Loe raamatut: «Талант из глубин»

Сблизила авария

В тот полевой сезон что-то долго не ладилось в работе экспедиции, безуспешно пытавшейся найти нефть в Ярославской области. Вязла и ломалась в болотах техника, хандрили люди, а план наверстывали по выходным дням. Было не до грибов. И лишь к концу лета нашли, наконец, время для коллективного выезда за грибами. Всем захотелось поехать в окрестности городка Любим, получившего свое название еще со времен Ивана Грозного как любимого места его охоты.

Для поездки за грибами начальство выделило бортовой "уазик" с установленной в его кузове самодельной деревянной будкой. Будку эту собственноручно смастерил механик дядя Володя. Он был отличным механиком, но слабовольным человеком, не чуждым любви к спиртному. Мог часами трудиться, ремонтируя старые, давно списанные машины. Но и у него был предел терпения, вытекавший из предела его возможностей. Далеко не все из его рук выходило со "знаком качества". И когда водители, готовясь к зимним работам, спрашивали его, как они будут работать на буксующих машинах с лысыми скатами, дядя Володя, лукаво щурясь, в ответ задавал свой коронный вопрос: "А трахтор зачем?" Да, без трактора ни в болотах, ни зимой в снегу с нашей дедовской техникой делать было нечего. Бывало, повозившись в хламе и на складе впустую и не найдя нужную деталь, дядя Володя становился грустным и задумчивым. И тогда его помощники – слесари – добывали бутылку, а далее все завершалось воспоминаниями о тех событиях, которые хорошо заканчивались.

Бортовой "уазик" одиноко стоял на базе геофизической партии, расположенной за окраиной города Данилова. Дядя Володя изредка уделял ему внимание, завершая монтирование будки. Все чего-то не хватало, чтобы доделать эту работу. И когда подошло намеченное для поездки за грибами воскресенье, он устало махнул рукой и сказал: «Пойдет и так, без покраски. Выкрасим после вашей поездки». Затем он задумался, стал что-то вспоминать, но так и не вспомнил.

Всего набралось 14 человек. Водитель Николай ехать согласился неохотно, т.к. готовился к намеченной на ближайшие дни свадьбе, и поэтому каждый день был для него дорог. Но мы ему пообещали вернуться засветло, проведя сбор грибов организованно, особенно не разбредаясь по лесу. Все были свои, в основном итээры, выехавшие на полевой сезон из Москвы. Из местных жителей, кроме шофера, была пенсионерка Пелагея Ивановна, у которой бухгалтер снимала жилье и которую все знали, т.к. за зарплатой приходили нередко домой к бухгалтеру. Из временных работников экспедиции, принимаемых только на сезон, за грибами поехала Марина, у которой истекал срок практики в связи с началом учебы в университете. Поездки такие Марина очень любила, хотя в грибах разбиралась слабо. Собирать их она совсем не старалась, а просто гуляла по лесу, убеждая интересных для нее собеседников так же не тратить время на грибы, а просто любоваться замечательной природой.

Мест в машине хватило всем. Техник Аня Шувалова с 8-летним сыном Костей сели в кабину, а остальные разместились на скамейках в пахнувшей свежей древесиной будке.

Грибов в лесу было так много, что все взятые емкости вскоре оказались заполнены. Немногословная Пелагея Ивановна по единодушному признанию заняла первое место, собрав две корзины отборных грибов. Аккуратно перевязав корзины специально захваченной для этого из дому тканью, она пристроила их в машине и подсоединилась к тем из грибников, которые все настойчивее стали агитировать остальных за более ранний отъезд обратно (грибы требовали обработки, а назавтра с утра на работу).

Найдя разумный компромисс, засобирались в дорогу и вскоре поехали. По дороге пели песни, настроение было отличное. Машину Николай гнал лихо, торопясь на ужин к невесте. Пошел небольшой дождь, забарабанил в крышу будки и протянул на ее оконце косые нити. Но он вскоре кончился. На поворотах машину слегка заносило, песня переходила в испуганный крик. Но после нескольких поворотов боязнь прошла, и очередной поворот сопровождался уже только смехом, когда инерция бросала друг другу в объятия иных пассажиров, не уцепившихся за что-то для подстраховки.

