Loe raamatut: «Троянский конь»

Font:

Посвящается моему отцу

THE TROJAN HORSE

Глава 1
Лицо из Барбакана

Я прочел написанное на обороте визитной карточки, затем перевернул ее и взглянул на имя. Пол Северин, 155, Нит-стрит, Суонси. Имя показалось мне знакомым. Я снова перечитал текст на обороте: «Как адвокат по уголовным делам, Вы должны знать мое имя, поэтому поймете, насколько мне необходимо с Вами встретиться». Далее следовала подпись: «П. С.»

Пол Северин, Суонси. Это имя и место действия возникли в моей памяти одновременно. Я все вспомнил и велел моему клерку достать подшивку «Дейли экспресс». Его появление могло показаться неправдоподобным, однако отнюдь не невероятным. Я специализировался на защите преступников, и успех, которого мне удавалось добиться при вынесении ряда приговоров, создал мне определенную репутацию. Эта сомнительная с точки зрения законопослушных граждан известность, естественно, была несколько неприличной. Мне думается, главным образом, потому, что никому, и прежде всего адвокату, не хочется жить в разладе со своей совестью.

Когда клерк вернулся с подшивкой газеты, он спросил:

– Вы примете его, мистер Килмартин? Похоже, этот человек очень возбужден. Я сделал все, чтобы помешать ему войти прямо за мной.

– Одну минутку, Гопкинс, одну минутку!

Я взял у него подшивку и положил ее на стол.

– Как он выглядит, Гопкинс? – поинтересовался я, проглядев страницы последних номеров.

– Это джентльмен небольшого роста, приземистый. С бледным, давно небритым лицом. А нос у него… ну, мне кажется, что это человек семитского типа, мистер Килмартин. Так можно сказать. На нем котелок и очки.

– Что еще, Гопкинс?

– Старый коричневый костюм и темно-синее пальто. И то и другое очень грязное.

– Звучит не очень привлекательно! – заметил я.

– Да. Посетитель выглядит как настоящий старый скряга, – добавил клерк. – Не думаю, что он англичанин.

– Во всяком случае, имя у него определенно не английское, – пробормотал я.

Затем я нашел то, что искал в газете, и понял, что совершенно прав. Мистер Пол Северин разыскивался полицией за совершение убийства. Я отпустил клерка и сказал, что позвоню, когда буду готов принять посетителя. Эта история излагалась прямо на середине первой полосы. Пробежав глазами столбец, я все вспомнил. Помещена была и фотография маленького еврея, неряшливо одетого, с неопрятной бородой, которая его явно старила. На фотографии он был без очков. Единственное, что привлекало внимание к этому лицу, были его глаза – большие, широко расставленные, под крутым выпуклым лбом и густыми черными бровями. Под фотографией была подпись: «Пол Северин. Разыскивается полицией».

Я обратил внимание на дату – 8 февраля. Итак, он освободился две недели назад.

Я снова просмотрел заметку в газете. Вообще-то говоря, убийства в военное время не считаются чем-то из ряда вон выходящим. Во-первых, люди, чьи близкие ежедневно встречаются лицом к лицу со смертью, все время читают списки убитых. Во-вторых, война обесценивает человеческую жизнь. Поэтому читатель лишь удивляется тому, что поднимается шум из-за гибели еще одного человека. Однако некоторые убийства могут поразить воображение даже в военное время. И этот случай был именно таким.

Жестокость хладнокровного убийства заставила сообщить о нем на первой полосе газеты. О нем была заметка даже в «Таймс». И я вспомнил, что этому преступлению посвятили передовую статью в «Геральд», где говорилось о деморализующем воздействии войны.

Я вернулся к номеру от 8 февраля, где на внутренних полосах рассказывалось об убийстве. Затем обратился к подшивке «Таймс» и в номере за то же число нашел, как и думал, полстолбца с изложением голых фактов. Я быстро пробежал текст, чтобы освежить память.

