О праве войны и мира

4. Так, о Геркулесе^[180] мы читаем, что власть над завоеванной им Спартой он отдал Тиндарею, с тем, однако, условием, что если сам Геркулес оставит потомство, то царство перейдет к последнему (Диодор, кн. IV). Амфиполис был отдан в приданое Акаманту, сыну Тесея. А у Гомера Агамемнон обещает дать семь городов Ахиллесу. Царь Анаксагор отдал в дар Мелампу^[181] две части своего царства. О Дарии Юстин пишет так: «Свое царство он отдал в наследство Артаксерксу, Киру же – те города, где тот был начальником» (кн. V). Так же точно преемники Александра^[182] унаследовали право неограниченной собственности и власти над народами, ранее подвластными персам, получив каждый свою долю, причем считалось, что эта власть досталась им по праву завоевания. Оттого не следует удивляться тому, что они приписывали себе право отчуждения.

5. Подобным же образом, когда царь Аттал^[183], сын Эвмена, назначил в завещании римский народ наследником своего имущества, римский народ под именем имущества овладел также его царством. Флор пишет об этом (кн. II): «Вступив в права наследования над этой областью, народ римский овладел ею не по праву войны и завоевания, но гораздо справедливее – в качестве наследника по завещанию». И впоследствии, когда Никомед^[184], царь Вифинии, умирая, назначил римский народ своим наследником, царство его превратилось в римскую провинцию. Цицерон во второй речи против Рулла говорит: «Мы получили в наследство царство Вифинию». Так и Киренаика, часть Ливий^[185], с туземным населением была оставлена в наследство римскому народу царем Апионом.

6. Тацит в XIV книге «Летописи» упоминает о землях, некогда принадлежавших царю Апиону^[186] и завещанных римскому народу вместе с царством (извлеч. из Тита Ливия, 43). У Цицерона в речи «Об аграрном законе» сказано: «Кому не известно, что царство Египет перешло к римскому народу по завещанию царя Александра?» У Юстина Митридат, упоминая в речи о Пафлагонии, говорит, что «она перешла к его отцу не путем насилия, не силой оружия, но досталась по завещанию» (кн. XXXVШ). Он же рассказывает, как парфянский царь Ород долгое время колебался, кого из своих детей назначить царем после себя (кн. XLII). И Полемон, владыка тибаронов и соседней области, назначил свою жену наследницей государства (Страбон, кн. XII); подобно этому некогда в Карий поступил Мавзол при переживших его братьях (Страбон, кн. XIII).

XIII. Возможность неполного обладания верховной властью

1. А в государствах, где власть вручена волею народа, я готов признать – не следует предполагать данного народом своему царю согласия на отчуждение верховной власти^[187]. Поэтому мы не порицаем замечания Кранца о новшестве, допущенном Унгвином при передаче Норвегии по завещанию («История Дании», кн. II, гл. IV), поскольку он имеет в виду нравы германцев, у которых царская власть отнюдь не переходила по завещанию. Ибо завещательные распоряжения о переходе королевской власти Карла Великого и Людовика Благочестивого, а также впоследствии у вандалов и венгров имели скорее характер рекомендации, обращенной к народу, нежели отчуждения государственной власти^[188]. О Карле Великом, в частности, Адо сообщает, что он имел в виду, чтобы его завещание было утверждено франкскими вельможами. Нечто подобное мы читаем у Ливия. Когда македонский царь Филипп устранил от власти Персея и на его место предпочел назначить Антигона, сына своего брата, то он объехал города Македонии с тем, чтобы рекомендовать Антигона вельможам Македонии^[189].

2. Не меняет дела то обстоятельство, что король Людовик Благочестивый, как об этом можно прочесть, отдал город Рим в дар папе Пасхалию, так как франки могли по праву возвратить власть над городом Римом, полученную ими от римского народа, тому же самому народу, кого некоторым образом олицетворял папа, облеченный достоинством главы государства.

XIV. Существуют несуверенные государства, состоящие в полном обладании, то есть с возможностью их отчуждения

Приведенные нами выше доводы в пользу необходимости проводить различие между верховенством власти и полнотой обладания ею правильны, поскольку не только обладание верховной властью нередко является неполным, но даже, наоборот, обладание подчиненной властью зачастую бывает полным, так что, например, маркграфство и графское достоинство могут легче, нежели царская власть, продаваться и передаваться в наследство по завещанию^[190].

