Loe raamatut: «Тридцать один день»
ХАЙНЕ ГЕЛЬБЕРГ
ТРИДЦАТЬ ОДИН ДЕНЬ
День 1
Знания, которые пригодились после школы
– Давление – это сила на единицу площади. Чем больше площадь, тем меньше давление. Давление – это сила на единицу площади…
Мысль билась о черепную коробку, и слова отдавались гулом, будто на каждый ударный слог кто-то бил в огромный гонг. Стоило одному слову закончиться, как его догоняло второе, и они повторялись по кругу священной мантрой, заглушая остальные звуки. Казалось, весь мир погрузился во всеобъемлющую тишину, и лишь треск льдины подо мной разрывал её, отдаваясь болезненной пульсацией в барабанных перепонках.
– Давление – это сила…
Я повторял снова и снова, стараясь не обращать внимание на этот назойливый, ужасающий звук под моим внезапно потяжелевшим телом. Хорошо, что даже спустя десять лет после окончания школы я помнил физику на отлично. Плохо, что вечно прогуливал физру: ползти по ледяной, рассыпающейся от каждого движения поверхности в реальности оказалось намного сложнее, чем обычно показывают в кино. Мои руки соскальзывали, негнущиеся пальцы саднили. Куртка то и дело цеплялась о снег, сбившийся в острые, ледяные наросты, и задиралась, обнажая багровую от холода и ссадин кожу. Дыхание сбивалось, каждый вдох давался с огромным трудом и заканчивался болью в лёгких, желание откашляться было едва ли преодолимым. Я полз медленно, оставляя за собой прозрачную дорожку, из-под которой за мной голодным хищником наблюдала речная тьма. Она смотрела не мигая и щёлкала своими ледяными клыками, ожидая, что я вот-вот ошибусь, оступлюсь, надавлю чуть сильнее на локоть или колено, и тогда хрупкая плёнка подо мной разломится, и я свалюсь прямо в её бездонную пасть.
Но чем громче был хруст подо мной, тем отчётливее звучали слова в голове, и в какой-то момент я понял, что уцепился рукой за корягу на берегу. Из последних сил я подтянулся и выбросил своё тело на твёрдую, вероятно песчаную поверхность. Голоса в голове постепенно начали стихать, уступая место приятной пустоте и жгучему, тяжёлому дыханию.
Я лежал на снегу, сквозь который ещё проглядывали последние осенние травинки и рассматривал чёрные полосы, оставленные мной на белоснежной речной глади. И чем дольше я вглядывался в эту безразличную белизну, тем сильнее во мне зарождалось желание поскорее вернуться в город и зайти в первый попавшийся цветочный магазин. Купить там самый большой и красивый букет, завалиться в школу и побежать по лестнице прямо на третий этаж, в кабинет с портретом Ньютона и целой кучей формул на стенах. А оказавшись там, вручить его улыбчивой старушке, которая на протяжении долгих школьных лет обещала своим ученикам, что знание физики обязательно пригодится в жизни…
День 2
Гулять по вересковым полям
– Мама, а что такое верескóвое поле?
– Вéресковое, – поправила мать на автомате и призадумалась. – Ну оно такое, вроде как фиолетовое… А где ты это вообще услышал?
– Да вот, – ребëнок показал на самую первую строчку на тонкой, пожелтевшей от времени странице. – Нашёл книжку у дедушки на чердаке, решил взять с собой почитать. Он был не против…
– Хммм, – протянула мать, рассматривая ветхую обложку с блëклой картинкой. Буквы с когда-то золотым тиснением выстраивались в название: "Сказки северного лета".
Это название не вызывало у женщины никакого интереса, чего нельзя было сказать о её сыне.
– Мам, а вереск – это что, краска какая-то? Если из-за него поле стало фиолетовым…
– Ну, это вроде как цветок, – неуверенно ответила она. – Типа того, что растëт на центральной площади, только поменьше. И другого цвета.
Сын округлил глаза от удивления и уставился на мать:
– Но почему из-за какого-то цветка поле стало фиолетовым? Он так сильно красится?
