Loe raamatut: «С праздником, восьмая Марта!»
1
Да знал бы я, что с этим Марсом такая морока получится, ни за что бы не поехал! Хотя никто меня и не спрашивал: запихнули, зажиганием чиркнули и – вперед, мечте навстречу. Беспредел, в натуре!
А ведь еще две недели назад про этот Марс кроме того, что он есть, ничего и слыхом не слыхивал. Ну, как-то в школе еще книжку читал: какой-то американец накатал про марсианских алкашей, так и называлась: "Марсианские хроники". О чем конкретно – забыл уже.
А вот тот самый день я хорошо запомнил. Нам тогда в НИИ зарплату сразу за четыре месяца 2037 года дали, а за остальные четырнадцать месяцев не дали, хотя до этого целиком обещали задолженность погасить. Ждите, говорят, до следующего урожая. Мы-то, лохи позорные, уши развесили, с двумя "ВазоКамазами" договорились… В общем, накладочка вышла.
В нашем институте зарплата небольшая была. Но никто особо не возникал – какая разница, что ты пятьдесят миллионов получаешь, что десять, все равно не платят. А мне, вообще, лафа – до дома рукой подать.
Короче, получил я за четыре месяца всего два мешка: один с семечками, другой с февральскими рублями восьмого выпуска. Закинул за спину и пошел.
У самого дома толпа колышется. Ну, думаю с тоской, наверное, окорочка в ларек завезли. Хочешь – не хочешь, а стоять придется. Угадал, как в задницу глядел. В смысле, куда ни посмотри, везде одно и то же.
Ларечник-то прикольный оказался и с понятием. Чтобы очередь от драк отвлечь, радио включил. Вот тогда я про этот полет впервые и услышал.
– Новая победа человеческого разума над космической пучиной! Прорыв земной технологии во Вселенную! Американская экспедиция готова к полету на Марс на космическом челноке "Спейсобус"! Скоро нога жителя Земли коснется поверхности звездного соседа!
И так далее, и так далее. Диктор-то известный, словоохотливый – сыпал без запинок, всего не упомнишь.
Очередь, конечно, взволновалась, углубилась в обсуждения: все подряд врут, или какая-то доля правды в сказанном содержится? Мужик передо мной идею озвучил: мол, если полетят, садиться не будут – кишка тонка ихнему челноку на Марс выбраться, потому что там еще даже наших челноков не было. Чью-нибудь ногу сбросят с орбиты и доложат, что обещание выполнено.
Процентов восемьдесят его поддержали. Остальные двадцать процентов – те, что впереди стояли – последние окорочка разобрали и скрылись поспешно, пока им предъяву не сделали.
Я не особо-то и огорчился – уж больно стоять не хотелось. Но с того дня к радио прислушиваться стал. Ларек ведь рядом – форточку открыл и прислушивайся, сколько влезет.
Назавтра про Марс уже новый диктор бормочет. Тот-то, известный, сразу после передачи на дорогу в неположенном месте выскочил, под бронетранспортер попал. Так его с почестями и с куском гусеницы похоронили.
У нового и понтов, и пафоса поменьше, и базар диаметрально противоположный. Мы, значит, не допустим милитаризации Вселенной. Не позволим бряцать космическому крейсеру над мирными каналами Марса.
И в таком ключе уже без изменения курса и интонации шпарит в течение недели.
Ну, страна на дыбы, конечно. Пролетарии объединяются, партии консолидируются. Ларечники цены на водку снизили, качество повысили, шахтеры в забой вернулись, завязавшие – в запой. Да что там, весь третий мир синхронно поднялся! Во второй Свободной Африканской республике, чудом уцелевшей после Пятилетней Атомной войны между Свободными Африканскими республиками, чучела Марса и Сникерса сожгли, а что не сгорело – доели с презрением.
Американцы – те ко всему привыкшие, а тут растерялись, ничего понять не могут. Их Госсекретаря каждый день во все концы Шарика на стрелку зовут, он летает, оправдывается: мол, исключительно в научных целях. Короче, не дают янки прямого ответа на жестко поставленные вопросы, уходят натурально в полную отрицаловку.