XV. Указанное разделение подкрепляется различием способов установления регентства в королевствах

1. Другой признак указанного различия проявляется при установлении регентства^[191], когда государь лишен возможности отправлять обязанности своей власти вследствие несовершеннолетия или болезни. Ибо в государствах, не имеющих вотчинного характера, регентство принадлежит тем, кому оно поручено основным государственным законом или, при отсутствии последнего, согласием народа^[192]; в вотчинных же государствах регентство принадлежит тем, кого изберет родитель или ближайшие родственники^[193]. Так, в царстве эпирском, возникшем в силу соглашения народа, как известно, в малолетство царя Арибы, регенты были назначены государством (Юстин, кн. ХIII)^[194], а к наследнику Александра Великого регент был назначен знатнейшими македонскими вельможами (Юстин, кн. LXVII). А ввиду возгоревшейся войны в Малой Азии царь Эвмен назначил сыну своему Атталу регентом своего брата (Плутарх, «О братской любви»). Точно так же Гиерон, царствовавший в Сицилии, назначил своему преемнику регентов по своему усмотрению.

2. Является ли царь, кроме того, собственником владений на правах частного лица, как, например, царь Египта после времен Иосифа^[195], а также индийские цари, о которых сообщают Диодор (кн. II) и Страбон (кн. XV), или же не является им – такой вопрос не касается государственной власти и не относится к природе последней. Дело в том, что собственность не составляет ни иного вида верховной власти, ни даже иного способа обладания такой властью.

XVI. Обязательства государя по предметам, не относящимся ни к естественному, ни к божественному праву, не ограничивают верховенства

1. Третий довод состоит в том, что власть не утрачивает верховного характера даже в том случае, если вступающий на царство свяжет себя каким-нибудь обещанием, данным подданным или Богу^[196], хотя бы и относящимся непосредственно к делам правления. Однако я не говорю ни о соблюдении права естественного, ни божественного, ни права народов, которые связывают всех государей, хотя бы они не давали на то никаких обязательств, но о соблюдении таких правил, которые связывают кого-либо лишь при наличии тех или иных обещаний. Правильность моих соображений выясняется из сравнения с властью отца семейства, который если и даст какое-нибудь обещание, имеющее отношение к управлению его семейством, однако же не лишается оттого высшей власти в своей семье, поскольку это касается дел последней. Да и муж не утрачивает принадлежащей ему власти вследствие каких-либо обещаний, данных им своей жене.

2. Необходимо во всяком случае признать, что при таких условиях верховная власть государства несколько ограничена именно тогда, когда такого рода обязательства касаются хотя бы лишь осуществления актов власти или же непосредственно самой власти. В первом случае деяние, совершенное вопреки принятому обязательству, будет лишь неправомерным, ибо, как мы показали в другом месте, действительное обещание сообщает права тому, кому дано обещание; во втором же случае деяние будет ничтожным вследствие отсутствия правоспособности. Отсюда, однако же, не следует, чтобы лицо, принимающее на себя подобного рода обязательства, тем самым подчинялось кому-либо высшему, потому что ни один такой акт не может быть уничтожен властью высшего, но лишь силой самого права.

3. У персов царь имел верховную власть; он был, по словам Плутарха, «неограниченным самодержцем» и предметом поклонения как образ божества; а как сообщается у Юстина (кн. X), персидские цари сменялись не иначе как по смерти. Царь говорит персидским вельможам, что «он созвал их, чтобы не казалось, что он довольствуется лишь собственным суждением, но, впрочем, они должны помнить, что их дело более повиноваться, нежели давать ему свои советы» (Валерий Максим, кн. IX, гл. V). И тем не менее он произносит клятву при вступлении на царство, что отмечено Ксенофонтом и Диодором Сицилийским; и считалось грехом вносить изменения в законы^[197], изданные в определенном порядке, как известно из истории Даниила (гл. VI, 8, 12, 15) и жизнеописания Фемистокла у Плутарха. Это же подтверждает Диодор Сицилийский в книге XVII и много позднее – Прокопий^[198] в первой книге «Персидского похода», где передается весьма знаменательная для этого вопроса история. То же самое сообщает Диодор Сицилийский о царях эфиопов (кн. III). По его сообщению (кн. I), египетские цари, которые, без сомнения, обладали не меньшей верховной властью, нежели прочие владыки Востока, тем не менее были обязаны соблюдать многие обычаи; в случае же нарушения своих обязанностей они не могли подвергнуться обвинению при жизни, но после их смерти выносился обвинительный приговор их памяти^[199], и осужденные лишались торжественных похорон. Точно так же, если еврейские цари^[200] правили неправедно, то после смерти их хоронили вне места царского погребения (II кн. Паралипоменон, XXIV, 25; XXVIII, 27). Это было отличным мероприятием, которое не посягало на священный характер верховной власти и тем не менее страхом посмертного суда удерживало царей от нарушения ими клятвы верности. В Эпире цари по обычаю тоже приносили клятву править согласно законам, о чем нам известно из жизнеописания Пирра у Плутарха^[201].

