Loe raamatut: «Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах»

Font:

По кругу. Разговоры с солдатами Еврейской боевой организации

Предисловие

К восстанию в Варшавском гетто я возвращаюсь без малого сорок лет. Первый разговор с Мареком Эдельманом – она открывает эту книгу – я записала в 1985 году для читательниц и читателей выходившего в Познани подпольного журнала «Час». Вскоре его перевели на несколько языков, и оказалось, что этот текст важен: в те годы мир тоже был жестко разделен, и в Америке или во Франции слова Марека Эдельмана звучали как весть с того света. В 1988 и 1989 годах я беседовала с повстанцами Варшавского гетто, жившими в Израиле. В 1990-м – с Инкой, Адиной Блады-Швайгер в Варшаве. Книга «По кругу. Разговоры с бойцами Варшавского гетто» появилась в 1990 году благодаря Ханне Кралль. «Это надо издать», – сказала она и позвонила к издателю. «Ты должна поговорить со Стасей», – велел Марек Эдельман в 1999 году. Я опоздала на несколько недель. С Хайкой Белхатовской я тоже встретилась слишком поздно – она была уже очень больна. Не сразу, но все же мне удалось убедить Казика Ратайзера, что его история должна дополнить второе издание книги. Наконец, в 2000 году круг размышлений о восстании в гетто замкнулся вторым разговором с Мареком Эдельманом. Все они рассказывали много лет спустя, некоторые – впервые за долгие годы, многие – впервые по-польски. Маша, Люба, Арон, Пнина, Казик и Шмуэль так или иначе смогли «освоить» тему Катастрофы на иврите. Впрочем, там ожидали от них совсем других историй. В разговорах со мной они, скорее, развертывали собственную память, чем перечисляли события. Польские слова прижимались к прошлому теснее, чем ивритские, они были ближе, их смыслы – больнее. С Инкой и Мареком мы говорили через польские «фильтры», и в наших разговорах, равно как и в нашем пространстве, все эти годы неотступно присутствовала Польша. Язык не окликал, он служил невидимым орудием мысли.

Помнили разное. Каждый говорил о том опыте, который запечатлелся в его памяти. (Их рассказы – не главы из учебника истории; такие темы учебник истории обычно обезличивает.) Они употребляли много слов для одних и тех же понятий, имена передавали по-разному, потому что в памяти они записались на разных языках – на идише, на польском и на иврите. Например, Марек Эдельман всегда говорил «Юрек Вильнер», потому что так говорили в Варшаве, откуда Юрек был родом, Шмулик Рон называет Вильнера его еврейским именем Арье потому, что оба были сионистами. Розовского называли кто Велвлом, а кто на польский манер Вельвелем. Фамилии тоже записывали по-разному: одни – по правилам немецкого правописания, другие – в транслитерации с иврита или в польской орфографии. В книге много собственных имен, разными именами описывали одно и то же событие. Например, Большой акцией, выселением, Gross Aktion, акцией или акцией выселения называли массовые депортации из Варшавского гетто в июле, августе и сентябре 1942 года. Но этими же словами описывается уничтожение гетто и в других местах. Маша и Пнина называли восстание в гетто «акцией» (буквальный перевод с немецкого Aktion), Мордехай Анелевич говорил о самообороне. Слово «восстание» пришло из другого, более позднего мира.

Второе польское издание книги, дополненное новыми интервью, вышло под названием «Бег по кругу» в 2000 году. Разговоры в нем сопровождались предисловием и пространными комментариями Павла Шапиро, а также архивными снимками, сделанными в гетто, фото главных героев книги и биографиями повстанцев. Думаю, в те годы такая книга наиболее полно отвечала читательским ожиданиям. Третье издание было более скромным – в него вошло меньше текстов и фотографий. За прошедшие после выхода первой книги тринадцать лет мы начали иначе мыслить о Катастрофе, о гетто и восстании. Выросли горы комментариев к тогдашним событиям, и найти их было совсем просто.

С тех пор прошло еще десять лет. Наше знание о тех событиях изменилось, его как будто стало меньше. Забываем о восстании, ибо проходит время, и чем дальше отстоят события, тем слабее отпечатываются их следы в нашей картине мира. Поэтому я стараюсь как можно больше пояснять – комментариями и фотографиями тех лет. Вошедшие в книгу фото, бóльшая часть которых никогда не публиковалась, взяты из необычной коллекции Лукаша Бедки¹. Их не назовешь обычными хотя бы потому, что нельзя отнести к «обычаю» запечатленный на них мир; необычность состоит и в том, что восемьдесят лет спустя они позволяют посмотреть в глаза тем, кто жил в этом мире. Фотографировали в гетто прежде всего немцы (у солдат были фотоаппараты, и запрет² на них не распространялся) реже – евреи (иногда тайком снимали те, кто изготавливал в юденрате³ пропагандистские материалы), совсем редко – поляки (например, известно несколько десятков фото восставшего гетто, которые украдкой снимал польский пожарный). Авторы снимков из коллекции Лукаша Бедки неизвестны, по всей вероятности, все фото были сделаны немецкими солдатами.

