– Э, дед, ты совсем охренел! – Сафаров оттолкнул его, наручники отлетели в сторону вместе с дедом, а сзади раздался знакомый женский крик: – Стой! Куда! Держи!
Выход располагался чуть дальше, поэтому Сафаров беспрепятственно оказался на улице, думая лишь о том, как успеть достать лекарства.
Когда он приехал в Младогорск, аптеки не работали. Была одна круглосуточная. Одна на полумиллионный город! Аптека торговала через маленькое зарешеченное окошко. Перед окошком толпились несколько десятков человек, которые пришли туда тоже не от хорошей жизни. Когда подошла очередь Марата, он сунул бумажки в окошко и откуда-то из глубины послышался голос:
– Вот этих у нас нет.
– Давай что есть.
Ему назвали цену, он рассчитался, забрал несколько бутылей с надписями, коробку с медикаментами, и спросил:
– Вы не знаете, в Чирупинске есть такие?
– Сейчас, – послышался изнутри помещения слабенький женский голосок, и он увидел внутри таинственной аптеки белый халат и телефонную трубку, снятую с аппарата.
Очередь сзади недовольно загудела.
– Есть, – сказал голосок спустя долгую минуту, – на рецепте я написала вам адрес.
– Эта аптека ночью работает? – спросил Сафаров.
– Да, – ответил тонкий голосок, и Сафаров поспешил к машине.
До Чирупинска еще триста километров. Как хорошо, что впереди целая ночь! Он успеет, если техника не подведет! Как же он хотел успеть!
Утром, когда небо украсил зимний рассвет цвета неспелого арбуза, Марат сидел на стуле в коридоре больницы, напротив двери с надписью “Реанимация”. Два пакета с лекарствами доставлены вовремя, горластая медсестра и сторож ушли с дежурства домой, доктор получил “на лапу”, медсестры “задобрены”. “Как много все-таки значат деньги”, – подумал Сафаров и уснул, сидя на стуле.
Он не заметил, как приехали родители Светланы. Их ненадолго пустили к дочери. Когда они выходили с печальными лицами, Сафаров проснулся и поздоровался.
– Как она? – спросил Марат. – Что сказал доктор?
– Она не может дышать, – лицо матери исказила гримаса боли. – Ей дают кислород. Совсем плохая, девочка моя. Совсем плохая.
Отец Светланы молчал.
– Плохая совсем девочка моя, ой плохая, – ревела мать и добавила с сожалением в голосе, – из-за тебя все это, из-за тебя. Страдала она. А тут услыхала, что ты искал ее, так совсем как сумасшедшая побежала. Эх, мужики, вы все такие, бессердечные!
– У меня один только вопрос, – Марат встал со стула, потому что перед ним стояли старшие по возрасту. – Почему она была раздета в ту ночь? Вы что, ее удерживали?
– Нет, это с ней парень приехал, ухаживал за ней. Он удержать пытался, – шмыгала носом мать Светланы.
– Парень? – Марат вопросительно посмотрел на ее родителей. – У нее что, есть парень?
Родители неловко переглянулись. Юноша снова сел на стул, обхватил голову руками.
– Я, кажется, помешал чужому счастью, – усмехнулся Сафаров.
– Марат, она тебя любит, а не его, – заверила мать.
Эти слова он хоть и услышал, но не придал значения. Внутри него закипело. Любовь и чувства – штука тонкая. Бывает, качает то в одну, то в другую сторону. И чем сильнее в одну, тем сильнее и в другую. Особенно в юности. Сафаров пошел в дальний конец коридора, пытаясь успокоиться и решить, что делать дальше.
В это время от окна, хромая, шел старый сморщенный дед с седой бородкой и ворчал:
– Страну, сволочи, разворовали! В больнице ничего нет! Все свое приноси: зеленку, перчатки, уколы! Все украли!
Дед гулял по коридору взад и вперед по повелению доктора, чтобы “спаек не было”. Марат зло на него посмотрел и спросил:
– Так чего же ты дед, такую страну построил, которую можно развалить и разворовать?
– Так вот же, развалили и разворовали, Горбачев и эти, как их там, – захлопал глазами престарелый строитель светлого будущего, не понимая подвоха.
