В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946

Глава 3

Захватчики

«Русские идут!» Я не знаю, кто первый в диком страхе прокричал эти слова. Я еще не знал, что для нас, немцев, живущих на востоке Германии, они значили начало наступления бесконечно трудных времен.

«Русские идут!» Этот тревожный возглас оказался правдой. Очень медленно и осторожно к нам приближался русский, пока только один, держа перед собой винтовку. Он посматривал по сторонам, направляясь к нам. Пятнадцать пар глаз – моих родителей, братьев, наших работников – неотрывно следили за каждым его движением, выглядывая через занавески и дверные щели. Я невольно подумал о своих новеньких ботинках и о том, смогу ли я спрятать их. Я быстро обмотал их старыми грязными тряпками и бросил в грязь за домом.

Тем временем русский подошел ближе, приостановился, внимательно изучая местность, и приблизился еще на несколько шагов. Сначала он следовал в направлении нашего дома; потом замешкался, направился через двор к навесу, где стояла телега, и сел на нее.

Мама велела нам идти на конюшню и заняться делами. Возможно, тогда солдат подумает, что мы работники. Медленно я вышел из дома, стараясь идти как можно теснее прижимаясь к амбару и пытаясь не смотреть на солдата.

Но он увидел меня и крикнул что-то грубое, судя по интонации, и сделал знак, чтобы я подошел к нему. Рядом со мной никого не было, и мне ничего не оставалось, как подойти к нему.

Меня бросало то в жар, то в холод, спина вспотела, пока я шел к нему. Я понимал, что могу быть первым немцем из нашей деревни, застреленным абсолютно без причины. Но ничего такого не произошло.

Я недоверчиво посмотрел на русского. Меховая шапка сползла с его головы. На нем была надета шинель длиной до колен, на поясе застегнут широкий кожаный ремень с изображением советской звезды на пряжке. Штаны были заправлены в грязные сапоги. Его лицо было типично монгольского типа, а из-под шапки выбивались черные волосы.

Левую руку русский держал в кармане, а правой наставлял на меня немецкий пистолет. На несколько мгновений мы замерли, в тишине глядя друг на друга. Затем он снова заговорил на непонятном мне языке, дико жестикулируя пистолетом. Некоторые слова, произносимые им, чем-то напоминали польский язык, который я немного знал, так как на нем разговаривали наши рабочие, приехавшие из Польши. Немного погодя до меня дошло, что русский спрашивает о сигаретах.

Я держал руки в карманах. В одном из них как раз лежала пачка сигарет, которые я совсем недавно нашел. Я кивнул, и русский велел отдать их ему.

Тем временем несколько человек с фермы подошли к нам. Среди них был украинский эмигрант, который заговорил с русским. Я воспользовался возможностью и ушел.

Долгая ночь

Наступила ночь. Вокруг все дрожало от несмолкаемого рева пушек и постоянных взрывов. Я и другие мальчики не хотели больше оставаться одни в своих комнатах и потому перебрались в спальню к родителям. Сейчас было неподходящее время для полноценного сна, и мы легли вздремнуть не раздеваясь. Отец задул керосиновую лампу, но даже в темноте мы долго не могли заснуть.

В смежной комнате лежали беженцы, остановившиеся в нашем доме, – старики и женщины помоложе, с маленькими детьми. Дети долго не могли угомониться и бесперебойно болтали, никому не давая спать.

Наконец грохот орудий, раздававшийся снаружи, прекратился. Наступила такая тишина, что, кажется, можно было услышать, как снег падает на землю. Было ли это затишье перед бурей? Подозрительная тишина пугала больше, чем сами взрывы. Какое-то дурное предчувствие возникло в этой тишине, тревожное ощущение того, что вот-вот что-то должно произойти.

И вот неожиданно разразился гром! Такое ощущение, что палили разом из всех орудий, которые только существуют. Звуки стрельбы раздавались повсюду и постепенно становились все ближе! И снова миг тишины. И опять грохот! Теперь сюда добавились еще и голоса. Немецкие? Русские? Затем входная дверь дома скрипнула. Кто-то прошел по кухне, а затем вошел в столовую. Вошедший издавал шаркающие звуки, как будто кто-то неуклюже крался ползком по полу. Наше любопытство возрастало с каждой минутой. Я весь дрожал с головы до ног. Казалось, что сейчас мои мозги лопнут от напряжения. Вспомнившиеся истории, которые я слышал о жестокости русских, не давали мне успокоиться.