Иногда люди, которых фотографируют, смотрят в камеру, порой они не замечают присутствия фотографа. В данном случае это не столь важно, потому что на каждом снимке запечатлена пусть частичная, но все же правда – реальные люди и контекст. Я постаралась придумать самые простые подписи – общее название, место, если оно известно. Но привязка фотографий к месту или событию опять же не столь существенна. Даже неполная правда о Катастрофе, которую открывают эти фото, самодостаточна (говорит сама за себя).

Мне бы хотелось, чтобы эти разговоры – особенно сейчас, когда гидра национализма снова наводит ужас на Польшу и на весь мир, – воспринимались одновременно как документальный рассказ о страшном времени и как свидетельство о мышлении и поступках, возможных в каждую эпоху.

Ханка Групинская

Варшава, 2022

1 – Юденрат, ул. Гжибовска, 26/28 (Юденрат находился в этом доме с момента создания и до Большой акции)

2 – Юденрат, ул. Л. Заменгофа, 19 (в этот дом Юденрат переместился после Большой акции)

3 – комендатура Еврейской службы порядка, ул. Крохмальна, 32 (здесь комендатура находилась до Большой акции)

4 – комендатура Еврейской службы порядка, ул. Огродова, 15/17 (после Большой акции комендатура находилась по этому адресу)

5 – инфекционная больница, ул. Ставки, 6/8 (местонахождение после Большой акции)

6 – Вертерфассунг (SS-Werterfasungstelle), ул. Ниска, 4–20

7 – Администрация СС в гетто (Befehlstelle), ул. Огродова, 17 (этот дом администрация СС в гетто занимала до Большой акции)

8 – Администрация СС в гетто (Befehlstelle), ул. Желязна, 103 (местонахождение после Большой акции)

9 – бункер командования Еврейской боевой организации, ул. Мила, 18

10 – выход из тоннелей на ул. Огродовой

11 – выход из тоннелей на ул. Простой

12 – заминированный повстанцами вход в гетто, ул. Францишканска

13 – заминированный повстанцами вход в гетто, ул. Новолипье

14 – дом на ул. Лешно, 84 (с апреля 1941 года здесь находился сборный пункт для последующей депортации в трудовые лагеря; во время восстания в гетто отсюда отправляли в лагеря уничтожения; в этом же здании находился отдел трудоустройства)

15 – в этом месте повстанцы сражались совместно с бойцами Армии Крайовой, перекресток ул. Бонифратерской и Сапежинской

16 – здесь к повстанцам присоединилась Гвардия Людова, перекресток ул. Францишканской и Новинярской

17 – мост над ул. Хлодной, на пересечении с Желязной

18 – дом на ул. Лешно, 18 (здесь после выхода из гетто и вплоть до Варшавского восстания скрывались уцелевшие командиры повстанцев)

Что в гетто было наиболее значимым? Ничего! Ничего! Не говори ерунды!
^{Разговор с Марком Эдельманом, записанный совместно с Влодзимежем Филипеком для познанского подпольного ежеквартальника «Час» в 1985 году}

Расскажите, кем вы были до войны. В общественном сознании вы – член Еврейской боевой организации⁴, участник восстания в Варшавском гетто⁵, а нам бы хотелось расспросить о вашей генеалогии, о семье. Где вы жили, в какие школы ходили? Об этом ведь никто не знает…

Ну да, как же, никто не знает… Особенно суд не хочет узнать, но сейчас это не имеет никакого значения. В Варшаве жил.

Вы родились в Варшаве?

Допустим. В бумагах, по крайней мере, так записано. Мать перебралась из России, отец тоже был репатриантом из России, точнее, из Беларуси – из Минска, Гомеля. А я родился в Варшаве. Еще до того, во время переезда, в дороге умер мой брат. Выживи он, меня бы не было. А вскоре после того, как я появился, мои родители умерли.

Почему ваши родители покинули Гомель и перебрались в Польшу?

Не знаю, что тут сказать – меня тогда не существовало. Но не думаю, что из-за своего антикоммунизма. Возможно, и в нем было дело, но ничего об этом рассказать не могу.

Может, по каким-то политическим причинам?

Кто его знает… В те годы все поляки, которые были польскими гражданами, уезжали из России.

У ваших родителей было польское гражданство?

У матери, кажется, нет. У отца было, а матери полагалось как члену семьи.

Сколько вам было лет, когда вы осиротели?

Я сам точно не знаю. Отец умер, когда мне было то ли три, то ли пять, в 1924-м, может быть, в 1926-м, а я родился в 1922-м⁶. Помню только, как сидел у него на коленях, и ничего больше.

А мама?

Мама умерла, кажется, в 1934-м. Мне тогда двенадцать, от силы тринадцать было. Но я точно не знаю – кладбище, на котором она похоронена, дважды бомбили. Первый раз – в 1939 году, второй – во время Варшавского восстания. Камня на камне от ее памятника не осталось. Когда в 1939-м сдавал выпускные, мне сказали, что надо пойти на могилу мамы и сказать: вот, сдал на аттестат. Тогда еще хотя бы следы ее могилы сохранялись, но там то ли новую аллею прокладывали, то ли еще что-то делали, так что в 1940-м могилы и в помине не было.

Кем был ваш отец?