– Я и говорю: чего же ты, дед, строил всю свою жизнь? Я, молодое поколение, тебя спрашиваю: где светлое будущее, которое твое поколение мне обещало? – напирал Сафаров.
– Ну вот, разворовали, говорю, – повторял дед, тряся бородкой. Сафарову он чем-то напомнил Ленина. Только не такого, как на плакатах, а старого и никчемного. У деда из-под рубашки торчал кусок бинта.
– Ладно, дед, забудь, похоже для тебя это высшая математика, – усмехнулся Марат. – Что с животом?
Старик расстегнул рубашку и с гордостью показал живот, где красовались шесть отверстий от ножа, зашитых, замазанных зеленкой и кое-как прикрытых бинтом с пластырем. Бинт и пластырь деду принесли родственники. В больнице действительно с этим полная нехватка.
– Кто тебя так сурово?
– Жена, – дед улыбнулся беззубым ртом.
Сафаров присвистнул.
– Да, жена, – подтвердил пожилой строитель коммунизма и не без удовольствия показал рукой, как родная, словно фехтовальщик, тыкала ножом.
– Ясно все с тобой. Что же ты построишь, если дома порядка нет, – усмехнулся Сафаров и направился к выходу, молодой, горячий и злой.
Злой оттого, что подруга в реанимации. Что у нее оказался парень. Что в стране разруха и нет порядка. Что никто не задавал вопросы, которые волновали его, а занимались элементарным выживанием и принимали жизнь такой, какая есть, без лишних рассуждений. А может это и правильно? Может и не нужно думать? Просто быть как все и послушно жевать траву у себя под копытами? И не усомниться в правоте пастухов? Не думать, а что там дальше, за забором загона? Какая там жизнь? И зачем все это?
На обратном пути в Чирупинск, Марат заехал к родителям, чтобы отоспаться и привести мысли в порядок. Настроение паршивое. Небо серое. Вечерело. Проезжая через присыпанную снегом деревню, он увидел Нелли Ушакову, в которую был влюблен со школы. Она шла по улице, под ручку с парнем невысокого роста, и о чем-то с ним болтала. В груди у Сафарова шевельнулось нечто смутное. Он мог проехать мимо, и она вряд ли бы разглядела его за рулем, поскольку была увлечена разговором, но Марат остановил машину и вышел, понимая, что выглядел достаточно эффектно на фоне ВАЗ 2108.
– О, какие люди! – Нелли сразу узнала его.
– Привет! – ответил он.
– У тебя машина? – спросила она. Ее глаза вспыхнули интересом.
“Если бы она знала, что у меня ствол в кармане, вообще бы обалдела”, – подумал он и ответил:
– Да.
– Ого, ничего себе.
Невысокий парень поежился, почувствовав себя третьим лишним.
– Может позовешь в гости, посидим, вспомним молодость, – от нечего делать предложил Сафаров.
– Давай, конечно, – отозвалась Нелли с неожиданным энтузиазмом, – приходи ко мне сегодня вечером, мама будет рада тебя видеть.
– Ладно, – кивнул он, нахмурив брови при слове “мама”.
Затем сел в машину и с пробуксовкой скрылся за поворотом. А Нелли с поникшим парнем пошли дальше.
Вечером Сафаров пришел к ней. Гостя встретила ее мама в нарядном фартуке и сразу проводила за стол. Отец Нелли, обычный деревенский мужик, пожал гостю руку по-деревенски крепко. Нелли встала перед зеркалом в прихожей, улыбнулась Марату и наскоро собрала светло-каштановые волосы в хвост. Она была в желтой кофточке и белых спортивных штанах с лампасами. Сафаров бесцеремонно посмотрел в ее светло-зеленые глаза и ясно представил перед собой Алису. “Удивительно, как они похожи”, – подумал он.
– Ну, рассказывай, Марат, как дела, как устроился, – Нелькина мать придвинула к нему большую кружку с крепким чаем, различные угощения, в основном дешевые мучные. – Поступил куда-нибудь? Где сейчас живешь?
– Провалил экзамены, а потом на рынок устроился, грузчиком.
