Loe raamatut: «Погружение»

1

Поезд отправлялся поздно вечером. По мне, так это было очень удобно: никакой спешки после работы, можно пройтись пешком до вокзала, заодно и накрутить недостающие тысячи шагов. Вдоль по набережной, поглазеть на молодых и все еще влюбленных, улыбнуться навстречу, но не широко, а только губами, чуть раскрыв глаза; забыть, что выглядишь уже давно не игриво, и даже не значительно. Никак не выглядишь, просто никак. Обыкновенный непримечательный мужик, почему-то никуда не спешащий. Впрочем молодым все нипочем, все вокруг находится в бесконечном вращении, как на карусели. Выхватываются отдельные лица, картинки, и улетают прочь немедленно, словно они – в том самом глазу урагана, медленно обращаются вокруг оси соединенных рук. Они всегда улыбаются в ответ, не мне в ответ, а всему, ну и мне, в том числе. И я знаю, что это не мне, но им все равно, если я приму на свой счет, так почему бы и нет. Улыбок в жизни много не бывает, тем более счастливых.

На сборы ушло минут двадцать. С возрастом круг вещей, якобы необходимых в поездке, сокращается геометрически. Дело тут не только в растущем безразличии к сочетанию и разнообразию цвета в одежде, но и просто в реальной оценке того, что в этой поездке может произойти. Выставочным картинам, а уж тем более приземистым барным стаканам совершенно нет дела до последних веяний моды. Все книги и документы уместились на планшете. Бриться, если честно, я не собирался. Четыре дня можно было протянуть в состоянии между легкой небритостью и ранней фазой отращивания чего-то более существенного. Ну а для всяческих непредвиденных катаклизмов, климатических или душевных, всегда есть кредитная карта. В точности и скорости сборов, в правильной форме сумки, которая и стояла, и на плече висела, как бы это объяснить, солидно, была своя гармония, словно эта сумка и меня делала человеком более правильным, ладно и вовремя собранным. Я старался не думать об этом, но от этого только еще больше зациклился на том, как выгляжу для случайного прохожего. Настроение поползло вниз, и я поднял голову к небу. Проверенный трюк – закатные облака превращали обыденный городской ландшафт в полотно художника, пусть средней руки, пусть безыдейного, но отважного по части оттенков красного цвета.

Я просто собирался помотаться по городу молодости, без цели и ожиданий; меня никто не ждал, и я никого не искал. Хотелось покопаться в делах прошедших, пройтись по музею мест и воспоминаний, имеющих значение, наверное, для меня одного. Было бы интересно наткнуться на кого-то из той жизни, попасть в тугой узел случайного совпадения давно независимых траекторий. Выпасть из времени – услышать пару десятилетий за десять минут, словно трейлер сериала, в интересности которого ты еще не уверен. Отделаться парой пустых фраз на свой счет и сослаться на спешку и занятость, сделать комплимент в неловкой паузе и крепко пожать руку. Быть легким, сотканным из тумана молодости с налетом искушенности и интересности. Но конечно, велика вероятность, что мне будет этого недостаточно, или что все пойдет совсем не так. Это я буду не интересен, да будем откровенны, чудовищно косноязычен. И пустота фраз будет казаться не загадочностью, а просто никчемностью. Какое прекрасное слово – никчемность – оно рубит сплеча, мол, даже и не буду придумывать особенное слово для такого, ни к чему не пригодного, объекта. Но при этом точность определения, приговорная финальность оценки, ранит глубоко. И вот уже мой старый знакомый бросает взгляд на телефон, и я становлюсь маленьким и грустным. Ворошение старого – рискованное занятие, и я не расстроюсь, если мне не случится встретить приятелей. Я буду туристом, туристом с привилегиями, как меломан, смакующий давно изученную запись в ожидании любимого пассажа. Буду тихо улыбаться себе под нос, распутывая клубок квеста. А в поезде просто завалюсь спать, как можно быстрее.

– А где тут Строителей, не подскажете?