Очень интересный вопрос. Об этом никто не знает. Вообще никто в доме. Может быть, и знали, но я был слишком мал, чтобы со мной на такие темы разговаривать. Мама работала в детской больнице сестрой-хозяйкой, всегда в вечернюю смену. Вовращалась в четыре утра, когда я уже спал, а дома была только Франя.

Франя? Кто это?

Ну… Такая себе Франя. У меня не было родни. Родители, как я говорил, приехали из России. У мамы – двенадцать братьев, все эсеры. Не знаю, то ли в 1918-м, то ли еще в каком-то в Гомель пришли большевики и вытащили из дома всех братьев (у деда было так много детей потому, что он все ждал девочку). Не смейтесь, это важная деталь. Так вот, когда этих двенадцать братьев повели к памятнику Понятовскому, чтобы расстрелять, моя мать, этакая маленькая девочка, затесалась между ними, а какой-то русский чубарик заметил и как закричит: «Девушка, удирай!» Всех их расстреляли, только она осталась. Кажется, после войны вдруг появилась тут дочка старшего из братьев, Таня. Она уже умерла… Или, может, еще жива, не знаю… Кроме нее, другой родни у меня нет. Как двенадцать братьев в парке Паскевича возле памятника Понятовскому в Гомеле шлепнули, кто еще остался?.. Как говорил Ленин, будем продолжать эсеровскую политику, а самих эсеров – в тюрьмы. А при надобности лучше расстрелять – в тюрьме еще кормить надо.

Ваш отец тоже разделял эсеровские идеи?

Не знаю… Ничего не могу сказать. Мать была типичной социалисткой, то ли руководителем, то ли секретарем женской социалистической организации⁷. В те годы все они делали революцию вроде бы легально. Это была еще та революция – женщины, социалистки, к тому же еврейки.

То есть ваша мать состояла в Польской социалистической партии?

Нет, она была в Бунде⁸. Помню, взяла меня на какой-то их митинг, где выступала. Он проходил в Варшаве. Бунд – это была еврейская социалистическая партия вроде польских социалистов. Они обещали, что построят тут социализм, и неважно, кто ты – украинец, белорус, еврей, поляк – всем будет хорошо.

А насчет коммунистов в тридцатые годы у вас уже никаких сомнений не было?

Конечно не было. Я знал, что коммунизм – это обычная диктатура, которая убивает людей, чтобы удержаться у власти. Меня этому сызмальства мама научила, моей заслуги тут нет. Однажды (кажется, в 1933-м или в 1934 году это было, не помню⁹) она мне сказала: «Марек, если хочешь последний раз в жизни увидеть настоящий социализм, поехали со мной в Вену. Потом социализма нигде не будет». Там проходила Рабочая олимпиада, но я предпочел поехать в лагерь с подружками.

В каких школах вы учились?

Меня из всех школ то и дело вышвыривали.

Расскажите об этом подробнее.

Да стыдно… Я плохо учился. У меня был туберкулез, в школу я пошел очень поздно, сразу в четвертый класс. Потом – гимназия. В этой, первой, гимназии я проучился два года. Нам не разрешалось ходить на демонстрацию Первого мая, а я пошел. Когда возвращался, встретил директора и, как вежливый мальчик, поздоровался. Наутро он вызвал мою опекуншу и говорит: «Я обязан его выгнать за участие в демонстрации, но не выгоню только потому, что он дурак. Если бы он со мной не поздоровался, я бы ничего не заметил». Последние два года я учился в школе Купеческого общества. Мне там пришлось несладко – в школе всем заправлял НРЛ¹⁰. В эту школу со мной ходил брат Мосдорфа¹¹. В ней было ужасно, ее постоянно закрывали, потому что там били евреев. А в остальном, как школа, – превосходная.

Сколько лет вы там проучились?

Два года. С шестого по восьмой класс. Закончил ее в 1939 году.

Судя по вашему рассказу, вы не получили никакого религиозного образования.

Нет-нет… У нас с Господом Богом нет и не было ничего общего. Единственное, о чем его прошу, – чтобы он защитил меня от друзей, а с врагами я и сам справлюсь. Но он даже от друзей защищать не хочет…

Но разве вас не учили…

У нас был очень светский, очень прогрессивный дом. Кстати, Церковь в предвоенной Польше – сплошь черносотенцы. Любая крупная антиеврейская или антиукраинская заваруха затевалась в костеле. Был в Варшаве священник по фамилии Тшечяк¹², служил на Театральной, оттуда обычно начинались погромы. «Не покупай у жида», «бей жида» и так далее. Однажды, кажется, во время выпускных, меня избили на улице Новый Свят. Там стояли целые банды из НРЛ, но евреев с Банковой площади они боялись – евреи лупили их оглоблями. Вы, конечно, не помните извозчиков. У них были повозки с оглоблями, после войны таких не осталось. Так вот, стоило на улице Новый Свят появиться еврею, сразу начиналась драка. Точно не помню, что тогда случилось, но в тот раз отдубасили меня крепко. Тем не менее выпускные я сдал. Не знал ничего, но как-то удалось.

Что было источником вашего самосознания? Иначе говоря, что вами двигало?

Не понимаю, о чем вы. Такие умные слова говорите…

Почему вы не стали сионистом?