4. Что же последует, если к этому добавить условие, что в случае нарушения царем верности он лишается царства^[202]. Даже в таком случае верховная власть сама по себе не умаляется, но способ обладания ею потерпит ущерб вследствие такого ограничения, и самая власть не будет отличаться от временной власти. Агафаркид у Фотия сообщал о царе сабеев, что тот был неограниченным владыкой, обладавшим самодержавной властью, но если он выходил из пределов царской власти, то мог быть побит камнями; Страбон сообщает то же самое со слов Аргемидора (кн. XVI).

5. Так точно поместье, вверенное на правах фидеикомисса [препоручения], все же есть поместье, не менее чем принадлежащее на праве полной собственности, но самое владение им сопряжено с возможностью возврата. А соответствующий препоручительный закон может иметь применение не только при передаче царской власти, но также и в иного рода договорных обязательствах. Ибо бывают также некоторые союзные договоры между соседними народами, включающие такого рода условия^[203].

XVII. О делении иногда власти частью по предметам и частью по степени

1. В-четвертых, необходимо отметить, что хотя верховная власть сама по себе едина и неделима, объемля перечисленные выше составные части и включая верховенство, то есть будучи совершенно независимой, тем не менее иногда бывает разделена^[204] на так называемые потенциальные или же на субъективные части. Так, несмотря на единство Римской империи, все же нередко бывало, что одно лицо правило восточной, другое – западной частью империи, или так, что даже три лица делили между собой мир на три части. А может быть и так, что народ, избирая царя, одни действия оставит за собой, другие же целиком предоставит царю; но это бывает, как мы уже показали, не во всех случаях, когда царь принимает на себя какие-нибудь обязанности. Разумеется, что это бывает лишь в случае формально проведенного деления^[205], о чем мы уже упоминали выше, или если свободный доныне народ возложит на будущего царя какое-нибудь постоянное обязательство, или же если туда будет включено условие, согласно которому царь может быть к чему-либо принужден и за что-либо наказан. Ибо предписание исходит от высшей власти, но ограничено предметом данного предписания. А принуждение к чему-нибудь не всегда есть дело высшего, так как по природе каждый имеет право сам принудить должника к исполнению своих обязанностей, но природа начальствующего этому противится. Таким образом, из возможности принуждения вытекает лишь равенство положения, а следовательно, и деление верховенства.

2. Многие приводили немало возражений против такого как бы двойственного порядка; но, как мы уже сказали выше, в делах государственных нет ничего, что было совершенно свободно от каких-нибудь недостатков, а потому и право следует выводить не из того, что может показаться тому или другому наилучшим, но из воли, служащей источником самого права. Старинный пример приведен Платоном в книге третьей его «Законов». Когда Гераклиды основали царства Аргос, Мессену и Лакедемон, цари были вынуждены управлять в пределах, предписанных законами; и пока они держались такого образа действия, будучи связаны обязательствами по отношению к народу, они сохраняли царство за собой и за своим потомством и не терпели ни от кого умаления своей власти, но и сами цари между собой и народы^[206], а также цари по отношению к соседним народам и народы по отношению к соседним царям оказывали доверие и были связаны обещаниями взаимной военной помощи.