– Ну ничего, на будущий год снова подавай документы, подготовься и поступай. Образование всегда нужно.
– Да, конечно, – не стал спорить он.
Она еще недолго расспрашивала Марата, и родители ушли к себе в комнату, оставив молодых в зале наедине.
– Ну а ты как? – спросил Марат у Нелли.
– Я хорошо. Поступила в институт, учусь на отлично. Поэтому мне на учебу можно позже, почти все зачеты автоматом. В конце января начнутся каникулы после семестра. Снова домой приеду.
– На кого учишься?
– На фармацевта.
– Нравится?
– Ну да, – неопределенно ответила она.
– Мм, ясно. Какую музыку слушаешь?
– Обычную. Эстраду.
– Пугачеву и Ротару? – иронично спросил он.
Разговор в целом не клеился. Марат смотрел на нее и не мог поверить, что это та самая Нелли, о которой он мечтал последний год школы. Такая недоступная в его недавних мечтах, теперь так просто сидела перед ним. Они только вдвоем. И… не такая яркая, как он думал раньше. Глаза ее словно подернуты дымкой патологического безразличия. Все, что она говорила, будто исходило не от нее. Словно она повторяла за кем-то стандартные ответы. Не было искры в глазах. Марат это заметил, хотя на самом деле она с интересом, как ей казалось, смотрела на него и поддерживала разговор. Наверное, ему теперь было с чем сравнить.
– Кого-нибудь из наших видел? – спросила она.
– Неа, никого, – Марат налил себе еще чаю.
– Ольга замуж вышла. Слышал?
– Нет, когда успела?
– Они еще в школе встречались.
– Ого, ничего себе.
– А ты, когда замуж?
– Не знаю, выучиться сначала надо.
– А Юрка?
– Ну, мы с ним не общаемся после школы.
– Чего так?
– Не знаю.
– Я думал у вас все серьезно, – сказал Сафаров, помня, какой счастливой она была на выпускном.
– Не знаю, как-то не вышло.
– А этот парнишка, который сегодня с тобой был, он кто?
– Сосед мой. Гуляем с ним, на лыжах ходим.
Они еще поговорили с часок о всякой ерунде, и Сафарова стало клонить в сон из-за недосыпа в течение последних двух суток. Кажется, от него все еще исходил специфический запах больницы.
– Ладно, пока, – сказала она, когда Марат обувался на выходе.
– Пока.
– Заходи еще как-нибудь, – Нелли оперлась спиной о стену, сложив руки на груди. Марат не распознал, было это приглашение или банальная вежливость.
Из комнаты вышли родители и также вежливо попрощались.
“Вот и сбылась моя мечта”, – подумал он, смеясь про себя, когда ехал в сторону родительского дома. Ангел в его юношеской фантазии оказался не таким уж ангельским. Внешность у нее ничего так, хотя Алиса намного эффектнее. Чего только стоят ее живые изумрудные глаза! А у Нельки они светло-зеленые, словно выцветшие на солнце. Да что там глаза. Марат ясно представил, насколько пресной будет жизнь рядом с такой женщиной. А может он ошибался? Может так и должно быть? Пресно, как у всех. А Светка? При мысли о ней, у Марата екнуло сердце, вспорхнуло ввысь и тут же шмякнулось об асфальт. "А что Светка, у нее уже есть парень. Она время зря не теряла, – подумал он и тут же вспомнил про свои отношения с Ленкой. – Впрочем, я тоже."
Раздираемый мыслями, юноша загнал машину во двор у родителей, достал пистолет и спрятал внутри. Да и к Нельке его не следовало брать. Тяжелый и неудобный. Ох уж эта дурная привычка везде с собой таскать оружие. А главное – он боялся, что его случайно найдет мама. Будет волноваться и переживать, а это ни к чему. Качаясь от усталости, он вошел в дом.
В это самое время мать Светланы сидела у постели дочери. Больная сжимала в руке заветную записку, боясь выронить. Будто бы эта записка служила последней ниточкой, за которую та держалась. И остатки сил уходили на то, чтобы не разжать руку, даже если она потеряет сознание. Не было сил даже повернуть голову. Да и не могла, потому что была подключена к аппарату, который помогал ей дышать.
