Loe raamatut: «Русская историография. Развитие исторической науки в России в XVIII—XX вв»
Г. В. Вернадский
Выдающийся русский историк, эмигрировал из России в 1920 году.
В США и Европе признан крупнейшим специалистом по русской истории.
* * *
Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2023
Очерки по истории науки в России в 1725–1920 гг.
Часть первая
XVIII век
I
Почва для произрастания русской науки подготовлена была еще во второй половине XVII века Киевской духовной академией. Эта академия давала своим питомцам солидное знание латинского языка и развивала их мыслительные способности лекциями по логике, физике и философии. Не следует забывать, что латинский язык все еще был тогда международным языком европейской науки. Многие выдающиеся киевские ученые приглашались в Москву и открывали школы там. Некоторые из них пользовались большим влиянием при царском дворе.
В 1687 году учреждена была своя академия и в Москве – Славяно-греко-латинская. Некоторые из студентов ее позже, после учреждения Петербургской академии наук, были вызваны туда для окончания их образования и сделались выдающимися учеными.
Но только со времени Петра Великого в России создались возможности для развития науки в современном смысле этого слова. В 1701 году Петр основал в Москве школу математических и навигационных наук, возглавлять которую был приглашен шотландец Фаргварсон. В 1715 году открыта была Морская академия под начальством Нарышкина, помощником которого был сделан тот же Фаргварсон. В ряде городов учреждены были школы для подготовки мастеров на казенные заводы. В 1706 г. в Москве основана была медицинская школа. Через три года подобная же школа была учреждена и в Петербурге. Все эти учебные заведения носили практический характер. Они были необходимы для обслуживания новой русской армии и флота в обстановке войны со Швецией.
Но Петр смотрел глубже и дальше вперед, чем большинство его сподвижников. Он сознавал, что Россия нуждается не только в технических и военных знаниях, но и в овладении теоретическими основами науки. В Европе к его времени выработалась форма руководящего центра научных изысканий – Академия наук. Французская академия наук была основана в 1635 году. Британское королевское общество – в 1663 году. Берлинская академия наук открыта была в 1711 году по инициативе и по плану знаменитого философа и математика Лейбница (1646–1716). Он был назначен ее первым президентом.
В первые годы Шведской войны Петр был поглощен военными делами. Только после Полтавской победы 1708 года и наступившего перелома в ходе войны можно было начать думать об учреждении Академии наук. Во время своих поездок в Германию в 1711, 1712 и 1716 годах Петр неоднократно виделся с Лейбницем и беседовал с ним о распространении наук и просвещения в России. Эти беседы послужили первым толчком к мысли об учреждении Академии наук в Петербурге. В 1717 году Петр ездили в Париж, присутствовал на заседании Французской академии наук и был избран ее членом. Через четыре года после того кончилась наконец война России со Швецией и ее союзниками.
Мысль Петра об учреждении Академии наук теперь начала принимать конкретные формы. Главным советником Петра в этом деле был обрусевший немец лейб-медик Лаврентий Лаврентиевич Блументрост (1692–1755). Его отец Лаврентий Алферович, тоже известный доктор, выехал с семьей из Германии в Москву в 1668 году по приглашению царя Алексея Михайловича, был хорошо принят и ужился в Москве (умер там в 1705 г.). Советовался Петр и с известным немецким философом Христианом Вольфом. Петр звал его в Россию, чтобы основать Академию наук. Переписка между Петром и Вольфом (в которой участвовал и Блументрост) ни к чему не привела. Вольф отказался приехать в Россию. По его мнению, прежде чем основывать академию в Петербурге, надо было подготовить для этого почву и сначала открыть университет, для чего достаточно выписать из Германии нескольких профессоров. В конце концов дело пришлось решать самому Петру в сотрудничестве с Блументростом. Решено было основать Академию наук как ученое учреждение, но при ней открыть университет, где академики в звании профессоров читали бы лекции студентам, и гимназию, где бы эти студенты предварительно обучались.
