Loe raamatut: «Страна расстрелянных подсолнухов», lehekülg 3
Как-то закончив работу, я решил сварить из остатков пластин небольшой плоский топорик, тут же наточил его на «Болгарке», получилось неплохо. Главное его преимущество было, что он был легкий, незаметный и его можно было скрытно носить на ремне. «Авось пригодится, – подумал я. – Лучше бы я его не варил или выбросил там!». Этот топорик впоследствии сыграл очень неблаговидную роль в нашей военной судьбе.
К концу нашей командировки, на дачу с инспекцией, приехала жена полковника.
– Вот это самовар у нее! – задавленно прижимая губы ладонью, воскликнул Моня, глядя ей в след чуть ниже спины. – На троих рос – одной достался. … Н-да! Как-то Изабеллу Абрамовну спросили, шо вам больше подходит для здоровья: горячий чай или горячий мужчина? «А мене абы хорошо пропотеть» – ответствовала она. И, по сути, она была права.
За женой полковника было интересно наблюдать: ела она, вернее уплетала подобающе своей тучной комплекции, сметая все со стола как пылесос.
– Такая «жлобина»! – шептал опасливо Моня, округляя глаза. – Жрет все из ложком, из ножом, из вилком, будто у нее вместо пальцев повырастали гангрены!!
Женщина с принципами – она заставила нас тщательно отдраить летнюю кухню, а плиту, на которой готовили, пришлось мыть дважды. Мы очистили десятилетние слои кухонного жира заодно с заводскими этикетками. Шпичук с ней был ягненочком и называл ее Цветик.
– Угу, как ты не понимаешь Цветик?! … Да! Конечно Цветик! … Уже бегу моя радость!!
– Прыг скок! – хотелось напутствовать вслед.
Но мы молчали. На даче Шпичука нам все нравилось. Было смешно лицезреть этот «Цветик», в полтора центнера весом, с розовым бантом, с прижатым к необъятной груди немецким шпицем. Держала она полковника крепко.
– Я имею кое-что сказать! … – делился разведсведениями Моня, – по секрету сообщила соседка Шпичука. Вполне цивильная женщина – эта Цветик еще та самодура. Полковник весит за сто кило без верхней одежды и нижнего давления. Но если эта мадам выходит из себя, он летает по даче не хуже «Боинга».
– Физика! – с улыбкой соглашался Димка. – Закон массы. 150 на 100!
– Просто на каждого «звездуна» при погонах, обязательно есть своя «звездиха», – серьезно умозаключал Лопушок.
Подходы были разные, но суть не менялась.
Наше возвращение на «пересылку» прошло в аналогичном порядке. Ту половину консервов, что мы не смогли одолеть, полковник оставил на даче, а нам купил черствый пирог с брусникой, в качестве подарка. Вообще, в начале командировки, за отменную работу, он обещал двухкилограммовый торт, но не срослось. Пирог был такой сухой, что только солдатские зубы могли его разгрызть, но мы и этому были рады, – с чаем, он улетел на ура.
– Нет-таки не правильная у него фамилия – точно «переодетый», – философствовал Моня, собирая последние крошки пирога, – не Шпичук он на самом деле, а Шпильберман. Это я вам говорю!! А я толк знаю!
Моня «своих» узнавал безошибочно, это вызывало улыбку.
– Шпильберман – Доберман! – с сожалением вздыхал Новиков, взбалтывая остатки жидкого чая. – Главное подальше от войны. День может не год – но жизнь бережет! – философски заключал он. – Я бы еще здесь поработал.
– Пару недель можно, – согласился я.
– А я бы даже пару месяцев, не отказался, а там глядишь, и война кончится, – мечтательно добавил Пашка.
– Может, она уже кончилась, просто нам не сообщили, – очень оптимистично высказался я.
Но это было, конечно, большим преувеличением.
***
К нашему возращению, новобранцев, с которыми мы призывались, уже не было. Нас встретили другие пацаны. Они рассказали, что «наши» умудрились, уже побывать в боях и неудачно. Трое убитых и пятеро раненых. В это верилось с трудом. Одного «шибзика» и балагура по прозвищу Хоттабыч, я неплохо знал по заводу; он работал наладчиком ЧПУ, двух других вспомнил с трудом.
