Loe raamatut: «Стать верным, или Опрокинутый ад», lehekülg 2

Бармен: А он тоже был киником?

Старик: Говорят, что да. Так вот, он как-то вывел перед беснующейся толпой одного ненавидимого этой толпой Проповедника, изувеченного пытками, и громко объявил: се, Человек! (Ин. 19:5).

Бармен: Вы хотите сказать, что он нашёл ответ на вопрос своего предшественника?

Старик: Почему бы нет? Вряд ли он это сознавал, но как такое не сопоставить? Тем более что этот Проповедник Сам о Себе говорил очень даже интересные вещи…

Бармен: Какие?

Старик: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14:6).

Бармен: «Я есть истина»? Христос есть Истина? Вы верите, что Он – Бог?

Старик: Разумеется, я же православный христианин. А любимый Его ученик сказал о Нём: Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (1 Ин. 4:16).

Бармен: Бог есть любовь?

Старик: Да. А ещё Он – Творец. Без этого определения, если рассуждать о Боге, никак не обойдёшься. С этого начинаются наши представления о Нём: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1:1), – это самая первая строчка Священного Писания.

Бармен: То есть Вы утверждаете, что Бог есть Творец, Любовь и Истина?

Старик: И то, что человек, созданный по образу своего Творца, несёт в себе все эти три категории, для меня тоже очень важно. И важно также то, что всё это соединено в личности Иисуса Христа.

Бармен: Задели Вы меня за живое… Теперь я попробую сам ставить вопросы, а Вам придётся укладывать на них ответы…

Старик: Ретивое взыграло? Ну давай, ставь!

Бармен: Никак не могу до конца понять, что из перечисленной Вами триады подвигло молодого человека пожертвовать своей жизнью ради незнакомой девочки? Тем более что он сознательно и цели-то такой – погибнуть ради неё – не ставил. Явно же – не поиск истины или жажда творчества. Значит, любовь?

Старик: А что тебя смущает?

Бармен: В любовь вера подорвана: это русские придумали, чтоб денег не платить. Шучу, конечно. Мне кажется, что содержание термина «любовь» очень размыто и имеет множество нюансов…

Старик: А в чём размытость?

Бармен: В наличии множества определений и разновидностей, начиная ещё с древних греков: тут и супружеская любовь, и любовь к родителям, и к детям, и к Родине, и плотская и жертвенная… И даже любовь к пище, и ещё десятки других вариантов. Да и подход какой-то прагматический во всех этих трактовках: кто больше или меньше получает… Мне кажется, что все разновидности не сводимы к чему-то определённому.

Старик: Ну, наверное, любовь к вкушению пищи я бы из этого списка исключил. В конце концов, это сводится к банальному чревоугодию. Но в целом сущность тут одна. Даже плотскую страсть, хоть это и не совсем любовь, из этого списка не исключить. Для любви, наверное, необходима нравственная составляющая. А сострадание этому требованию отвечает.

Бармен: Но ведь не до такой же степени, чтобы жалость, внутренний душевный протест против несправедливости, против сиюминутной жизненной ситуации, отождествлять с любовью?

Старик: Ты имеешь в виду неожиданное столкновение с крайней опасностью, в котором оказалась спасённая девочка, и неравнодушие парня?

Бармен: Да.

Старик: Конечно, вдохновила молодого человека на подвиг любовь. Понятно, что эту девочку молодой человек не знал, но самое что ни на есть подлинное человеколюбие тут, безусловно, проявилось. Попробую пояснить, почему именно любовь можно смело выделить в данном случае из всех возможных вариантов. Любовь действительно многогранна в своих проявлениях. Но я бы не стал утверждать, что понятие это сильно размыто. Очень интересно: в русской крестьянской среде вообще практически никогда не употреблялось это слово. Крестьянка, хваля своего мужа, обычно говорила, что он её жалеет. Но это ведь и было подлинным проявлением любви.

Бармен: Да, тогда, в той среде, стеснялись нежных чувств…

Старик: Со стороны мужика это было сочувствием к тяжёлой женской доле. Действительно, одним из самых характерных проявлений любви является сострадание. Разве не сострадание к человеку привело Христа на Голгофу? Причём тут, как мне кажется, происходит полная актуализация термина: Христос страдает, сострадая человеку.

Бармен: Вы утверждаете, что сострадание есть проявление любви?