XVIII. О шаткости доказательства этого положения тем, что королям не угодно, чтобы некоторые их акты получали силу не иначе как по одобрении их каким-либо собранием их государства

1. Весьма, однако же, ошибаются те, которые полагают, что если только государи соглашаются на утверждение хотя бы некоторых своих актов сенатом или иным каким-нибудь собранием, то уже имеется разделение верховной власти; ведь если таким образом отменяются некоторые акты, то, надо полагать, они отменяются волею самого государя, которому угодно таким путем оградить себя от ответственности за распоряжения, принятые вследствие настойчивого домогательства. Таково было повеление Антиоха III своим должностным лицам не выполнять его распоряжений, содержащих что-либо противное законам (Боерий, ad с. 1. de const. in Decret.; Плутарх, «Апофегмы»), а также приказ Константина, чтобы ходатайства по делам несовершеннолетних и вдов не направлялись на разрешение в императорскую канцелярию, даже при наличии на то соответствующего рескрипта самого императора^[207] (L. unica С. quando imperator).

2. Потому что подобный порядок сходен с завещанием, снабженным оговоркой о недействительности последующих завещательных распоряжений, ибо такого рода оговорка означает предположение, что последующее распоряжение не выражает подлинной воли завещателя. Но как эта оговорка, так и упомянутое поведение государя могут быть отменены прямым распоряжением и особым волеизъявлением соответствующего лица.

XIX. Некоторые другие примеры неправильных выводов из этих фактов

Здесь я отнюдь не могу сослаться на авторитет Полибия, относящего Римское государство к разряду государств со смешанной формой правления, поскольку в то время, если иметь в виду не фактический порядок, но правовые основания государственной деятельности, оно было чисто народным, ибо и власть сената, выражавшего участие знатных в правлении, и консулов, по его мнению, имевших почти царскую власть, была подчинена народу. То же относится и к мнению других авторов политических рассуждений, которые предпочитают довольствоваться внешней формой повседневной административной практики, нежели вникать в самые права верховной власти в соответствии с сущностью государственного строя.

XX. Правильные примеры

1. Ближе к разбираемому предмету – учение Аристотеля о некоторых видах царской власти между неограниченной монархией, называемой им абсолютной (то же, что «совершенная монархия» в «Антигоне» Софокла^[208], «самодержавная и неограниченная монархия» Плутарха^[209], «независимая власть» Страбона), и властью лакедемонских царей, которая есть чистый принципат. Я полагаю, что примером такой царской власти могут служить еврейские цари, так как, мне думается, не может быть сомнения в том, что во многих отношениях они располагали верховной властью, ибо ведь народ хотел иметь таких же царей, какие были у соседей^[210], а восточные народы находились всегда в безусловном подчинении у своих царей. В «Персах» Эсхила Атосса так говорит о персидском царе:

 
Он не ответственен пред государством.
 

А у Марона сказано:

 
Так ни Египет, ни даже
Лидия, ни народы Парфян, ни Мидийский Гидаспес
Не почитают царя.
 

У Ливия же (кн. XXXVI) читаем: «Сирийцы и прочие азиатские племена рождены для рабства», с чем согласны слова Аполлония у Филострата: «Ассирийцы и мидяне даже обожают неограниченное господство». У Аристотеля в «Политике» (кн. III, гл. 14) сказано: «Обитатели Малой Азии терпеливо переносят неограниченное владычество». А у Тацита батав Цивилис обращается к галлам с такими словами: «Рабство составляет удел Сирии и Азии и покорного своим царям Востока»^[211] («История», IV), ибо и в Германии, и в Галлии в те времена были цари, но, как указывает тот же Тацит, обладавшие лишь временным правом на царство и авторитетом в делах совета, но не властью повелевать.

2. Мы уже отметили выше, что весь народ еврейский подчинялся царю; Самуил, изображая власть царей, достаточно убедительно указывает, что у народа не сохранялось никакого прибежища против насилия царя. Это правильно выводят древние учители из слов псалма: «Тебе единому согрешил». А к этому месту имеется примечание у Иеронима; «Так как Давид был царем и никого другого не боялся»^[212]. У Амвросия же сказано: «Царь не был связан никакими законами, потому что цари вообще свободны от ответственности, ибо никакие законы не налагают на них наказаний, поскольку они ограждены своей неограниченной властью^[213]. Таким образом, не может согрешить против человека тот, кто не подчинен другому высшему» (кн. IV). То же можно прочесть у Исидора Пелусиота в недавно опубликованном послании CCCLXXXIII. Насколько мне известно, евреи согласны, что за нарушение их царем законов о царских обязанностях полагалось наказание розгами, но такое телесное наказание у них не было связано с позором, цари подчинялись ему добровольно в знак покаяния, причем удары наносились не ликтором, но лицом, назначенным самим царем, который сам устанавливал и меру наказания. От принудительных наказаний цари были освобождены настолько, что даже закон о разувании, связанном с бесчестием, на них не распространялся. В толкованиях раввинов имеется следующее изречение еврея Варнахмана в разделе о судьях: «Ни одна тварь не судит царя, но сам Бог, от коего исходит всякое благословение».