Сразу примерил ситуацию на нас. Настроение упало ниже плинтуса.
– Блин!!! Все только начинается?! – невесело констатировал Гаврилов.
– Кто следующий? – спросил Новиков.
Но в ответ была тишина. Лучше было постучать по дереву.
Отчаянно захотелось напиться, но забор с проволочным окаймлением и охрана, были на страже. Кто-то из нас посетовал на это. Неожиданно один из новеньких – Валек Рыжков – видя, как мы страдаем, извлек из потайного карманчика тонкую 200 гр. фляжку.
– Пронес через все кордоны! Жена-медсестра. Чистый медицинский, 96 градусов! Нинка как картинка, снарядила, – торжественно объявил он, вручая нам огненную жидкость.
– Нине наш пламенный! – тут же воскликнул я, не вполне веря свалившейся удаче.
– Бл*дь! Друг! Как зашибись, что на свете есть друзья и они не жмоты!! – поддерживая меня, разразился в хвалебном спиче Пашка Новиков.
Эмоции зашкаливали. Пашка был самый модный из нас. Волосы местами белые, мелированные, язык, проколотый, с пирсингом, ногти ухожены – любимец девушек и заварушек. Он жил по-королевски на Мороховецкой набережной у магазина «Кристалл» в великолепной «сталинке» с трехметровыми потолками и лепниной. Его амурные похождения можно было слушать бесконечно. Особенно про некоторых дамочек, которые проявляли стойкость, достойную Брестской крепости. Он уже начал иметь прекрасную половину города Харькова по второму разу и вот теперь попал под призыв. Ему было трудней, чем нам. Война и девушки находились на разных полюсах.
– Наливай, – нетерпеливо бросил Моня, разрубая рукой воздух и блестя глазами. – Жить надо так, щёбы не было больно, а помереть по глупости мы всегда успеем.
– О-о-о!!! – подхватил без слов Димка Гаврилов, наш «маленький» гигант. Он промочил ноги, откачивая воду из канав и погребов, и постоянно подкашливал. Ему налили больше всех, растерли остатками грудь и спину, замотали в хрустящий полиэтилен на ночь. Зато утром его было не узнать.
– Ну, как?
– Нормально. Как на собаке. Дома бы еще три дня валялся.
– Не говори.
Мы закурили Winston. Я угощал из домашних запасов. Тогда они еще были. Димка поведал немного о своих предках:
– Один мой дед, по отцу репрессированный, прошел ужасы Соловецких лагерей и Гулага, второй – штрафник, был ранен на Невском пятачке, подлечился, прорывал блокаду Ленинграда, дошел до Праги, его имя даже ошибочно высечено на мемориальном комплексе в Латвии как погибшего, но он выжил. Батя обеспечивал операции в Корее, служил в Египте, Африке. Там тогда шла война, о которой сильно не распространялись. Лечился долго в Крыму, потом мы поселились на Украине. Служили и воевали почти все мои предки: даже бабушка была военный водитель. У нее, правда, только юбилейные медали и отмороженные на всю жизнь ноги. Тогда автомобили были без дверок, ограничивались брезентовыми шторками, и отопления не было.
– Раньше Харьков было прекрасное место для жизни, – заявил я.
– Раньше да! – процедил Диман и сплюнул, – поэтому и остались. Маманька хотела в Ленинград. Был выбор.
– Я бы пожил в Ленинграде!
– Я тоже! Раньше бы знать! И никуда бы не надо было топать!
Через три дня и нас погнали на Восток. В команде было 25 человек, земляки с Харькова, часть с Изюма – сельские, кто отвертеться не смог. Вечером мы прибыли в лагерь недалеко от Ямполовки.
Ямполь захватили 19 июня в результате 14-часового боя. Три блокпоста «сепаров» были уничтожены. Тогда же под контроль ВСУ перешел и Северск. Правительственные войска наступали методично и сокращали жизненное пространство непризнанных республик. Это не был порыв, просто удушение. Тем не менее, успехи были на лицо. Но до сих пор рядом что-то грохотало, бабахало, бубухало.
– Да тут, похоже, у чертей пункт массовой мобилизации – шутил Гаврилов. – Степь да степь кругом, а мы на Городище.