А когда стало легче, они встретились глазами: мать и дочь. И мать все поняла.
– Здесь он, здесь, волнуется. Не пускают его, – соврала мать.
А через три дня ее перевели в обычную палату, и Светлана спросила:
– Он здесь? Ведь теперь он может прийти?
– Уехал. Дела у него срочные, приедет скоро, – снова соврала мать.
– Что-нибудь передал?
– Передал… чтобы выздоравливала скорее.
– Надо что-нибудь придумать, мам.
– Что придумать?
– Я хочу к нему поближе. Может перевестись в другой институт, в Чирупинск?
– Вот еще, учиться надо тебе, а не с места на место скакать. Окончить, а потом и езжай на все четыре стороны.
– Нет, не хочу я учиться. Я хочу быть рядом с ним, хотя бы в том же городе.
– Вот еще, глупости. Молодая ты еще, жизни не знаешь, глупая. Будет у тебя еще всякое.
– Не будет, мам, такого не будет, ты не понимаешь. Это же не так сложно. Я буду учиться, но я хочу быть там, где он.
Спустя две недели Светлану выписали домой. Говорят, родные стены лечат. Скоро она догадалась, что мать скрывает от нее нечто важное. Прячет глаза, обходит тему, волнуется. Скоро мать созналась, что соврала, а Сафаров уехал сразу же, как только узнал про Эдуарда.
– Ну слетело у меня с языка, – развела руками мать.
– Ма-а-м! Зачем?! – захрипела Светка надорванным голосом. – Зачем, мама? Зачем, ну зачем? Ну почему у меня все вот так? – ее голос становился все тише и тише. Солеными ручейками потекли слезы.
Потом она долго сидела в комнате, укрывшись колючим одеялом. У ее ног лежала кошка, словно желая утешить. За окном отец чистил снег большой фанерной лопатой. Подошел сосед и они долго курили. Светлана сидела так до темноты. Затем легла и уснула, не выходя на ужин.
На следующий день она сказала матери:
– Ладно, мам, я не обижаюсь. Я сама виновата. Не надо было мне с Эдуардом связываться. Видеть его больше не хочу. Вот это надо отправить Марату, – она держала в руке сложенный листок. – У него опять другой адрес, и мне надо сходить к его матери.
– Ну, чего уж, иди. Сегодня не холодно, солнце светит. Только оденься все равно, – ответила мать. – Не застудись только, прошу тебя.
Глава 40. Они все одинаковые
Сафаров приехал в Чирупинск, где Роман Эрастович ждал его. Правительство продлило действие ваучеров еще на полгода, поэтому нельзя упустить время. Имея опыт, Сафаров снова открыл две точки, кроме той, что была на фабрике химчистки и полностью курировал оборот. Роман Эрастович перевез свой кабинет в управление Трубопрокатным заводом, а фабрику оставил Сафарову. Также полным ходом готовился к открытию магазин компьютерной техники.
Палладий прислушался к словам своего смышленого брата и понял, что большие деньги скрыты в крупном легальном бизнесе. Став совладельцем серьезного предприятия, он увидел массу возможностей, словно летчик, взлетевший над облаками. Он стал отдаляться от своего криминального прошлого, методично зачищая следы. Мутные дела отошли Фролу.
Роман Эрастович Философ любил баню и пиво. После тяжелого дня он всегда шел в баню – сауну. В трехэтажном сером здании с одной стороны организовали зону отдыха для начальства, а с другой – раздевалки и душевые для рабочих. От управления до серого здания всего пятьдесят метров, которые Роман Эрастович проходил, напевая себе под нос веселый мотивчик. Сафаров также мог в любое время прийти в сауну. Он не разделял страсть к пару, но ему пришлась по нраву сама атмосфера. Здесь были разные люди. Новые бизнесмены, начальство из города, приезжие специалисты и даже разок отдыхали трое музыкантов. Роман Эрастович оказался человеком нового времени, который сориентировался и поймал волну. И хотя вокруг все только и воздыхали о трудностях, от него исходил постоянный позитив.