28 января 1724 года Петр подписал основанный на этих принципах устав академии. Ровно через год он умер от простуды, которую подхватил, помогая стаскивать с мели бот с солдатами и спасать их, причем ему пришлось стоять в воде по пояс. Академия наук начала свою деятельность при вдове Петра Екатерине I. Первое организационное заседание состоялось 12 ноября 1725 года, а торжественное открытие 27 декабря того же года. Президентом академии был назначен Блументрост. Воля Петра, таким образом, была исполнена. Не может быть, однако, сомнения, что, если бы Петр прожил еще несколько лет, деятельность академии развернулась бы сразу гораздо шире, чем это было в действительности.
После смерти Екатерины I, в кратковременное царствование Петра II, царский двор переехал в Москву. За ним последовал и Блументрост, передав фактическое заведование академией ее секретарю Ивану Даниловичу Шумахеру (1690–1761). Шумахер вызвал своим самоуправством сильное раздражение среди академиков, но тем не менее продолжал управлять академией до 1757 года, когда был заменен Таубертом.
В 1733 году по приказанию императрицы Анны Иоанновны Блументрост был лишен должности и выслан в Москву. Положение его улучшилось после вступления на престол Елизаветы. В 1754 году он был назначен куратором Московского университета (открытого в 1755 г.), но через год умер.
Первый состав членов Академии наук был приглашен из-за границы по выбору Вольфа. Среди них были такие светила науки, как математики Даниил Бернулли и Леонард Эйлер (оба швейцарцы) и астроном Николай Делиль (француз). Из них особенно плодотворную роль в ученой жизни академии сыграл Эйлер (1707–1783). Бернулли вернулся в Базель в 1733 году, Делиль уехал обратно в Париж в 1747 году.
Эйлер приехал в Петербург в 1727 году двадцатилетним юношей, сразу занялся изучением русского языка, которым вскоре овладел. Время царствования императрицы Анны Иоанновны и особенно кратковременного регентства Анны Леопольдовны (1730–1731) тяжело отразилось на жизни Академии наук из-за вмешательства в ее дела Бирона и других временщиков. В конце концов Эйлер не выдержал и принял приглашение прусского короля Фридриха переехать в Берлин. Но связи с Россией он не прерывал. Ему было присвоено звание почетного члена Петербургской академии наук и назначена небольшая ежегодная пенсия. К Эйлеру в Берлин посылались студенты Академии наук для довершения образования. В числе их был будущий астроном Степан Яковлевич Румовский. Из Берлина же Эйлер завел научную переписку с М. В. Ломоносовым. Сношения между Берлином и Петербургом почти прервались во время русско-прусской войны 1756–1762 годов. По окончании этой войны Эйлер решил вернуться в Россию, но король Фридрих долго не хотел дать ему на это разрешение, и только летом 1766 года Эйлер смог вернуться в Петербург. Ломоносов к этому времени уже умер. Несмотря на почти полную потерю зрения, Эйлер продолжал научную работу с помощью своего старшего сына и учеников. Умер он от удара в 1783 году.
Согласно плану пополнения академии русскими студентами начались призывы подходящих кандидатов. В 1732 году было вызвано 12 лучших студентов московской Славяно-греко-латинской академии. В числе их был будущий географ Семен Петрович Крашенинников. Через три года была вызвана оттуда же вторая партия кандидатов. В ней был Михаил Васильевич Ломоносов. Подобные вызовы продолжались и в дальнейшем.
С. П. Крашенинников (1711–1755) был сыном солдата Преображенского полка. По прибытии Крашенинникова и его сотоварищей в Академию наук их подвергли экзаменам и лучших из них стали готовить к посылке в экспедицию для исследования Сибири. Во главе этой экспедиции стояли академики И. Г. Гмелин и Г. Ф. Миллер. Летом 1733 года Крашенинников и его товарищи прослушали курс лекций этих профессоров по ботанике, зоологии и географии.
Крашенинников провел в Сибири десять лет (последние пять лет на Камчатке). Во время своих поездок он собирал не только географические и естественно-исторические сведения, но также этнографические и исторические. Все его наблюдения были необыкновенно точны. В 1745 году Крашенинников на основании отзывов Гмелина и Ломоносова был назначен адъюнктом Академии наук, а два года спустя директором ботанического сада. В 1750 году Крашенинников был сделан профессором ботаники в академическом университете. В конце этого года он начал писать главный свой научный труд: «Описание земли Камчатки». Закончил он его перед самой своей смертью (1755). Книга была напечатана посмертно и несколько раз переиздавалась. Последнее издание вышло в Москве в 1949 году. Труд Крашенинникова был переведен на английский, немецкий, голландский и французский языки.