Лицом к лицу

Луч света сочился сквозь замочную скважину двери в спальню. Что-то стукнуло в дверь, она приоткрылась, и свет резко осветил наши лица. В проеме сверкнул ствол пистолета. Свет фонаря сначала осветил стены и мебель, а затем остановился на наших лицах.

В полумраке я сумел разглядеть две меховые шапки с изображением советских звезд на них. Это были русские!

Мой отец немного понимал русский язык. Ему немного приходилось общаться с русскими еще в прошлую войну. Он отрицательно ответил на вопрос, когда русские спросили, есть ли в доме немецкие солдаты. Несмотря на его ответ, комнату все равно немедленно проверили. Русские посветили фонарями под кроватями, скинули покрывала и подушки. Один из них пристально посмотрел на моего брата, который был старше меня на два года. Меня также не оставили без внимания. Он никак не мог поверить, что мы не солдаты.

Мой брат родился в 1927 году и уже по возрасту подходил в солдаты. Но в 1944 году на работе он попал в аварию и сломал большую берцовую кость. Перелом был настолько серьезным, что врачи освободили его от воинской службы. А русские все не унимались и продолжали обыскивать остальной дом.

Мне не один раз пришлось объяснять русским на пальцах, что я еще не достиг даже шестнадцати лет. Позже я выучил необходимый минимум русских слов.

Единственное, что русские могли сказать по-немецки, это слово «часы». Они произносили его с сильным акцентом. Так вот, золотые карманные часы моего отца, лежавшие на его прикроватном столе, стали их первой добычей. Правда, на этом все закончилось и они перешли в соседнюю комнату, чтобы проверить, есть ли чем поживиться у наших постояльцев. Два непрошеных гостя скрылись за дверью так же внезапно, как и появились.

Наша первая встреча с русскими лицом к лицу завершилась, и я почувствовал облегчение. С нами ничего не случилось, не считая неприятного момента с часами отца; тревожное чувство немного отступило.

На какое-то время в доме снова воцарилась спокойная обстановка. Только во дворе не прекращалось шарканье тяжелых ботинок. Спустя час или два снова стало шумно. Одна за другой появились группы из двух-трех человек – все сильно пьяные. Лица одних светились радостью, другие, наоборот, были искажены злобой; здесь были и азиаты и русские, все двадцати – двадцати четырех лет. Некоторые чем-то напоминали медведей. И все хотели заполучить часы. И чем больше, тем лучше. Их бы, наверное, устроила тысяча часов. Складывалось впечатление, что русские мечтали обеспечить всю свою армию немецкими часами. Когда они спрашивали, есть ли часы, а мы отвечали, что больше нет, они угрожали нам, наставляя на нас свои наганы. Вели они себя довольно агрессивно. Потом они нашли ликер в гостиной, выпили его и принялись крушить все вокруг, обыскав весь дом. В одном из чуланов они отыскали форму, которую отец носил еще во времена Первой мировой войны. Несмотря на то, что прошло много лет, форма совсем не выцвела, и они подумали, что нашли немецкого генерала. Подняв отца из постели, они потащили его в гостиную и потребовали объяснений. С огромным трудом ему удалось убедить их, что эта форма лежит здесь давным-давно.

Непрерывные угрозы

Всю ту ночь мы находились у русских на мушке. Они заперли нас, а потом подошли другие и ругались, что двери закрыты. Вокруг не прекращалось какое-то движение, все вещи перетряхивались и просматривались: сундуки, ящики, коробки. Их содержимое выкидывалось на пол, и некоторые вещи забирались.

Под утро двое русских обнаружили погреб, заперли его, а ключи выбросили. Потом, когда пришла другая группа налетчиков и обнаружила дверь погреба запертой, она заподозрила опасность, которая может таиться там. Естественно, они подозвали отца; он взломал топором замок, и перед тем, как спуститься вниз, они пустили перед собой автоматную очередь. Затем они велели отцу первым спуститься вниз, на тот случай, если кто-то прячется там и может неожиданно открыть стрельбу.