В один из холодных февральских вечеров Сафаров приехал на завод. В бане, как обычно, принимал паровые процедуры Роман Эрастович. Скоро и Сафаров оказался в парилке.
– А, Марат, давай, прогревайся. На Урале без бани нельзя, сам понимаешь, – Роман Эрастович подлил воды на камни и забрался на самую высокую полку. Зашел банщик, местный завхоз, и принялся обмахивать вениками красное располневшее тело Философа, который кряхтел от удовольствия. Веники лишь мягко скользили по коже, но из-за жара казалось, что завхоз хлещет что есть мочи.
Выйдя из жаркой парилки, Сафаров прошел по голубому кафелю мимо прохладного бассейна с подсветкой, и попал в большую комнату, где с одной стороны просторный бар, холодильник и деревянный стол на десять персон, а с другой – бильярд и телевизор с проигрывателем видеокассет. Выход из просторной комнаты вел в раздевалку со шкафчиками и двумя подсобками, а также лестницей на второй и третий этажи, где расположены номера для командированного персонала с отдельными санузлами.
Сафаров обернулся белоснежным полотенцем, налил в большую кружку холодного пива и сел за столом. Из парилки, охая от жара, выпорхнул Роман Эрастович, с размаху плюхнулся в бассейн, шумно выбрался на кафель, накинул полотенце и сел на скамью.
– Хорошо, что зашел, – сказал он. – Составишь мне компанию. Бери рыбки, из Самары привезли. Рыбный завод по малой приватизации знакомые ребята купили. Продукция неплохая, в Москву поставки полным ходом.
В зоне отдыха Роман Эрастович категорически запрещал говорить на рабочие темы. Пусть хоть все горит, но тут – заповедное место. О рыбалке, женщинах, футболе и политике – можно, но только не о работе. И Сафаров, посчитав время подходящим, спросил Философа об СССР, почему развалился и что же дальше? Хотя юноша давно смирился со сбывшимся фактом, однако горячо желал разобраться для самого себя, чтобы иметь больше представления о столь крупных процессах. И кто, кроме Романа Эрастовича, мог хотя бы немного открыть для него завесу тайны.
– Понимаешь, – Роман Эрастович смачно отпил пива и крякнул, – такие вопросы мало кого интересуют. Всю картину мы никогда не узнаем, потому что история – это проститутка, которая ложится под победителей.
Философ обтер полотенцем красный распаренный лоб. Мокрые седые волосы забавно торчали в разные стороны.
– Ты обнаружил идеологический провал, расхождение слов с делами, – он жестом показал воображаемый отрезок, – но человеческое общество построено на некоторого рода интерпретации. То есть все непостоянно и относительно. Да, коммунизм показал несостоятельность. Он не смог перепрыгнуть через меркантильность и пороки людей. А точнее он даже не задавался такой целью или попросту не учитывал их влияние. Он поверхностен, хотя та картина, которую коммунистическая идеология рисовала, выглядит очень даже привлекательно: “От каждого по способностям, каждому по потребностям”. По Карлу Марксу, – Философ усмехнулся. – Злое голодное население легко подкупить красивыми сказками. Поэтому, на мой субъективный взгляд, семьдесят лет при коммунизме можно назвать и попыткой все-таки построить светлое завтра, и в то же время умышленным обманом с целью удержания власти. И то и другое – правда. Все зависит от конкретных задач конкретных личностей. Лично я не склонен драматизировать ситуацию. Мне страна многое дала в свое время, я ей вполне доволен.
– Значит, по-твоему, Роман Эрастович, были и те, и другие? Одни горячо уверенные в правильном пути, а другие попросту воспользовались ситуацией в своих интересах?
– В целом – да. Вообще, управлять страной дело непростое. Со стороны вроде чего там: следи за порядком, издавай указы. А на деле страна – это люди. Разные. Глупые и поумнее, меркантильные, жадные, ленивые, обманщики, подлецы, да еще много разных факторов. Попробуй разберись. И много желающих власти. Психопатов, неуравновешенных, шизофреников, возомнивших себя избранными, фанатиков бредовых идей.
– Да уж, – усмехнулся Сафаров.