Одним из главный неудобств созерцания облаков на ходу является невозможность вовремя избежать случайного прохожего с неожиданным вопросом. О, это целое искусство, сродни особенному танцу. Нельзя просто опустить голову и идти напролом – многих это совершенно не смущает. Положим, за пуговицу, как в книге, вас никто не возьмет, да и никогда не брали, но прохожему достаточно будет правильно рассчитать момент и оказаться у вас на пути. А там уже элементарная порядочность заставит вас поднять глаза. Можно, конечно, в ответ на ищущий взгляд демонстративно начать переходить улицу, или резко сменить траекторию, как футболист, вырывающийся на простор пробросом мяча. Но это, согласитесь, чересчур. Нет, проверенный способ – в самый нужный момент, буквально за секунду до того, как прохожий раскроет рот для вопроса, сказаться внезапно сильно занятым – поднять телефон к уху, хлопнуть себя по лбу и свернуть в сторону, словно что-то забыли, начать судорожно ощупывать карманы в поисках мифической пропажи. И продолжать свой ход. Гарантирую, что вопрос так и не покинет уста несчастного, и ваша честь в его глазах не пострадает.

– Так что, вы не знаете? Строителей? В какую сторону?

И вот тут следует признаться, зачем необходимо избегать случайных прохожих. Впрочем, думаю это и так понятно. Самый элементарный вопрос, без подготовки, способен поставить в катастрофический тупик. Особенной коварностью, почему-то, обладают вопросы всего с двумя вариантами ответов. И вот седые академики, продвинутые блоггеры, шустрые коммерсанты, многодетные мамы – открывают рот, и тупят. Хмурят брови. Приставляют палец к губам. Молят прохожего глазами просто уйти, ради бога. Внутренняя система координат, летевшая по своим делам на этой прогулке, попадает в зону турбулентности. В этот момент, проще всего выплюнуть ответ, противоположный тому, что вертится на языке, и поскорее пойти своей дорогой. Тем более, что прохожий, с легким благоговением наблюдавший апокалипсис чувств на вашем лице, готов принять любой ответ, как акушер, принимающий сложные роды. Ему уже понятно, что никакой достоверной информации он от вас не получит, и краем глаза он уже выбирает следующую жертву. И правда, я же где-то проходил эту улицу безвестных строителей.

Я улыбнулся:

– Извините, я не отсюда – турист, вот, видите, сумка? Давайте вместе кого-нибудь спросим?

Главное, не перегнуть палку с любезностью – как ни странно, от улыбки до насмешки один шаг, пара градусов угла наклона взгляда, чуть не так упавшая тень. Он махнул рукой. Зажглись фонари. Мне захотелось остановить его. Я подумал, что никогда в жизни больше его не увижу – вот он был, мой шанс. Боженька послал мне свой перст, а я привычно прыгнул в темноту. С такими мыслями нельзя шутить; я посмотрел ему вслед, мне показалось, что он качает головой, разочаровано. По-крайней мере, я не увидел влачащихся за ним по мостовой крыльев. Нужно было идти на вокзал, я искал предлог, чтобы тронуться с места. Рядом протяжно загудела машина – в этом гудке было больше всемирной тоски, чем агрессивного окрика. Я прикрыл уши и снова улыбнулся. Я был жив, не все в мире было прекрасно, но у меня была причина двигаться дальше.

