Пепел к пеплу (сборник)

Предисловие от составителя. Идеальный партнер по преступлению

Хотя детективный жанр – это высокое и раскидистое древо с крепкими корнями, он совсем не чуждается сотрудничества с другими жанрами, и, как правило, от этого выигрывают оба. В самом деле, разве хороший сюжет можно испортить тайной и преступлением?

Составители этого сборника горячо любят готику, фантастику и детектив во всех его обличьях. Готика представляется нам этакой чопорной английской бабушкой множества современных жанров. Ведь сюжетный центр любого готического рассказа – это тайна; а где тайна, там должна быть и разгадка тайны.

Поэтому первые намеки на детектив появляются еще в классической готической новелле «История Черного леса» Мейнарда Вуда, в которой довольно беспутный молодой аристократ, спасаясь от кредиторов, уезжает в глухую йоркширскую деревушку и вскоре убеждается, что она полна тайн, которые могут угрожать его здоровью и жизни.

«Крепкий сон» – классическая история о призраке и семейных скелетах в шкафу.

В маленьком рассказе «Барон-музыкант» сверхъестественное возмездие настигает того, кого в наше время окрестили бы маньяком-убийцей.

Про автора рассказа «Гнев призрака» Джона Китчинга практически ничего не известно, кроме того, что он был знаком с родоначальником мистического детектива Уильямом Хоупом Ходжсоном и по его настоянию опубликовал в журнале «Лентяй» эту дружескую детективную пародию. Других публикаций этого автора нам найти не удалось; возможно, остальные его произведения так и остались известны только в кругу друзей.

Рассказы Герберта Гранта уже полностью принадлежат двадцатым годам прошлого века – а ведь это была не только «бель эпок» всей Европы, но и Золотой Век классического детектива. Расследование, кстати, ведет реальное историческое лицо – глава Скотленд-Ярда времен его становления сэр Чарльз Роуэн. Несмотря на то, что в мире фентези-детективов мистера Гранта существует магия, он соблюдает главное правило классического детектива – дает читателю все ключи к самостоятельной разгадке тайны.

В рассказах миссис Марты Стенхоуп, которая публиковалась с тридцатых по пятидесятые годы прошлого века, действует очень необычная для тех времен героиня: девушка-патологоанатом Элис Тэйл. Прочитав ее биографию, можно понять, чем был определен такой выбор. Произведения миссис Стенхоуп можно назвать судебно-медицинским фентези-детективом, поскольку в мире Элис действует довольно необычная магия Талантов.

И завершает сборник рассказ Фрэнка Торнтона в антураже шестидесятых «Прозрачная история». Автор этого рассказа очень много путешествовал, и его заметки с отчетами об увиденном охотно публиковало большинство второстепенных английских и американских журналов того времени. Все его фантастические рассказы тоже прямо или косвенно затрагивают тему путешествий. В «Прозрачной истории» инопланетян Шабдрунг пытается найти виновного среди экипажа космического грузоперевозчика. Детективная линия размывается, хотя при желании читатель все равно может поиграть в самостоятельный поиск отгадки; главным является описание экзотического мира, где каждый может видеть чувства другого.

Мы надеемся, что этот «ряд волшебных изменений милого лица» покажется Вам, уважаемый коллега по любви к детективу, интересным и увлекательным.

Мейнард Вуд
(1815–1870)

Родом из состоятельной семьи банкиров. Священник, собиратель фольклора, спортсмен, филантроп. Детство и юность вместе с родителями провел в Индии, никогда не учился в школе, что не помешало ему в 1824 году поступить в Оксфорд. Получил степень магистра, затем был рукоположен и назначен в приход Мейхем-парва в Девоншире. Был одним из учредителей публичной бесплатной библиотеки, основу которой составило его личное собрание книг. За гонорар от первого сборника рассказов на основе фольклорного материала отреставрировал фрески в церкви своего прихода. В отличие от сборников фольклора, готические рассказы и новеллы он публиковал под множеством псевдонимов; авторство нескольких вещей, в том числе «Истории Черного леса» он признал в частных письмах друзьям, но предполагается, что на самом деле им написано намного больше. Занимался игрой в крикет, плаванием, фехтованием. Коллекционировал трости и зонтики.