– Ад пуст. Все черти здесь! – бросил я.
– Мы не упоротые, но, скорее всего, передавят колорадов – видите сколько сил собирают, – предположил Новиков. – Только нас сколько прибыло!
– Это бабушка надвое сказала, – возразил Диман. – Боюсь, что мы и нашу сучью страну за собой утянем.
Такие разговоры были не по мне. Призвали служить – надо, по любому. Родина у всех одна, – ну такая она непричесанная… И чтобы не слушать я ушел.
Нас построили, посчитали и отвели в однослойные легкие палатки ПЛС. Они представляли собой большие четырехугольные тенты, натянутые на бетонное основание; вход закрывался подзором. Лежанки были устелены не струганными досками, а дорожки между ними засыпаны Янцовским отсевом. По центру, в обрамлении палаток располагалось деревянное административное здание, кирпичная «оружейка» и открытая столовая под легким навесом, а по периметру деревянные грибки для часовых.
Не успели мы устроиться, как без приглашения, к нам явились гости, человек 20-ть в красивой форме с красно-черными нашивками Правого сектора. При себе у них был полный комплект: «броники», пистолеты, беспалые перчатки с черепами. Они, отрывая клеванты, беспардонно врывались в палатки и действовали нагло, бесцеремонно, отбирали всё ценное.
Мы попробовали дать отпор, но нам решили серьезно вломить – поучить… и пошел «махоч». Мы держались дружно, но к «правосекам» прибыла подмога. Оказалось, это был «комендантский взвод» и силы были неравные.
– Нацгвардия еб*чия, – возмущался Гаврилов, поочередно прикладывая алюминиевые ложки к распухшему глазу, – разожрались на казенке, рожи хрен «обс*решь»!!
Ему досталось больше всех из-за роста и очевидной слоновости.
– Обчистили, – подвел итог Новиков, – и «накандыляли», … хорошо хоть инвалидами не сделали!
– А у меня – объявил я тоскливо, – ушел мой любимый нож Bear Grylls, мультитул с пассатижами и блок Winstonа.
Лопушок аккуратно поворачивал направо-налево нос пальцами и кряхтел. Наконец он выдавил:
– А мне кажется, нос сломали. Таки да… хрустит что-то, а крови… не видно. Странно…?
– Может его вытянуть или слегка ударить, с другой стороны, чтобы сросся нормально, – неуверенно предложил я.
– Таки зачем?! … Моня был немножко похож на умного, но не до такой степени, чтобы дамочки им восхищалась, – самокритично заявил он. – А сейчас будет совсем абзац с кривым шнобелем. Да был бы жив!! Вот нарвались на комплименты!
Мы притухли, мамки далеко, мирная жизнь кончилась, – нос, это наверно цветочки.
Когда пацаны разошлись из курилки я, оставшись один, позвонил домой, стараясь быть бодрым:
– Привет мама! Как вы там? … Понятно. Нас еще не привезли. … Я же тебе говорил, на даче у полковника. … Варить металл моя профессия. Восстанавливаем мост, купаюсь, рыбалка. … Нет! Ко мне нельзя. … Просто нельзя, нас скоро перебрасывают на новое место. … Я все помню, не беспокойся, горло берегу, буду звонить.
– Маманя, папаня, дед – беспокоятся, – поведал я вышедшему из палатки Новикову. – Вот звоню, раз обещал. – Я мечтательно прикрыл глаза. – Сейчас бы на Bluebirdе прокатиться с ветерком по Харькову. Подсадить девчонок. Хорошеньких, … да хоть и страшненьких. Пылится родненький, поди, куры несутся под капотом.
– Да уж! – согласился Пашка, и в глазах его появилась тоска. – Как они там без меня?! Тут уже так запарился. Для чего живу. Углекислый газ вырабатываю, чтобы растениям было лучше.