Настоящее имя Поля Северина – Франц Шмидт. Австрийский еврей, бежавший с фальшивым паспортом после аншлюса в Англию. Он отправился в Уэльс и установил связь с родственниками своей жены. У них вблизи Суонси был небольшой заводик, где производились штамповочные работы. К тому времени жена Шмидта умерла, но ее родственники изо всех сил старались помочь ему. Они разрешили ему пользоваться маленькой мастерской на их предприятии. Там он продолжал свои эксперименты, которыми занимался в Австрии. Шмидт был хорошим инженером.

В приличном районе города родственники нашли ему недорогое жилье. Они сделали все, чтобы Шмидт чувствовал себя в Англии как дома. Когда же деньги, которые ему удалось вывезти из Австрии, иссякли, родственники взяли его с дочерью к себе в дом и стали финансировать его эксперименты.

Вот такова была ситуация, при которой совершилось убийство. Особенно ужасно все это выглядело, если учесть ту доброту и щедрость, которые проявила в отношении беженца эта славная валлийская семья.

Главой семьи был Эван Ллуэллин, брат жены Шмидта. Кроме него, семья включала жену и мать. Особенно щедр, по-видимому, был сам Ллуэллин. Старшая миссис Ллуэллин рассказала репортерам, что всегда не доверяла Шмидту. Ее настораживал тот факт, что он живет под чужим именем, и она не верила, что ее дочь действительно умерла от пневмонии. Шмидт, сказала она, с самого начала имел большое влияние на ее сына. Ему все время требовалось все больше денег на эксперименты, и старая миссис считала, что большая часть капитала семьи Ллуэллин испарилась именно таким путем.

Совершенное убийство само по себе было необычным и жутким. Тело Эвана Ллуэллина нашел мастер завода в главном штамповочном цехе. Череп несчастного был пробит автоматическим сверлом и буквально пришпилен к станку, словно экспонат в коллекции энтомолога, а тело согнуто над машиной в три погибели. Это был страшный способ убийства, и совершить его мог только инженер, хорошо знавший, как работает агрегат.

Когда прибыла полиция, в кабинете Ллуэллина горел свет и на столе все еще лежали чертежи некоторых деталей для пушек, над которыми он работал. Шмидт в ту ночь не вернулся домой, и его, собственно говоря, больше никто не видел. Сейф был открыт, и, по свидетельству мастера, более тысячи фунтов стерлингов – недельная зарплата рабочих – исчезло.

Дело казалось достаточно ясным. Я вернулся к своему столу, и взгляд мой наткнулся на телефонный аппарат. Я колебался. Зачем Шмидт пришел ко мне, у меня вопросов не возникало. Но никогда еще я не защищал человека, в виновности которого был уверен. Особенно если дело шло о преднамеренном хладнокровном убийстве. Откровенно говоря, мне не хотелось встречаться с этим посетителем. Мое воображение, которое всегда отличалось чрезмерной живостью, рисовало мне образ того несчастного, который откликнулся на беду мужа сестры с открытым сердцем, а потом пал от его руки, убитый при помощи собственного станка. Я испытывал чувство отвращения при одной мысли о встрече лицом к лицу с этим Францем Шмидтом. Приняв решение, шагнул к телефону…

В этот момент в приемной раздались звуки, похожие на борьбу, и дверь моего кабинета распахнулась. В комнату буквально ворвался пожилой еврей в котелке. За его спиной топтался растерянный Гопкинс, бормотавший какие-то объяснения.

– Я должен извиниться за то, что вваливаюсь к вам подобным образом, мистер Килмартин.

Мужчина говорил по-английски довольно сносно. На какую-то долю секунды меня охватило отвращение и даже страх. Но это ощущение быстро прошло, и я увидел, что на моем теплом красном аксминстерском ковре стоит не хладнокровный убийца, а неопрятный старый человек, за которым охотится полиция. Я вспомнил, что никого нельзя осудить не выслушав.

Старик пришел ко мне явно для того, чтобы высказаться. Это было ему необходимо. И я знал, что не имею права передать его полиции, не предоставив ему возможности исповедаться.