По роду занятий мне часто приходится отвечать на вопросы с пристрастием. Я заправляю портфельными инестициями в небольшой, но вполне крепкой фирме. Она сложилась вокруг одного из, назовем его легендарным, долгожителей на рынке – он успел и основать одну из первых контор, где все делалось на бумаге, многое под столом и по знакомству, и войти в капитал одного из лидеров индустрии, по нынешним мутным временам, и попасть в опалу, чуть ли не под арест, что еще не худший вариант, снова вознестись уже в другой компании, уйти на верхнем вздохе, стать чиновником на какой-то годик, растеряв одних и приобретя совсем других друзей, и наконец вложить уцелевший капитал и репутацию в тихий угол с видом на парк. Сам он, конечно, отошел от дел давно, появлялся только на больших презентациях. Но всегда поднимал телефон. А звонить приходилось, и по несколько раз на дню. Слушая его совет, я рисовал себе в уме добродушного мафиози, без двух пальцев на руке, с огромным перстнем, почему-то с дурацкой сигарой (он совсем не курил), лысая башка в шрамах, один край рта опущен вниз, ленивое веко, и двойной подбородок. Он никогда никуда больше не торопился. Говорил самые общие фразы, но в них было что-то такое, что роняло семя ответа в моей беспокойной голове. Он всегда говорил мне, что ответ на мой вопрос знаю только я, что его роль – лишь подтолкнуть меня в нужном направлении. Но конечно здесь не все так просто. Обладание правильным ответом не означает его знание. Лишь в процессе формулирования ответов на его простейшие вопросы у меня в голове включалась центрифуга, которая отсеивала все ненужное, мелкие детали, банальности, а также неоправданные риски, те варианты ответов, которые придумывались мной для галочки, для ровного счета, для счастливого числа возможных тропинок. Почему он был мне нужен для этого? Почему я не мог сам поговорить с собой тихим, усталым голосом, который верит в то, что есть правильный ответ, вот этот, да тот самый, что поставлен на второе с конца место? Почему мы вообще постоянно ведем внутренний монолог, как и я сам сейчас, но не можем завести с собой честный разговор? По какой другой причине, кроме подспудного страха перед собственными вопросами и, не приведи господь, ответами. Мириться лучше со знакомым злом…

Когда клиенты, текущие (еще одно прекрасное слово; я так и представлял их себе, как на картинах Дали, текущими – со стола, по спинке абсурдно высокого кожаного кресла, и я сам – с маленькой кружкой, чтобы нацедить себе толику) и интересующиеся, присылали своих подручных с вопросами, я всегда внутренне улыбался. И поднимал перед внутренним взором лотошную карточку, составленную по итогам прошлых визитов. На все шаблонные вопросы были давно отточены шаблонные ответы. Мы играли простой шахматный дебют, расписанный на десятки ходов вперед. Порядок мог быть разным, но мы успешно заполняли мою карточку, пока не заканчивалось отведенное время. Иногда возникала пауза, и мое сердце чуть ускорялось. Я с детства легко краснел, и уже чувствовал, как на шею и по щекам ложатся закатные тени. Конечно, я знал те три-четыре вопроса, которые не то чтобы поставят меня в тупик, но заставят открыться, дать пищу для настоящих размышлений и наблюдений. Как правило, пауза заканчивалась ничем, очередным никчемным вопросом. Но бывало и так, что формула следующего вопроса неуловимо менялась. Мне часто было жаль собеседника – он шел по полю, вооруженный таблицей с тщательно отобранными мной цифрами и лозой, наобум, с верой в некоторую магию скрещенных взглядов. Мне хотелось подмигнуть ему, двинуть бровями, мол, смелее, смелее-е… И если он так и не находил родник настоящего разговора, мне хотелось остановить его жестом, помотать головой, дождаться тишины, и задать наконец нужный вопрос, вздохнуть и развести руками. Конечно, я этого никода не делал, и вообще научился говорить минимум, #ничеголишнего. А после частенько набирал босса.

Набережная закончилась, дорога брала круто влево, оставалось спуститься пологим трактом вниз, а там уже солидно темнела громада нового вокзала. Построили под старину, с какими-то эркерами и колоннами, каменной облицовкой из крупных серых плит. В моде была гнутость и витиеватость строений, этакий вызов традициям, силам притяжения, ветрам и грозам, которых стало как-то больше. Одним словом, в небо тянулись вавилонские башни, одна нелепее другой. Они почему-то сразу представлялись на плакате к пост-апокалиптическому фильму – с разбитыми стеклами, обрушеным остовом, зияющие металлическими ребрами наружу, курящиеся дымом, с каким-то, обязательно горящим, вертолетом в боку. Что посеешь, как говорится. Но вокзалы по-прежнему строили по старым традициям. Кому-то это казалось музейно-дворцовым стилем, с башенками и строгими линиями, а мне они если и напоминали дворцы, то диснеевские – та же доминанта обложки над функцией. Ими было красиво любоваться издалека, но сердце екало каждый раз, когда нужно было, набрав воздуха, нырять в этот человеческий муравейник.