Человека, знаете ли, воспитывает семья. Моя мать считала, и так меня научила, что наше место здесь, где все равны, все люди хорошие и т. д. Сионизм, думаю я, партия проигранная. И тогда и сейчас.

Можно об этом подробнее?

Я не говорю об идеологии. Нет смысла рассуждать, мол, как бы вернуться на две тысячи лет назад. Это невозможно. В море ста миллионов арабов нельзя создавать воюющее с ними государство – в один прекрасный день они, так же как Гитлер, всех евреев вышвырнут. Я не говорю, что это случится прямо сейчас, но когда-нибудь арабы научатся стрелять не хуже евреев… К тому же их намного больше. Это сугубо политическое дело. Арабы говорят: «Хорошо, но почему государство Израиль должно быть именно здесь, а не там, где немцы убивали евреев? Почему не в Мюнхене? Почему бы эти три миллиона не расселить под Ганновером? Немцы им обязаны…» Что ж, так тоже можно рассуждать… в этом есть определенный резон. У нас точно так же некоторые считают, что западные земли должны принадлежать Польше. Люди! Вот уже семьдесят лет, как там живут немцы. Разве Киев должен считаться польским только потому, что Польша когда-то этими землями владела?

Но государство Израиль все же возникло и существует по сей день.

Ну да, русские создали им политическое государство. Потом евреи оставили русских в дураках и пошли к американцам, но в любом случае, как ни крути, долго не продержатся. Трехмиллионное государство в море ста миллионов арабов существовать не может. Нет у него ни малейших шансов. Вышвырнут и оттеснят к морю. Пока у Америки там свои аэропорты, она будет давать евреям самолеты. Как только американцы договорятся не с Мубараком¹³, а еще с какой-нибудь сракой, эти три миллиона останутся у пустого корыта. Государство Израиль – чисто политическое предприятие. Сначала русские хотели выгнать оттуда англичан, потом американцы захотели англичан вышвырнуть, им это удалось, и сейчас там у них плацдарм. Конечно, единственная твердыня, которая держалась так долго, – Гибралтар, но это никакая не твердыня. Больших возможностей для еврейского государства на Ближнем Востоке я не вижу.

Но этому государству уже сорок лет. Каждое государство существует в определенной политической обстановке. Вы такими же аргументами убеждали своих друзей-сионистов в 1939 году?

Тогда я таких аргументов не знал, сейчас у меня иной опыт. Но по сути ведь мало что изменилось. В Польше проживало три с половиной миллиона евреев, три миллиона из них хотели здесь жить, работать, зарабатывать, а сорок или пятьдесят тысяч были мистиками, рвались ехать в Израиль. Сионизм отрицал диаспору. Это было маргинальное политическое движение. Они должны были оставаться маргиналами из-за своей непрактичности, иных шансов у них не существовало. Сами посудите: пятьдесят тысяч евреев – капля в море. Компания религиозных мистиков и националистов. После войны еврейская религиозность и мистицизм напрочь перестали существовать. Во время войны исчезло все – религиозность, мистицизм, вера. Бог от них отвернулся, и они отвернулись от Бога. Сказали ему: «Поцелуй меня в жопу!»

Что было в гетто наиболее значимым?

Ничего! Ничего! Не говорите ерунды! Вам кажется, что там все было как в фильмах, как в кино показывают…

Вы что-нибудь помните о хасидах в гетто? Они там были?

Да, конечно, их было очень много, но после 1941 года все исчезли. Единственное общественное движение, которое не оставило по себе никаких следов, только открытые молельни. Эти набожные евреи бросили в них все свои святые книги – и ушли. В 1939-м я жил на Дзельной, а напротив собирались хасиды, которые называли себя тойт хасидим¹⁴. Все с востока, их ребе умер, а они были его последователями. Упрямая жизнерадостная украинская мистическая группа. А через три месяца их уже не было, всё бросили – и ничего больше не существовало. Все, что уцелело из еврейских ценностей, немцы вытащили из сожженных домов и увезли в Прагу¹⁵. Хасидское движение исчезло и больше не вернулось. Господь Бог их обманул. Ни за что наказал. А они за это отвернулись от Бога: сбрили бороды, сняли лапсердаки, ушли из своих молелен. Сейчас о таком в Польше даже сказать страшно из-за политического католичества, которое тут выросло: сегодня каждый у нас верит в Бога, лишь бы только красным насолить. Люди ходят в костел, делают вид, но, между нами говоря, Польша никогда не была особо верующей. Костел всегда был политизирован, всегда с государством. Такой же, политической, была и еврейская религия. Если Господь Бог сейчас отвернется от поляков, если тут, в костелах, начнут в расход пускать – не просто палками бить, это мелочи, а так чтобы тысячи церковных людей в газовые камеры отправить, сами увидите – костелы тут же опустеют, только хоругви станутся. В гетто именно так было. Ушла религия…

Все эти россказни, мол, когда началось восстание, евреи молились, – не более чем красивые литературные байки. Тогда ведь убивали людей ни за что. Идешь по улице, неважно, какие у тебя волосы – черные, седые, все равно стреляют. Ну как такой человек может верить в Бога? Он же ничего плохого не сделал, может, хотел этому немцу ботинки почистить или еще чем услужить, наклонился, а тот его застрелил. А вы что? Если Христос скажет убить двадцать миллионов поляков, разве все поляки будут в него верить?