– Ничего, Гопкинс, не беспокойтесь, – сказал я и, когда дверь за ним закрылась, указал гостю на стул напротив.

Шагнув вперед, он снял котелок и очки. Я несколько задержался, прежде чем сесть, и мельком взглянул на фотографию в «Дейли экспресс». Не было никаких сомнений в ее идентичности с моим посетителем. Ему недоставало лишь бороды.

– Я вижу, что вы узнали меня, – заметил он, усаживаясь.

Глаза наши встретились. На меня смотрели большие, темные и лихорадочно блестевшие глаза. Этот человек очень походил на старьевщика. Поношенная, плохо сидящая одежда, болезненный цвет лица, отливавший синевой из-за сбритой бороды подбородок. Но в этих темных глазах светился недюжинный интеллект. За непритязательной внешностью угадывался большой ум, и я сразу начал испытывать ужасные сомнения. Когда посетитель заговорил своим мягким, музыкальным и очень тихим голосом, я убедился, что он вполне в здравом уме. Его речь была отмечена некоторым австрийским и валлийским акцентами, а также речевыми трудностями, характерными для людей его национальности.

– Я боялся, – объяснил Шмидт, – что ваш природный инстинкт гражданина возобладает над приверженностью правилам вашей профессии. Я надеюсь, что вы примете мои извинения.

Я кивнул, вынул портсигар и закурил сигарету. Я чувствовал его взгляд, следящий за мной.

– Меня подозревают в вопиющем по жестокости преступлении, – продолжал старик. – Если бы я совершил его, я не смел бы ждать ни от кого пощады. Я боялся, что вы слишком поспешите со своими суждениями. Я не могу сейчас попасть в руки полиции, у меня на то есть особые причины. Пришел к вам, потому что должен кому-то довериться, человеку, на чье благоразумие могу положиться. Это должна быть личность, чье мнение имеет определенный вес в официальных кругах.

Тут я его прервал:

– Даже если бы вы хотели доказать мне, что не совершали этого преступления, не в моих силах переубедить полицию. Ей необходимо неоспоримое алиби.

Мой гость медленно покачал головой, и его довольно полные губы изогнулись в усталой улыбке.

– Я пришел к вам не для этого, – сказал он, – хотя надеюсь, что со временем вы согласитесь взяться за мою защиту. Я осмелился прийти сюда, потому что внимательно наблюдал, как вы вели процессы. Дело в том, что в свободное время я немного изучал криминалистику. Так вот, я понял, что вы – человек, способный разобраться в истине. Также считаю, что вы очень решительный человек. Более того – очень упорный, если уверены в справедливости дела, которое защищаете. Настойчивое упорство вашей натуры – секрет вашего успеха в судебных делах. Извините меня за анализ вашей карьеры. Я только хотел объяснить, почему обратился именно к вам. Я расскажу вам историю, в которую мало кто поверит. Особенно услышав ее из уст человека, совершившего, как считают, зверское убийство. Если мне не поверите вы, значит, не поверит никто. Но поймите, – заключил Шмидт, – если я сумею вас убедить, значит, появится человек, бесспорно честный, который не успокоится, пока не вскроет раковую опухоль, упрятанную глубоко в сердце этой великой страны.

К концу своей речи старик совсем разволновался, и я все время чувствовал на себе испытующий взгляд его больших ярких глаз.

– Вы говорите загадками, – заметил я. – Можете объяснить понятнее?

И тогда Шмидт рассказал мне свою историю. Это был странный, фантастический рассказ.

Когда он ушел, я так и не смог окончательно решить, был ли это бред сумасшедшего или все рассказанное – правда. В одном я был уверен – ему все это представляется правдой. Однако же напряжение последних лет могло сломить самый здравый мозг. История была настолько странной и фантастической, что, казалось, ничего подобного просто не могло произойти. Это было похоже на бред сумасшедшего. И в то же время мое знание психологии подсказывало, что его спокойствие и откровенность служили доказательством реальности происходившего.