– Нет, просто когда цветов на поле очень много, кажется, что оно меняет цвет…
– Как это – много цветов? – не унимался ребёнок.
Мать снова задумалась. Ну а как она могла объяснить то, о чем сама не имела ни малейшего представления? В конце концов, она была ещё маленькой девочкой, когда в первый и последний раз в своей жизни видела поле с живыми цветами, да и те воспоминания казались чем-то смутным. Может, её отец ещё и застал что-то подобное, но едва ли он мог в своём состоянии связать хотя бы пару слов. И пока женщина ковырялась в мыслях, ребёнок продолжал засыпать её вопросами:
– Тут написано, что какой-то воин шёл по вересковому полю… А как он шёл? Прямо по цветам? А это не опасно? А ещё тут написано, что рядом с ним шёл его верный пëс… Пëс – это какой-то помощник?
Мама закрыла книгу и аккуратно убрала её из детских рук.
– Дорогой, – ласково произнесла она, – Ну это же всё-таки сказка… И поля, и куча цветов, и какой-то пëс… Это очень старая книжка, её писали люди из дикого мира, когда у них ещё не было ни телепортов, ни даже самых простецких бионических кукол. Им приходилось самим мыть посуду, убирать жилище и даже добывать себе еду. Их жизнь была очень тяжёлой, поэтому они и придумывали всякие сказочные истории…
– Ааа, – протянул ребёнок, – так вот почему здесь так много всего непонятного…
– Точно, – улыбнулась мать, – давай лучше почитаем про Рекса-Автобота? Или про робота Санни? Ведь реальные приключения гораздо приятнее придуманных…
День 3
Грибы тебя тоже ищут
"Устали ходить по лесу в поисках грибов?
Каждый раз ищете, но не находите?
Зачем кормить комаров, рискуя заблудиться,
когда грибы сами вас ищут?
Компании "Мицелл" срочно требуются технологи на полный рабочий день!
Приходите к нам, и узнаете всё о грибах!
Гребите их вëдрами за достойную плату!
Все подробности по телефону"
Павел Иванович с удивлением уставился на листовку, с которой на него смотрели мухоморы с пририсованными ручками, ножками и глазками. Выглядело всё это настолько нелепо, что Павлу Ивановичу самому стало неловко от подобного зрелища.
– Ну, что думаешь? – с любопытством спросил его шурин.
– Креативно, ничего не скажешь, – выдавил из себя Павел Иванович, пытаясь придать голосу максимальное спокойствие.
– Я тоже так думаю, – гордо ответил шурин и постучал костяшкой указательного пальца по нарисованному грибу. – Прикинь, сколько я тебе денег сэкономил на рекламе! Ты хотел пятьдесят тысяч отнести в агентство, а я с пацанами из общаги договорился всего за косарь!
– Ну да, – Павел Иванович аж потерял дар речи после такого заявления. Заручался же никогда не вести дела с родственниками, а теперь…
А теперь он думал, нужно ли вообще напоминать, чем на самом деле занимается НИИ "Мицелл" – ведущий институт в области биотехнологий, использующих грибковые культуры. Стоит ли тратить время и объяснять этому человеку, что существует разница между сыроежками и дрожжами? А может, лучше прямо сейчас выхватить эту листовку у шурина из рук и разорвать на мелкие клочья, пока этот позор не попался на глаза кому-нибудь ещё?..
И пока Павел Иванович – профессор с мировым именем и по совместительству генеральный директор этого самого НИИ – размышлял о том, что ему стоит сделать в первую очередь, его шурин, явно довольный своей находчивостью, заявил:
– Прикинь, я даже успел быстренько заскочить в копировальный центр и распечатать двести таких листовок – вышло чуть больше тыщи. Ну и этим пацанам накинул ещё два косаря сверху, чтобы расклеили по городу. – Шурин посмотрел на дешёвые наручные часы и весело прибавил: – Как раз, думаю, они уже должны закончить. Ребята вообще шустро работают, молодцы. Ещё и не жадные. Получается, мне всё это дело обошлось в четыре с небольшим тысячи. Четыре, Паш, а не пятьдесят! А в твоих рекламных агентствах одни жулики сидят. И за что только бабки получают?…
День 4
Азбука Морзе
– И давно она так?