Старик: А ты с этим не согласен?

Бармен: Пожалуй, оспорить трудно…

Старик: Ко всему прочему, то, что совершил молодой человек, он сделал из чувства долга. А долг, хоть я его в начале нашего разговора слегка обругал, по моему пониманию, но категорически я на этом не настаиваю! – это остаточные, я бы даже сказал, рудиментарные проявления чувства любви человека к Богу. То есть всё, что делается из чувства долга, делается ради Бога.

Бармен: Возможно… Даже присказка такая есть: «Помогите ради Бога!»

Старик: А это, с моей точки зрения, и является подлинной любовью. Насколько это сознательно или бессознательно совершается, сказать не берусь, но это и не самое главное. Так что, как я понимаю, тут всё не размыто, а, наоборот, конкретизировано.

Бармен: Вы полагаете, что Вами приведены все возможные аргументы, придающие жизни смысл, которые позволяют и жизнью рискнуть? А, скажем, добро или доброта? Это понятие вроде бы сходно с любовью, но, как мне кажется, и шире, и глубже. И не так замылено.

Старик: Как раз добро, на мой взгляд, куда более объёмная и размытая категория. В древнесемитических языках «добро-и-зло» является идиомой – «всё-на-свете», и в этом смысле всё то, что хорошо, оценивается именно как добро. Но тут необходим ещё и нравственный ориентир, ибо в русской семантике это имеет и другой смысл, определяющийся как нечто материальное. Вплоть до того, что иногда это определяется даже как хлам. Говорят: «Вон сколько у него добра!» Соответственно, и любовь, и истина, и творчество – в полне вписываются в категорию добра, но сами по себе они более конкретны. К тому же у меня не получается соединить добро с личностью, а для меня это важно.

Бармен: А надежда, радость, мечта, счастье, которое для всех и даром? Общение, понимание, доверие, справедливость, равенство в высшем смысле этого слова? Может, эти понятия не столь глобальны и краеугольны, но тоже вполне могут претендовать на соответствие исходным условиям и вроде не сводимы к трём, выделенным Вами?

Старик: Отдавать жизнь за общение, понимание и надежду, мне кажется, как-то странно. За радость – тем более. Отдал жизнь, и ни радости тебе, ни надежды, ни общения. За мечту? – у топия. За счастье? – по-моему, мы это уже проходили в период строительства коммунизма, хотя, наверное, стоило бы поподробнее остановиться на само́м термине «счастье». Если его понимать как единую участь, единую часть с Богом, то поиск этого счастья приобретает иные очертания. Но если отдать за некое счастье жизнь – это будет самоубийством, и встречи с Богом ждать уже вряд ли придётся. Разве что отдать свою жизнь за счастье другого? – но это уже, как мы выяснили, любовь…

Бармен: Но созидание, свобода, вера, наконец?!

Старик: Созидание без творчества, по-моему, ничто. «Строили мы, строили и, наконец, построили», как сказал незабвенный Чебурашка. Во многом это проблема Фауста, прекрасно раскрытая Гёте. А ещё лучше она раскрыта строителями Вавилонской башни и коммунизма. Созидание без Бога обречено на бессмыслицу, по крайней мере, с моей точки зрения. Но я, кажется, привёл уже немало примеров абсурдности безбожного созидания? И их можно перечислять и перечислять…

Бармен: Пожалуй, достаточно…

Старик: Особняком стоит, наверное, только свобода. Но мы её коснулись, когда говорили о воле. Во-первых, свобода есть условие реализации той же любви и того же творчества, да и истину искать насильно не будешь. Во-вторых, она неоднозначна, ибо есть свобода добра и есть свобода зла, и в-третьих, к ней я тоже не могу отнестись как к личности. Так что все перечисленные тобою ценности, безусловно, ценностями являются, но вряд ли они претендуют на то, чтобы за них, самих по себе, можно было отдать жизнь.

Бармен: Но про веру, про настоящую веру, Вы практически ничего не сказали.

Старик: Если ты заметил, я нередко ссылаюсь на интуицию, ибо у меня не всегда есть жёсткие аргументы, подтверждающие верность выдвинутых положений. Но есть надежда на то, что высказанная мысль, пропущенная через себя, найдёт отклик в твоём сердце как некая безусловность. Я хорошо понимаю, что интуиция является основой веры.