Он рассказал мне историю всей своей жизни.

Старик сидел на стуле напротив моего стола с разгоряченным, взволнованным лицом и казался мне достаточно убедительным. Поэтому я согласился ничего не сообщать полиции в течение недели, до следующего его прихода ко мне.

Правда, под конец нашей беседы моя вера несколько поколебалась. Он уже встал, готовясь уйти. И тут вдруг его голос зазвенел от возбуждения, а глаза лихорадочно заблестели.

– Если я не приду к вам в следующий понедельник, – воскликнул он, – вы отправитесь в мое жилище и возьмете лицо из барбакана! Вы умный человек и все поймете. Ключ вы найдете в конусах Раннела!

После спокойного изложения фактов, когда он рассказывал свою странную, но последовательную историю, обращение к мелодраме вызвало у меня нечто вроде шока.

Я сказал ему об этом. В ответ старик только улыбнулся какой-то очень усталой улыбкой.

– В следующий понедельник вы будете думать иначе, – тихо сказал он. – У меня предчувствие, что я вас больше не увижу.

– Но когда полиция вас поймает, я приду повидаться с вами, и мы договоримся о вашей защите, – обнадежил я его.

– Может быть, – пожал он плечами. – Это будет любезно с вашей стороны. Однако я боюсь не полиции. Я говорил вам, что, кроме компании «Кэлбойд дизель», за моими чертежами охотится еще кое-кто. Я знаю, что говорю. Германия тоже хочет их получить. Они узнали, что я жив, а рассказ Фрица Тиссена усилил их аппетит. Однако, если я вам скажу, кто является их агентом в этой стране, вы просто рассмеетесь. В ваших глазах я буду окончательно дискредитирован. Но когда меня уже не будет на свете, вы узнаете, кто эти люди. И узнаете, кто убил моего друга. Прощайте, мистер Килмартин.

Он протянул мне руку и, когда я пожимал ее, добавил:

– У меня просто недостает слов, чтобы выразить благодарность за то, что вы так терпеливо выслушали меня. Я очень надеюсь увидеться с вами в понедельник. Но если этого не произойдет, я беру с вас обещание посетить мое жилище.

Лицо его было совершенно серьезным. Я кивнул. Шмидт еще крепче сжал мою руку.

– Я думаю, что вы сразу увидите и поймете, что это дело не относится к компетенции полиции. – Затем, сунув руку в карман, старик извлек оттуда конверт: – Это письмо для моей дочери, Фрейи. Передайте ей, когда отыщете ее. Адрес моего жилища написан в углу конверта.

Он положил конверт на мой стол, надел очки и, взяв котелок, вышел из кабинета.

Я сел и постарался все обдумать за чашкой чая. Рассказ этого человека был убедительным, по крайней мере частично. Я не мог поверить в то, что он убийца. Эван Ллуэллин был крупнее и моложе Шмидта. Утверждение последнего, что невозможно удерживать человека под сверлом одной рукой, одновременно приводя другой машину в действие, было серьезным доводом. И тем не менее все вместе звучало как фантастика. И нацистские агенты, охотившиеся за чертежами дизельного двигателя, и убийство с целью убрать его, Шмидта, с пути.

Если они хотели устранить его, то почему просто не убили? Кого он подозревал как нацистского агента, при имени которого я бы рассмеялся? И вся эта чепуха о том, как компания «Кэлбойд дизель» обманула министерство авиации. «Кэлбойд» вроде бы сообщила в министерство, что, подвергнув испытаниям этот двигатель, пришла к заключению: его изобретатель не в себе.

Шмидту, естественно, вся эта история казалась вполне правдоподобной. Я был в этом уверен. До момента бегства из концентрационного лагеря все в его рассказах было бесспорным. Но все остальное, хотя и базировалось на реальных фактах, было явно воссоздано его расстроенным воображением. Бог знает, что выстрадал этот человек в концентрационном лагере! Он не живописал подробности своего двухмесячного пребывания там. Однако судя по тому, что я слышал о подобных местах, этого было вполне достаточно, чтобы расстроить самый здравый и блестящий ум.