Парень в синей форме кивнул в сторону худой бледной девицы, выстукивавшей какой-то ритм кончиками пальцев по крашеной гипсокартонной стене.
– Давненько, – ответил врач, опираясь на подоконник в коридоре и делая пометки в карте. – Когда я пришёл сюда, она уже была здесь. Так что лет десять точно, а, может, и больше.
– И что, она совсем не говорит?
Врач покачал головой.
– Только морзянкой, больше никак. Очень редко может написать что-то на бумаге, но за все эти годы я ни разу не слышал её голоса. Даже во время процедур молчит как рыба, и не важно, насколько они болезненные.
– Так она что же, от рождения немая?
– Не, всё с ней было раньше в порядке, а потом… Ты же не местный, так что вряд ли знаешь эту историю. Когда ей было около десяти, её вместе с братом-близнецом похитил один урод ради выкупа и запер в ангаре. Рассадил их по разным комнатам, накинул каждому по цепи на шею и связал руки скотчем. Ну, подробности мы уже потом от полиции узнали… В общем, этот чокнутый напротив них камеры поставил, видимо, чтобы не сбежали… Детишки при нём, разумеется, разговаривать друг с другом не могли, но постоянно перестукивались через стену – они и дома частенько так развлекались, по словам родителей…
– И что, много тот мужик денег запросил? – перебил парень в форме. – Стоило оно того, чтобы детям жизнь искалечить?
– А никто не знает, да и про выкуп – это лишь предположение. Даже суток не прошло после того, как он запер ребят на складе, как у его тачки отказали тормоза и еë вынесло на встречку прямо в гружёную фуру. Там даже собирать было нечего. А детей искали почти неделю, да и нашли только по счастливой случайности. Девочке, если так можно сказать, повезло – тот урод оставил рядом с ней миску с водой. У её брата такой роскоши, к сожалению, не оказалось. К тому времени, как полиция вскрыла амбар, он был мёртв уже несколько дней. Девочка пыталась всё время звать на помощь, даже после того как сорвала голос. А когда брат перестал ей отвечать, замолчала. И с тех пор не издаёт ни звука, хотя, я уверен, её голосовые связки восстановились давным-давно.
– Мда, – только и смог выдавить из себя парень, явно не зная, что на это ответить. – В принципе, это многое объясняет…
Он снова кинул взгляд в сторону палаты, и доктор уловил в нём явную настороженность.
– Ты не думай, она очень спокойная, иногда даже общительная, пускай по-своему. А то, что постоянно стучит по стенам – так это всего лишь мысли вслух.
– Откуда вы знаете? Может, это никакие не мысли вслух, а самый обычный нервный тик…
Доктор улыбнулся:
– Брось, за столько времени здесь только ленивый не выучил морзянку. И ты тоже выучишь, даже сам не заметишь, настолько это будет легко. Да и есть во всём этом что-то интересное. Родом из детства, что ли…
День 5
Дождь после радуги
– Ань, это всё равно случилось бы рано или поздно. Не стоит так убиваться… Хочешь, я тебе чаю налью?
– Да не, я сама, – Аня шмыгнула носом и поднялась с табуретки, оперевшись на трость с потертой ручкой. – Просто именно сегодня слишком много всего навалилось…
Её подруга тяжело вздохнула, стараясь найти слова утешения.
– Знаешь, – она смотрела в пол, чтобы Аня не увидела, что и у неё самой глаза были на мокром месте, – Масе же было почти семнадцать, это очень хороший возраст для кошки… И ушла она, особо не мучаясь. По крайней мере всю свою жизнь она купалась в любви и заботе. Ты и похоронила её с почестями, как положено. А не как некоторые – завернули в тряпку – и в мусорный бак…
– Конечно нет, – отмахнулась Анна Ивановна, разливая чай по кружкам. – Но знаешь, что я не могу выбросить из головы? Я ведь похоронила её в коробке. Из-под обуви, прям как в самом дешёвом клише. Не то, чтобы специально, просто других свободных коробок в доме не оказалось…
– Многие так и делают, – пожала плечами подруга, – в этом нет ничего странного.