Один из поворотов оказался роковым. На нем и случилась авария. Мы и испугаться не успели, как начали кувыркаться. Помню, как инстинктивно сгруппировался в комок, поджав к себе руки и ноги. Треск, звон, грохот и – тишина. Мы – на полянке неподалеку от дороги вперемежку с грудой всего того, что осталось от будки. Неподалеку – наш "уазик", лежащий вверх колесами.

Первая же мысль – на каком я свете? Огляделся – явно на этом. Куртку пробил кусок стекла и торчит из предплечья. Вытащил его, пустяки, крови почти не было. А рядом – грустная картина. В груде обломков, наполовину заваленный ими, лежит мой коллега Гена Макаров, а на его груди, прижавшись к нему, лежит Пелагея Ивановна. Из ее носа ему на грудь капает кровь, на щеке глубокая ссадина – протащило, видимо, ее по доскам во время аварии. Лежит она, плачет и причитает: корзины-то обе у нее были с собой не свои, оказывается, а чужие, и вот теперь она о них, явно помятых, сокрушается. Гена морщится и хочет убрать старушку со своей груди, но не может даже пошевелить ничем, только головой крутит. Попытался приподняться – не получается. Мы начали его выгребать из-под обломков. Он грустно так на нас смотрит и просит быть осторожней, полагая, что у него перелом позвоночника. Освободили его, наконец, – никакого перелома, вообще ни царапины. Просто куртку его брезентовую так плотно зажало досками, что повернуться невозможно было. Вскоре груду обломков покинул последний грибник. Самое забавное было в том, что обе корзины Пелагеи Ивановны практически не повредились, не то, что у остальных грибников.

Пострадала серьезно только Аня Шувалова. Пришлось потрудиться, извлекая ее из-под машины. Болела ключица, потом оказалось, что она переломана, и много времени спустя после аварии была проделана не одна операция, пока все зажило. Николай же все то время, пока разбирались с людьми, лежал, раскинув руки, возле машины. Он тоже оказался без переломов, но на верхней скуле у него на глазах окружающих выросла огромная шишка. А Костик, белый, как полотно, так и остался в кабине машины. Он оказался без единой ссадины, но заикался и дрожал.

Постепенно стали приходить в себя. Правда, долго не могли успокоить старшего геолога Виктора Ивановича, который жутко матерился (от него такого никто из присутствующих никогда не слыхивал), бегал к шоссе и обратно и обеспокоено восклицал – что же теперь будет, это же ЧП, теперь пойдут комиссия за комиссией и что покоя теперь никому не будет! Наконец, и он согласился, что все это пустяки по сравнению с тем, что могло быть со всеми нами.       Останавливались проходящие машины, обещали сообщить о происшествии в автоинспекцию. Одна из них увезла Аню в Любим.

Приехала автоинспекция. Довольно быстро установили, что «уазик» был в полном порядке: и тормоза, и рулевое управление, и все остальное. Водитель тоже был в порядке, т.е. трезвым. Высказали предположение, что на ближайшем повороте он промазал ногой мимо педали тормозов, а может, еще и мокрое после дождя шоссе подвело при такой большой скорости (ее оценили под 80 км в час). Свою версию вскоре высказал и наш завхоз Коняшкин, проявлявший слабость к всякого рода уголовным и другим расследованиям: он объяснил происшедшее тем, что платье у Ани было коротковатое и что Николай, вместо того, чтобы следить за дорогой, косил взглядом на ее обнаженное колено и не заметил поворот.

Перевернули машину, поставили ее на колеса, попробовали завести – работает, все в порядке. Николай вскоре, придя в себя, уехал на ней своим ходом. А нас «гаишники» поздравили с редким для таких аварий случаем отсутствия не только жертв, но и массовых травм. Докопались-таки, в чем была причина такой "удачи": будка в кузове была либо закреплена плохо, либо вообще не была прикреплена к кузову, поэтому ее на первом же витке кувыркающейся машины вытряхнуло на поляну, на которой мы и оказались вперемежку с обломками. Возможно, именно о креплении будки силился вспомнить дядя Володя накануне нашей поездки. Закрепи он эту будку как следует – крутились бы мы в ней, как вещи в стиральной машине.