– Страна развалилась, что теперь говорить об этом? Она и была “союзом республик”. Национальный вопрос, культура управления. Все разное. Время пришло другое. Надо в будущее смотреть, а не жить прошлым. Обидно, конечно, ну а что поделать? Вообще, если подняться еще выше, так сказать над идеологией, то управление любой страной выглядит примерно одинаково. Есть три уровня: элита, ее обслуга и народ. Элита эксплуатирует идею, чтобы управлять народом, обслуга элиты разравнивает шероховатости, придает законный вид, дает информацию народу, наказывает народ и защищает элиты. А народ работает, производя товары, услуги, обеспечивая как себя, так и элиту с ее обслугой. При распаде Союза произошла смена элит. Старые не смогли приспособиться к новым идеям и поэтому не отвечали запросам ситуации. А попросту – потеряли над ситуацией контроль. – Роман Эрастович придвинул к себе большую тарелку с вяленой рыбой. – То, что я тебе рассказал – это сильно упрощенно. Да и сам я не все знаю. А узнаю ли – тоже не известно. На вот, попробуй эту рыбку. Чехонь называется.
– А в Америке? Там тоже так?
– Без разницы. Везде так. Либерализм, демократия – это такие же идеи, которые позволяют элитам управлять. В той же Америке узаконено лоббирование, в том числе на уровне этносов, что заставляет Америку вмешиваться в дела других государств. Это демократия или балаган? Или возьми спорное наличие королевской семьи в Великобритании. А их постоянный конфликт с Ирландией. Да много еще вопросов. Понимаешь, элита всегда и при любом раскладе свободна, а идеология и прочие условия определяют бытие остального населения. Это позволяет организовать некий порядок в обществе. А когда есть порядок, хорошо всем.
– Все равно, ведь есть разница, где жить и при какой идеологии?
– Конечно есть. Но не в этом дело. Поняв, как работает весь механизм, можно воспользоваться им. Пусть народ смотрит свой телевизор, а мы пойдем выше, – Роман Эрастович подмигнул и показал пальцем на потолок.
– У меня мысль шальная, – Марат прищурился, будто от дыма, – а можно ли придумать более совершенное устройство. Ну не знаю, ну неужели не существует абсолютной справедливости? Чисто теоретически хотя бы.
Роман Эрастович призадумался, потрепал свою мокрую лысеющую шевелюру и почесал пивной живот.
– Ты знаешь, а ведь и правда на ум ничего не приходит. Есть еще меритократия – власть достойных. Их отбирает определенная система. Но справедливы опасения, что в итоге получится банальная автократия или диктатура. Есть похожая на меритократию – технократия, где власть у специалистов и ученых. Но, понимаешь, скорее всего эти формы не поднимутся выше пороков общества, а значит в абсолютном смысле не станут справедливы. Это те же элиты.
– Пороки общества. А может в этом причина? Само общество такое. Ведь все воруют, обманывают, наживаются, как могут, несут с работы. Элиты выходят из этого же общества. Они такие же. Они привыкли так жить.
– Ничего не поделать, человек с рождения – эгоист, – заключил Роман Эрастович.
– Тупик какой-то, – усмехнулся Сафаров.
– Наливай еще.
– Думаю, надо искать в другом направлении, – юноша откупорил новые бутылки и налил по кружке.
Роман Эрастович ушел в парную и через десять минут вернулся за стол.
– Ух, ведро воды из меня вышло. Надо пополнить, – изрек Философ и залпом осушил кружку пива.
Сафаров в это время смотрел боевик по видеокассете.
– Роман Эрастович, у меня к тебе личный вопрос, – он поставил фильм на паузу. Картинка на телевизоре смешно задергалась.
– Давай, – Философ положил перед собой копченую щуку, разломил и половину отдал молодому собеседнику.
– Как понять, что девушка твоя? Имею в виду, что она именно та, с которой можно идти по жизни?
Философ рассмеялся от души, затем сказал:
– Извини, не бери на свой счет, я не над тобой смеюсь. Просто… что-то на ум пришло. Щука отменная, – он втянул носом воздух и закрыл глаза от удовольствия. – По поводу твоего вопроса: мне пятьдесят лет, и я был женат восемь раз.