Размышляя подобным образом, я поднял телефонную трубку и попросил секретаршу найти мне инспектора Кришэма из Ярда. Кришэм оказался на месте и знал достаточно об этом деле, чтобы частично удовлетворить мое любопытство.

– Мы учли все обстоятельства, – сказал он. – Однако не забывай, что эти люди были в дружеских отношениях. Шмидт ведь вполне мог попросить Ллуэллина нагнуться и взглянуть на что-то, находившееся под штампом. А там как раз находилась деталь орудия. Еще вероятнее, что Ллуэллин нагнулся что-то поправить, а Шмидт воспользовался этим и, нажав на рычаг, опустил на него сверло. А почему тебя все это интересует?

Я торопливо ответил, что просто хочу прояснить для себя один непонятный момент, и положил трубку, не дав инспектору задать еще какой-нибудь вопрос.

Ну вот все и разъяснилось. А я-то, дурак, не додумался до этого сам. Теперь чем больше я размышлял, тем больше мне все это не нравилось. Я представлял себе длинный, с низким потолком штамповочный цех – так его описал Шмидт. В цехе полно станков, и на пропитанном машинным маслом полу валяются различные детали и куски металла. Шмидт вышел из своего кабинета, чтобы присоединиться к Ллуэллину и проводить его домой, шаги его эхом разносились по просторному помещению. Эван Ллуэллин показывал ему детали орудия, над сборкой которого он работал. Возможно, работа была почти завершена и осталось просверлить какое-то отверстие. Ллуэллин подвел деталь под сверло и включил машину, затем нагнулся, чтобы что-то поправить. А Шмидт, стоявший за его спиной, у которого не было денег, знал, что в сейфе находится заработная плата рабочих за целую неделю, а ключ лежит в кармане у Ллуэллина. И он принял внезапное решение. Увидев, как темноволосая голова Эвана оказалась под вращающимся сверлом, он начал действовать. Так, по-видимому, развивались эти страшные события. И вот теперь я оказался единственным, кто знал, где скрывается Шмидт.

Я взглянул на конверт на моем столе. Мне бросилось в глаза имя Фрейи Шмидт, написанное мелким ученическим почерком. В правом углу конверта был его адрес. Грик-стрит, Лондон, Вест-Энд, 1. Мне следовало позвонить Кришэму, дать ему этот адрес, и к вечеру Шмидт был бы уже за решеткой.

Даже сейчас я не могу понять, почему не сделал этого. Меня, очевидно, остановило мое обещание ничего не предпринимать до следующего понедельника. Если бы я считал этого человека опасным, я бы не колебался. Я думаю, что свою роль здесь сыграло и письмо к его дочери. Я подумал, что сначала должен найти ее. Или, по крайней мере, хотя бы для себя уяснить, насколько правдив рассказ Шмидта. Я не мог отрешиться от того, что в какой-то момент ему удалось убедить меня. Повторяю, только мелодраматическая концовка нашей беседы посеяла во мне сомнения во всем остальном. Я должен был разобраться и доказать либо то, либо другое. Но как это сделать? Вторая часть его истории была совершенно фантастической. И не было никакого способа убедиться в ее правдивости. По его словам, войдя в штамповочный цех, он увидел там тело Ллуэллина. Кинувшись затем в его кабинет, Шмидт увидел открытый пустой сейф. Деньги исчезли, и он сразу понял, что его подставили.