***
Наутро майор представил нашего непосредственного командира – старшего лейтенанта в очках и двух сержантов. Майор был возрастной и запойного вида. Он старался ни во что не вмешиваться и со всеми ладить. Безобразия, которые творились во вверенной ему части, его не интересовали. Не успел он уйти, как пришел капитан с маленькими глазками и противной ухмылкой, очевидно из тыловиков – паскуда та еще! Выбрал бойцов, у которых обмундирование было получше, и увел куда-то. Мы в этот набор не попали – успели хорошо пропотеть на даче у полковника. Вернул ребят через час, в каком-то рванье, не по росту, некоторые комплекты были в плохо застиранной крови, явно с убитых или из госпиталей. Тихо привел, … даже стеснительно и сразу виновато ушел. Есть такие стыдливые грабители или киллеры, … которые, прежде чем убить извиняются: «Ничего личного браток, прости – просто такая работа!» Пиф-паф и в дамки! У этого капитана тоже была работа на себя, небольшой бизнес, который приносил устойчивый доход.
– Нас убьют – это расходный материал, а форму им жалко, – бросил один из обобранных горемык.
– Все новое наши командиры уже продали. Да и какая разница теперь, – обреченно обронил другой, закатывая длинные рукава.
– Войско и было неказистое – а тут полное ЧМО стало, – бросил Лопушинский морща лоб. – Кстати, знаете, как у нас в Одессе расшифровывается ЧМО? … «Человек морально опущенный».
Лопушинский у нас получил прозвище Лопушок, за маленький рост и покладистость.
– Хоть горшком называйте, только в печку не ставьте! – улыбаясь, безропотно соглашался он.
Накануне нам начали выдавать автоматы и патроны в цинках. К тесной оружейке прирос длинный хвост. Дошла очередь и до нас.
– Ну, дела! – тихо возмущался Димка Гаврилов, и глаза его наливались праведным гневом. – Приклад с первого раза не раскладывается. А сюда глянь – газовый поршень – слой хрома тоньше волоса. Треснутая рукоятка. Где они это оружие взяли? Как из него стрелять? А грязные?!
– Не задерживаем! – хмуро бросал прапорщик и смотрел бесцветными рыбьими глазами мимо нас, на следующих.
У меня и ребят оружие было немногим лучше. Мне попался АК-74М 1992 г. выпуска, без ремня, российского производства завода Ижмаш, на котором стоял год и боевое клеймо – «стрела в треугольнике». Пока разбирался, увидел, пацаны открыли цинки, матюгаются пуще прежнего – в три этажа кроют. Не знаю, где они хранили цинки и как, … но, когда мы их вскрыли, там были просто сухие как в накипи комки, а не патроны.
– П*дец, я первый раз такое вижу! Как набивать рожки этой х*йнёй, – вытянулось лицо у Новикова. – А если заклинит или ствол разобьет? Без рук останешься и с рожей «козлячей».
– Зато таки самый настоящий ветеран АТО станешь, и сразу спишут. Живым останешься, – заявил Моня и серьезно посмотрел на всех.
Никто не понял, шутил он как всегда или нет. Стали отбирать, протирать, патроны. Зелено-синие гильзы были в серых раковинах, а некоторые насквозь сгнили и как спички переламывались. А что делать? Других нет! Принялись выколупывать. Других не дадут а спрашивать себе дороже, а как там, в бою повернется, … припрет, из палки стрелять будешь.
Первые испытания
Нас подняли ни свет ни заря. Ночные тревоги в армии, это особый шик, как шампанское для любимой, это то, без чего просто скучно нашим командирам. Если есть возможность перевернуть все вверх дном, то почему от этого отказываться.
– Все овощи, хватит жопу мять!! – послышалась резкая команда среди ночи.
Распахнулись полы палатки, заскользили лучи фонариков «нацгвардов». Натыкаясь, друг на друга, заспанные, ничего не понимающие бойцы, пытались нашарить форму, ботинки.
– Они бы сперва засунули шнобель на часы, – ворчал Моня, – выяснили который час, прежде чем нас будить!
– Бегом свидомые! Плохо собираетесь, бегите ДЛНР удобрять. Это большая честь для вас!
– Ходу. Ходу. Мать вашу!! По полной выкладке, щенки харьковские, вперед прорыв затыкать! Ваши родственники совсем «охерели», позиции прорвали!!!
– Донецкая и Харьковская область граничат, но не родственники же? – огрызнулся Гаврилов.