– Мне уже кто-то сказал об этом, – ответил Сафаров.
– Сейчас вот живу с восьмой. Такие дела. Не знаю, но я такой человек, – разоткровенничался Роман Эрастович, – если что-то не по мне, беру чемодан и ухожу. Оставляю все жене и ухожу. – Он снова рассмеялся. – Шесть квартир оставил!
– Ничего себе! А почему шесть, их же восемь?
– Первой я ничего не оставил, а с восьмой и сейчас живу. Так вот, ухожу с чемоданом, а государство мне новую квартиру выдает. Первый раз я женился сразу после армии. Тут такая история. Демобилизовался я, еду в поезде, и тут мы в пути с одним офицером сдружились. Он мне говорит: “Поехали со мной, у меня племянница есть, как раз тебе женой будет”. Ну, я-то молодой, свободный, говорю: “А, поехали”. Познакомили нас, Ксенией звать, ну вроде ничего. Подружили немного и расписались. Я только матери сообщил, что по дороге из армии свернул с дороги и женился. Пожили мы года два. Чувствую – не то. Не любил я ее. Да и она меня не особо. Нас просто по глупости поженили и все. Уехал я от нее из Краснодара к себе в Младогорск. Поступил в институт, окончил и сошелся с однокурсницей. Рыженькая такая, шустрая. Все по дискотекам да подружкам бегала. Ну и я с ней. Сначала весело было, а потом поругались. Работал я тогда уже на комбинате, на доменной печи мастером. Молча собрал вещи и ушел. Она все поняла, да и не особо удерживала.
Сафаров с удовольствием слушал. Время летело незаметно. Роман Эрастович продолжал:
– Третья из деревни. Зоя. Не красавица, и не дурнушка. Таких называют “серая мышка”. Не знаю, чем зацепила. В нашем цеху работала крановщицей. В косыночке, приветливая. Как-то расположился к ней. Расписались, – Роман Эрастович прервался на длинный глоток, – хозяйственная была. Блины могла готовить как на выставке – до того тонкие, почти прозрачные. Но бубнить любила. Целый день могла так: бу-бу-бу. По поводу и без повода. А я не люблю, когда мозг клюют. Развелись. – Роман Эрастович снова встал и пошел в парилку. – Сейчас еще заход сделаю. Маловато мне.
Он ушел, а Сафаров задумался о Философе. Прирожденный оптимист. Меняет условия под себя. Не ругает СССР, что теперь модно, не плачет о том, куда катится страна. Завел знакомства, купил фабрику, имеет магазин компьютерной техники, купил Трубопрокатный, перестроил под себя сауну и теперь пропадает здесь вечерами. Да и к женщинам, похоже, не привязан.
– Ух, хорошо, – спустя несколько минут раскрасневшийся Роман Эрастович вернулся за стол. – Так, какая у нас там по счету? Ага… Четвертая оказалась любвеобильной. Охмурила меня сладкими речами. В постели умелая. Однако оказалось, что не мне одному такие речи в уши вливала. Мне потом намекнули, что баба то ненасытная, ей одного мужика мало. Поймал ее на этом деле. Ругаться не стал даже. Дальше сошелся с начальницей отдела контроля качества готовой продукции. Вот ее я долго добивался, думал – она моя судьба. Лариса, Лара моя. Разведена была на тот момент. С сыном от первого брака. Цветы, театр, кино. Игрушки сыну. Но жили мало и плохо. Года не прошло. Сравнила она меня как-то с бывшим, с отцом ребенка, я и думаю – все Роман, хватит мозги пудрить, пора. – Философ рассмеялся.