Я закурил сигарету и задумался. Затем взял конверт и открыл его. Внутри лежал всего один листок бумаги. Просмотрев текст, я положил листок обратно и заклеил конверт. Отец ласково прощался с дочерью. Фразы записки врезались мне в память, и, когда я думал о них, у меня возникало чувство вины. Я вторгся во что-то сугубо личное, касающееся только этих двоих людей, много перестрадавших и очень любивших друг друга. Короче, письмо содержало прекрасные, добрые слова. Между строк читалось ощущение надвигающейся неизбежной смерти, которое испытывал этот человек. Он не боялся ее, но беспокоился за судьбу своей дочери. А опасность была реальной. Страх его выдавал и постскриптум, где говорилось: «Человек, у которого я оставляю для тебя это письмо, – мистер Эндрю Килмартин. Он знает мою историю и будет иметь все сведения, которые я сумею получить к моменту моей смерти. Он даст тебе совет. Но до тех пор, пока с них не сорваны маски, обещай мне отказаться от дальнейшей работы. Тебе нужно исчезнуть. Я не могу спокойно умереть, зная об опасности, которая тебе угрожает».

Я отложил в сторону письмо. Конечно, Шмидт обратился ко мне, чтобы заставить колеблющегося человека сдержать обещание. Как я мог позвонить Кришэму после того, как прочел это письмо? Его писал не сумасшедший. Хотя красота и искренность слов могли быть продиктованы и безумием. Я встречался с такими случаями. Если бы только он сообщил, где найти Фрейю Шмидт! Она-то знала истину. Но он не дал мне никакой ниточки для следующего шага. Ничего, кроме уже упоминавшейся чепухи о том, что следует взять лицо из барбакана и что ключ – это слова «конусы Раннела».

Вошел мой клерк и сообщил, что звонили из суда и сказали: дело Рекса против леди Палмер будет слушаться завтра вместо четверга. Это было сложное дело. Я не думал, что его слушание займет много времени, но с ним было связано много хлопотных вопросов, требовавших значительной подготовки. Поскольку заседание суда было перенесено, мне следовало немедленно заняться подготовкой дела. И я решил пока ничего не предпринимать по делу Шмидта. Я ведь дал ему обещание. К тому же я был уверен, что он не опасен.

Большую часть следующего дня я провел в суде. Вернувшись домой, узнал, что меня вызывали и назначили участвовать в процессе по торговле наркотиками. Это дело будет слушаться в четверг в Олд-Бейли¹. Адвоката К. С., который первоначально должен был участвовать в этом процессе, внезапно направили в министерство снабжения. Неожиданно свалившаяся на меня срочная работа оставляла мне мало времени, чтобы заняться делом Франца Шмидта. Но я мог сделать хотя был один запрос.

В среду вечером я зашел в бар «Клэчэн», расположенный недалеко от меня в Темпле. Выпил с ребятами с Флит-стрит, которых хорошо знал, и меня представили парню из отдела печати министерства авиации. Я попросил его поинтересоваться в отделе контрактов, знают ли там что-либо о человеке по имени Франц Шмидт или Пол Северин. Если да, то обращались ли они за экспертизой в компанию «Кэлбойд дизель» и что им ответили оттуда? В своем ли уме человек, подававший заявку на изобретение?

– О, вы ожидаете, что вас назначат участвовать в этом деле? – воскликнул парень. Затем он повернулся к другим присутствующим: – Вот, ребята, для вас свежая новость – мистер Килмартин будет защищать Франца Шмидта! – Парень расхохотался.

Я пожал плечами:

– Не думаю. Мне просто интересно кое-что узнать, вот и все. – Я говорил решительно, и они восприняли это как нужно.

Однако утром в пятницу раздался телефонный звонок. Мой новый знакомый сообщил, что я был совершенно прав: Пол Северин обращался в министерство авиации в июле 1939 года с предложением испытать свое изобретение – дизельный авиационный двигатель. Он объяснил, что его мотор значительно легче тех, что сейчас применяются, так как для его изготовления используется особый, открытый им сплав. Инженер действовал очень скрытно и выдвигал много условий для проведения испытаний. Он не хотел выпускать двигатель из поля зрения. Министерство авиации обратилось к компании «Кэлбойд дизель», где обычно проводились все испытания дизельных двигателей, с вопросом о Поле Северине. Компания ответила, что этот человек обращался также и к ним и они испытывали двигатель. Было установлено, что сплав, о котором он говорил, давно известен как действительно крепкий металл. Но, по их мнению, недостаточно надежный, чтобы выдерживать нагрузки, которым подвергается авиационный двигатель. Автора изобретения они охарактеризовали как не вполне нормального, неуравновешенного человека.