Подъем среди ночи проходил тяжело. Солдатской выправки у нас, конечно, не было. Откуда ей было взяться, за неделю занятий, которых и занятиями назвать можно было с большой натяжкой, а «нацгварды» свирепствовали, подгоняли нерадивых тумаками и пинками. Всюду лилась широким потоком самая пошлая площадная брань:
– Скорей суки!! «Драконьте» свой рваный анус! А то пройдемся по нему большим деревянным дилдо!!!
– А ты-ы-ы… … щенок!!! – это получил волшебное ускорение Лопушок, метра на три отлетая от верзилы с огромными ботинками-берцами.
– Ой, чтобы они так жили, как хотят нам, – лепетал Моня, зажимая казенную часть руками. На лице его показались непрошенные слезы. – Одним бог дал крылья, а другим пендель и все летят, только ощущения разные.
– Смотрите, не обосритесь по дороге на передовую, трусливые твари!!! – неслось нам в след.
– Моя задница стала не тухес, а прямо-таки мечта проктолога, – причитал Лопушок. – Я же тюля, чересчур хрупкого телосложения, не представляющая какой-либо серьезной угрозы, а им бы все стебаться.
– Давай Моня, давай, – серьезно подгонял я его.
– Нас имеют за идиотов!
– Потом разберемся! А то еще получишь хорошую «мандюлю».
– Уже зажал очко и бегу, разве ты не видишь?!
Рота как могла, построилась. Спустя пятнадцать минут мы двинулись. Компас Адрианова, карта, фонарик, – нехитрый командирский набор. Кругом была непроглядная ночь, и глухая канонада звучала со всех сторон. Было не по себе. Ранцевая УКВ радиостанция Р-109М была с консервации и выдавала только треск. Связь отсутствовала – ее никто перед выходом не проверил. Но командиры вели уверенно, сержанты подбадривали, подгоняли отстающих.
Нами руководил старший лейтенант из запасников, с очень русской фамилией Петров. Он имел за плечами, в далеком прошлом, военную кафедру. У него была простая биография: сельхозинститут, молочный завод, зона АТО. Назвался груздем, полезай в кузов. По внешнему виду Петров уважения не внушал – замухрышка в очках, правда, голос у него оказался неожиданно низкий, густой!
Шли без привалов и перекуров.
– Скорей! Скорей! – гнали отстающих и добавляли непечатных выражений. Тут можно было много узнать о себе и своей половой принадлежности, если ты оказался в хвосте.
Старлей хотел выслужиться, а может, не имел опыта: совсем не давал отдыхать. Протопали километров восемь. Остановились, упарились, ночной ветерок приятно холодил лица. Все жадно курили и были напряжены.
– Не надо гнать волну, это еще не шторм! – со всезнающим видом, умозаключал Моня.
Старлей старательно, по карте, измерял пройденное расстояние курвиметром. Неказистое колесико с цифрами – незаменимый прибор среди штабных. Его изобрел еще Ломоносов, но он исправно продолжал мерить неправильные кривые.
– Ша! Тихо! – предупредительно приложив указательный палец к губам, прошептал Моня. – Такому поцу для солидности нужно песочные часы на руке носить. Он разрабатывает в Зеркальном зале Версаля… таки план, достойный кайзера Вильгельма!
Оказывается, мы запутались, пошли не по той дороге, и нужно было возвращаться.
– Кругом! Шагом марш! – дрогнув голосом, скомандовал Петров.
Хвост оказался впереди, и объяснений не последовало. Солдату много знать не положено, и ночная прогулка продолжалась. Мы шли в непроглядную темень, тревожное небо оказалось у нас за спиной.
– Рак костного мозга в блуждающем ребре, – раздалось из средины колонны.
Всем стало смешно. Петров сделал вид, что не услышал.
Когда прошли около километра в обратном направлении, заметили одинокую фигуру впереди и насторожились. Мы недавно здесь шли. Что бы это значило?
А случилась невероятная история, которая возможна только в армии! Оказывается это, был какой-то «дурик» из третьего взвода. Он умудрился потеряться, пока ходил по большому. Боец задержался в лесу, больше, чем следовало. Очевидно, в мирной жизни он, любил посидеть на унитазе с газеткой и потерял связь с действительностью. Облегченный, он вышел из зарослей, и пошел на радостях в обратную сторону, перепутав направление. И вот уже не до шуток: один-одинешенек, ночь, кто-то его настигает. «Свои не свои?!!» Автомат «герой» предупредительно запнул в кусты, очевидно, собрался сдаваться. Вот ему была радость, когда обнаружилось, что догнали его мы.