История Черного леса

Пролог

Уже второй час Билли Спенс обходил кругами рождественскую ель, главное (и единственное) украшение площади Блэквуда. Высотой эта ель была не менее сорока футов – стройная красавица-великанша, и нижние ветви опоясывали гирлянды из небрежно отшлифованных ярких камешков. На каждом камне красовался причудливый знак, похожий на скандинавские руны, выписанные готическим шрифтом; а между гирляндами ангелы из фольги, пряничные человечки, разноцветные шары и позолоченные массивные кресты увешивали ее так густо, что трудно было даже рассмотреть цвет хвои. Тем более трудно в зыбком свете луны было определить, действительно ли иглы и ствол этой ели имеют причудливый фиолетово-черный оттенок, или это всего лишь забавная оптическая иллюзия.

Даже не всматриваясь слишком пристально, можно было заметить еще одну странность: в неподвижном морозном воздухе ель легонько покачивала лапами, словно кокетливо приглашая собой полюбоваться.

Билли смотрел на движения ели равнодушно, с философским спокойствием повторяя круг за кругом. Только когда его взгляд возвращался к желтым прямоугольникам окон в домах, окруживших площадь, на его лице проступала тоскливая зависть.

Время от времени в окнах появлялись силуэты: мать поднимала ребенка на руки, чтобы он еще раз мог полюбоваться сияющей рождественской елью и ее дозорным. Иногда к ним подходил еще и отец семейства, и, вынув изо рта трубку, дружески кивал сторожу. В такие моменты Спенс вспоминал, что его обязанность не только скучна, но и почетна; Билл Спенс выпрямлял спину и изображал воинское приветствие в собственной интерпретации.

Но знаки внимания скрашивали его дежурство все реже и реже, пока все окна в домах не закрылись ставнями, как глаз спящего закрывает веко. Поверх грязно – белого, истоптанного сапогами всех обитателей Блэквуда, снега на площадь уже ложилось белоснежное покрывало, становясь все толще с каждой минутой.

Сторож делал один круг за другим молча, досадливо пыхтя; останавливался он только для того, чтобы достать массивную флягу, отвинтить крышечку и плеснуть под корни ели жидкость темно-красного цвета. Она упругими толчками лилась из широкого горла фляги вниз, и ель вздрагивала, словно женщина, которая брезгливо подбирает юбки от уличной грязи. На белом снегу лужицы казались то пурпурными, то черными, похожими на кровь; но далеко расходившийся в звонком морозном воздухе запах подсказывал, что это обычное вино.

Но когда все окна погасли, а снег на площади сиял по-прежнему, Билли Спенс нарушил молчание. Теперь тишину зимней ночи разбавляло не только похрупывание снега под его сапогами, а еще и его жалобное, невнятное бормотание, из которого иногда с поразительной отчетливостью вырывались слова «вино… лучшее… церковное…», «чертов жребий», и «дряная деревяшка!».

Прислушавшись к ним, можно было сделать вывод, что Билл Спенс недоволен своим жребием не в метафорическом, а в самом что ни есть буквальном смысле – именно он из всех мужчин Блэквуда вытащил жребий на это странное дежурство. Кроме собственной катастрофической неудачливости, его страшно возмущало то, что «лучший кагор» идет не ему в глотку, а впустую под корни «деревяшки». Так он бормотал довольно долго, находя все новые краски для описания своих несчастий. Он уже позабыл о том, что каких-то пару часов назад, во время представления, он был героем для всей детворы Блэквуда; и видел только нынешние свои страдания, с каждой минутой становившиеся все нестерпимей.

Наконец на одной из своих остановок он, воровато оглянувшись, часть содержимого фляги отправил под корни, а часть употребил внутренне. С каждой новой остановкой он обделял ель все больше и больше, пока на ее долю не пришлась пара последних капель, а на долю Билли Спенса – остальное содержимое фляги.

Ель теперь не просто раскачивалась, а дрожала, игрушки на соседних лапах сталкивались с мелодичным звоном; наконец один из хрупких стеклянных шаров не выдержал, и его осколки брызнули Билли прямо под ноги. Он бестрепетно, словно не заметив, наступил на них сапогом.

– Ты… стой здесь, а я домой пойду… греться! – внушительно помахал Билли флягой. Сказано – сделано, и, слегка загребая ногами, Билли пошел с площади прочь. Видимо, вспомнив о долге, он обернулся:

– Никккуда! Не уходи… ик! Я с утра… приду, проверю!

И, больше не оборачиваясь, отправился домой, к жаркому камину и уютной постели.