– Нет, конечно нет. Просто сегодня пришла в голову мысль о том, что ты никогда не знаешь, когда купишь те самые сапоги, в коробке из-под которых похоронишь кошку. Может, это будут твои свадебные туфли, купленные десять лет назад и пылящиеся на антресолях. А, может, ботинки, которые ты заказала на днях и просто не успела вернуть из-за того, что они оказались малы.
– И в какую коробку ты положила Масю? Ты же не ходишь в обувные, – подруга отхлебнула из кружки и покосилась на трость, с которой Аня почти не расставалась.
– Из-под коньков, – горько вздохнула она. – Тех самых, которые мама подарила мне на шестнадцатилетие. Я же и года в них не откатала, хотя они нормально так износились. Сколько соревнований было, медалей, кубков…
– Да, твой тройной аксель был настоящим шедевром… – подруга закатила глаза, предаваясь счастливым воспоминаниям.
– Был, да. А потом сама помнишь мою неудачную попытку сделать четверной… Я до сих пор помню этот хруст в позвоночнике и как лопнули связки в колене. Врачи тогда сказали, что не то, что кататься, ходить не смогу. Но ведь выкарабкалась же как-то… И это тоже переживу. Просто сегодня с самого утра думаю, а для чего всё это было? Я тренировалась по двадцать часов в неделю почти десять лет подряд и никогда не жаловалась. Даже плакала только когда никто не видел, лишь бы тренер всегда хвалил. До сих пор злит, что я любила этого придурка, а он даже ни разу не навестил меня в больнице. Хорошо, хоть, что вы с мамой были рядом – без вас я бы точно не встала на ноги. И хорошо, что ты подобрала Масяньку – мне хоть было не так грустно, пока мама была на работе. А сейчас, – Аня задумчиво постукивала ложкой о края кружки, хотя сахар в чае уже давно растворился, – сейчас мамы нет, Маськи нет. Коньки тоже давным-давно лежат на свалке…
С минуту обе женщины молчали, пока Аня, наконец, не взяла себя в руки.
– Ладно, что-то я совсем сырость развела, – сказала она, вытерев слëзы и хлопнув себя ладонями по щекам, – ты же никуда не делась! И вообще, будет и на моей улице праздник.
– Конечно будет, Ань! Ты ж молодая, красивая женщина! К тому же ребятам из местного клуба фигурного катания плевать на твою хромоту, им нужен хороший тренер. Тебя хоть завтра возьмут, только ты всё никак не соглашаешься – мне муж уже все уши об этом прожужжал. Говорит, директор с него не слезает, чуть ли не каждый день спрашивает, когда ты выйдешь на работу. А директор, кстати, холостой и очень даже симпатичный. Так что подумай об этом как-нибудь на досуге…
Аня неловко улыбнулась и снова шмыгнула носом.
– А, и кстати, – подруга поковырялась в телефоне и показала фотографию, – у них в подсобке на днях кошка окотилась, четверых котят принесла. Смотри, какие милахи! Пока их директор себе домой забрал, но через пару месяцев начнёт раздавать. Так что на твоём месте я бы точно появилась в клубе…
День 6
Спичечный коробок
Деда я помню плохо. Мне было восемь, когда он нас покинул, и к тому времени дедушка уже несколько лет был прикован к кровати. Он очень плохо слышал и почти не говорил, так что общались мы довольно редко. Чему я был только рад, потому что, если честно, я его всегда побаивался. В моей памяти очень чётко сохранилась его абсолютно лысая макушка, покрытая пятнами и сморщенное словно печеное яблоко лицо. Один глаз у него был абсолютно белым, и от этого тоже было не по себе.
Ещё я помню, что у деда была очень интересная комната. Её стены были увешаны чёрно-белыми фотографиями, а на полках расставлены всякие непонятные железяки с разноцветными рисунками. И отдельно от этих побрякушек, на самой центральной полке лакированного шифоньера за стеклянной дверцей ютился спичечный коробок. Дед не говорил, что в нём находится, и ругался на каждого, кто, как ему казалось, задерживал на этом коробке свой взгляд. При этом он не обращал внимания, когда мы с друзьями брали другие железяки, чтобы их порассматривать.