Итак, первая часть рассказа Шмидта получила подтверждение. Но правильно ли он интерпретировал их действия? Он был уверен, что крупная промышленная фирма просто пытается заставить его продать им чертежи двигателя и секрет сплава.

Но что, если выводы компании «Кэлбойд дизель» правильны? У меня больше не было времени раздумывать, и я решил подождать до понедельника. Если Шмидт не появится в понедельник, значит, этим делом следует заниматься полиции.

В понедельник утром я закончил дело с наркотиками и вернулся в свой офис в плохом настроении. С самого начала оно было безнадежным. Но, поскольку с начала войны предложения участвовать в процессах стали значительно более редкими, мне хотелось, чтобы то, что поручалось мне, решалось успешно.

Шмидт не появился. Чтобы рассеять свое плохое настроение, я отправился закусить к «Симпсону» на Стрэнде. К себе в офис я не возвращался почти до четырех часов. Шмидт все еще не появлялся. Я сел и закурил сигару. Спешная работа была закончена. Теперь в перспективе у меня не было ни одного дела. Я заметил, что невольно стал прислушиваться к звукам открывавшихся с улицы в офис входных дверей. Я выпил чаю. От Шмидта по-прежнему не поступало никаких сигналов. Я отпустил Гопкинса и машинистку. Им нечего было делать.

К пяти часам я уже не ждал его: я знал, что он не придет. Однако не мог сообразить, как мне быть дальше. Очевидно, самое правильное было бы связаться с полицией. Но я вспомнил слова старика о том, что все это не ее дело. А еще это письмо! Человек, казалось, был уверен, что умрет. Я обязан был последовать его подсказкам и провести самостоятельное расследование. И все же полицию нельзя было оставлять в стороне. Мне следовало, по крайней мере, взять с собой Кришэма. Я встал с кресла у камина и подошел к телефону. Прежде чем поднять трубку, я некоторое время колебался. Непонятные слова о лице из барбакана и странный ключ… Мне уже слышался тихий сардонический смех Кришэма. Инспектор был твердолобым человеком, верил только фактам, и ничему больше. Он, конечно, поедет со мной, но сразу скажет, что Шмидт – ненормальный. Поэтому с самого начала интерес Кришэма сведется к тому, чтобы установить местопребывание Шмидта.

Я не поднял телефонную трубку, а вместо этого пошел к двери, взял пальто и шляпу и, приняв решение, торопливо покинул свой офис и направился на Мидл-Темпл-Лейн. Там я взял такси, чтобы ехать на Флит-стрит. Мы проехали по темнеющему Стрэнду, миновали Сент-Мартинс-Лейн и оказались у Кембридж-Серкус. Я высадился у старинного дома, прямо напротив дверей лондонского казино. Когда-то в этом доме располагался магазин, но теперь все окна были заделаны, и здание казалось то ли крепостью, то ли складом. Расплатившись с таксистом, я осветил фонариком дверь. На растрескавшейся зеленой краске едва выделялась черная цифра 209. Внизу была маленькая табличка с надписью: «Исаак Лейнстер, портной. Принимает заказы».

Я нащупал облезлую кнопку электрического звонка и нажал ее. За дверью не было слышно ни звука. Я подождал и позвонил еще раз. Никто не отвечал. Тогда я постучал. Тишина. Я отступил и осмотрелся. Надо мной возвышался старый кирпичный фасад дома, темный и, казалось, настороженный.

Я снова осветил фонариком дверь в поисках другой кнопки звонка и тут увидел, что дверь закрыта не совсем плотно. Я легонько толкнул ее, и она отворилась. Я вошел и оказался в пустом коридоре, где стояла корзина для мусора. Коридор вел к лестнице. Я заколебался: мне не очень нравилось входить в незнакомые дома на Грик-стрит. В конце концов я все же поднялся по ступенькам и на первом этаже нашел дверь с надписью: «Исаак Лейнстер». Из-под двери пробивался свет. Я постучал и услышал шарканье ног по голым доскам пола. Дверь распахнулась, и маленький человечек с толстыми губами и лысой головой уставился на меня немного выпученными глазами:

– Что вы хотите?