Ангел из фольги слетел вниз и утонул в винной луже. Мнимый ветер, раскачивающий ель, то затихал, то снова усиливался. Снег давно был сброшен с еловых лап, игрушки болтались на них, как серьги в ушах местной красотки на ухабистой дороге; к звону разбивающихся шаров добавился скрип и треск. Лопнула нить гирлянды, и камешки разноцветной стайкой ссыпались вниз.

Вдруг одна еловых лап – не засохшая, с побуревшими иглами, а широкая, пушистая, в полном расцвете своих жизненных сил – оторвалась от ствола и рухнула вниз. От того места, где оторванная ветвь раньше крепилась к стволу, по коре прошла странная рябь, треск усилился. Ель кричала почти человеческим голосом, раскачиваясь, словно в бурю.

И вдруг кору изнутри прорвали пять вертикальных трещин. Они быстро побежали вверх по стволу, который со звуком оборвавшейся струны треснул и раздвоился у корней. Из трещины сочились медленные черные капли. Толстые клейкие нити словно пытались скрыть и стянуть рану, но трещина все ширилась; и уже можно было увидеть, что внутри ствола с надсадными стонами копошится какое-то существо, пытаясь увеличить разлом. Наконец ему это удалось.

Задыхаясь, нечто выбралось наружу и рухнуло в снег. Ель затрепетала в последний раз и усыпала лежащего на снегу черными иглами.

Декабрь 18.. года

«Дорогой Джеймс!

Ты уверен в необходимости соблюдении стольких мер секретности при обычной дружеской переписке? Я полагаю, что ты переоцениваешь изобретательность моих кредиторов; а твои слуги известны всему Лондону своей неподкупностью. Но ты настаиваешь, и я подчиняюсь – из уважения если не к твоему возрасту (возраст как таковой никогда не вызывал у меня должного почтения), то к твоему уму и опыту.

Тем не менее, я был убежден, что в Блэквуде, графство Йоркшир, меня ждет только йоркширский пудинг и скука, скука, скука… и еще раз ennui. Поэтому я взял с собой решительно все средства борьбы с этой кровопийцей. Так как вряд ли в этой деревне имеют понятие о покере и фараоне, – а обчищать вдовушек в бридж в мои планы пока не входит, – я взял с собой твою книгу о фольклоре Северной Англии. Думаю, вряд ли твое авторское тщеславие до сих пор было удовлетворено тем, что я держал ее на самом почетном месте – неразрезанной. Теперь я твердо намерен ее прочитать! Ты упоминал, что там есть и легенды, собранные в Блэквуде.

Уверен, хотя бы несколько из них касаются той colossale черной ели на площади. Рано утром, когда мой дилижанс сквозь метель въехал на главную площадь, я вначале даже не понял, что это дерево. А когда понял, то мне немедленно захотелось нарисовать ее и окружающую ее обстановку, используя только две краски – белую и черную. Белый лист и уголь… Как обычно, прекрасную картину испортили люди. Целая толпа разъяренных пейзан искала какого-то сторожа и грозилась разнообразными карами. Сторож благоразумно не появлялся. Список кар, очевидно, был взят из Библии, так что я изрядно позабавился.

К сожалению, этюдник, как и многое другое, я был вынужден оставить в Лондоне. Сайлас, мой камердинер, наконец взбунтовался и объявил мне, что нашел «место, где платят». Оказывается, он нашел работу у торговца, разбогатевшего на войне настолько, что он смог купить дворянский титул. Какое падение! Но в результате мне пришлось самому тащить весь свой багаж в дилижанс. Мой гардероб не вошел в одно отделение – пришлось раскладывать его по двум, за что кучер самым наглым образом потребовал доплаты. Но я одарил его только фирменным взглядом Блессингемов «исподлобья сверху вниз». Кучер был фраппирован и отступил.

Дорога была настолько ужасной, насколько вообще может быть пятидневная дорога с ночевками в дешевых тавернах с отвратительным пивом и первосортными клопами. В одной из таких таверн я откупорил бутылку «Моэт и Шандон» из своего багажа и сам себя поздравил с совершеннолетием. Больше в дороге ничего интересного не происходило, поэтому лучше я напишу тебе о доме и о моей неожиданной находке в нем. Впрочем, пока эта находка кажется мне весьма intrigant.