Когда деда не стало, родители стали разбирать его комнату. Они аккуратно собрали все фотографии со стен и железяки с полок. Конечно, тот самый коробок тоже решили убрать. Отчего-то я очень отчётливо помню, как мы всей своей небольшой семьёй собрались за столом и поставили коробок в его центр. Дедушка был папиным отцом, поэтому и вскрыть коробок он захотел лично. И папа так долго держал его в руках, рассматривая каждую его сторону, что мне казалось, будто время остановилось. А когда, наконец, его пальцы вытолкнули внутреннюю часть, на стол высыпалось несколько камешков. Они были кривыми и неказистыми, и больше напоминали какой-то мусор. Я не понимал, почему мой дед оберегал такой хлам, и уже собирался спросить об этом папу, но остановился, не в силах выдавить из себя ни слова, стоило мне заметить слëзы в его глазах. Кажется, мама тоже не совсем понимала, что происходит. Она смотрела на папу, явно ожидая разъяснений, и тогда он, вытерев лицо рукавом, сказал:
– Отец никогда этим не хвастался, но он был танкистом во времена Великой Отечественной. Все четыре года провёл на фронте, и дошёл до самого Берлина. Он помогал брать здание Рейхстага. На дне коробка написана дата – первое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Видимо, эти камешки – его обломки. По крайней мере, очень на них похожи…
Папа тогда произнёс много слов, которых я не знал, и, видя это, потрепал меня по плечу и сказал с хрипотцой в голосе:
– Когда-нибудь, в школе, вам обязательно расскажут, что такое война. Мой отец всегда говорил, что лучше всего изучать её лишь по учебникам и картинкам…
***
Тогда я не понимал, ни почему были слëзы в папиных глазах, ни почему дедушка столько лет хранил какие-то обломки. Но теперь, каждый раз затягивая ремень на шлеме и держа руку на курке автомата, я прокручиваю в своей голове эти слова снова и снова. Я слышу папин голос.
И понимаю, что он имел в виду.
День 7
Танец листьев
Наконец, прозвенел звонок и вместе с ним закончился последний урок десятого класса. Я закинула рюкзак на плечо и с нетерпением выбежала на улицу, блестевшую майским солнцем. Сердце билось чуть быстрее и с каждым его ударом во мне нарастал трепет от мысли, что моё лето – последнее беззаботное лето – будет идеальным. В дачном посёлке собирались мои друзья, и я знала, что это была отличная возможность провести вместе все три месяца и запастись воспоминаниями, которые, возможно, будут согревать меня на протяжении всей моей жизни.
Мы собирались гулять ночами напролёт, жарить хлеб на костре, прыгать в озеро с тарзанки. Пашка обещал стащить у брата ключи от старого Урала и катать нас по полю. Настя говорила, что привезёт свою гигантскую колонку, чтобы нас слышали все соседи, уговорит Димку взять лодку и мы будем рассекать водную гладь, пока парни будут ловить нам раков. А ночами будем петь песни у костра и целоваться… Настя составила целый план, как устроить нам с Пашкой идеальное свидание – ведь знала, что я была влюблена в него с восьмого класса, и сама собиралась признаться Димке. В общем, мы хотели веселиться целыми днями, позабыв и о школе, и о предстоящих экзаменах, и о необходимости сделать выбор, в котором каждый из нас боялся ошибиться.
Поэтому, когда я выбегала из школьных ворот, в голове всё громче и громче кричала мысль:
– Я хочу, чтобы это лето никогда не закончилось! Пусть это лето длится вечно!