Сбивчивый рассказ бедолаги повеселил неизбалованную армейскую публику.
– Ша! … Вы вот это здесь рассказываете на полном серьезе?! – восклицал громко Моня, кося глазами от предвкушения. – Рассказываете, ничем не рискуя?!! Нет! Вы нам просто начинаете нравиться! Французские ароматы до сих пор, по-моему, местами задержались на вас!
Хохот пошел волнами! Чем только не наградили его местные острословы. Даже приклеили кличку «Суворов». Кажется, легче стало идти – смех в походе великое дело, а если бы не перепутались? От смешного, до трагического – один шаг.
Чуть забрезжил рассвет, когда добрались, до перекрестка, но он, как ни удивительно, не был обозначен на карте. Это говорило, что мы заблудились. Необходимо было понять, где мы находимся. Наскоро созвали Совет в Филях! Петров и два сержанта, спорили до хрипоты, но чем громче были их выражения, – тем, очевидно, меньше ясности.
– «Тудою… сюдою»! Два придурка в три ряда! Сами ни хрена не знают! – беззлобно ворчал Моня, – пытаясь выцедить из фляжки остатки воды.
– Старлей мало-мало знал, а за «молочные годы» и то забыл, что преподавали, – брякнул я.
– Не мудрено.
Решили ориентироваться не по карте, а по звукам боя. Часам к одиннадцати, наконец, вышли, к линии соприкосновения и встретили бойцов из соседней бригады. Оказывается, мы забрели не туда куда надо, сделали огромный ненужный крюк, а потом еще его увеличили. Дело приобретало скверный оборот!! Старлей побледнел, трухнул и давай орать, чтобы мы перешли на бег. «Куда там. … Но потрусили».
Бежали вдоль линии фронта, а вообще не столько бежали, сколько делали вид, потому что сил после марша, уже не осталось, но дело пахло керосином. Петров уже не орал, а просил, умолял добавить.
– Ребятушки! Ребятушки!
– Щас, только разбег возьму и с низкого старта, – подбадривал себя Моня, обливаясь потом и дико вращая глазами.
– Ребятушки уже как «козлятушки», – пыхтел я, – на последнем издыхании.
Появились отстающие. Старлей умчался назад, работал добрым словом и «трехэтажными». Голова колонны в его отсутствие перешла на шаг. Потные сержанты сновали, как загнанные мыши. Им приходилось еще бегать вдоль колонны, переходить с права на лево и обратно, а это была дополнительная нагрузка.
Выглянуло солнце, стало припекать. Почти у всех закончилась вода, во рту пересохло, а кто пил, отворачивался. Остальные жадно ловили взглядом счастливчика. Надо было делать привал, но старлей упорно гнал колонну, превратившуюся в неорганизованную толпу. Взводы окончательно перемешались. Наконец и он выдохся, свалился на траву и все как по команде за ним.
Один Моня не унывал, глядя в голубое бездонное небо:
– Я, как та лошадь на свадьбе: морда в цветах, а задница в мыле, – заявил он и вдруг на распев выдал озорной куплет, лежа на спине:
«Мой братан для марафету бабочку одел,
На резном ходу штиблеты – лорд их не имел.
Клифт парижский от Диора, вязаный картуз.
Ой, кому-то будет сорез, ой, бубновый туз!»
Он замолчал, и застрекотали кузнечики, а где-то далеко очень глухо бухало и стучало. Если удавалось прислонить ухо к земле, то звуки становились слышней. Трава была настояна на клевере, тысячелистнике и отдавала прелым, а по небу ползли легкие облака. Ветер был западный.