II
Богатырская фигура Михаила Васильевича Ломоносова наложила свою печать на жизнь Академии наук 1740-х–1750-х годов и на дальнейшее развитие русского просвещения и русской науки. По его инициативе и плану учрежден был в 1755 году Московский университет. Ломоносов родился 8 ноября 1711 года на берегу Белого моря близ города Холмогоры. Отец его, помор Василий Дорофеевич, был судостроителем и мореплавателем – развозил грузы по портам Поморья, вплоть до норвежских и шведских портов. Мать Михаила – Елена Ивановна, урожденная Сивкова, – была дочерью дьякона. Но она рано умерла, отец женился второй раз, мачеха невзлюбила пасынка и ругала его за любовь к чтению. Михаил научился грамоте у своего соседа по деревне, а затем обучался у дьячка приходской церкви. Когда Михаилу исполнилось десять лет, отец его начал брать с собой в морские поездки. На Михаила эти путешествия произвели неизгладимое впечатление, запомнившееся на всю жизнь. Тогда уже проявилась в нем проникновенная любовь к природе и пытливость ума.
В 1763 году, описывая условия мореплавания в Поморье в своем сочинении «Краткое описание путешествий по северным морям», Ломоносов вспоминает: «Сие приметил я по всему берегу Норманского моря» (во время поездки его с отцом).
Четырнадцати лет Ломоносов изучил «Арифметику» Магницкого и «Славянскую грамматику» Смотрицкого. Это была вершина премудрости, доступной тогда в глухом краю. Чтобы учиться дальше, надо было поступить в Славяно-греко-латинскую академию в Москве. Туда зимой 1730 года и отправился Ломоносов – пешком, следуя за обозом рыбы, в стужу, почти без денег в кармане. Но цели своей он достиг – был принят в Духовную академию. Из Москвы, как было уже сказано, Ломоносов был вызван в 1735 году в Петербург в Академию наук для поступления в гимназию при ней. Удостоверившись в его знаниях и способностях, академическое начальство отправило Ломоносова в Германию для завершения подготовки к научной деятельности. Ломоносов поступил студентом в Марбургский университет, где учился философии, физике и механике у Христиана Вольфа. Ломоносов обучился также немецкому и французскому языкам (латынь и греческий он освоил еще в Славяно-греко-латинской академии в Москве).
Лекции Вольфа оказались чрезвычайно полезными для Ломоносова. Они помогли ему развить его философское и научное мировоззрение, логичность и ясность мысли, а также ознакомили с тогдашней научной терминологией, которую он потом приспособил к русскому языку. Под руководством Вольфа Ломоносов познакомился с трудами выдающихся философов, физиков и химиков XVII и начала XVIII столетия, в том числе и с сочинениями английского физика и химика Роберта Бойля (1627–1691). Бойль принимал существование в природе абсолютно пустого пространства, в котором находятся мельчайшие материальные частицы (атомы) определенной величины и формы. Атомы жидкостей находятся в постоянном движении, а твердых тел – в покое. Исследовать эти частички надо при помощи математики, физики и химии. Эти мысли Бойля произвели громадное впечатление на Ломоносова. По данной ему инструкции Ломоносов должен был после учения у Вольфа изучить металлургию и горное дело во Фрейберге под руководством Генкеля. Знание рудного дела много помогло Ломоносову в дальнейшем для его исследований в области химии и минералогии. Пробыл он во Фрейберге недолго и вернулся к Вольфу в Марбург. В 1740 году он женился на немке Елизавете Цильх. Брак этот он почему-то долгое время скрывал. В 1741 году он вернулся в Петербург. Через полгода по возвращении в Россию и представлении им предварительного отчета о своих занятиях в Германии Ломоносов был назначен адъюнктом академии.