Тем временем, пересекая двор, к дому подъехали машины. Мы услышали шум и крики. А потом все стихло. Наступила гробовая тишина, ни звука. Затаив дыхание я прислушивался с волнением, пытаясь различить хоть какой-нибудь шорох. Но глухо. И тут неожиданно раздался чудовищный рев. Казалось, весь мир сейчас рухнет. Только свет от вспышек доходил до нас сквозь закрытые окна. Собравшись в кучку и тесно прижавшись друг к другу, мы смотрели. Я не понимал, сколько еще продлится этот ад, но казалось, этому кошмару не будет конца. Свистящий шум и вспышки не прекращались, а потом со стороны Эльбинга мы услышали мощные взрывы.^[1]

Мысленно я оказался в городе и увидел немецких солдат, атакующих противника. Мой отец, знающий толк в военном деле, и то не мог предположить, что это за оружие и как оно стреляет.

К середине ночи наши непрошеные гости были уже совсем в невменяемом состоянии. Они ходили, качаясь, размахивая пистолетами и винтовками, болтая с нами по нескольку минут на русском языке, очевидно забыв, что мы ничего не понимаем. Отец научил нас, как будет по-русски «я не понимаю», и велел на любой вопрос отвечать так.

Несколько человек притащили проигрыватель в дом и, поставив его в соседней комнате, включили его на всю мощь. Казалось, несколько часов подряд мы вынуждены были слушать джазовую музыку, сопровождаемую пением пьяных русских. Все в доме было перевернуто вверх дном.

К четырем часам утра выпитый ликер все же свалил их с ног, и пьяные вопли прекратились. Наши так называемые «освободители» заснули мертвецки пьяными. В доме стоял страшный запах перегара. Это было отвратительно.

Глава 4

В оккупации

В тревожной полудреме мы проспали до шести утра. Затем отец сказал, чтобы я встал и сходил за поляком, который работал у нас в коровнике. Мне очень не хотелось идти, потому что я все еще чувствовал страх, пережитый ночью. Но в конце концов я поднялся и надел пальто. Стояла темень, хоть глаз выколи. А что, если русские убьют меня? Аккуратно я прокрался через комнаты. В столовой спали трое солдат, уронив головы на стол. У каждого в одной руке были пистолеты, а в другой – по бутылке водки. На момент я остановился возле двери и прислушался, прежде чем осмелился идти дальше.

За домом возле пристроенной кухни стоял часовой. Похоже, он сторожил машины, заметенные снегом, стоявшие в двадцати метрах в стороне. Он не хотел выпускать меня, очевидно думая, что я немецкий солдат, переодевшийся в гражданскую одежду. И только после того, как я приложил невероятные усилия, чтобы объяснить, куда я иду, он пропустил меня. Правда, я до сих пор не уверен, понял ли он меня. Съежившись, я шел по сугробам. Мое внимание привлекли наши лыжи, разломанные на части и выброшенные в снег. Я прошел мимо разграбленных фургонов беженцев и их разбросанных повсюду вещей, которые разворошили солдаты Красной армии в поисках ценностей. Кровати, коробки, распоротые подушки – все валялось в снегу. А в разграбленных фургонах завывал холодный ветер.

В доме, где жила семья поляка, передо мной предстала та же самая картина. Пьяный русский солдат сидел на скамейке и спал, склонившись над своим автоматом. Поляки, которые так же, как и мы, совсем не спали в ту ночь, похоже, пережили похожий кошмар.

Пастух сказал мне, что он скоро пойдет в коровник; не дожидаясь его, я отправился один и принялся кормить животных. Постепенно, один за другим все местные жители собрались в коровнике. Многие слышали, что работать было безопаснее всего – русские уважали тех, кто трудится. И это предположение впоследствии оправдалось. Как только мы начали доить коров, появилась целая толпа русских, чтобы налить себе молока. Они шли, пока не забрали все молоко. Уж потом мы приспособились и научились хитрить, оставляя немного молока себе. Это было необходимо, так как среди наших беженцев было несколько малолетних детей. Когда я пошел к амбару за соломой, то увидел реактивные установки, те самые, которые стреляли всю ночь. Они назывались «сталинские органы» и могли выстреливать по 16 ракет за очень короткий промежуток времени.