Вскоре из Любима пришел автобус, и всех нас повезли в больницу. А в ней уже полным ходом шли приготовления к серьезным операциям: вызвали из дому всех хирургов и ждали пострадавших (при такой скорости автомобиля, о которой врачам сообщили, трудно было рассчитывать на легкие порезы). И когда в приемный покой «на своих двоих» стали поступать наши грибники, врачи так и не могли поверить, что они и есть пострадавшие.

Из Данилова, откуда мы поехали за грибами, автобус за нами пришел глубокой ночью. Мы шли втроем – Гена, Марина и я – по ночному городку в ту его часть, где мы жили по соседству, снимая жилье у местных жителей. Очень хотелось есть, и мы, поменяв маршрут, пошли на дурманящий запах ржаного хлеба, несшегося из пекарни. Пришли к ней, разговорились с парнями из ночной смены, выпекавшей хлеб. Угостили они нас горячими ароматными свежевыпеченными булками, которые мы тут же растерзали.

Авария эта многих сдружила. У Гены еще долго, улыбаясь, многие спрашивали о состоянии его позвоночника. Пелагея Ивановна стала больше улыбаться, вскоре поправилась и похорошела, а в день зарплаты, если ее выдавали у нее в доме, то из всех приходивших сотрудников выделяла "своих", зазывая их на чай с вкусным вареньем, а в ближайший праздник еще и грибочками угостила, "теми самыми". Дядю Володю, отказывавшегося сооружать новую будку, замучили предложениями все-таки соорудить ее, снабдив дополнительно устройством для катапультирования.

Акции для академика

Когда в постсоветское время на предприятиях стали создавать Советы трудовых коллективов (СТК), появился такой орган и в нашем НИИ. Мне пришлось в нем состоять от момента создания вплоть до его физической смерти, вызванной повальным сокращением сотрудников.

На СТК нередко рассматривали актуальные и довольно интересные вопросы, касающиеся жизни коллектива. Расскажу об одном из них.

На заседании зачитали обращение в дирекцию института академика Николая Никитича Пузырева, которой некогда переехал в Новосибирск, но до этого успел много сделать для науки в рамках нашего института. Академик подробно перечислял свои заслуги и просил их учесть при распределении среди сотрудников акций, которые должны быть якобы выданы после преобразования НИИ из государственного учреждения в акционерное общество (АО). Не учел, однако, академик одного: собственность института как была государственной, так ею и осталась, при этом все акции, которых никто в глаза не видел, полностью стали принадлежать государству. При этом «интеллектуальная собственность», под которой имелись в виду результаты творческой деятельности сотрудников, не ставилась ни в грош, и реально оценивалась лишь собственность содержащегося в институте имущества и его зданий. Наш институт, имевший перед его названием аббревиатуру ФГУП (федеральное государственное унитарное предприятие) превратился, тем не менее, в АО (акционерное общество), став коммерческим предприятием с государственной собственностью. Сотрудники по этому поводу между собой шутили: «Те же брюки, только назад пуговками».

Между тем, в институте в связи с его реорганизацией разгорелась дискуссия. Народ не мог понять – а для чего всё это затеяно, и какие от этого будут последствия? Вскоре туман стал рассеиваться, и многое прояснилось.

В нашем АО появился новый устав, в котором первая же строка гласила о том, что основной задачей предприятия теперь является получение прибыли. Лаборатории, занимавшиеся фундаментальными, а не прикладными, исследованиями, стали тут же разбегаться, поскольку на получение сиюминутной прибыли не были нацелены. В нашем институте, ставшем коммерческим предприятием, появились новые приказы, ущемляющие права сотрудников. Так, увеличенные отпуска научных работников, имеющих ученую степень, тут же сократили до минимума, а прибавки за наличие ученой степени платить перестали. Почему? А потому что теперь всё это отдали «на усмотрение руководства института». Руководство это, не имея, как правило, никаких ученых степеней или ученых званий, отменило тут же все эти привилегии. Задавали друг другу вопрос: а с какой целью это «акционирование» вообще проводилось? Ведь собственник (государство) оставался тем же владельцем предприятия, оставляя за собой 100% мифических акций…

Вразумительный ответ по поводу столь бестолкового акционирования народ всё же получил: пока предприятие является ФГУПом, оно должно финансироваться из госбюджета. А если оно стало АО, то пусть оно даже и остаётся полностью государственным, то по отношению к нему начинает действовать классический прямо-таки жлобский принцип: «государство вам ничего не должно». К этому и сводится вся суть подобной «реформы». Очень скоро сотрудники института на себе почувствовали ее плоды: прекращение финансирования из госбюджета превратило их зарплаты в мелочевку, и без дополнительных договоров на стороне нормально существовать стало невозможно.