Через неделю нового диктора похоронили. Под тот же самый бронетранспортер и на том же самом месте! Не могли, что ли, сразу же подземный ход под дорогой прокопать, недоумки столичные?
И в тот же день в вечерних сообщениях варится уже абсолютно новая лапша.
Нехорошо, мол, так беспардонно кидать старых друзей и партнеров по космосу, более того, патриархов, так сказать, пионеров освоения пространства, из-за временных экономических трудностей перековавших межзвездные корабли на лом цветных металлов. А вот мы пятьдесят лет назад, несмотря на временные экономические трудности, пустили погреться на нашу орбитальную станцию американскую космонавточку, которая на своей станции не могла даже в одиночку трахнуться, не говоря уж о других, более деликатных физиологических актах, по причине тесноты и прагматичности проекта. Но это не самое главное. Через два года наша страна собирается послать экспедицию в систему Альфы Центавра. У нас уже сейчас все готово к старту, но мешают временные экономические трудности. И, когда встал вопрос о формировании экипажа, поначалу предпочтение было отдано российско-американскому составу. Это предложение рассматривалось на самом верху и рассматривалось очень доброжелательно, во всяком случае до возникновения известной конфликтной ситуации, имевшей место не по вине российской стороны.
Это была последняя официальная малява о полете на Марс, после которой до сегодняшнего дня на всех каналах гоняли печальную блатную музыку.
Ну, а сегодня с утра все и завертелось. До сих пор опомниться не могу, несмотря на вялотекущую стартовую перегрузку, давящую на одну "жэ", как на двенадцать с половиной.
Утром собираюсь на работу – стучат. Вообще-то, стучат у нас постоянно, а тут – в дверь стучат! Я к глазку: мало ли, повестку на полевые работы принесли, придется затаиться. Нет, гляжу: стоят на площадке жлобы в камуфле крапчатой, в масках, с автоматами. Повестки-то старички в лаптях носят, им за это по две морковки выдают. Иногда с ними наш околоточный пристав второго ранга приходит, но редко.
– Кто там? – спрашиваю.
Тот, что ближе всех стоит – старший, наверное – как гаркнет:
– Открывай, ублюдок! Служба Безопасности Президента!
Ну, опешил я конечно, да и страшновато что-то стало.
– Ты, – говорю, – погоди орать-то, крапчатый. Недоразумение канает. Я кандидатом, вроде как, не записывался и не собираюсь. На выборах – только за него, за родного нашего. Если тебе сосед снизу в уши надул, пойдем вместе, спросим по-хорошему. Утюг я тебе свой дам, так и быть…
Ба-бах!
Дверь с петель натурально улетает, я только в сторону отскочить успел. Да где там! Навалились, свалили, руки за спиной сковали, в рот мой старый валенок целиком засунули, который я летом вместо мочалки использую.
Старший ихний на грудь мне наступил и спрашивает:
– Так это ты и есть, гнида, профессор по космической логике?
Я лежу, мычу, глазами хлопаю.
Он от меня прорези отвернул и к другому обращается, который в это время стол с табуреткой крушил. Чтоб просто так не стоять – рабочее время-то идет.
– Медведь-три, ну, как, нашел?
– Да чего там искать, Медведь-один? Прямо сверху у зеркала лежал!
Вытянул из подмышки мой паспорт, потом как даст прикладом по зеркалу!
Медведь-один паспорт раскрыл, фотографию сличил и вздохнул облегченно:
– Он, гад!… Вставай, профессор. Тебе, выродку, через десять часов на Марс лететь. Все, Медведи, уходим!
Встать я не успел – подхватили, вниз снесли, в «воронок» забросили и – по газам!
Водила у них классный оказался. Хотя светофоры у нас в городе давно не работают, до аэродрома за полчаса домчался и всего-то трех общественно-полезных регулировщиков задавил. Наши городские крапчатые, когда выезжают, больше давят. А может, специально – кто их разберет?
Когда самолет от земли оторвался, Медведь-один валенок из меня вынул, но наручники не снял.
– Ну, что, – говорит, – профессор, вопросы есть? Давай, задавай, пока до Москвы летим.