«Может, это облако пролетало над моим домом? – подумал я. – Двести километров и никакой войны!! Маманька придет с работы, пожарит котлеты, отварит рожки и можно взять в киоске у Сухой балки пива. Сколько хочешь «Янтарного светлого», «Веселого монаха»,» или Черниговского», а может «Монастырского», или «Славутича с двойным хмелем». Сейчас хотя бы баночку любого, холодненького!»! Только у нас в Червонозаводском, единица измерения пива – была ящик или упаковка. Это у нас на рынке можно было купить джинсы Dolce & Gabbana за 200 грн., а на сдачу тебе могли еще вручить носочки от Valentino или Versace. А про ослепительную красоту местных кареглазых девчонок… в белых блузках с большим вырезом и черных сарафанах, отороченных красной каймой – даже не стоит вспоминать. Эти клетчатые юбки, что были много выше колен! А какие соблазнительные ножки! Взгляд ел такую красавицу, начиная со строгого пробора на голове, чуть задерживался на пышущей здоровьем груди, не помещавшейся в блузке, и скользил до высоких каблуков и горящих туфель лодочкой. Да! Мечты. Где же вы наши девчонки, где мой отчий дом?!».
Минут через пять Петров, шатаясь, поднялся и вновь послал нас вперед.
– Откуда он силы находит задохлик?! – удивлялся Новиков, с трудом поднимаясь на ослабевших ногах.
– Дело серьезное! – хмурился Гаврилов, его тоже пошатывало. – Надо терпеть!
Мы бежали через силу. Старлея было жалко – «сельхозник» – разве он думал попасть на войну. Коровки-буренки. Он был спец по качеству молока и больше пробирки ничего не поднимал, но молоко стало не в моде – пошел другой тренд.
– Могут расстрелять, если «сепара» прорвались, – предположил я, переводя дух. – Виновного всегда найдут.
– А тут и искать не надо, – цедил Гаврилов, пытаясь сплюнуть, но слюны уже не было. – Никто не спросит, что за военная кафедра, чему там учили, и почему не было переподготовки?!
Старлей поплелся в хвост, мы сразу перешли на шаг.
– Если отобьются, то ничего, – размышлял я, вытирая лоб, – но на войне наказывают не тех и не за то. Блестящие кабинетные операции наших штабов проваливают трусы на передовой. Это давно известно! Командование на себя грехи не возьмет. Кто попался первый под руку – тот и виноват.
Мы опять перешли на легкую трусцу. Редкий дубовый лесок и кусты акации закончились. Впереди раскинулось обширное и ровное, как тарелка, поле, а линии фронта не было. Была граница соприкосновения с противником, но где она – никто не знал.
Двигаться в колонне становилось опасно. Старлей, забравшись на какую-то кочку, стал напряженно всматриваться в бинокль. Он протирал линзы собственных очков и мутные китайские окуляры Bassell, и опять до боли шарил по пустым посадкам, полям.
«Что таят эти мирные украинские перелески? Не спрятана ли где-нибудь вражеская батарея?» – думал каждый из нас.
– Хоть наденьте глаза на морду, хоть нет, – невесело лепетал Моня, размазывая грязь по лицу, – это же почти арена Киевского Динамо, тут как голому в баню. Там прячутся, эти сволочи, которые нас так любят. Хотят, чтобы дырок в наших телах было гораздо больше, и мы уже начинали тихо-мирно вонять.
– Не каркай, – прервал его Гаврилов.
Старлей последний раз тревожно посмотрел на нас, и прозвучала неуверенная команда:
– Рассредоточиться! Больше пяти не собираться! При обнаружении двигаться короткими перебежками!
Голос у него был хороший, низкий, мужской и наверно он стал бы настоящим командиром, но надо было ему пережить этот день. А там может и год будет по силам?! Кто знает, что будет через год? На такой срок никто загадывал.
Распределились мелкими группами, по три-пять человек. Мы как в тире! Нас видать отовсюду.
– Пирожочки, пирожочки из мясом! – бухтел Моня.
– Какие пирожки? – поинтересовался я, переводя дух.
– Это мы! Пирожочки: «Доживу ли до утра?» Да. Горяченькие! Налетай «сепара». Подешевело!
– Да прорвемся Моня! – скрепя сердцем, выдыхал я. – Должны. Всех не побьют.