После того он привел в порядок записи своих исследований в Германии и начал печатать основанные на них труды. Теперь встал вопрос о назначении его полноправным членом академии. Шумахер послал несколько «диссертаций» Ломоносова на отзыв Эйлера в Берлин. Эйлер высоко оценил их. «Все сии сочинения, – написал он в своем отзыве, – не только хороши, но превосходны, ибо он [Ломоносов] изъясняет физические и химические материи самые нужные и трудные, кои совсем неизвестны и невозможны были к истолкованию самыми остроумными учеными людьми, с таким основанием, что я совсем уверен в точности его доказательств».
В 1745 году Ломоносов был назначен полноправным членом Академии наук и профессором химии. Упрочив свое положение, Ломоносов выписал из Германии свою жену, и для него настала более упорядоченная жизнь.
Дальнейшее научное творчество Ломоносова Б. Н. Меншуткин разделяет на три периода. Сперва он несколько лет занимался главным образом физикой, затем главным образом химией (1749–1756), а в последнее десятилетие его жизни разнообразными естественными науками – географией, метеорологией, астрономией, минералогией и геологией.
В физике первой половины XVIII века большое значение придавалось опытам. Но опыты эти не всегда давали ясные результаты. Для объяснения их нужно было строить гипотезы. В этих гипотезах фигурировали таинственные тонкие жидкости-материи теплоты, света, тяжести и т. д. Материи эти были невидимыми и невыделяемыми. Сущность теплоты объяснялась «огненной материей» (теплород или «теплотвор»). «Химия находилась под властью гипотезы флогистона, просуществовавшей до конца XVIII века» (Меншуткин). Флогистоном называли горючий принцип. Считалось, что все тела, способные гореть или изменяться от действия огня, содержат флогистон.
Непременным условием для своей научной работы Ломоносов считал постройку химической лаборатории. В течение нескольких лет он настойчиво добивался этого перед академическим начальством, но получал от Шумахера все тот же ответ: нет денег. Наконец Елизавета издала указ о постройке лаборатории на счет кабинета ее величества. В 1748 году лаборатория была построена по плану и под наблюдением Ломоносова. Стоимость постройки была 1344 рубля. Каменный дом был размером всего 6½ сажени длины, 5 сажен ширины. Внутри было три помещения. Все оборудование разработано самим Ломоносовым. Так создана была первая в России химическая лаборатория. Позже Ломоносов устроил еще маленькую лабораторию у себя в доме.
В своих химических опытах Ломоносов одним из первых тогдашних ученых систематически применял весы. Количественное исследование химического состава различных веществ тогда только начиналось.
С помощью этого метода он отверг гипотезу теплорода, объявив все явления, происходящие при нагревании, вращательным («коловратным», как он писал) движением частичек тел и твердых, и жидких, и газообразных.
Термин «флогистон» Ломоносов иногда употреблял вскользь, не придавая ему особенного значения, но своими опытами он нанес сильный удар этой гипотезе.
Размышляя о процессах горения и окисления, Ломоносов обратил внимание на то, что при прокаливании металла вес его увеличивается, и предположил, что это зависит от присоединения к металлу частиц текущего над ним воздуха. Это предположение Ломоносова противоречило некоторым опытам и взглядам его любимого Бойля. Для проверки этого вопроса Ломоносов в 1756 году сделал несколько специальных опытов. На этот раз он с Бойлем не согласился. Описал он их так: «Делая опыты в заплавленных накрепко стеклянных сосудах, чтобы исследовать, прибывает ли вес металлов от чистого жару. Оными опытами нашлось, что славного Роберта Бойля мнение ложно, ибо без пропущения внешнего воздуха вес отожженного металла остается в одной мере». «Этим было доказано: 1) что привес металла при обжигании обусловлен соединением его с воздухом; 2) что объяснение процесса обжигания металла при помощи флогистона невозможно: если бы флогистон уходил из металла, то заплавленная реторта с металлом должна была бы иметь иной вес после нагревания» (Меншуткин). Результаты своих опытов Ломоносов сообщил конференции Академии наук, но не опубликовал.