– Есть, – отвечаю, отплевываясь. – А…
Хлоп! Валенок опять у меня в глотке застрял. Так до самой белокаменной и летели. И потом из аэропорта всю дорогу молчали. Только у самых Кремлевских Ворот освободил он меня от наручников и от валенка,
Ну, а как в Кремль въехали, тут я сомневаться перестал – понял: лечу, в натуре лечу!
2
На крыльце Президентской резиденции передает меня Медведь-один из рук в руки Второму Фельдмаршалу Авиации, а у самого из-под маски глаза блестят.
– Ты чего? – удивляюсь я. – Ты чего это, крапчатый, слезу давишь? Если какая медвежья болезнь прихватила – валенок мой используй. Мне он на Марсе не понадобится.
Он рукой отмахивается:
– Да какая, ублюдок, болезнь! Медведям болеть не положено! Я, можно сказать, всю жизнь мечтал с таким, как ты, ученым недоноском, потолковать о космической логике. Да вот не довелось. Понимаешь, урод, служба такая! Э-эх… Разрешите идти, господин Второй Фельдмаршал?
– Иди, солдат, отдыхай. У каждого бывают минуты слабости. Ты славно поработал сегодня, – говорит Второй Фельдмаршал и натурально под козырек берет.
Медведь-один браво поворачивается и идет, носочек тянет. Только через десять шагов он вдруг шумно взорвался. Волны большой не погнал, но треск такой… неприятный.
Второй Фельдмаршал Авиации вздыхает тяжело и руку мне на плечо кладет.
– Так было надо, сынок, – давит он из желудка еле слышно, опустив голову.
Ну, я тоже вниз смотрю, а Второй Фельдмаршал носком ботинка маску обгоревшую ковыряет. Поддел ее, наконец, и так это ловко с крыльца на газон отправил. Там еще две таких же лежало.
Потом мне в глаза заглянул и уже твердо добавил:
– Так положено! Пойдем, сынок, к Президенту. Только тебя и ждут.
Ну, идем. Коридоры длиннющие, вдоль стен Третьи и Четвертые Фельдмаршалы тянутся, маршалы двери открывают и закрывают. До приемной дотопали, там в углу два штатских сидят. Один – маленький, плюгавенький, ножки сложены, ручки сложены, в кресле сжался – полосу сантиметров в десять занимает, не больше. Второй – наоборот: морда под кувалду обстругана, глаза стеклянные, рот влево и вниз перекошен, и на диване развалился, как у себя дома.
Ну, и я сажусь. Раскованно сажусь, но без вульгарности, как свободный гражданин своей великой страны. А здороваться с этими не стал – мало ли, враги какие-нибудь смертного приговора ждут.
Второй Фельдмаршал к президентской двери на цыпочках шуршит. Дверь приоткрыл, а оттуда писк какой-то и звон, как будто стекло разбилось.
Второй Фельдмаршал руку поднял, по часам постукивает, потом дверь так же тихонечко прикрывает и докладывает:
– Пять минут, сынки.
И точно – через пять минут вываливает от Президента дядя: благообразный такой, халат белоснежный – смотреть больно. В руках – совочек, метелочка. В совочке два глаза блестят.
– Проходите, – кивает, – господа ученые. Президент ждет вас.
Я, как через порог переступил, оробел немного, а тут Узкий как завопит:
– Здравствуйте, господин Президент!
И дергаться весь начал.
– Здравствуйте, господа мои, – дружелюбно отвечает всем нам Президент, так что нам с Кувалдометром вопить и дергаться уже, вроде, как и поздно.
Тут у меня мандраж прошел, потому что видел я этот кабинет сотни раз по «ящику» в институте, и все в нем мне родное и знакомое: и президентское кресло с высокой спинкой, и большой длинный стол, инкрустированный для одновременной игры в крестики-нолики сразу с двадцатью фельдмаршалами, и огромный, во всю стену за креслом, флаг с двуглавым орлом с автоматом Калашникова за плечами.