Итак, дом – двухэтажное каменное строение в преимущественно одноэтажной деревне, угрюмое, запущенное и с тьмой сквозняков, прекрасно заменяющих фамильные привидения. Уверяю тебя, что если бы ты его увидел, первой мыслью, посетившей тебя, стала бы мысль о ревматизме. Итак, я не торопясь, обходил свои владения и пытался вспомнить, в какой степени родства я состою с Ирвином Блессингемом, завещавшим мне это сокровище. Выходило что – то вроде двоюродного дядюшки сестры моей матери… или дедушки?

Я бывал здесь несколько раз в детстве, когда моей матери пришло в голову, что у меня слабые легкие; а так как уже тогда мы временами вынуждены были существовать в режиме строжайшей экономии, то вместо Ривьеры меня возили сюда. Целительная сила природы и пр. – не помню, как это будет на латыни. (Я твердо убежден, что мертвые языки – не для живых людей, и ни одному учителю не удалось меня в этом переубедить). Смутно помню самого старика Ирвина – пожалуй, только фирменные черно-седые блессингемовские брови и приятный запах его трубочного табака.

Но ничто в обстановке дома не разбудило моих воспоминаний. Так как я приехал неожиданно, то не смог заранее договориться об уборке, и дом встретил меня во всем своем misère. Я бродил мимо громоздкой, покрытой отсыревшими чехлами мебели, мимо паука, свившего свою паутину прямо на камине, по скрипучей лестнице на второй этаж. И тут, подобно Робинзону Крузо, я заметил в многолетней пыли следы.

Стараясь двигаться как можно тише, (хотя до этого я перемещался по дому отнюдь не бесшумно и давно мог спугнуть таинственного посетителя) я вернулся к груде своего багажа и достал лежащий сверху пистолет – один из той дуэльной пары, за которую я должен Монктонам двадцать фунтов.

Осторожно, стараясь, чтобы ступеньки под моими ногами не скрипели, я поднимался по лестнице, прислушиваясь к любому звуку. Но дом был полон ими – шуршанием, щелканьем, вздохами и стонами ветра в каминных трубах.

Следы заканчивались у двери одной из спален. Я не знал, вломиться ли туда с решительным криком, на манер героев бульварных рассказов, или красться, затаив дыхание; а потому выбрал нечто среднее.

На широкой кровати, до подбородка укрывшись сорванным клочьями балдахина, сидел человек и смотрел на меня широко открытыми, блестящими глазами. Длинные черные волосы сбили меня с толку – на мгновение мне показалось, что это женщина; но лицо, полускрытое спутанными прядями, было мужским. Мой незваный гость сидел молча, все больше вжимаясь в стену. Взгляд переходил с моего лица на мой пистолет. Я не заметил на его лице ни испуга, ни удивление, одно только напряженное внимание. Он, казалось, сосредоточенно размышлял, глядя на меня; и я чувствовал, что мой гость способен на труднопредсказуемые поступки.

– Вы кто такой? – задал я резонный вопрос. – Он промолчал.

– Откуда вы взялись? – попробовал я снова. – Что здесь делаете?

И снова молчание.

– Вы немой?

– Вы преступник?

Он медленно покачал головой. Его спокойствие в чужом доме выглядело довольно странно.

– Ты не немой, но говорить не хочешь, – начал я раздражаться. – Excellent! И что, по-твоему, я должен с тобой делать?

– Придется закрыть тебя здесь и сообщить местным о таком госте.

И снова спокойное молчание.

– Ну, раз ты не возражаешь, значит, согласен, – заключил я и направился к двери. Признаться, я плохо себе представлял, где искать ключи, чтобы запереть его в спальне. Но мой блеф сработал – гость заговорил.

– Не нужно… местных. Пожалуйста.

– Почему? – счел нужным поинтересоваться я: хотя я думал, что отлично понимаю его мотивы, мне хотелось послушать, какие он приведет аргументы. Но мой visiteur снова сумел меня удивить.

– Они убьют меня, – произнес он до того просто и убежденно, что и я на мгновение поддался его уверенности. Выговор у него был довольно правильный, но со странным, не свойственным жителям здешнего захолустья акцентом.

– Что же ты натворил? – поинтересовался я.

– Ничего, – спокойно ответил он.

– А почему прячешься?

– Здесь чужих не любят, – просто объяснил он. – А я очень замерз. Выпустите меня, и я уйду. Пожалуйста. Я ничего у вас не взял.