Закатные краски растаяли, пошел снег, еще оставалось время, и я перешел на совсем тихий шаг. Снег приводил меня в приподнятое настроение, переносил в неопределенный момент детства. У меня нет каких-то особенных воспоминаний, связанных со снегом, но где-то в моей голове нейроны, его распознающие, крепко связались с нейронами, отвечающими за меня шести-семи лет. Нет, я не ловил снежинки на язык, но в моих глазах все вокруг обретало налет сказочности, праздника. В фонарных шарах света билась снежная мошкара. Желтые и красные огни улицы мешались с густыми синими тенями, вживую создавая на снежной палитре фиолетовые мазки. Глаза немного слезились на ветру, сворачивая фокус, и все вокруг становились толще и смешнее, как нахохлившиеся птицы. Мне казалось, что я смотрю старый фильм, и вот-вот заиграют первые такты лейтмотивной песенки.

Куда и зачем я ехал? Что, если уехав, я пропущу что-то важное здесь, где я теперь живу? Извечная проблема – что происходит там, где нас сейчас нет. Новости я давно не смотрю, а пытаться разгадать такую загадку по селфи подборкам в интернете я так и не научился. Мир вокруг стал таким большим, сложным, чужим. Казалось, все твои мысли уже кем-то подуманы, и главное куда лучше, полнее, красноречивее, чем тобой – фраза написанная всегда имеет преимущество перед хаосом внутреннего голоса. Где-то прочитал, что каждый день создается несколько квинтиллионов байтов информации. Каждый день. Пресловутая иголка потерялась уже не в стоге сена, а в бескрайнем хвойном лесу, с квинтиллионами очень похожих на нее, только зеленых, иголок. Как в этой каше можно достичь какого бы то ни было уровня осведомленности о чем-либо? А если невозможно, то как с этим жить? Когда-то я играл в шахматы в клубе, и был лучшим в своем возрасте. Нас было человек двадцать, для меня это что-то значило. А теперь я каждый день могу выбирать из сотни тысяч игроков со всего мира, тысячи которых способны разбить меня за десять ходов. В чем преимущество такой доступности? Что посеешь…

Меня никто не провожал. Я пожелал себе хорошей дороги, захватить с собой немного снежной магии, чтобы суметь на несколько дней закрыться в стеклянном шарике простого мира, мира перед моими глазами, мира следующей минуты. На угловом магазине вдруг погасла вывеска. Я глубоко вдохнул и нажал дверь в плохо-освещенный зал вокзала.

2

Вагон был круто натоплен, хотелось сразу расстегнуться, стащить шапку, растянуть удавку шарфа. Такая жара казалась излишней, ошибочной, будто поезд бросило в жар от одной мысли о предстоящем путешествии. Я представил себе седого старичка где-то в голове поезда, управляющего температурой – он стар и болен, его потрясывает от озноба, и он крутит вентиль слабой рукой, все выше и выше, пока, наконец, не забывается дурным сном, и поезд не остывает до нормального состояния под утро.

Я взял билет в двухместное купе, и через десять-пятнадцать секунд мне предстояло узнать свою судьбу на следующие пару часов. Кто ждет меня там? Бывалый офисный бродяга – это был бы неплохой вариант, пусть среди них попадаются говоруны, но, как правило, им безразличен твой уровень интереса, да и этикет поездки они знают хорошо. Вырвавшийся из дома глава семьи – здесь больше шансов нарваться на монолог по душам, сакральное поездное исповедание человеку, которого больше никогда не увидишь? Настоящие чужие истории, не придуманные и не отработанные на разных аудиториях, а реальные, из жизни – мне совершенно не интересны. Они полны туманных грехов, запутанных комедий положений, далеких родственников и очень непонятно важных друзей, внезапно акцентированных фраз, которые требуют ответа. Увольте. Я люблю (некоторых) людей, я просто не люблю их тайные, утомительные истории. Впереди немолодая пара загружала в купе три больших сумки – для чего им могло понадобиться такое количество вещей, совершенно непонятно. Пришлось переждать. Так кто же? Безразличный студент, уткнувшийся в телефон? Благообразная старушка? Или наоборот, молодая девица, которая больше моего переживает, заслышав мои шаги по проходу? Добряк с бутылкой? Наконец, путь был свободен, я завернул в следующую дверь – купе было пусто. Я затаил робкую надежду, что поеду сегодня один.