– Простите за беспокойство, но я ищу своего друга. Он живет здесь.

– И как его зовут? – спросил портной.

Я замялся. Как его зовут? Наверное, здесь Шмидт не называл себя Северином. И тут я вспомнил, что он говорил мне о своих родных.

– Мистер Фрэнк Смит, – ответил я и начал его описывать.

Человечек поднял руку:

– Я знаю. Однако мистер Смит сейчас отсутствует. С ним произошел несчастный случай. Он в больнице.

– В какой больнице?

Хозяин пожал плечами:

– Откуда мне знать? В четверг здесь появился джентльмен. Он сказал, что пришел из больницы и ему нужна одежда мистера Смита. А вам что нужно?

– Хорошо. Дело в том, что я оставил у него важные научные записи, – объяснил я. – Он обещал вернуть их мне в пятницу, а мне нужно завтра вести по ним переговоры. Нужно их обсудить.

Портной оглядел меня сверху донизу и сказал:

– Ладно. Поднимитесь наверх и поищите. Еще три дня – и вы бы опоздали. В четверг истекает срок оплаты его квартиры, и мне придется выбросить его барахло. Дверь к нему открыта. Она прямо наверху. – С этими словами маленький человечек закрыл свою дверь.

Я поднялся по лестнице и оказался на верхней площадке в пристройке. Передо мной была окрашенная в зеленый цвет дверь. Я постучал. Ответа не последовало. Я потянул за веревку, привязанную к двери, и оказался в большом помещении с застекленным потолком, закрытым из-за затемнения. Я включил свет.

Вероятно, эта пристройка предназначалась для студии. В ее конструкции проглядывали следы некоей артистичности, которая явно отсутствовала в остальных помещениях дома. Обстановка состояла из различных подержанных предметов мебели. Угол под окном занимала двухспальная железная, отделанная медью кровать. В комнате было еще два кухонных стула и неудобное викторианское кресло, накрытое грязной салфеткой. Кроме того, там стоял платяной шкаф из простых досок и маленький столик красного дерева, некогда красивый, но сейчас обшарпанный и треснувший прямо по центру. В дальнем углу помещалась раковина, заваленная грязной посудой. Все вокруг выглядело неопрятно и производило впечатление крайней запущенности. По всему полу были рассыпаны крошки хлеба, засохший кусок оставался лежать и на столе.

Я с удивлением осмотрелся. В памяти всплыли слова Шмидта: «Отправьтесь в мое жилье и возьмите лицо из барбакана». Барбакан – это наружная оборонительная стена замка. Откуда же в этой норе мог быть барбакан? Нигде я не увидел и никакого лица. Я несколько растерялся. В последнее время я был так занят, что не потрудился задуматься над значением его слов. Может быть, это бред расстроенного ума?

Я подошел к шкафу и выдвинул один из ящиков. Там вперемешку лежала одежда и несколько носовых платков, как ни странно, чистых и даже выглаженных. Я потянул следующий ящик. Там снова была чистая одежда, но и она была как будто перерыта и свалена в неаккуратную кучу. Человек из больницы, по-видимому, очень торопился, разыскивая нужные вещи. Но почему он так спешил?

Я отошел от шкафа и снова внимательно осмотрел комнату. Она была неубранной, но в этом беспорядке чувствовалась какая-то система. Постельные принадлежности сдернуты с кровати, матрас сдвинут в сторону, а вытертый линолеум отогнут повсюду вдоль стен. Книги вывалены из маленького книжного шкафа у камина прямо на пол.

Мне стало ясно, что здесь кто-то что-то искал, помещение тщательно обыскивали.

1.Олд-Бейли – Центральный уголовный суд в Лондоне.