Да, но ведь существует какая-то правда?

Правда в том, что меньше людей должно жить на свете.

Я имею в виду высшую правду, иерархию ценностей. Определенные ценности, которые вовсе необязательно – вы правы – должна представлять Церковь.

Конечно. Эти ценности определяют совсем другие люди, те, кто знают, кого надо бить. А бить, на самом деле, надо и справа и слева, все тоталитарное. Тоталитаризм убивает совершенно так же, как Ярузельский, как Сталин и Гитлер. Почему негры смогли добиться равноправия? Не потому, что Лютер Кинг ходил с распростертыми объятиями, а потому, что «Черные пантеры»¹⁶ начали жечь города. Человек не ангел.

Но это не значит, что он бес.

Разумеется, не значит. Люди, как львы в прайде, которые вышвыривают самых слабых, чтобы шакалы пожрали эту ненужную мелочь. Люди такие же, нет никакой разницы. Это филогенетическое.

И все же бывают ситуации, когда человек пересиливает страх.

Бывают, но от голодного, опухшего человека нечего ждать мудрости, он не способен мыслить.

А Корчак? А Кольбе?¹⁷

Ограждение гетто

Я знаю десятка два девушек, молодых, симпатичных, здоровых, которые поступили точно так же и даже гораздо красивей, чем Корчак. Но у него было имя, он писал книги и тому подобное.

Значит, такая установка все-таки возможна?

Нет! Это была вынужденная ситуация. Поступки этих двоих, которые стали символами, совсем не то, чем представляются.

Понятно, что Корчак и Кольбе были не единственными… Вы говорили о двадцати девушках…

Не было такой установки.

А что было?

Долг.

Долг – тоже следствие из определенных установок.

Материнский долг – это скорее инстинкт. Вот показывают в кино, как матери отпихивали в Освенциме детей, чтобы спастись самим. Очевидно, что такое случалось. Но в девяноста девяти процентах матери шли за детьми, а дочери – за матерями. Вы пытаетесь навязать тем временам современную этику.

Ни в коем случае. Но мы считаем, что тогда тоже была какая-то этика, и хотим ее понять.

Была, но совсем иная.

Хорошо, какая? Не только инстинкт.

Разумеется, инстинкт, и только он. Убить того, кто тебя убивает, – вот и вся этика. Убить – и ничего больше.

Да, но до восстания, наверное, было иначе…

Чушь говоришь. Какое там «до восстания»! Возможности надо учитывать.

Вы хотите сказать, что все думали только об одном – как бы убить?

Конечно. Оставалось найти возможность, убить – дело нехитрое, главное, знать чем, как и когда. К тому же надо было понимать, что, если я, например, прикончу тебя, за это не убьют девять тысяч безоружных. Надо было, кроме прочего, действовать ответственно.

Но давайте вернемся назад. Вот началась война. Вы уже тогда понимали, что Холокост неминуем?

В 1939 году еще нет, а после 1941-го понимал.

Как складывалась ваша жизнь после начала войны?

Ничего особенного в ней не было.

Вы поддерживали связь с Бундом?

Конечно.

Расскажите, как это в те годы происходило?

Практика в данном случае не столь существенна. В 1939 году никому в голову прийти не могло, что в Польше уничтожат три с половиной миллиона евреев.

Да, но ведь уже шли разговоры о Хрустальной ночи в Третьем рейхе, о том, что случилось с евреями в Збоншине¹⁸…

В Збоншине никого не убили. Конечно, выгоняли, преследовали и тому подобное… Но, простите, во время погромов в предвоенной Польше убивали совершенно так же, как в Хрустальную ночь. В Пшитыке, в Радоме, во многих местах. Если посчитать, жертв будет столько же…

То есть притупилась бдительность?

Нет, не в том дело, что бдительность притупилась, но, детка, никому из нас в голову не приходило, что по чьей-то дури могут убить три миллиона человек. До 1939 года массовых убийств не было, никого в газовые камеры скопом не гнали. А когда стало известно про газ, все только смеялись: «Что они там рассказывают! Быть того не может!»

То есть никто не верил?

А ты поверишь, что тебя, красивую девушку, могут убить только за то, что ты такая красивая?

Как бундовцы понимали свою деятельность после 1939 года?

Так же, как прежде. Действовали на обеих сторонах – на арийской¹⁹ и на еврейской.

Связи с арийской стороной у них были?

Были, конечно, до 1941 года очень тесные. Потом, когда построили стену, стало намного трудней. Но ни у кого, ни с той, ни с этой стороны, даже мысли не было, что могут запросто порешить пять тысяч варшавских евреев. Такое вообще предположить не могли, хотя Гитлер прямо писал об этом в «Mein Kampf».

На арийской стороне вы были связаны в основном с коммунистами?

С какими еще коммунистами? Что ты говоришь такое! Коммунистов тогда вообще не было! Мы поддерживали связь с польскими социалистами.

А с вооруженными группами?

Они евреям не верили… Ведь это было время «санации». Эти господа, «Бур» Комаровский²⁰ и «Грот» Ровецкий²¹ говорили: «Мы евреям оружие не дадим²², непонятно, что они с ним сделают, на что пустят. Евреи стрелять не способны».