3. Как бы то ни было, во всяком случае я полагаю, что разрешение некоторых дел было изъято у царей и сохранено за синедрионом в составе 70 мужей, учрежденным Моисеем по божественному повелению, продолжавшим существовать непрерывно до времен Ирода и пополнявшимся путем кооптации. Оттого и Моисей, и Давид называют этих судей божественными (Исход, XXII, 8; псалом LXXXII, 1) и самые суждения их называют суждениями божиими (Второзаконие, I, 17; II Хрон., XIX, 6, 8); и суды эти, как сказано, судят не человеческой властью, но по божественному уполномочию. Сверх того явно отличны дела Божии от дел царских (I Хрон., XXVI, 32 и II Хрон., XIX, 11), где под делами Божиими, по удостоверению ученейших евреев, следует понимать судебные решения, постановляемые по закону Божию. Я не отрицаю того, что царь иудейский сам разрешал некоторые уголовные дела; Маймонид в этом деле отдает ему предпочтение перед царем десяти колен израилевых, что с несомненностью подтверждается и немалым количеством примеров как в Священном Писании, так и в писаниях евреев. Однако же разрешение некоторых дел, по-видимому, не было предоставлено царю, как, например, о коленах, о первосвященнике, о пророках^[214]. Подтверждение этого имеется в истории пророка Иеремии, которого старейшины осудили на смерть, на что царь заметил: «Вот он находится в вашей власти, ибо царь бессилен против вас» (кн. пророка Иеремии, XXXVIII, 5); то есть, значит, в такого рода делах. И если кто-либо обвинен был по любому иному делу перед синедрионом, царь не мог изъять его дела из ведения этого суда. Так что Гиркан, не будучи в состоянии воспрепятствовать суду над Иродом, прибег к хитрости, чтобы избегнуть решения (Иосиф Флавий, «Иудейские древности», XIV, 17).

4. В Македонии цари, потомки Карана, по словам Каллисфена, приведенным у Арриана, «приобрели власть не насилием, но по закону». А у Квинта Курция в книге IV сказано: «Македоняне привыкли жить под царской властью, но под сенью большей свободы, нежели прочие народы». Ибо ведь рассмотрение дел, по которым гражданам грозила смертная казнь, не входило в ведение царя. Тот же Курций (кн. VI) добавляет: «Дела о смертной казни, согласно древнему македонскому обычаю, рассматривали войска; в мирное же время рассмотрение этих дел принадлежало народу, царская же власть была бессильна, если не успевала заранее получить одобрения своих решений». Имеется еще один пример такого смешения властей в другом месте у Курция: «Македоняне, согласно обычаю своего народа, наблюдали, чтобы царь не охотился пешком, без избранной свиты из числа знатных и друзей» (кн. VIII). Тацит сообщает о готонах «Они находятся в несколько большем подчинении у своего царя, нежели прочие германские племена, но вовсе не лишены свободы». Ибо раньше он изобразил принципат как право советовать, но не как власть повелевать. Вслед за тем он изображает абсолютную царскую власть такими словами «Повелевает один. Власть его не ведает границ и не является временным полномочием». Евстафий в комментарии на шестую песнь «Одиссеи», где описывается государственное устройство феакийцев, говорит, что «у них было смешение власти царя и знатных»^[215].