Над письмом академика о выделении ему акций дружно посмеялись. Ему же составили вежливый ответ с объяснением сложившейся ситуации после изменения формы института без изменения формы собственности.

Но академика Пузырева в институте не забыли. И когда он вскоре обратился за поддержкой в связи с выдвижением очередной его работы на получение Государственной премии РФ (он уже являлся лауреатом Государственной премии СССР), наш институт его активно поддержал. Премию он получил.

Битая черепица в вишневом саду

Мне еще в советское время приходилось по работе бывать в разных частях Прибалтики. В Калининградской области (бывшей Восточной Пруссии) тогда работали геофизические партии, в которых мне приходилось бывать. Когда в работе случались паузы, или в нерабочие летние дни, народ любил посещать расположенные в районе работ вишневые сады. Эти сады некогда находились в немецких хуторах. От многих домов в хуторах осталась лишь битая черепица, а некоторые дома сохранились после войны в нетронутом состоянии и заселялись гражданами, приехавшими из других частей страны, по которым прокатился огненный смерч войны. Погоревав на руинах своих домов, недавние воины приехали осваивать бывшие немецкие земли. С такими старожилами, воевавшими в этих местах, мне не раз приходилось общаться. Они мне и прояснили разницу между их усадьбами и садами, в которых пока что валялась вдавленная в почву черепица.

Дело в том, что нашим воинским частям в Пруссии пришлось столкнуться с ожесточенным сопротивлением немцев. Подавляющая их часть состояла в нацистской партии. Свои хутора такие немцы превратили в огневые точки и не собирались сдаваться наступающим советским частям. Когда наша пехота сталкивалась с такими хуторами, то на какую-то их осаду ни времени, ни желания не хватало. Решение становилось простым: вызывали авиацию, и бомбардировщики дома в таких хуторах вместе с расположенными в домах немцами, пулеметами и фауст-патронами сравнивали с землей. Уцелели лишь хутора, в которых жители действительно оказывались людьми мирными, которых наши воины старались не обижать.

…Эту невыдуманную историю про хутора в бывшей Восточной Пруссии я вспомнил, когда в наше время мы стали свидетелями жутких сцен с уничтожением мирных жителей. Затем непременно следовало возмездие. Оружие же возмездия далеко не всегда действует настолько хирургически, чтобы карать одних лишь врагов. Как говорится, лес рубят – щепки летят.

В ночной клуб решили не идти

В первую мою заграничную командировку я поехал с Владимиром Михайловичем Брусницыным, главным инженером морской геофизической экспедиции, расположенной в Калининграде. Меня пригласили в качестве технического руководителя работ, намеченных на шельфе Балтийского моря.

Тогда для поездок советских людей за границу существовало правило: не менее половины группы должны составлять люди партийные. Вот и получилось так, что меня, человека беспартийного, состыковали с коммунистом Брусницыным. Отмечу сразу, что подружились мы с ним и нашли общий язык довольно быстро. Поселились в одном просторном номере гостиницы, и если бы не его похрапывание по ночам, то всё выглядело бы идеально. По утрам мы спускались завтракать в гостиничный ресторан, где нас обслуживали обаятельные и приветливые официантки. В зале приятно играла музыка, и покидать мягкие уютные кресла очень не хотелось.