Через двадцать семь лет французский химик Лавуазье (не зная об опытах Ломоносова) сделал точно такой же эксперимент. При этом он сделал одно важное наблюдение: только часть воздуха запаянной реторты соединилась с металлом. Отсюда Лавуазье сделал вывод, что воздух состоит из двух газов, из которых один соединяется с металлом, а другой – нет (кислород и азот). До этого открытия Лавуазье воздух рассматривался как цельный элемент. Сторонники теории флогистона повели отчаянную борьбу против выводов Лавуазье, но в конце концов должны были сдаться.
В основе научных взглядов Ломоносова на природу лежала мысль о постоянстве материи и движения. В своем «Рассуждении о твердости и жидкости тел» (1760) он писал: «Все перемены в натуре случающиеся такого суть состояния, что, сколько у одного тела отнимается, столько присовокупится к другому…
Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила движения; ибо тело, движущее своею силою другое, столько же оныя у себя теряет, сколько сообщает другому, которое от него движение получает».
Отправной точкой в занятиях физикой и химией послужили Ломоносову поразившие его в годы учения у Вольфа идеи Бойля.
Ломоносов говорил: «После того, что я прочел у Бойля, мною овладело страстное желание исследовать мельчайшие частички тел. О них я размышлял восемнадцать лет». На основании этих своих размышлений Ломоносов думал написать большое сочинение о значении «частиц», или «корпускул», для понимания законов физики и химии – «корпускулярную философию», как он говорит в одном из своих писем Эйлеру. Это «великое начинание» (по выражению Меншуткина) Ломоносов не успел осуществить. Но отдельные части этого плана он изложил в некоторых своих диссертациях, а также в его публичных речах, главным образом на заседаниях Академии наук.
Уже в одной из своих ранних работ, «Элементы математической химии» (1741), Ломоносов предложил свою теорию строения вещества – из «корпускул» и «элементов». «Корпускула есть собрание элементов, образующее одну массу… Корпускулы однородны, если состоят из одинакового числа одних и тех же элементов, соединенных одинаковым образом… Корпускулы разнородны, когда элементы их различны и соединены различным образом или в различном числе; от этого зависит бесконечное разнообразие тел». На языке химии первой трети XX века то, что Ломоносов называл «элементом», – это атом, а «корпускула» – молекула. «Это различие лежит ныне в основании всего стройного здания современной химии», – пишет Меншуткин (1937).
Большое значение имеют работы Ломоносова по геологии и минералогии. Геологическая жизнь Земли рассматривалась им в динамическом аспекте, как длительный и сложный физико-химический процесс. Ломоносов едва ли не первый оценил огромную роль организмов в образовании торфа, каменного угля и чернозема. Он собирался также написать «Российскую минералогию» и в 1763 году через Академию наук обратился к рудникам и заводам с требованием прислать в академию образцы различных руд и минералов. Большинство образцов поступило в академию уже после его смерти. Так было положено начало минералогической коллекции Академии наук.
В числе физических проблем, которые изучал Ломоносов, был вопрос об атмосферном электричестве и воздушных явлениях, связанных, по его мнению, с электричеством, в том числе северных сияний. «С 1743 года, – писал он позже, – редко пропущено северное сияние, мною виденное, без записки». Эти его записи до сих пор не потеряли своего значения (см.: Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965. С. 124).
Продолжая заниматься этими вопросами, Ломоносов наблюдал также грозовые явления, зарницы и хвосты комет. Ломоносов пришел к заключению, что все эти явления связаны с нисходящими и восходящими токами воздуха. С 1745 года начал изучать грозовое электричество также и коллега Ломоносова по академии физик Георг Вильгельм Рихман.
Приблизительно в это же время в Америке занялся свойствами электричества Бенджамин Франклин. Он поставил вопрос, наэлектризованы ли грозовые облака. Французский физик Далибар установил около Парижа высокий железный шест, изолированный деревянной подставкой. Во время грозы 10 мая 1752 года над шестом прошла гроза, шест наэлектризовался, из него пошли искры. В июне того же года, не зная об опытах Далибара, Франклин запустил под облака шелковый воздушный змей с прикрепленным к нему металлическим острием и пеньковой бечевой, за которую держали змей. На нижнем конце бечевы был привязан ключ, а к ключу шелковая веревочка, изолировавшая всю систему. Когда бечева намокла от дождя, то из ключа можно было извлекать искры (излагаю это по Меншуткину). В июле 1752 года Рихман построил у себя дома прибор, получивший название «громовая машина». Он продел железный прут длиной в 6 футов через бутылку с отбитым дном, к концу прута прикрепил железную проволоку и провел ее изолированно в комнату. К концу ее он подвесил железную линейку, а к линейке – шелковую нить. Когда электричество было в проволоке, нить отходила и «гонялась за пальцем». По примеру Рихмана сделал подобную машину у себя в квартире и Ломоносов.