5. Нечто подобное я нахожу во времена римских царей. Тогда почти все государственные дела вершились рукой царя. «Нами повелевал Ромул по своему произволу», – пишет Тацит. «Несомненно, что первоначально в Риме вся власть в государстве принадлежала царям», – говорит Помпоний; и тем не менее даже в это время разрешение некоторых дел было сохранено за народом, как полагает Дионисий Галикарнасский. Если же отдать предпочтение свидетельствам самих римлян, то в некоторых случаях имелась возможность обращаться к народу с жалобами на царя, как замечает Сенека (письмо СVIII) на основании трактата Цицерона «О государстве», а также лонтификальных записей и Фенестеллы. Вскоре затем Сервий Туллий, овладевший царской властью не столько по праву, сколько по расположению к нему народа, значительно способствовал умалению царской власти, ибо, по выражению Тацита, «он утвердил законы, которым должны были подчиняться даже цари» («Летопись», кн. III). Неудивительно поэтому, что, по словам Тита Ливия, власть первых консулов отличалась от царской власти почти не чем иным, как только годичным сроком.

6. Сходное смешение народной и олигархической власти имело место в Риме во времена междуцарствия и в первые консульства. Ибо в некоторых делах, и как раз наиболее важных, постановления народа приобретали силу не иначе как с одобрения сената^[216]; впоследствии же, с возрастанием власти народа, это правило сохранило лишь внешнюю видимость старины, так как сенат начинает давать свое одобрение решениям народа заранее, не дожидаясь исхода дел в комициях, как свидетельствуют Тит Ливий и Дионисий Галикарнасский. Даже в более поздние времена наблюдаются некоторые следы прежнего смежения властей до тех пор, пока, по словам Тита Ливия, власть оставалась у патрициев, то есть у сената, у трибунов же, то есть у народа, было право содействия, а именно право отклонения тех или иных мероприятий или право вмешательства (кн. VI).

7. Исократ тоже был склонен видеть в Афинском государстве во времена Солона некоторое смешение власти знатных с народным правлением. Установив эти факты, обратимся к рассмотрению некоторых вопросов, часто встречающихся при рассмотрении разбираемого предмета.

XXI. О совместимости верховной власти с договором, обременяющим сторону неравным союзом; разбор возражений

1. Первый вопрос касается того, может ли обладать верховной властью лицо, связанное неравным союзным договорным соглашением. Под неравными союзными договорами я понимаю не такие, которые заключаются между державами с неравными силами, как, например, договор между Фиванским государством времен Пелопида и царем персидским, и не такие, которые римляне некогда заключили с массилийцами (Юстин, кн. XLIII), а затем с царем Масиниссой (Валерий Максим, кн. VII, гл. 1), и отнюдь не те, которые имеют временную силу, как, например, если враждующая сторона согласна на мир с противником ради получения от него возмещения военных издержек или иного рода удовлетворения. Неравные договоры имеют место тогда, когда в силу самого договора одна сторона вынуждена отдавать постоянное преимущество, а именно если одна сторона обязана оказывать поддержку власти и величию другой стороны, как, например, в договоре этолиян с римлянами, то есть оберегать от посягательств верховенство другого государства или его достоинство, которое носит название величества. Тацит назвал это отношение «уважением к верховной власти» и дал следующее пояснение: «Их жилища и пределы на другом берегу, а сами они заодно с нами душою и сердцем». А у Флора оказано: «Прочие народы не подчиненные римской государственной власти, чувствовали, однако же, ее величие и стали оказывать знаки уважения победителю народов – римскому народу» (кн. IV). Сюда же следует отнести такого рода права, которые ныне именуются покровительством, защитой, опекой; таковы, например, у греков права городов-метрополий в отношении колоний. Ведь, по словам Фукидида, хотя колонии и имели равные права с метрополиями, но они были обязаны оказывать последним почести, то есть внешнюю почтительность и определенные знаки уважения (кн. I).