В ожидании отправки на плавучую платформу мы несколько дней провели в Гданьске. Незадолго до этого там победила «Солидарность», и город был еще обклеен плакатами, агитирующими голосовать за нее. Длинные очереди стояли в магазинах за мясом, а в киоски – за прессой, в которой смело вскрывали спекуляцию и коррупцию. Это не мешало юным распространителям газет тут же на них зарабатывать: группа юнцов занимала очередь в киоск, покупала пачку газет, которые тут же выгодно распродавались тем покупателям, которые находились в конце очереди. Аналогичную историю мы наблюдали и со спекуляцией на билетах в кинотеатры, где шли ставшие популярными документальные фильмы, обличавшие прогнивший старый строй и сообщавшие зрителям малоизвестные факты о «Солидарности». В газетах помещали любопытные расследования, будоражившие горожан. Так, оказалось, что подавляющее большинство владельцев квартир нового дома, построенного в центре города его властями, – это валютные проститутки.

Впечатлений новых нам вполне хватало, чтобы, придя вечером в гостиницу, коротать время в своем номере. Но всякий раз в холле гостиницы мы натыкались на указатель в подвальное помещение с надписью «Ночной клуб». В один из дней мой коллега, пристально посмотрев на мены, вдруг спросил: «Ну что, пойдем туда?» Я без колебаний согласился. Тогда он предложил все же подняться к нам в номер, попить там кофе и обсудить этот вопрос основательно. На том и порешили.

Я не допускал в вопросе Брусницына никакой провокации. Так это наверняка и было. Но он, напившись кофе, стал рассуждать так:

– Понимаешь, я, конечно, за наш с тобой поход в ночной клуб. Тем более, что у себя на родине такой возможности мы не получим. Но когда я представил себе – что может произойти уже там, то делается не по себе.

 Я удивился:

– А что может там произойти страшного?

– Дело в том, что в стране этой сейчас кишат всякие иностранные журналисты, корреспонденты, репортеры, и они явно устраивают провокации. Представь себе: усядется ко мне на колени какая-нибудь пышнотелая красотка, и меня с ней сфотографируют, а назавтра это фото опубликуют. Каково будет мне, главному инженеру экспедиции, да еще и члену партии, красоваться в такой компании?! Тебе-то ничего – ты человек беспартийный…

Возразить было нечем. Так мы в ночной клуб и не пошли.

Вдохновили женщины-сибирячки

Юрий Мирзоян отработал в нашем НИИ положенное после окончания вуза время и решил сменить и место работы, и место проживания. Он был по специальности электронщиком, но попал в разведочную геофизику, как и многие другие, поддавшись романтическому порыву. Трудился в одном из подразделений института, расположенном в Нарофоминске. Там же он жил вместе с женой Люсей в одноэтажном щитовом доме. Зимой в доме было тепло, но «удобства» были расположены на улице, и регулярно образовывающиеся в туалете ледяные наледи крайне напрягали этого южных кровей человека. К слову, именно эти наледи и явились поводом для его обращения к директору института Михаилу Константиновичу Полшкову на предмет согласия на увольнение.

На прием по личному поводу к директору попасть было трудно. Приходилось по нескольку дней ждать приглашения пройти к нему в кабинет, сидя в коридоре на продавленном диване. Многие не выдерживали и уходили, не дождавшись аудиенции. Но Юрий не сдавался и дождался-таки приема.

Директор внимательно Юрия выслушал. Но когда тот стал в качестве причины ухода называть пресловутые наледи в туалете, Полшков его прервал вопросом:

– А вам не стыдно об этом говорить, молодой человек?

Юрий осекся, и не стал оправдываться. Он понял, что суровому директору, прошедшему войну и создавшему огромный институт, ставший легендой геофизики, про наледи в туалете рассказывать не надо было бы. Но директор, не дождавшись его ответа, продолжил:

– Вы, молодой человек, знаете, почему женщины-сибирячки такие сильные, крепкие и красивые? А всё потому, что с подобными наледями они всю зиму борются при помощи лома и лопаты. А вы говорите…

Беседа Юрия и Полшкова завершилась неожиданной для директора просьбой этого южного человека направить его поработать в Якутию.

Просьбу его выполнили, и он вскоре поехал работать в Сибирь – туда, где живут такие замечательные женщины, не боящиеся наледей в своих лишенных удобств туалетах.

Об этом разговоре с Полшковым мне рассказал Юрий Мирзоян, когда несколько лет спустя вернулся из Сибири в Москву, куда его пригласили поработать в министерстве как опытного производственника.