26 июля 1753 года в первом часу дня в доме Ломоносова собирались сесть обедать. В это время поднялись громовые тучи. «Гром был нарочито силен, дождя ни капли». Ломоносов пошел к громовой машине посмотреть, что происходит. «Пока кушанье на стол ставили, – писал потом Ломоносов И. И. Шувалову, – дождался я нарочитых электрических из проволоки искор, и к тому пришла жена моя и другие… Внезапно гром чрезвычайно грянул в самое то время, как я руку держал у железа и искры трещали. Все от меня прочь побежали… Любопытство удержало меня еще две или три минуты, пока мне сказали, что щи простынут, а при том и электрическая сила почти перестала». Щи Ломоносову не пришлось попробовать – прибежал человек Рихмана с докладом, что «профессора громом убило». (Рихман в то же время, что Ломоносов, сидел у своей громовой машины.) Ломоносов сейчас же побежал на квартиру Рихмана, но тот уже был бездыханным. «Итак, он [Рихман] плачевным опытом уверил, что электрическую громовую силу отвратить можно; однако на шест с железом, который должен стоять на пустом месте, в которое бы гром бил сколько хочет. Между тем умер господин Рихман прекрасною смертью, исполняя по своей профессии должность. Память его никогда не умолкнет». Ломоносов исходатайствовал перед Шуваловым, чтобы вдове Рихмана была назначена пенсия в размере его жалованья.
Ломоносов интересовался и астрономическими явлениями. 26 мая 1761 года он наблюдал прохождение планеты Венеры по солнечному диску. Он заметил «тонкое, как волос» сияние, окружавшее часть диска Венеры, еще не вступившей на солнечный диск. Ломоносов объяснил это явление «преломлением лучей солнечных в Венериной атмосфере». Существование атмосферы на Венере было тогда неизвестно астрономам. Свое открытие Ломоносов опубликовал в мемуарах Академии наук. Тридцать лет спустя английский астроном Гершель вновь открыл «Венерину атмосферу».
В круг интересов Ломоносова входило и мореплавание. В своем «Рассуждении о большей точности морского пути» (1759) Ломоносов рассмотрел ряд теоретических вопросов мореплавания, указал лучшие способы определения широты и долготы на море и предложил ряд практических советов для мореходов. В 1763 году Ломоносов написал «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможности проходу Сибирским океаном в восточную Индию». В этом сочинении Ломоносов установил направление движения льдов в Северном океане и пришел к выводу, что лучший путь для достижения Северного полюса проходит между Шпицбергеном и Новой Землей.
Между другими своими опытами в химической лаборатории Ломоносов в 1749 году с увлечением занялся новым для него делом – мозаикой. В этом деле искусство связалось с химией цветного стекла, оптикой и техникой. Ломоносову пришлось выполнить тысячи пробных плавок, прежде чем овладеть техникой изготовления и компоновкой кусочков стекла в художественную мозаичную картину. Сохранилось двенадцать таких картин, выполненных в лаборатории Ломоносова (в том числе «Полтавская баталия»). В знак признания работ Ломоносова по мозаике Болонская академия наук избрала его своим почетным членом.
В 1752/53 учебном году Ломоносов прочел в академическом университете курс лекций по физической химии для более подготовленных студентов. Записалось на курс несколько студентов, из которых Ломоносов особенно одобрял Степана Румовского (о котором я дальше буду говорить особо). Лекции сопровождались показательными опытами.
В следующем году Ломоносов принял деятельное участие в учреждении Московского университета. Ломоносов был главным советником И. И. Шувалова в этом деле. Излюбленная мечта Шувалова, которую разделял и Ломоносов, была установить в России законченную систему народного образования, от низших школ до университетов. Академический университет сыграл большую роль в подготовке русских ученых, но это было замкнутое учреждение для специалистов, почти не связанное с общественной жизнью. Это не был «настоящий» университет.