До поездки я даже подумывал выкупить оба билета, но в этом было что-то неудобоваримое. Платить за комфорт я с годами научился, но платить за гарантию одиночества? Мне казалось, что все будут смотреть на меня, как на человека с гнильцой. Слишком хорош для общения с плебсом? Да кто и захочет ехать с таким уродцем? Небось, наоборот – самому за разговор приходилось доплачивать не раз, так? Во всех этих мыслях не было вообще никакого смысла. Кто все эти люди, сокрушенно качающие головой в мой адрес? Как бы они узнали, что я выкупил второй билет? У меня уже была готова выдуманная история с объяснением, для проводника. Да кому вообще есть дело до меня, а уж тем более для моих привычек в поездке? И по какому праву? Кто-то из древних сказал: сомнениями, мол, разрешаем мы окружающим предавать себя. И вот так и я, ощетинившись чрезмерно и беспричинно на мир, сидел бы под надзором недругов. Одним словом, второй билет я не купил.

За окном прощались мои попутчики. От тех, что помоложе, валил пар – они хлопали друг друга по плечам, должно быть, громко смеялись, закидывая голову; один из них кого-то изображал, девушка рядом прикрывала рот перчаткой. Те, что постарше, стояли молча. Они столько раз уже прощались, что не было нужды ни для заполнения пауз, ни для активного проживания каждой секунды. Молодые смотрели друг на друга; пожилые вместе смотрели в одну точку. Они думали о разном, в том числе и о том, может быть, что могут никогда больше не увидеться. Они чувствовали, что не обязательно открывать рот для полноценного присутствия, что настоящий разговор не привязан к сотрясениям воздуха в данную минуту. У молодых не было такого знания, и они постоянно напоминали друг другу о своем существовании. Я неплохо еще помнил это время. Как все это было утомительно.

У меня никогда не получалось стать частью большой компании. Не подумайте, что я был отшельником, или асоциальным элементом. Нет, я дружил много и довольно часто. Но любимым форматом всегда был один-на-один. Если собиралось больше народу, чем могло уместиться за одним колченогим столом на условной кухне, я умолкал. Сначала таинственно улыбался, что, должно быть, сходило мне с рук, даже придавало некоторую значительность, мол не разменивается на пустые разговоры. Но время шло, разговоры полнились смыслом, резкие повороты темы тянули меня к себе, поблескивая в полутьме звериными глазками давно не безразличных мне сентенций. Но раз умолкнув, мне было очень сложно снова вступить в разговор. Почему? Точно я не знаю, но догадываюсь, что мой внутренний монолог к тому времени уходил все дальше и дальше от легкой канвы застольной беседы, и шансы нагрубить, или, по минимуму, съязвить становились слишком высоки. И я предпочитал воспользоваться привычной отговоркой – «что-то я неважно себя чувствую».

Мои персональные друзья, те, с кем мы проводили не один час в прогулках, совместных занятиях, над тарелкой с моими очередными экспериментами по рецептам из интернета, наконец, не понимали, куда я пропадал на публике, и старались не звать меня на шумные сборища. Может быть, они даже лелеяли свой особенный статус – друзей, с которыми я открываюсь. И порочный круг вершил свой порочный цикл. Впрочем переживал я от этого только головой, словно пытаясь побороть некий недостаток, понять, в чем проблема. Ну и немного от уязвленного самолюбия. Но сердце давно нашло формулу согласия, оно шептало мне, что вызвать дух прозрения, сбросить пелену обыденности можно только в компании настоящих единомышленников. У гранильного станка было место только для горстки самых близких друзей. И я с удовольствием устраивал эти своеобразные оккультные вечера – мы называли их погружениями – где было положено обсасывать тему со всех сторон, постепенно погружаясь в некий транс, в котором открывались небанальные связи между банальными формулировками, темнели опушки дремучих лесов еще-не-думанных мыслей. И иногда мы туда заходили. И я был рад сыграть и в повара, и официанта, и вышибалу этих погружений, компенсируя свою асоциальность на веселых сборищах. Я готов был отложить все свои дела для погружения.

