Tsitaadid raamatust «Звезда Одессы»

Я встречал и других людей, верящих в реинкарнацию. Главное сходство между ними заключалось в том, что в прошлом они неизменно были известными людьми. Винсент Ван Гог в течение своего провансальского периода еще только боролся за признание публики, но ведь позднее для него выстроили целый музей; то же самое можно сказать о перевоплощении в александров македонских и наполеонов, и даже заключенные в концлагерях стали «исторически знамениты», если так можно выразиться. При этом никто не становился, например, охранником в том же концлагере: очевидно, прошлая жизнь, в которой человек до смерти забивает узника дубинкой, была никому не нужна.

Вспоминаю воскресное утро, когда шурин впервые завел разговор о «прошлых жизнях»; мы сидели в ужасной блинной, и я... Далее

Так, например, перед дверью столовой без четверти семь собрались десятки стариков; судя по объявлению на доске, висевшей в холле, столовая открывалась ровно в семь. Я огляделся вокруг: весь холл, насколько хватало глаз, был заполнен стариками. Они ждали между горшками с растениями, ждали возле бассейна с золотыми рыбками, карпами и черепахами, расположенного рядом с регистрационной стойкой. Некоторые почти спрятались за огромными аралиями, но все взгляды были устремлены на дверь столовой. Это приводило на ум стадо млекопитающих у водопоя или, точнее, больных зверей в зоопарке, покорно ждущих, когда откроется люк и смотритель бросит им еду.

-Есть два вида уродства, - сказал я и в тот же момент осознал, что путь назад отрезан. - Есть уродство, с которым ничего нельзя поделать: от рождения, из-за бедности, из-за плохого питания, вызванного все той же бедностью, из-за болезней и так далее. С таким уродством можно только смириться. Смириться, а не жалеть этих уродливых людей, поскольку это лишь усилит их тоску. И тут мы подходим к уродству другого вида, которое, в сущности, непростительно. Непростительно, потому что они сами его выбрали. Люди набивают себя, как англичане, мукой и жиром или поедают жареную рыбу с газетной бумаги, проглатывая вдобавок немало типографской краски; прекратится это только тогда, когда есть рыбу с газетной бумаги запретит правительство. Это непростительно в такой же степени, как и глупость, которая непростительна всегда.