Они думали, что это свойство еврейской культуры?

Не знаю, что там они думали, relata refero²³. Сами у них об этом спросите. Здесь не о чем говорить. В конце концов, Гомулка точно так же считал. Мол, штурмуйте голыми руками стены, ничего, что из ста тысяч останется десять, оружия вам все равно не дадим, не знаем, как вы им воспользуетесь, вы или погибнете, или оно исчезнет. А на самом деле, у них самих ничего не было. Это была другая ментальность, другое время.

Может быть, вы немного расскажете, как складывались отношения с арийской стороной, когда уже все понимали, что евреев уничтожают?

Было очень трудно.

По-вашему, эти трудности объясняются только нежеланием другой стороны?

Они были слабые, а кроме того, нам не доверяли. Конечно, прислали какие-то инструкции, чепуху на постном масле. О чем тут говорить, если первое оружие нам передали только после 18 января²⁴. Замечу, сами они в бой не рвались. Никто – ни Армия Крайова, ни Армия Людова. Акция «Арсенал»²⁵ началась только после того, как поднялось гетто и появились первые трупы. У меня это до сих пор в голове не укладывается, но, кто бы что не говорил, я думаю, это был переломный момент. Когда мы положили десяток немцев и ничего не случилось, парни сами устроили акцию, командование АК ничего не хотело делать. Гетто дало толчок. Если не считать одиночных приговоров, которые бывали и раньше, первое вооруженное восстание поднялось в Варшаве 18 января 1943 года, в гетто. И только потом, 26 марта, начался «Арсенал». В какой-то книжке пишут, мол, я ошибаюсь, первая вооруженная акция произошла в Пинске, где отбили десятерых заключенных²⁶. Кто его знает, возможно…

Как вы считаете, помощи с арийской стороны было достаточно?

Во-первых, они не могли, а во-вторых, не хотели.

Вы снова не отвечаете на прямой вопрос…

Как это не отвечаю?

Одно дело, если кто не может, здесь ничего не изменишь, и совсем иное, если не хочет.

Трудно сказать наверняка, это невозможно измерить. Сколько было нежелания, сколько воровства, ни тогда, ни сегодня никто не знает. Это было другое время. Каждый парень считал, что должен иметь револьвер. Они, может, передали пятьсот, а к нам пришло пятьдесят. Они сказали, что прислали сто пятьдесят гранат, а мы получили пятьдесят. Остальные то ли украли, то ли еще что с ними случилось, узнать нельзя. Но факты остаются фактами.

Как евреи в гетто воспринимали мир за стенами? Чем он для них был? Надеждой?

Он был врагом. Вам этого не понять. Враг – не только тот, кто хочет тебя убить, но и тот, кто равнодушен. Вот сейчас Буяку негде жить²⁷. Сколько человек даст ему крышу над головой? Десять из ста? Если ему угрожает смерть, то каждый из этих ста будет врагом. Вы это понимаете?

Понимаем.

Вот и хорошо. Враг в том смысле, что стоит выйти на ту сторону и сказать, кто ты, – сразу убьют.

Или не помогут.

Это одно и то же. Не помочь – все равно что убить. Я не говорю о нашем времени, сейчас можно хотя бы по улице ходить. А тогда если на одном углу не помогли, на другом прикончат. Это несопоставимые ситуации. Буяк может сейчас пройти десяток улиц, и никто его не тронет. Домой не позовут, но будут приветливо улыбаться.

Почему восстание началось так поздно?

Поздно? Не говори так! А почему в Освенциме не сопротивлялись? Их что, мало били и гнобили? Да потому, что возможности не было. Почему ты не предъявляешь претензии Освенциму, Маутхаузену? Я считаю, что раньше поднять восстание было невозможно. Еще за несколько месяцев до восстания нам обещали, что придут вагоны оружия, – и не пришли… Вы как дети малые… Не говорите больше такого! В 1942-м на каком-то собрании в гетто верующие убеждали, что стрелять нельзя потому, что так хочет Бог. Мол, все в свое время. Аковцы²⁸, те тоже боялись, что если гетто поднимется, Варшава вспыхнет, и тогда их всех порешат. Было слишком рано еще и потому, что с одной стороны линия фронта проходила через пятьдесят километров, с другой – через две тысячи.

В разговоре с Ханной Кралль²⁹, рассказывая о самоубийствах на Милой, 18, вы утверждали, что ради символов не стоит жертвовать жизнью и что у вас не было в этом сомнений в течение всех двадцати дней восстания. А что вы сейчас думаете?

Совершенно то же, что и раньше.

То есть когда нет никакого выхода и остается только наложить на себя руки, самоубийство все равно бессмысленно?

Не говори глупостей, жизнь одна. Я не сторонник самоубийства. А вдруг все-таки удастся… Те, что не покончили с собой, смогли оттуда выйти. Всегда надо на что-то рассчитывать.

Значит, Мордехай Анелевич³⁰ поступил плохо?

Нет, знаете ли, очень хорошо. Как говорится, погиб народ, погибли его бойцы…

А с другой стороны, вы упрекали Чернякова³¹ за слишком тихую смерть…

Да, но смерть Анелевича не была тихой, вообще непонятно, какой была. Тогда ведь все уже закончилось, не было причины себя убивать. Все-таки несколько человек не покончили с собой и смогли выйти. До сих пор живы – то ли шестеро, то ли семеро…

Кто-то из них остался в Польше?