– И не собирался?

Он снова промолчал, пожатием плеч отметая мои подозрения. Его поведение интриговало меня все больше и больше.

– И куда же ты собираешься? – полюбопытствовал я. Мой собеседник утратил спокойствие – в глазах промелькнула растерянность.

– Я еще не знаю, – задумался он. – Только не надо никого звать, прошу вас. Просто… разрешите мне уйти.

Я задумался. Конечно, не было ничего удивительного в том, что он боялся порки за бродяжничество; к тому же, вполне вероятно, что он ее заслужил, но почему-то мне не хотелось отдавать его в руки местного правосудия. За время нашей беседы (если это можно так назвать) я успел рассмотреть его подробнее: парень был еще очень молод, даже младше меня, и тощ, как squelette. Под заостренными скулами зияли провалы щек, и большие глаза редкого сине-зеленого оттенка на исхудавшем удлиненном лице придавали бродяге неожиданное сходство с ликами святых.

– Я… бродяга, – осторожно начал он. – Чищу, чиню, латаю. Я поссорился со своими… компаньонами. Они бросили меня… недалеко отсюда. Я забрался к вам в дом, чтобы не замерзнуть. Я не знал, что… у него есть хозяин. Мне очень жаль…

Он замолчал, и я задумался, как мне поступить с моей неожиданной находкой. Ты знаешь, что обычно я стараюсь избегать ответственности – не раз меня в этом упрекал, – но мой гость ухитрился загнать меня в ethique тупик. Выгнать этого бедолагу на мороз было впрямую равносильно assassiner; а местные власти после хорошей порки за «самовольное вторжение» вернули бы его зиме, как законную добычу. К тому же, мне совершенно не хотелось их разыскивать в первый же день моего приезда – я устал и нуждался в отдыхе.

А как бы ты поступил на моем месте?

Пока я раздумывал, мой гость с почти неестественным спокойствием ждал моего приговора, ни словом, ни жестом не стараясь больше меня убедить. И наконец я принял решение.

– Что ты еще умеешь – кроме как чинить, латать, паять? – спросил я. Мой собеседник не растерялся. Без пафоса, с едва уловимым оттенком гордости ответил:

– Все!

Втайне я обрадовался такому ответу.

– Тебе очень повезло, что у меня освободилось место камердинера. А еще повара, прачки и приходящей прислуги. Согласен?

Я редко получал столь полное и горячее согласие, даже когда назначал встречи tete-a-tete лондонским прелестницам.

Жалованья не будет, только жилье и пропитание, – счел нужным я предупредить. И, клянусь, в голосе этого бродяги сквозила ирония, когда он ответил:

– Поверьте, сэр, меня это полностью устраивает.

Ну, Джеймс, что ты думаешь о моем маленьком приключении? Я постарался пересказать тебе наш разговор как можно точней.

К вечеру я уже убедился, что он не лгал – возможно, несколько преувеличил, но не лгал. Он снял все чехлы, уничтожил паутину, развел огонь в камине, превратил мой скудный набор продуктов в отличный ужин и заставил угрюмый дом сиять чистотой. К тому же он убежденный трезвенник – отказался даже от глотка бренди из моего дорожного набора. Учитывая, что об оплате речь не идет, я считаю, что заключил выгодную сделку и вдобавок получил загадку, которую намерен разгадать; поскольку его объяснениям я не поверил ни на йоту.

Если ты собираешься встревожиться, вспомни, что я занимался боксом и способен за себя постоять. Самое ценное из моего скарба (то есть дуэльные пистолеты) я храню у изголовья, а скудную сумму наличности – на поясе. Ну все, мне пора заканчивать, правая рука уже начала болеть. Пожалуй, письмо вышло чересчур сумбурным, с избытком мелочных подробностей – но ведь ты, как писатель, любишь détails?

А я наконец-то отправляюсь в постель с «Легендами, сказками и преданьями Северной Англии». Надеюсь, сон не сморит меня раньше, прежде чем я доведу до конца хотя бы один рассказ.

Завтра начну свое знакомство с Блэквудом. Хотелось бы, чтобы оно не стало слишком тесным – я начал скучать по Лондону, еще не уехав.