– Шестая была актрисой, – продолжал он. – В театре как раз и познакомились, когда пятую водил на спектакли. У нее такое благородное лицо, вся статная, культурная. Как ни странно – не замужем. Расписались, – тут он сделал паузу, обдумывая что-то. – Гордости в ней много. Ведь и я не простолюдин, как говорится, но одним словом – актриса. Амбиций до неба, а на деле талантик не дотягивал. Поругалась со всеми, с кем только можно. Коллектив ее не любил и мне дружно сочувствовали. – Роман Эрастович мечтательно поднял глаза. – Седьмая работала в отделе кадров другого завода. Моложе меня на пятнадцать лет. Я тогда был начальником доменного цеха и меня двигали в управление. Тут я снова влюбился и закрутилось… Цветы, мороженое, кино. В театр только не ходили, чтобы с актриской той не повстречаться. Ездили в Гагры два года подряд. Первый раз как жених и невеста, второй раз как муж и жена. Вот, думал, наконец-то нашел то, что искал. Она рассудительная была. У нее второе высшее по психологии. Да только все не то. Чувства остыли и стали пресными. Тут у меня, чисто случайно, подвернулась одна командированная. Нужно было с ней провести рабочую неделю. Так вот в конце, когда отмечали успешный обмен опытом, мы с ней и переспали в гостинице. Не скажу, что мне понравилось, но она взяла и позвонила потом из своего Нижнего Тагила. Просила о встрече. Я мягко отказал, и она прямиком звонит моей жене! Так и так, я знаю твоего мужа в постели! В общем, я как узнал это дело, ничего не стал объяснять, сразу собрал чемодан. Привычное дело.
– А последняя, – Философ почесал затылок, – мы с ней и сейчас живем. Не срываем звезд с неба, но и не ссоримся. “Привет, кушать будешь?” Она молчит в основном, я тоже. Удовольствие – только регулярный секс. Все как у всех.
Роман Эрастович замолчал. Некоторое время они сидели в полной тишине. Только светильник на потолке тихонько гудел. Сафаров обдумывал, а Роман Эрастович вспоминал еще что-то, оставшееся за кадром. Пива уже не хотелось.
– А дети то были? – нарушил тишину Сафаров.
– Дети? – Роман Эрастович нахмурился. – Есть сын, но кажется, он не мой. Я обследовался, у меня не может быть детей. Я стерилен в этом смысле.
– А что сын не похож?
– Ну, как тебе сказать, два глаза, два уха, как у меня, – рассмеялся Роман Эрастович. – Да и ладно, он живет где-то там, с матерью. Балбес, если одним словом. Слыхал про него, что до наркоты добрался, – Философ небрежно махнул рукой.
– Занятный рассказ, – задумчиво произнес Сафаров. – Ну так как узнать, твоя это женщина или нет?
Философ посмотрел на него красными от пива глазами и сказал небрежно, будто ответ был готов давно и не нуждался в излишнем пафосе:
– Они все одинаковые!
– Не понял.
– А что тут непонятного? – он усмехнулся. – Женщины все по сути своей одинаковые.
Сафаров удивленно поднял брови.
– Ну одна может котлетки жарить получше, другая может еще что. А так – одинаковые. Ты и сам это скоро поймешь. Только женщинам такое не говори – не понравится. А мне надо было с первой оставаться. Вот и вся любовь. Пойду-ка, еще заход сделаю, пару поддам.
Роман Эрастович ушел, шлепая тапками по мокрому кафелю, а Сафаров усмехнулся сам в себе: “Занятная история”. От рассказа в нем разыгрались фантазии. Он как будто слышал женский шепот со всех сторон. Словно жизнь – это такая череда знакомств, и этапы в ней разделяются не местом работы и годами учебы, а женщинами. Годы, месяцы или даже один день. Улыбки, запахи, смех и голоса. Решив окунуться в бассейн, он встал и подошел к самому краю. Прохладная голубая толща воды манила к себе, обещая объятия. Он спустился по ступенькам и погрузился с головой. Вода ласково приняла его, словно желанная женщина, которая смеясь, остужает пыл не вовремя возникшей страсти. “Рано еще”, – протяжно выдыхает она и смеется, смотря влюбленными глазами. А сама не отпускает, крепко и бесцеремонно держит в объятиях, борясь с собственной страстью, вынуждающей бросить к ногам возлюбленного свою гордость. Извечная игра, в которой проиграют все. Сафаров лежал на воде, смотрел на матовый с блестками потолок и мечтал. А когда он вышел, по его сильному молодому телу на кафель стекала вода, словно любовь отверженных женщин, с тоской смотрящих вслед и оплакивающих свое одиночество бессонными ночами. “А все-таки Философ не ответил, как найти верную подругу”.