Нет…

Вы поддерживаете с ними связь?

Нет… Когда-то с кем-то встречался.

Расскажите, как складывалась ваша жизнь после восстания.

Это неважно. Такие подробности не имеют никакого значения.

Простите, но для нас они имеют значение.

Был на арийской стороне. Об этом в каких-то книжках написано. Какие вы приставучие…

Вы присоединились к партизанам Армии Людовой?

Потом участвовал в Варшавском восстании. Был в АЛ потому, что аковцы хотели меня расстрелять, сказали, что у меня фальшивая кенкарта³², а сам я – еврейский шпион. Заперли в кутузку, собирались устроить суд или как это у них называлось. Мне удалось из подвала выбросить записку, и Каминский³³ меня оттуда вытащил. Я не собирался цацкаться с теми, кто хотел меня убить. Потом аковцы меня еще пару раз к стенке ставили, потому что еврей – это ошибка, а жандармерия в Старом городе была вся из НРЛ, сплошь «Фаланга»³⁴. Вот я и был с АЛ. Помню, один парень из АЛ как-то сказал: «Марек, не ночуй тут, в подвале, уходи лучше на Швентоерскую», укрывал меня плащ-палаткой и спал рядом, чтобы меня не застрелили. Все не так просто, как вам кажется.

1.Лукаш Бедка – польский психотерапевт, один из создателей терапевтических групп в рамках Общества «Дети Холокоста». Примеч. пер.

2.Речь идет о введенном нацистами запрете фотографировать в гетто. Примеч. пер.

3.Юденрат – еврейский совет (нем.). Подробнее см. с. 522 наст. изд.

4.Еврейская боевая организация (польск. Źydówska Organizacja Bojowa, ŻOB) – сложившаяся в Варшавском гетто между июлем и октябрем 1942 г. и объединившая членов различных политических организаций группа, целью которой была совместная с польским вооруженным подпольем и самостоятельная борьба с нацистами.

5.Варшавское гетто – часть города, куда в ноябре 1940 г. переселили евреев. На окруженной стеной территории площадью 307 гектаров первоначально проживало около 400 тысяч человек.

6.Марек Эдельман родился 1 января 1919 г. Он говорит, что родился в 1922 г. на всякий случай, из опасений, что его могут принудительно отправить на пенсию «по возрасту» (это была одна из репрессивных тактик властей в ПНР).

7.Еврейская женская социалистическая организация «Идише Арбетер Фрой».

8.Бунд – буквально: союз (идиш) – еврейская социалистическая партия. Полное название – Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России. Основана в Вильнюсе в 1897 г., действовала на территории Восточной Европы с 90-х гг. XIX века до 40-х гг. XX века.

9.Организованная Социалистическим рабочим спортивным интернационалом Всемирная рабочая олимпиада, о которой упоминает Марек Эдельман, проходила в Вене в 1931 г.

10.НРЛ – Национально-радикальный лагерь (польск. Obóz Narodowo-Radykalny, ONR) – созданная в 1934 г. политическая группа крайне правой националистической ориентации.

11.Ян Мосдорф (1904–1943) – польский публицист, политический деятель. С 1926 г. был связан с народно-демократическим движением, один из создателей и руководителей Национально-радикального лагеря, инициатор многих антиеврейских акций.

12.Станислав Тшечяк (1873–1944) – католический священник в межвоенный период, считавшийся одним из знатоков иудаизма и еврейской истории. В многочисленных выступлениях, проповедях и статьях 1920–1930-х гг. рассуждал о пагубном влиянии евреев на польскую экономику, политику и нравственность. Призывал к законодательно закрепленной экономической борьбе (без погромов), а также к «очищению Польши от евреев».

13.Хосни Мухаммад Мубарак (1928–2012) – военный летчик, офицер; египетский политик. После убийства президента Анвара Садата, с октября 1981 г. – президент Египта. Военный диктатор, за жестокое подавление протестов против режима приговоренный к пожизненному заключению. Умер в тюремном госпитале.

14.Мертвые хасиды (идиш) – последователи ребе Нахмана из Брацлава (1772–1810), которые после смерти цадика не выбрали его преемника. Брацлавские хасиды жили в гетто на ул. Новолипки.

15.В годы Второй мировой войны немцы вывезли в Прагу ценности, отнятые у евреев Чехии и других оккупированных стран, в том числе примерно 5400 предметов религиозного назначения, 24 500 религиозных книг, 6000 произведений искусства, представляющих историческую ценность. По требованию оккупантов описание их было поручено группе еврейских ученых. Эти коллекции предполагалось после войны использовать в так называемом Центральном музее исчезнувшей еврейской расы. В настоящее время часть из них представлена в собрании Еврейского музея в Праге.

16.Партия «Черных пантер» действовала в США в 1960–1970-х гг. XX века. «Черные пантеры» защищали афроамериканцев и добивались их равноправия. Партия перестала существовать из-за постоянных преследований со стороны американских властей.