С наилучшими пожеланиями,

твой достопочтенный, но беспокойный

– Энтони Блессингем»

Из книги «Легенды, сказки и предания Северной Англии в обработке эск. Дж. Э. Фоллоу»

«… Когда чума уже во второй раз собирала богатый урожай в Англии, она заглянула и в одну деревушку в Северном Йоркшире. Говорили, что приехала она на возке комедиантов, которые, разъезжая по самым отдаленным уголкам страны, продолжали в то смутное и страшное время давать представления.

И, несмотря на все предостережения священника, люди пришли поглазеть на жонглеров, метателей ножей, акробатов, мага и женщину-змею. Артисты остались в деревушке на несколько дней, и когда их возок, покачиваясь, уехал прочь, никто их не задерживал. Но через день после их отъезда один фермер заметил у своей собаки зреющий в паху бубон. Он избавился от собаки, но было уже поздно: еще через день заболели свиньи, а потом фермер и вся его семья. Узнав про это, священник напомнил пастве о том, как они пошли смотреть представление язычников и тем самым подвергли опасности не только свои души, но и тела. Кроме того, священник сообщил о начавшейся эпидемии владельцу деревушки, барону. Барон страшно разгневался. Он приказал сжечь дом и двор фермера, и все его имущество, и самого фермера с семьей, чтобы остановить черную смерть; но этим барон не ограничился. В ярости на тех, кто, как он думал, привез смерть в его владения, барон организовал погоню и сам возглавил ее. В желающих поучаствовать не было недостатка.

Барон со своей свитой оседлали самых быстрых коней, каких только могли найти, и бросились в погоню. Разумеется, лошади, что были под бароном и его людьми, не шли ни в какое сравнение с клячами, что тащили разноцветный возок; уже на второй день они увидели вдалеке, на повороте дороги тех, кого преследовали. Но если погоня заметила комедиантов, то и они заметили погоню. Они не спрашивали, кто и почему их преследует, потому что в те смутные времена главным было вовремя скрыться от опасности. Не так далеко от них виднелся лес – мрачный лес, где черные ели высились среди прочих деревьев, как исполины-надзиратели. Обычно люди избегали черного леса, и дорога была проложена в объезд его, по самому краю, но у циркачей не было выбора. Бросив весь свой скудный скарб на дороге, они скрылись в черном лесу.

 

Барон приказал сжечь их повозки и, спешившись (потому что ели росли так густо, что лошадям негде было проехать) – снова возглавил погоню. Латы и кольчуги на преследователях замедляли их шаг, а циркачи бежали налегке. Барон увидел, что им грозит неудача, и остановил своих людей. Он сказал им: «Мы не будем ловить их по одному, а выкурим, как крыс, вместе с огнем». Сказано – сделано, и его люди начали рубить деревья и разводить огонь.

А циркачи в это время стояли так близко от них, что могли услышать каждое слово барона, и в ужасе прижались к деревьям, и каждый молился о спасении, чувствуя запах дыма. А ели шумели и раскачивались, словно на ветру, только раздувая огонь. И вдруг сквозь треск хвороста они услышали свиной визг – оттуда, где раньше стояли барон с его людьми. Циркачи не сразу решились подойти: но они слышали только визг, треск хвороста и ни единого человеческого голоса. Они боязливо вышли на поляну и едва не были затоптаны свиньями. Спасло их только то, что эти свиньи были в латах и кольчугах, пеленающих и сковывающих короткие свиные шажки. И когда циркачи поняли это, то подняли палки и принялись охаживать свиней по их щетинистым боками так, что те с обиженным визгом разбежались по всему лесу. Когда свиньи разбежались, циркачи погасили костры и задумались, что им дальше делать. Все их имущество, реквизит, даже змея в клетке и золоченые булавы жонглера – все сгорело. Долго думали, в усталом оцепенении, пока не выступил вперед маг в рваной мантии и сказал: «Лес нас защитил, лес нас и накормит».

Такова одна из версий происхождения деревни Блэквуд. Следует заметить, что нынешние ее жители ничуть не похожи на предполагаемых предков.»

«Дорогой Джеймс!

Вместе с твоим ответным письмом пришел и твой подарок. Моя красавица Джинджер! Не буду кокетничать, отказываясь от нее и говоря, что я недостоин, только для того, чтобы обелить собственную совесть … и дать себя уговорить! Да, я знаю, что недостоин, и в первую очередь недостоин такого друга. Я только что вернулся с верховой прогулки по йоркширским холмам – и тут же взялся за перо, чтобы выразить переполняющую меня благодарность.