Университет решено было открыть в Москве, находящейся в центре России. Туда всего легче можно было собрать достаточное количество учащихся. При университете постановлено открыть гимназию. Ломоносов всегда отстаивал принцип всесословности обучения (чему и Шувалов сочувствовал). В студенты университета положено было принимать и дворян, и разночинцев. Но в отношении гимназии Шувалову пришлось сделать уступку нравам московского дворянства. Открыто было две гимназии – одна для дворян, другая для разночинцев. Крепостным крестьянам доступ и в гимназию и в университет был закрыт. Окончившие одну из гимназий поступали в университет по особому вступительному экзамену. И Шувалов и Ломоносов понимали, что для начала придется удовлетворяться университетом скромного масштаба в смысле количества профессоров и студентов и оборудования учебной и ученой части. Но оба они работали для будущего с твердой верой в него. Дело было организовано на следующих началах: университет не подчинен никакому иному присутственному месту, кроме Правительствующего сената, и ни от какого иного места не обязан принимать повелений.
Во главе университета стояло несколько кураторов. Главным из них был сам Шувалов. Университет делился на три факультета: юридический, медицинский и философский. На все факультеты предназначено было десять профессорских кафедр. Химия, натуральная история и анатомия преподавались на медицинском факультете; физика – на философском.
Для начала вместо десяти профессоров было назначено всего пять: двое русских и трое иностранцев. Русские были рекомендованы Ломоносовым: профессор элоквенции Поповский и математик Барсов. Иностранцев выписали по указанию Г. Ф. Миллера. К 1762 году число профессоров наконец было доведено до десяти (один из них – третий русский – математик Аничков). Дальше дело стало развиваться немного быстрее. В 1767 году был назначен профессором юридического факультета Семен Ефимович Десницкий, закончивший свою подготовку в Глазго под руководством Юма и Блэкстона. Десницкий может считаться украшением Московского университета XVIII века (умер в 1789 г.).
Ломоносов был универсальный гений. Его главной «утехой», как он иногда говорил, были физика и химия, но у него была и другая область творчества. Он явился создателем современного русского языка и в прозе и в поэзии. И именно в этой сфере он сразу заслужил признание и популярность в тогдашнем русском обществе.
До Ломоносова с половины XVII века в славяно-русской поэзии господствовало силлабическое стихосложение, возникшее под влиянием польского языка, совершенно русскому языку не свойственное. В своем письме «О правилах российского стихотворчества» (1739) Ломоносов убедительно показал, что русскому языку соответствует тоническое стихосложение. Его он и ввел в обиход русской поэзии.
Свое учение о литературных стилях Ломоносов основал на существовании в русском языке трех разрядов слов: 1) общеупотребительных в церковнославянском и русском; 2) книжных по преимуществу и 3) простонародных, исключая «презренные, подлые слова». Отсюда Ломоносов выводил три стиля: 1) высокий, из слов словено-российских – для героических поэм, од, прозаических речей о важных материях; 2) средний, но не надутый и не подлый, из словено-российских и русских – для стихотворных дружеских писем, сатир, эклог, элегий и описательной прозы; 3) низкий, из соединения среднего стиля с простонародными низкими словами, для комедий, эпиграмм, песен, прозаических дружеских писем и описаний обыкновенных дел.
Здесь следует заметить, что Ломоносов был создателем и современного русского научного языка, заложив правильные основания русской технической и научной терминологии. После петровских реформ русский технический и научный язык был совершенно засорен голландскими, немецкими и польскими словами. Ломоносов выработал следующие правила: 1) чужестранные научные термины надо переводить на русский язык; 2) оставлять непереведенными слова лишь в случае невозможности подыскать вполне равнозначащее русское слово или когда иностранное слово получило уже всеобщее распространение; 3) в этом случае придавать иностранному слову форму наиболее свойственную русскому языку. Очень многие из научных терминов, составленные по этим правилам самим Ломоносовым, вошли во всеобщий обиход: «воздушный насос», «законы движения», «земная ось», «равновесие тел», «удельный вес» и т. д.