– Все в порядке? Что-нибудь принести?

Проводник показался отличным парнем. Его глаза смотрели на тебя и видели. Он не торопил меня с ответом. Весь вечер я был словно из бани, хотелось двигаться плавно, улыбаться и хлопать глазами. Я плыл на своей волне. Пауза немного затянулась.

– Нет, спасибо. Когда отправляемся?

Обычный идиотский вопрос. Я прекрасно знал, что поезд должен был тронуться через пять минут. На самом деле, я хотел спросить его, не один ли я поеду сегодня, но очень боялся спугнуть свою удачу. При всем своем жизненном скепсисе, я был удивительно суеверен на предмет удачи. Все должно было идти своим ходом, нельзя было заглядывать в конец книги за ответом.

– Через пять минут, – просто сказал он. – Во сколько вам застелить кровать?

– Спасибо не надо, я сам.

Что-то было в этом мужчине, располагающее к нему. Может быть, неспешность, или теплые, округлые паузы после каждой фразы, словно он ждал приглашения на чай. Все это совершенно не вязалось с его профессией, настоящим моментом. Мне казалось, что он вот-вот снимет форменную фуражку и скажет: «Ты что, правда меня не узнаешь?» Он и в самом деле казался знакомым. Все эти нестыковки и повторения, сбои в программе, всегда тянули меня как бабочку на верандный фонарь. Он наклонил голову и встал.

– Если хоть чем-то могу помочь, обращайтесь. Я в голове вагона.

Снова какая-то выпавшая из момента формулировка. Он вышел из купе, но за ним потянулась ниточка, за которую хотелось дернуть. Я представил себе, что мой попутчик так и не появится, а в часе от города раздастся стук, и мы будем пить чай с лимоном и коньяком, и говорить о дальних дорогах. Вот почему так? Я сидел и надеялся остаться в одиночестве, но стоило незнакомцу подмигнуть и слегка махнуть хвостом, ведь мы обменялись всего парой пустых фраз, как я уже готов был напроситься на разговор. Неужели пресловутая неизвестность действительно лишает нас решительности и обрекает на одиночество? Если разобрать эту ситуацию при помощи сухих цифр, как инвестиционное предложение, то мое поведение смехотворно. Вероятность нарваться на отвратительного попутчика мало чем отличается от вероятности, что проводник окажется интересным собеседником. Классический случай поведенческого влияния на твой выбор. Так же как мои клиенты, из года в год покупающие у меня одни и те же ценные бумаги, пока один из их знакомых не посоветует им вложиться в биткойн, так и мои предпочтения крутились флюгером. Бывает, что одной крохотной щербинки, завалящей трещинки достаточно, чтобы смыть возведенные вокруг меня стены. А в другой раз, ломятся в дверь, засыпали ров обещаниями, а я лишь тоскливо смотрю на кусочек синего неба в окне. Удивительно, как мало мы знаем о том, что, а главное – почему, происходит где-то внутри, где сидит измученный снегом и жарой старичок, что выставляет температуру нашего настроения.

Что-то лязгнуло, и перрон тихонечко покатился вспять. Поезд загудел, даже заиграла музыка за окном. Меня почему-то всегда тянуло в этот момент дернуть стоп-кран. Не на полном ходу, не дай бог, ребенок какой свалится с верхней полки, а именно в самом начале, на первой поездной, набранной, чтобы преодолеть притяжение города. Я бы, конечно, признал свою вину и не смог бы объяснить, зачем я это сделал. Запретный плод, мол, сладок, но только где в том сладость? Наверное, хотелось пожить пару секунд не по правилам, или тряхнуть мой мирок, чтобы увидеть, что из этого выйдет. Конечно, скорее всего, мне сошло бы это с рук, ну сунул бы кому-то денег, ну сочли бы идиотом, но на моем лице же не написано никакого умысла. Для настоящих неприятностей пришлось бы наорать еще на охрану, ударить кого-нибудь по лицу, а этого я не умею. Перескочив через реку, поезд набрал ход, и желание нашкодить отпустило.