Удивительно, но ни одного выстрела с той стороны не было! На войне иногда везет. Нам подфартило, никто не стрелял. Наконец, к полудню притопали наконец туда куда надо. Измотанные, но все же дотащились. Но там еще ночью без нас все решилось. «сепара» или проверяли бдительность или устраивали разведку боем. Не добившись успеха, они отступили. Вторую половину ночи все, кроме дозоров, спали, а мы шастали и давали двойного кругаля.
Старлею повезло: трибунал отменялся. Аннуляция приказа поступила через пятнадцать минут, после того как мы вышли из расположения, но мы об этом не знали. Если бы была исправна радиостанция, нас бы просто сразу вернули в назад.
А солнце палило нещадно. Мы сгрудились под тремя худосочными тополями, ища спасительную тень. Вниманием опять завладел Лопушок забравшись на снарядный ящик.
– Но… – он поднял палец, как всегда, делали старые одесситы, когда требовали внимания к информации, – я попытаюсь «Чуточку» рассказать о, увы, канувшем в лету славном старом городе, до того, как его заполонили «Рэднеки». Наш сапожник Изя, сей «Homo odessites» на Новом базаре, что трудился наверно со дня основания города, несмотря на всеобщее среднее образование, ежедневно в полдень вывешивал на двери своей мастерской табличку, где в слове из четырёх букв было три ошибки: «Апет». Но все понимали. Однако я дико извиняюсь, но Изя, по существу, был прав. Командиры! Война войной, а обед таки по расписанию?!
Мольба Мони повисла в воздухе. На нас не рассчитывали. Местное начальство было нами не обрадовано – мы раскрывали расположение передовой линии обороны.
– Лейтенант! Что за бардак вы тут устроили! – хрипел серый от пыли незнакомый майор. – Стройте людей и линяйте! Быстрей мать вашу, вояки хреновы!
Мы успели сделать запасы теплой воды из штабного бака и практически опустошили его. Они, очевидно, позднее вспомнили нас неласковым словом.
– Граждане командиры… и куда делся порядок?! Я же насчет обеда … – потерянным голосом продолжал вещать Моня, пытаясь достучаться до совести тех, от кого это зависело.
– Правильно!
– Верно! – раздавались одобрительные голоса.
– И шоб мы так стреляли, как вы нас кормили, – не унимался почувствовавший поддержку Лопушок.
И вдруг просвистели три шальных снаряда. Разрывы были не близкие, но они сорвали нас. Мы, как ветер, торопливо рванули обратно. Тут уже не до еды.
Пробежав небыстрым галопом с километр, мы свернули в лесок, и нестройная колонна окончательно распалась. Оказывается, ночью собираясь в спешке, некоторые в темноте не нашли носков; надели ботинки на голую ногу и сбили их до кровавых мозолей. Сержанты засновали от одного к другому и вперемежку с трёхэтажными показывали, как правильно обработать раны, завернуть бинтами ступни. Матерки в армии часто не для ругательств, а просто для связки слов – так удобней и доходчивей.
– Вот так «уё*ки»! И стрелять в вас не надо. Готовое уже удобрение. Мотайте шибче!
– Кому они уши шлифуют. «Кругом-бегом?» – возмущался Моня.
– А хоть бы и так – сооружал себе белые носки Новиков, – для этого бинты тоже сгодятся.
– Это скупая сержантская любовь… – философствовал Гаврилов. – Не обижайтесь.
Мы с ним были обуты по форме.
– Та шо Вы мине балакайте? Кто ж не знал, шо одевать надо! – возмущался Лопушок. – Знали. У мине один носок одет, успел. А второй в карман «заныкал», но потерял. Полосатенький, никто не находил?
Бойцы разбрелись по лесу, срезали подходящего размера ветки. Главное было найти ствол с полукруглым ответвлением, чтобы задействовать плечо. Соорудили подобие костыльков, забрали у инвалидов оружие, и пришлось идти с перерывами. Голодные и изможденные, мы добрались в расположение части поздним вечером, и вид у подразделения был ужасающий: люди валились с ног, не все смогли даже найти силы поесть. «нацгварды» смотрели на эту картину спокойно со скрытым злорадством, сплевывая через губу:
– Вояки хреновы! Ну да, лаптями торговать – образование нужно, а ноги в носки одеть – высшая математика! Не забудьте до сортира сбегать. Нам делать больше не хер, как за вами гавно убирать? Придурки!!