Но вопреки всем ожиданиям, лето оказалось паршивым. В первую неделю июня Димка разбил мотор, когда сгружал лодку с прицепа, и, конечно, мы уже никуда не поплыли. На третьей неделе Пашка неожиданно для всех предложил Насте встречаться, и мои мечты покататься с ним на байке разлетелись вдребезги. А потом, в середине июля, бабушка сломала ключицу, и вместо гулянок я до конца августа помогала ей с огородом, приборкой и готовкой. Хотя, если честно, и гулять уже было не с кем… Поэтому в последний день лета, когда меня, наконец, забрали родители, я только и мечтала поскорее вернуться домой. И хотя я всю жизнь ненавидела осень, сейчас я с умилением представляла, как красиво будут кружиться у земли жёлто-красные листья, за окном будет моросить дождь, а я, закутанная в тёплый плед, буду грустить о разбитом сердце с чашкой горячего какао в руках…
Но моим мечтам было не суждено сбыться. Стоило мне приехать домой и положить голову на подушку, как я каким-то невероятным образом снова очнулась у себя на даче. С отрывного календаря на меня ехидно глядело первое июня, и я, как того и хотела, выбегая со школьного двора, начала проживать заново каждый летний день. Я видела это лето десятки а, может, уже и сотни раз. И в каждый из этих разов я пыталась исправить что-нибудь, чтобы хотя бы однажды прожить своё идеальное лето, но как бы я ни старалась, в итоге ничего не менялось, кроме мелких деталей. Я даже не помню, когда перестала вмешиваться. В какой-то момент я просто поймала себя на мысли, что меня больше не расстраивало ни Пашкино признание, ни бабушкин гипс. А лето всё равно продолжалось.
И сколько бы я ни плакала и ни кричала, проклиная своё желание, сколько бы ни повторяла, что хочу, чтобы наступила осень, но так ни разу даже мельком не увидела ни одного пожелтевшего листочка. И я даже уже не надеюсь, что когда-нибудь смогу увидеть его снова…
День 8
Море волнуется за нас
– Вон, видишь? Видишь?
Офицер тыкал пальцем в экран. Камеры видеонаблюдения запечатлели на первый взгляд мирную картину: вот целый пляж отдыхающих на берегу океана, каждый занят своим делом. Кто-то плещется в тёплых волнах, кто-то лежит на шезлонге с книгой в руках, кто-то мажет руки солнцезащитным кремом. Дети строят замки из песка и таскают со дна мелкие камушки. И вдруг океан начинает стремительно отступать, и буквально за минуту тем, кто стоял в воде по пояс, она перестаëт доставать даже до щиколоток. На несколько секунд весь пляж замирает, а потом к каждому приходит осознание: океан обмелел на несколько минут лишь для того, чтобы смертоносная волна набрала высоту и обрушилась на пляж, снося всё на своём пути.
К счастью, камеры не пишут звук, но второму офицеру было достаточно и своего воображения, чтобы ярко представить, как в панике кричали люди, пытаясь спасти свои жизни.
– Я уже видел такое однажды, – сказал он напарнику, отворачиваясь от мерцающего экрана, – максимально тяжёлое зрелище…
– Ты не туда смотришь, – первый офицер отмотал видео назад, – вот, погляди на этого. Видишь, как все начинают суетиться, сгребать вещи, поднимать детей на руки? А ему хоть бы что.
Он показал на лысого человека в тëмном балахоне, который крутил между пальцами какой-то предмет.
– Ты понимаешь, он просто сидит, смотрит на пятнадцатиметровую волну, которая прëт прямо на него, и тупо перебирает чётки! Он даже с места не сдвинулся! И знаешь, что самое интересное? Десятки погибших, почти сотня раненых, а он цел и практически невредим. Выплыл сам каким-то чудом на берег, а когда его опрашивали как потерпевшего, лишь сказал, что потерял свои чëтки. Спасатели говорили ему о невероятной удаче, и знаешь, что он им ответил? Что жизнь не любит суеты…
– Ну, судя по тому, что на нём ни царапины, он прав. Хотя бы в какой-то мере. Наверное, это хорошо быть по жизни таким же рассудительным. Хотел бы я такому научиться – сильно бы облегчило рабочие будни…
– Ага, а ещё его спокойствие не помешало бы той половине пляжа, которая ринулась к турникетам на выходе, да там и застряла. Но в такие моменты люди чаще всего паникуют и не могут рассуждать здраво, поэтому ничего удивительного в том, что каждый раз так много пострадавших. Хотя, с другой стороны, ничего и не предвещало…
Второй офицер покачал головой:
– Не так уж это и неожиданно. Я частенько слышал от рыбаков, что океан в последнее время непредсказуемый, беспокойный.