Не могу описать свою радость, когда я увидел Джинджер… Каким неожиданным счастьем для меня было здесь, в этой глуши, полностью оторвавшись от всего, что прежде составляло мою жизнь, обрести вновь часть утраченного! Теперь мой распорядок дня существенно изменится к лучшему. (Ты поймешь, о чем я, когда я подробно опишу его далее).

Как ты ухитрился ее выкупить? Лорд Мортон никогда не отказывался от «еще одной партии» в надежде пополнить свою конюшню моей любимицей. В конце концов, как ты знаешь, Фортуна ему улыбнулась. Правда, до этого он не раз пополнил мой тощий кошелек, так что зла на него я не держу.

И я думал, что он ни за что ее не продаст – ведь в деньгах он не нуждается и фанатично увлечен скачками. Неужели слухи о том, что он пленен твоей воспитанницей, charmant Софи, все-таки верны, и это начало его превращения в достойного члена общества? А я полагал, что ему не хватит ума, чтобы оценить ее ум… прости за неудачный каламбур.

Ты рассказал мне о всех свежих новостях и сплетнях Лондона (Даффи наконец научился вязать?), а я в ответ могу отблагодарить тебя только длинным и скучным описанием жизни изгнанника в забытой Богом и почтовым министерством деревне. Обмен неравноценный, а потому прилагаю свои рисунки – портреты самых интересных местных обитателей; среди них мисс, с которой у меня состоялось приятнейшее знакомство… но об этом – позже.

Итак, встаю и ложусь я возмутительно рано, в десять часов. Небольшой променад для аппетита (местные провожают меня удивленными взглядами, словно впервые видят человека, который прогуливается без определенной цели), и я возвращаюсь к завтраку. Все свои repas я запиваю кофе, а чай могу себе позволить только в гостях.

Но до вечерних визитов я успеваю поработать в библиотеке, и в оранжерее – осваиваю непривычные для себя виды деятельности и в промежутках делаю философские умозаключения. Например, следующее: приятнейшее ничегонеделание возможно только при наличии compagnons, а в одиночестве приходится трудиться; и что нет ничего такого, к чему бы не мог принудить человеческое существо непрерывный снегопад в союзе со скукой.

Спешу тебя успокоить: я уже преодолел свою mélancolie, вызванную этим открытием. Представь себе, как я был удивлен, когда обнаружил в этом доме на втором этаже библиотеку, и довольно обширную, содержащую редкие и ценные тома, но в отвратительном состоянии. Вообрази себе «Маллеус Малефикарум» первого издания, переплет и обрез которого практически проела плесень! А также «Ангельские ключи» Джона Ди, любимого астролога Елизаветы, и «Внешний круг» Мирча Элиаде. Разумеется, продать их в таком состоянии невозможно, поэтому я просушиваю их у камина, подручным средствами стараюсь удалить плесень, чищу переплеты, etc.

Обедаю я чаще всего бутербродами и кофе, ненадолго отвлекаясь от груды лежащих передо мной книг. Когда у меня возникает такое желание, посещаю устроенный на заднем дворе импровизированный тир – но нечасто, потому что приходится беречь патроны.

В оранжерее объем моих работ несколько меньше: практически все делает мой valet de chambre, а я лишь иногда захожу выслушать лекцию о свойствах различных трав и, возможно, переставить горшки. Знания, которые он мне невольно демонстрирует своей работой, куда больше, чем может обрести обычный бродяга, но пока ни в одной беседе он не дал мне намека на их происхождение. Когда я вынуждаю его высказаться (по любому поводу – от погоды до моих рисунков) он говорит настолько кратко и уклончиво, насколько это возможно. Меня быстро утомляют эти бесцельные расспросы, и я оставляю Холлиса в покое – ненадолго. Тем не менее, вчера он дал мне краткую возможность заглянуть в его мысли. Начну с предыстории.

Ты знаешь, что Джинджер получила свою кличку не случайно, а благодаря горячему и diablement своенравному характеру. По дороге она себя не посрамила, едва не расколотив фургон для перевозки; а когда оказалась на открытом пространстве двора, то немедленно взвилась на дыбы, стряхнув с себя старшего конюха. Он, не вставая, отполз подальше от ее копыт; остальные конюхи к ней и не приближались, безмолвной группой оставаясь у фургона.