2. У Ливия о древнем договоре между римлянами, овладевшими полностью Альбой, и латинянами, происходившими из Альбы, сказано так: «В этом договоре господство было на стороне римлян» (кн. I). Правильно вслед за Аристотелем рассуждает Андроник Родосский («На «Этику Никомаха», IX, 18) о Дружбе между неравными сторонами, что на долю сильнейшего выпадает больше чести, на долю же слабейшего – больше обязанностей оказывать содействие первому. Известно, как на разбираемый вопрос ответил Прокул, а именно что свободен тот народ, который не подчинен власти другого народа, даже если он и вовлечен в такой договор, согласно которому он обязан оказывать добрые услуги для поддержания величия другого народа (L. non dubito, D. de cap). Стало быть, если народ, связанный таким договором, остается свободным, поскольку он не подчинен власти другого народа, то, следовательно, он сохраняет верховную власть. То же самое следует сказать о царе, ведь одно и то же основание верховенства как народа, так и царя, который поистине царь, Прокул добавляет к сказанному, что подобная особая оговорка вносится в договор с тем, чтобы было понятно, что один народ имеет первенство перед другим, но это не значит, что другой тем самым лишен свободы. Первенство здесь должно означать не превосходство власти, а преимущество чести и достоинства (ибо ведь Прокул предупредил, что такой народ не подчинен власти другого). Это удачным сравнением поясняют следующие слова: «Подобно тому, как (по словам Прокула) мы можем считать свободными наших клиентов, хотя они и не могут равняться с нами ни значением, ни достоинством, ни какими-либо правами, так и те, кто должен уважать наше величие, по нашим понятиям, сохраняют свободу».

3. Клиенты обязаны хранить верность патрону, так точно малые народы^[217] связаны договором верности по отношению к тому народу, который превышает их достоинством. Они «состоят под покровительством, но не в подчинении у других», как говорит Сулла у Аппиана («Война с Митридатом») Они – союзники, а не подвластные народы, по словам Ливия (кн. XXXI), а Цицерон в книге второй трактата «Об обязанностях», изображая благословенные времена римского народа, говорит, что у римлян союзники пользовались покровительством, но не были подвластными. Сюда подходило следующее изречение Сципиона Старшего Африканского: «Народ римский предпочитает привязывать народы благодеяниями, а не страхом, привлекать чужестранцев доверием и союзами, а не держать их в узах печального рабства» (Тит Ливий, кн. XXVI). Здесь можно также привести слова Страбона о положении лакедемонян после водворения римлян в Греции: они, по его словам, «сохранили свободу, выполняя лишь государственные повинности». Подобно тому как частный патронат не лишает личной свободы, так и государственное покровительство не посягает на гражданскую независимость, которая немыслима без сохранения верховной власти. Оттого-то у Ливия мы видим противоположение отношений верности и подчинения. И Август, по свидетельству Иосифа Флавия, угрожал арабскому царю Силлею тем, что если тот не прекратит нападений на соседей, то он позаботится обратить его дружбу в подданство, в таком положении находились цари Армении, которые, по словам послания Пэта к вологезам, находились под римским владычеством, оттого-то они сохранили лишь имена царей, утратив самую власть. Подобно этому кипрские цари и некоторые иные князья, по словам Диодора, превратились в подданных персидских царей (кн. XVI).

4. Сказанному как будто противоречат слова, добавленные Прокулом: «И были у нас обвинены подданные союзных государств, и на этих осужденных мы обратили наше негодование». Но для понимания этих отношений необходимо иметь в виду возможность следующих четырех взаимных столкновений: во-первых, возможно нарушение договорных отношений подданными народов и царей, состоящих под чужеземным покровительством, во-вторых, возможно нарушение таких отношений самими союзными народами и царями, в-третьих, между союзниками, связанными договором верности одному и тому же народу или царю, могут возникнуть взаимные разногласия; в-четвертых, подвластные народы могут возмутиться против насилий своих угнетателей.

Во-первых, в случае явного нарушения царь или народ обязаны покарать нарушителя или же выдать его государству, потерпевшему от правонарушения, что может иметь место не только между неравными, но также и между равноправными союзниками и даже между сторонами, не связанными никаким договором, что мы и покажем в другом месте. Кроме того, должны быть приняты меры к возмещению ущерба, что в Риме составляло обязанность рекуператоров. Галл Элий у Феста говорит так: «Если возникает вопрос о возмещении ущерба между римским народом и царями, между чужеземными народами и государствами, то закон предусматривает способы возвращения и возмещения утраченного имущества при посредстве рекуператора и порядок разбирательства взаимных частных притязаний между гражданами». Но ни один из союзников не имеет непосредственного права ни задерживать, ни наказывать подданных другого союзника. Так, кампанец Деций Магий, взятый в плен Ганнибалом и увезенный в Кирену, а затем перевезенный в Александрию, доказывал, что он взят в плен Ганнибалом вопреки союзному договору, и потому был освобожден от оков (Тит Ливий, кн. XXIII).