– Ага, и беспокоился он, судя по всему, именно за этого парня, – первый офицер постучал по монитору. – Ну или вместо него. Ладно, нам ещё много раз придётся это пересматривать, чтобы оценить ущерб. А пока пойдём заполнять бумаги, их там уже горы скопились…
День 9
Лоскутное одеяло
– Бабуль, а что ты делаешь?
В старую уютную комнату, пропитанную лучами солнца, вбежала девочка с очаровательными рыжими кудряшками, веснушками на лице и полными любопытства глазами.
– Да вот, моя милая, ещё один кусочек довязываю. Осталось совсем немного, и можно будет собирать. Поможешь мне с этим?
Бабуля протянула девочке спутанный клубок с тонкими нитями, переливающимися всеми цветами радуги, и та принялась радостно наматывать их на пальцы.
– А что это за ниточка? Такая интересная…
– Это – нить путешествий. Свяжешь из неё несколько лоскутков, нашьëшь их на полотно, и у человека будет интересная жизнь. Главное не переборщить, иначе он никогда не найдёт свой дом – так и будет скитаться по миру до самой смерти. У нас, вязальщиц, самая главная задача – сделать жизнь такой, чтобы в ней всего было достаточно. И любви, и приключений, и забот. Вот видишь банку с маленькими тёмными пуговками? Это – неприятности: неудачи, ссоры, болезни, потери. Они могут быть разными, большими и маленькими, но без них жизнь будет пресной, и прочие радости не будут казаться людям по-настоящему яркими. Так уж они устроены…
– Ого, – девочка взяла банку в руки и уставилась на неё, как завороженная. Поднесла к уху и потрясла. В банке приятно зашуршало.
– Осторожно! – бабушка отобрала у внучки пуговки и убрала их в шкаф. – Если рассыпешь, собрать обратно не сможешь, уж очень они липучие. А человеку по нелепой случайности жизнь испортишь… Так, ну всё, последний лоскуток готов. Осталось только пришить их к полотну и, считай, готово.
– А мы точно успеем? Лоскутов здесь очень много…
– Успеем, – бабушка, прищурясь, посмотрела на странный прибор, напоминающий часы, но с кучей стрелок и двигающимся циферблатом. – Мальчик родится через два дня, так что нужно поторопиться. Бери корзинки и пойдём в вышивальную комнату.
И пока бабушка доставала из шкафа баночки и нитки, девочка подняла с пола невесомые плетеные корзины, полные самых разных лоскутков. Они искрились, переливаясь невероятными и красочными узорами, и от каждой из корзинок исходил едва ощутимый аромат.
– Не могу понять, – принюхалась девочка, пахнет то ли фруктами, то ли цветами, то ли морозным утром…
– Всем сразу, – у бабушки на щеках появились ямки от широкой улыбки. – На самом деле, каждый лоскутик пахнет по-особенному. Именно с этими запахами к человеку всегда приходят разные воспоминания. Например, аромат кипячëных простыней возвращает кого-то в детский сад, мандаринов – в новый год, а крема для рук – в мамины объятия…
Бабушка остановилась у деревянной двери с круглой стальной ручкой и несколько раз провернула ключ в замке.
– Вау, – только и смогла сказать девочка. – Сколько раз я сюда ни заходила, а всегда как впервые вижу. Вряд ли когда-нибудь смогу перестать восхищаться, глядя на всю эту красоту…
– Скорее всего, и не сможешь, – посмеялась бабушка. – Я вот почти всю жизнь здесь провела, и даже мне время от времени дух захватывает.
Комната была огромной, практически бесконечной, и в ней, растянутые на резных деревянных рамах, ровными рядами стояли полотна – очень высокие и пониже, некоторые – совсем маленькие, с человеческий рост. Но все полотна стояли парами – светлое, лёгкое и воздушное полотно напоминало небо в солнечный день и на ощупь было похоже на шёлк. Его пара – полотно цвета вечерней грозы ощущалось плотным бархатом под пальцами, и от каждого из них исходило очень приятное, живое тепло.