В глубокой задумчивости побрел я в обратную сторону и по пути обнаружил стоявшие наготове повозки, приспособленные для нашего побега на запад. Здесь передо мной открылась все та же удручающая картина. Все было разграблено. Я поднял какие-то документы, валявшиеся в снегу и уже успевшие промокнуть, и понес их в дом. Это были наши банковские счета и другие ценные бумаги.

Жестокость

Немного погодя до нас дошли ужасающие новости о наших соседях. Один фермер, работавший начальником пожарной части в нашей деревне, собственноручно застрелил своего восьмидесятивосьмилетнего отца, а затем покончил жизнь самоубийством. Он не желал идти в плен. А над его женой и дочерью, так же как и над другими женщинами в деревне, русские надругались. Жена другого фермера, которую пытались изнасиловать, прыгнула в колодец, и ее крики скоро поглотила ледяная вода. Потом советские солдаты вытащили ее тело и бросили на навозную кучу. Чтобы избежать столь кошмарной участи, некоторые семьи заперлись в одной комнате и попытались отравиться газом. Кто-то из русских отнесся к ним с состраданием и попытался спасти их, выбив окна в доме, но к тому моменту они все уже были без сознания.

Одного двадцатипятилетнего мужчину, который был глухонемым, застрелили, посчитав, что он специально молчит, чтобы избежать участи пленного, а на самом деле является солдатом.

Жену нашего соседа также застрелили, а ее невестке удалось выпрыгнуть в окно с восьмидневным ребенком на руках и спрятаться в стоге соломы. Другая наша соседка умерла от разрыва сердца, когда на ее глазах убили старшего сына, а мужа и второго сына забрали в Россию. Еще одной соседке выстрелили в живот. Она умерла не сразу – еще долго мучилась, испытывая неимоверные страдания. У нее осталось четверо детей. Один попал в плен к французам. Другой сумел убежать, но позднее русские все равно поймали его. Двух других, самых маленьких, приютили наши женщины, оставшиеся в живых. В семье нашего учителя не осталось никого. Один сын погиб где-то в Англии, другой – на Восточном фронте, а самого учителя и его жену угнали русские, и мы никогда больше не слышали о них. Похожая участь постигла и семью нашего бакалейщика. Родителей депортировали, один сын погиб в бою и лишь два сына остались в живых. В нашей деревне во всех семьях все мужья были либо убиты, либо взяты в плен. Только один чудом остался дома.

Часто русские солдаты отрывали детей от матерей и забирали их в лагеря. Многие умерли в дороге, а многие впоследствии дома, зараженные венерическими болезнями, которые дико распространились после нашествия наших «освободителей». Одна женщина, работавшая у нас, потеряла троих дочерей: одна умерла дома, а двух других переправили в концентрационный лагерь, находящийся в Уральских горах. Два моих дяди умерли в плену, а тетя утопилась в озере вместе с ребенком, не в силах больше терпеть издевательства.

Продолжение кошмара

Последующие дни и ночи наступивший кошмар не прекращался. Русские солдаты шли и шли, продолжая бесчинствовать. В промежутках между их налетами мы часто наблюдали за «сталинскими органами». Теперь мы поняли, как они стреляют. Перед тем как начиналась стрельба из них, солдаты начинали пронзительно кричать; позднее мы поняли: эти крики означали, что те, кому дорога жизнь, не должны подходить к установкам, пока идет стрельба. Пуск ракет осуществлялся дистанционно. Они производили страшный шум и сопровождались огненным хвостом. Несколько минут спустя они были в воздухе, и каждый понимал, что их цель – достигнуть города. Я подозревал (и позднее солдаты подтвердили этот факт), что было очень непросто поразить конкретную мишень из такого рода оружия. Выпускаемые снаряды охватывали сразу широкую территорию, поэтому солдаты нервничали, не зная, куда попадет следующая ракета.

Спустя какое-то время обстановка стала поспокойнее. Казалось, русские выполнили самую необходимую часть своей миссии. Лишь несколько дезертиров пришли на нашу ферму за женщинами, часами и драгоценностями. «Партизаны», или, как мы называли их более подходящим словом, паразиты, были солдатами, сбежавшими из армии. У большинства из них отсутствовала совесть; они стреляли, куда им вздумается. Тем не менее, когда в деревне появился русский офицер, они сели на велосипеды и быстро сгинули, направившись дальше разорять дома, в которых и так уже почти ничего не осталось. За эти дни наш дом превратился в сточную канаву. Здесь воняло, как из выгребной ямы. Моя мать и некоторые девушки, работавшие у нас, отмывали его от погреба до крыши, чтобы сделать его снова пригодным для жилья.