И сам благодетель такой же, каким показывают. Моложавый, несмотря на свои девяносто шесть лет, ни одного седого волоса, зубы скалит все сразу, чтобы сосчитать можно было, и в кресле движется легко и охотно.
– Рассаживайтесь, дорогие мои, надежда наша, – говорит Президент. – Не стесняйтесь, открывайте "Боржопиво", пейте, сколько хотите, маленькими глоточками. И я с вами…
Наливает себе полный стакан "Боржопи", как его сокращенно в народе называют, обаятельно улыбается и говорит доверительно:
– Ну, что же вы, господа ученые, не рассаживаетесь? Садись, профессор по космической марсологии. И ты садись, профессор по космической культурологии. И ты садись, профессор по космической политологии…
– Я, – говорю, – государь Президент, по космической логике больше горазд. Космополитизмом не занимался, даже по ночам. Так что шить мне не надо тут… А вот "Боржопи" выпью с удовольствием.
Гляжу, а мое заявление ему, как серпом по молоту. Осунулся сразу весь, морщинами покрылся, один глаз в стакан уронил, а потом и весь стакан на себя вылил. Да еще этот профессор по марсологии ко мне повернулся, смотрит вызывающе, а левая сторона его «кувалды», там где рот находится, нервно подергивается.
Но сказать он ничего не успел. Как вдруг загудит, защелкает, запищит! Профессор по марсологии вместе со стулом под стол свалился, ствол из-за пазухи выдернул – лежит, озирается. И второй профессор тоже под столом колотится, но безоружный. А я сижу, за собой вины не чувствую, но за Президента нашего остро переживаю.
Из спинки президентского кресла панель выдвинулась, на ней лампочки мигают, зелененькие синусоиды горят, трубочки с иглами тянутся, и само кресло медленно назад катится. А там уже и флаг отдернулся, а за флагом – целая лаборатория! Благообразный на пороге с паяльником и плоскогубцами стоит.
Ну, я пот со лба утер, слегка дрожащей рукой плеснул себе "Боржопи" на два пальца, чтобы стрессовую ситуацию снять.
– Вылазь, – говорю грустно под стол. – Вылазь, коллеги, аудиенция окончена. Благодетеля пытать забрали за то, что новый государственный пиджак испортил.
Вдруг к моему ликованию флаг распахнулся, Президент к столу едет, улыбается, только уже не в костюме с галстуком, а в своей парадной гимнастерке Главного Фельдмаршала Всех Войск и Армий, на которой переливаются и позвякивают пять звезд Героя России, четыре НовоГеоргия, юбилейная медаль «Десять лет, как жители покинули город Астматьевск» и собачий жетон «Чемпион породы».
Уперся в стол, остановился, обвел нас проницательным взглядом.
– Значит, на Марс полетите, господа ученые? Это – хорошо! Человечество о Марсе мечтало. А больше всех Россия мечтала. Поэтому и честь первыми ступить на эту планету выпала именно россиянам. Страна на вас надеется…
И снова доверительно к нам наклоняется и с хитрым прищуром продолжает:
– Так что, вы, мои дорогие, когда дверь после посадки откроется, особо не церемоньтесь – локтями работайте, не стесняйтесь. Американцы-то вас поначалу, вообще, не хотели брать. Ну, а мы такой вой на весь мир подняли…
И хотел он обратно на спинку откинуться, но что-то в организме не пускает. Так и замер в наклоне, и глазами завертел,
Ну, я уже наученный – подскочил к нему сзади, за плечи дернул, глаза ладонью придержал. Хрустнул Президент, но в себя приходит, лампочками не мигает, улыбку держит.
– Спасибо, – говорит, – дорогой профессор по логике. Это я о судьбах Вселенной призадумался.
А я к нему со всем сочувствием:
– Не бережешь ты себя, государь Президент. Напряженно мыслишь, потому и глаза выскакивают. На вот, "Боржопи" глотни, только осторожно, а то этот, с паяльником, из-за флага подглядывает, малейшей оплошности ждет.
– Хороший ты мужик, профессор! – говорит Президент и стакан берет. – Назначаю тебя Главным Фельдмаршалом Покорения Марса!