17.Максимилиан Мария Кольбе (в миру Раймунд Кольбе, 1894–1941) – католический священник, францисканец, канонизированный в 1982 г. Основатель и главный редактор нескольких католических изданий, в том числе журнала «Рыцарь Непорочной» (Rycerz Niepokalanej), известного своими антисемитскими текстами. В 1941 г. его отправили в Аушвиц, где он согласился пойти на смерть вместо одного из приговоренных соузников.

18.Збоншин – местечко в Великопольском воеводстве, находившееся неподалеку от межвоенной польско-немецкой границы. В ноябре 1938 г. немцы принудительно выселили туда живших в Германии польских евреев. Беженцы скопились на границе, часть из них польские власти отправили в пересыльные лагеря, устроенные в збоншинских казармах. Вынужденные переселенцы из Германии оказались «лицами без паспортов», поскольку специальным законом, принятым в том же году, польские власти лишили их гражданства.

19.Вскоре после оккупации Варшаву поделили на две части – арийскую, где, кроме немцев, жили поляки и фольксдойче – этнические немцы, живущие за пределами Германии, – и еврейскую (гетто).

20.Тадеуш Комаровский (позывные «Бур», «Лавина», 1895–1966) – польский генерал; политик. В 1943–1944 гг. командовал Армией Крайовой и польскими Вооруженными силами. В 1944 г. принял решение о начале Варшавского восстания. В 1944–1945 гг. был в немецком плену, после войны жил в Великобритании.

21.Стефан Ровецкий (позывной «Грот», 1895–1944) – польский генерал; публицист. С 1911 г. был тайным скаутом, в 1914–1917 гг. служил в Польских легионах, с 1918 г. – в Войске польском. Командовал сентябрьской кампанией, с 30 июня 1940 г. – Союзом вооруженной борьбы (Związek Walki Zbrojnej, ZWZ) Армии Крайовой; арестован 30 июня 1943 г., казнен в августе 1944 г. в концлагере Заксенхаузен.

22.Марек имеет в виду депешу генерала С. Ровецкого («Грота»), отправленную в Лондон 2 января 1943 г., в которой сообщалось: «Евреи из всех групп, среди них и коммунисты, обращаются к нам с просьбами об оружии, как будто у нас полные склады. На пробу дал им несколько пистолетов, но не уверен, что они вообще когда-либо воспользуются этим оружием. Больше оружия не дам, поскольку, как вы знаете, у нас самих его нет. Жду очередной транспорт [с оружием]. Сообщите, есть ли у наших евреев связь с Лондоном». До осени 1942 г. Варшавское гетто не получило никакой моральной, материальной и военной помощи со стороны польского подполья. Только немногие группы (прежде всего Бунд) поддерживали связь с отдельными подпольными организациями.

23.Буквально: рассказываю рассказанное (лат.), то есть передаю, что слышал.

24.Январская самооборона (другое название: январская акция) – первое вооруженное восстание в Варшавском гетто, начавшееся 18 января 1943 г. в ответ на попытки ликвидировать гетто. Подробнее см. на с. 522 наст. изд.

25.Акция сопротивления, проходившая рядом с варшавским Арсеналом. В ней участвовало 28 членов штурмовых групп харцерской подпольной организации «Серые шеренги». Им удалось освободить 21 узника гестапо. С немецкой стороны было четверо убитых и девять раненых. На следующий день, 27 марта, нацисты в отместку расстреляли в варшавской тюрьме Павяк 140 поляков и евреев.

26.18 января 1943 г. 16 бойцов Армии Крайовой под командованием поручика Яна Пивника (Хмурого) захватили тюрьму в Пинске и освободили четверых товарищей по оружию.

27.Збигнев Буяк (р. 1954) – польский диссидент, создатель подпольных комитетов «Солидарности». 13 января 1981 г., с момента объявления военного положения, вынужденно скрывался, в мае 1986 г. был обнаружен и арестован.

28.От АК – Армия Крайова.

29.См.: Кралль Х. Опередить Господа Бога. Пер. К. Старосельской. М.: Книжники, 2011. С. 10–11. Штаб-квартира Еврейской боевой организации находилась в Варшаве на ул. Милой, 18. Это был большой бункер с пятью входами, их называли «преисподними» (Unterwelt) гетто. В последние дни восстания здесь скрывалось около 200 человек, в том числе около сотни повстанцев. Принято считать, что после атаки на бункер 8 мая 1943 г. уцелело 14 человек.

30.Мордехай Анелевич (1919–1943) – командир повстанцев в Варшавском гетто, подробнее см. на с. 48–51 наст. изд.

31.Адам Черняков (1880–1942) – председатель еврейской общины в Варшавском гетто, глава юденрата. 23 июля 1943 г. покончил жизнь самоубийством.

32.Кенкарта (нем. Kennkarte) – пропуск, удостоверение личности.

33.Александр Каминский («Хуберт», «Казимеж», 1903–1978) – польский педагог, историк, деятель харцерского движения, один из создателей подпольной харцерской группы «Серые шеренги». Редактор «Информационного бюллетеня» – главного печатного издания польского антифашистского подполья.

34.Речь идет о членах национально-радикального движения «Фаланга», образовавшегося в 1935 г. после раскола национально-радикального лагеря. «Фаланга» называла себя «Движением молодых» и придерживалась крайне правых, антисемитских и профашистских убеждений.