Казалось, русские не могли нарадоваться, катаясь на велосипедах. В те дни это занятие так поглотило их, что стало чуть ли не их новым национальным видом спорта. Почти никто из них никогда не сидел на велосипеде раньше. Им было не важно, накачаны шины или спущены, главное, чтобы колеса крутились. За монгольскими солдатами наблюдать было смешнее всего. Они часами не слезали с велосипеда, взад и вперед катаясь по дороге.

Глава 5

Немецкая стратегия

4-я армия под командованием генерала Хоссбаха, являвшегося одним из выдающихся генералов немецкой армии, пыталась делать все, чтобы избежать попадания в окружение русских. Полковнику Шофнеру был дан приказ держать оборону Эльбинга. Он проделал блестящую работу. Мы отрыли траншеи вокруг города, но для такого рубежа обороны требовалось не менее трех дивизий, а полковник Шофнер не имел даже одной. Поэтому все, что он мог сделать, это поставить защитников на окраинах города. Позднее, в своем рапорте от 23 января, он написал: «Я получил телефонный звонок. Вражеские танки только что прошли армейские казармы и теперь движутся в центр города».

Он быстро собрал несколько боевых групп для того, чтобы обезвредить танки. Самым главным его опасением являлось то, что толпы беженцев ждали своей очереди на железнодорожной станции, чтобы быть эвакуированными на запад, и теперь могли быть расстреляны надвигающимися русскими танками. Он слышал взрывы и грохот. И почти сразу он получил информацию по телефону, что четыре танка уничтожены, а еще три покинули город через северные ворота.

Шофнер задал вопрос самому себе: «Как такое возможно, что сразу семь русских танков смогли пройти линию обороны и остаться незамеченными?» Поразмыслив, он понял следующее: очевидно, русские двинулись вдоль дороги, где стояли машины с беженцами, по направлению из Прусской Голландии в Эльбинг. Они, видимо, решили захватить город и, похоже, воспользовались чьей-то помощью, найдя объездной путь.

И хотя уничтожение танков укрепило моральное состояние солдат, тысячи беженцев по-прежнему были охвачены паникой и старались как можно скорее покинуть город. К тому же наступили небывалые холода. Температура понизилась до 22 градусов. В конце концов партийные функционеры дали приказ людям покидать город самостоятельно, без разрешения. Но для массовой эвакуации было слишком поздно. Это доказывало, что партия была не способна решить проблему, и все разговоры об обязательной победе Германии оказались пустой болтовней.

Двадцать четвертого числа множество русских танков подтянулось к окраинам города. Оборону держали группы полузамерзших солдат. Местный военный завод изготовил несколько артиллерийских орудий, таким образом помогая обороне. С Балтийского моря тяжелые крейсера «Лютцов» и «Принц Ойген» открывали огонь из своих тяжелых орудий по целям, указанным корректировщиками из Эльбинга. Но, дождавшись летной погоды, русские подняли в небо бомбардировщики и атаковали город. Дома горели, и все улицы были засыпаны обломками развалившихся зданий. Жители, у которых не хватило ума сбежать из города, когда это еще представлялось возможным, теперь сидели в подвалах, уповая на свою судьбу.

Русские использовали громкоговорители, заставив немецких солдат объявить на немецком языке, что не стоит держать оборону города, а имеет смысл добровольно сдаться в плен. В конце концов они послали к полковнику Шофнеру нескольких крестьян с предложением капитулировать. Он отказался, но подписал бумагу об их освобождении из армии, так как они уже выполнили свой долг. Но они должны были вернуться, так как русские обещали расстрелять их жен, если они не придут.

От нашего дома было видно, как немецкие самолеты бомбят русские позиции. Когда начинались их атаки, русские прятались в нашем погребе. Советские солдаты, которые были героями с местными жителями, почему-то сразу становились трусами, когда дело касалось настоящих боевых действий. Самолеты летали всего в нескольких сотнях метров от нас, так что я реально мог видеть пилотов, сидящих в кабинах.