А как глоток сделал, опять закривлялся, задергался, изо рта дым пошел. Сирена загудела, Благообразный выскочил.
Профессор по марсологии под стол на этот раз падать не стал, только побледнел «кувалдой» и руку за пазуху сунул. Ну, а как въехал, что шухера нет, вообще, расхрабрился и шипит Благообразному:
– Если ты, шнырь, еще раз пахану полюса перепутаешь, я с кремлевской братвой тебя на хор поставлю!
А тот и ответить ничего не успел, потому что вбегает вдруг в кабинет Второй Фельдмаршал и орет свирепо:
– Папрашу немедленно очистить резиденцию!
Мы такой перемене натурально удивляемся и бегом, как ужаленные мустанги, мчимся к выходу.
У крыльца правительственный "ВазоЗапор" мотором фырчит, дверцы распахнуты. Второй Фельдмаршал последним внутрь заскочил, водилу разбудил и командует:
– Давай, сынок, пулей в Совет Министров! Американцы через два часа на космодром выезжают.
И вот мы уже в Совете Министров, и опять бегом по коридорам, но тут фельдмаршалов и маршалов нет, двери сами вовремя открываются и закрываются. Только у последней двери два прапора первого ранга стоят, и один из них с улыбочкой, небрежно, пальчиком профессора по марсологии манит.
– Эй, рожа, – говорит, – пушку отдай.
Профессор по марсологии натурально удивляется, гудит:
– Какая пушка, ты чо, братила?
А тот ему в упор и заявляет:
– Твой братила в овраге торопливо дохлую лошадь доедает. И ты, ублюдок, поторопись, ты не в Мавзолее у Самоделкина. Тут хата серьезная.
Улыбаться перестал и коленом дернул.
Профессор пополам сложился, но ствол достал. Протягивает, кланяется – так отдать хочется. А крапчатый снова развеселился, пушку взял, по плечу его потрепал и локтем, как бы невзначай – бац! – по челюсти.
Ну, я карманы заранее вывернул, подхожу, а он чуть не умирает со смеху:
– Да тебя за версту видно, что пустой! Проходи, придурок!
И локтем – бац! – по зубам. И культурного профессора тоже. А вот Второго Фельдмаршала бить не стал. Только фуражку на пол смахнул и погоны с мясом выдрал.
В кабинете журналистов полно, вспышками щелкают и все по глазам норовят попасть. За длинным столом министры заседают, Премьер во главе, все с иголочки, побриты, надушены – как в кино про крестьян. Стоял бы, любовался да за страну радовался.
Премьер рукой мне запросто машет, как старому знакомому, на кресло рядом с собой показывает.
– А вот, – говорит, – господа министры, и наши герои. Вот это – начальник экспедиции, профессор, специалист по космической логике, сюда прошу, по правую руку. А это вот – профессор по селенологии и марсологии, слева садитесь. Ну, и вы, профессор по культурным контактам, там же пристраивайтесь.
Я стол обошел, у Премьера за спиной протискиваюсь и поправочку ввожу:
– Я, между прочим, с сегодняшнего дня еще и Главный Фельдмаршал Покорения Марса.
– Фельдмаршалы, – отвечает Премьер, – там, в резиденции Президента остались. А у нас тут начальники и подчиненные.
И на министров с улыбкой смотрит, а те тоже улыбаются и кивают понимающе.
Ну, я вижу: мужики деловые, на рожон лезть не стал. Сажусь рядом с Премьером, стол его рабочий с любопытством рассматриваю, потому что этот стол по ящику не показывают.
Стол как стол. Ручка с золотым пером, блокнот с золотыми листами. Фотография стоит: жена Премьера и три его взрослых доченьки, в пух и прах разодеты, Алмазным Фондом увешаны и сладенько так фотографу лыбятся. Рядом еще одна фотография, размером побольше, и рамка побогаче. На ней красуля никак не одетая на носочках тянется, руки за голову закинула. Тоже улыбается, и от улыбки ее мороз по коже дерет, и вся она такая, что рядом с ней первая фотография черно-белой кажется. Наверное, певичка или артисточка, потому что чем-то лицо знакомое…
