да, ты такой, в этом – ты весь… – сказала ему дама, всхлипывая.

– Ну ладно, ладно, – раздраженно сказал мужчина, снимая с себя галстук. – На, возьми, – сказал он Алексееву и добавил тише: – Только дай мне твой паспорт.

Алексеев взял галстук, отдал паспорт и побежал к дверям ресторана.

– Пустите, – крикнул он, размахивая галстуком. – У меня есть галстук! Только я не умею его завязывать!

Он обмотал галстук вокруг шеи и попытался его завязать, как обычно завязывают шнурки на ботинках.

Швейцар за стеклянной дверью покрутил пальцем у виска и отвернулся.

Алексеев полузадушенно зарычал и бросился обратно к даме и мужчине без галстука.

– Завяжите, пожалуйста, мне галстук, – попросил он, – а то я не умею.