Я открыл рот, надеясь, что Джин успокоится, услышав знакомый голос… но тут я увидел, как Холлис спокойно идет к ней через весь двор, так же уверенно и буднично, как женщина идет к колодцу за водой. С той же спокойной будничностью он наклонился и подобрал поводья, заставив Джин замереть, как памятник самой себе. Я был уверен, что Джин окаменела от его нахальства не больше, чем на пару секунд, и сам поспешил Холлису на выручку, стараясь двигаться быстро, но плавно и спокойно, чтобы не взбудоражить Джин еще сильней; а она, к моему удивлению, просто фыркнула, помотала головой и без дальнейших возражений позволила Холлису отвезти ее на конюшню.

И тем же вечером мой камердинер сказал кое-что любопытное. Я разглагольствовал о характере и привычках Джинджер; и между прочим похвалил его за смелость, которая, как я внушительно сказал, «граничит с téméraire». Он что, и вовсе не умеет бояться животных?

– Но ведь бояться следует только людей, не так ли? – спокойно возразил мне Холлис. Свет от камина давал мало возможности разглядеть его лицо (свечи мы экономим), и тень превратила его лицо в гротескную маску, похожую на маски комедии дель арте, но без их грубоватого юмора – один только спокойный, сосредоточенный гнев. Выражение это стерла очередная прихоть светотени; осталось только вежливое внимание ко всему, что я пожелаю сказать дальше.

Но я молчал, обдумывая услышанное. Фраза, которую Шиллер мог подарить своему герою – из уст английского бродяги. Загадка все интересней, правда? Но пока единственным моим выводом, построенным на зыбком песке, стало то, что я предполагаю у своего замечательного слуги некоторый опыт конокрадства.

Как видишь, описание моих трудов (в которое вплелось описание моего камердинера) заняло куда меньше времени, чем они сами, и это довольно insultant. Перейду к своим развлечениям: они окрашены в скромные, пастельного цвета тона. Это вечерние визиты к доктору Стоуну, к мисс и миссис Чамберс, и в таверну «Черная смола», где иногда выступают местные самобытные таланты. К сожалению, самобытности в них намного больше, чем таланта; но, когда я вспоминаю струнные квартеты у леди Дэлси, скрипачей миссис Уитмор или клавикорды баронессы Шеффилд, то начинаю получать от здешней музыки самое искреннее, ничем не замутненное удовольствие.

Помнится, ты описывал мне необыкновенный напиток, который делают только в здешних краях – еловый джин «Черная смола». Я его предвкушал, и в таверне «Черная смола» я его попробовал. Боже мой! После этой чудовищно горькой, вяжущей небо и напрочь отбивающее вкус настойки я не шевелился и не дышал еще, кажется, с полчаса. То ли то «необыкновенный, мягкий вкус» сильно испортился с тех времен, когда ты здесь побывал, то ли твой собственный вкус в вопросе выбора напитков отличается редкой оригинальностью. Но справедливости ради скажу, что те, кто заказали «Черную смолу» в тот вечер вместе со мной, тоже жаловались хозяину на ее вкус и говорили, что «смола какая-то не такая». По-моему, наоборот – как раз такая смола, какой она и должна быть. Доктор Стоун любезно просветил меня, из чего ее делают – оказывается, из той самой черной ели, что я видел на площади. Для изготовления джина на один бочонок идет не больше трех иголок. По моему скромному мнению, и они были лишними.

Затем возвращаюсь к себе домой (непозволительно рано, как я уже говорил), где у изголовья меня теперь ждут целых две книги: «Легенды Блэквуда» и присланные тобой три выпуска «Ярмарки тщеславия». Увлекательно, но автор уж слишком лелеет и декларирует собственный цинизм, что, на мой взгляд, доказывает поверхностные знания автора по этому предмету. Если бы он изучал его более углубленно, то знал бы, что истинный цинизм скромен, его девиз «Не словом, а делом». Вот увидишь, автор не сможет закончить книгу, не подарив счастья всем ее героям!

Продолжу письмо завтра с утра, от свечи остался коротенький пенек. Тогда и расскажу историю моего знакомства с местными представителями Beau Monde. Боюсь, сейчас я только перескакивал с пятого на десятое, стремясь сжать впечатления двух недель на одном листе.

P/S: Никогда я не был таким деятельным, как в борьбе со скукой…

Из книги «Легенды, сказки и предания Северной Англии в обработке эск. Дж. Э. Фоллоу»