Бармен: И однако ж Вы не ставите её в один ряд с этой триадой?

Старик: Не совсем так. Вера, безусловно, самое важное, что есть у человека. Но она может быть велика, а может быть мелка.

Бармен: Мелка, но при этом – с амое важное? Это как: мелко, но важно?

Старик: Сколь бы ни мелка была вера, для человека – это самое высшее, что у него есть. Но можно веровать в Бога, а можно в идола. Фанаты без кумиров жить не могут… Лет двадцать тому назад у одного паренька на ранце я прочёл надпись: «Мы не верим в Бога, мы далеки от храма, зато мы свято верим в московское “Динамо”»… Для него это было очень важно!

Бармен: Ну, мы же в нашей стране живём без веры? Господствующей точкой зрения является атеизм.

Старик: Атеизм, хоть он и называется научным, – это всё равно вера. Вера в то, что Бога нет. Но в нашей стране раньше была идеология построения идеального государства, где от каждого по способностям и каждому по потребностям…

Бармен: …которая успешно развалилась…

Старик: Поэтому я и говорю, что вера может быть разновеликой. Но всё равно это то, что движет человеком. Я понимаю веру прежде всего как доверие, как доверие абсолютному и безусловному Богу. Это вера Авраама. Есть ещё один вариант веры: вера как дерзновение. Это вера Иакова. Лучше всего этот вариант веры обосновал, насколько я помню, Мартин Лютер: «Если не я, то кто?!» Он, правда, добавил необыкновенно смиренное и верное: «О, Господи!»¹⁵. Он был протестантом, но сказал правильные слова, и не сослаться на него как на первоисточник я не могу.

Бармен: Но ведь понятно, если потребуют обстоятельства, не рассуждая отдадите жизнь за свою веру?

Старик: Ты прямо как Жванецкий: «Вот если б все на мине подорвались, но об этом можно только мечтать!»¹⁶ Как я себя поведу в той или иной ситуации, не знаю. Хотелось бы, чтобы не было никаких колебаний… Но ведь и бесы веруют, и трепещут (Иак. 2:19). Богу я доверяю, потому что Его люблю. А бесы – нет! Но до какой степени я Его люблю, проверяется только в горниле испытаний. И по-настоящему верует только тот, кто эти испытания прошёл. Поэтому «вера – любовь» вполне приемлемое отождествление.

Бармен: То есть только любовь к Богу определяет веру?

Старик: С моей точки зрения – да! Или к идолу: «Динамо»-то, в конце концов, тот паренёк любил! А разделяешь ты эту точку зрения или нет – твоё дело! Но я также воспринимаю Бога как Истину и понимаю, что моя вера в Него не может восприниматься мною как ложная, – и наче зачем веровать? Я к этому выводу прихожу и путём рассудка, и путём сердечного восприятия Самого Бога – Он таков, и никак иначе.

Бармен: На свете так много различных религий. Вы не могли бы, может, даже не объяснить, а сослаться на некий разбор распространённых заблуждений: почему столь важны для самоидентификации адептов разных религий какие-то нюансы? Как они могут повлиять на суть взаимоотношений человека с другими людьми и Богом?

Старик: Я в данном случае могу опираться единственно на свой опыт и только предполагать, что думают и чувствуют другие. Я знаю, что они не могут принять Бога, Единого в Трёх Лицах, и Христа как Бога. А я не могу воспринимать Его иначе.

Бармен: Подобные вопросы возникают у многих, наверное, а ответы на поверхности не лежат. Равно как и мало желающих разбираться в нюансах чужих воззрений и заблуждений. Наверное, я наговорил массу глупостей…

Старик: Глупостей ты никаких не говорил. Наоборот, мне очень важно твоё мнение. Оно отражает помыслы значительной части наших людей, поэтому я и стараюсь отвечать не поверхностно. При этом я прекрасно понимаю, что всё, что я говорю, – это взгляд исключительно православного человека. Поэтому и к неприятию сказанного мною я отношусь спокойно: у другого другое ви́дение.

Бармен: Интересно, как адепты одной религии воспринимают чужие убеждения? Утверждают ли они без обиняков: «Ваших богов нет! Только наш!»

Старик: По-моему, вполне естественно полагать Бога, в Которого веруешь, исключительным. Апостол Павел, например, считал языческих богов демонами: мы знаем, что идол в мире ничто, и что нет иного Бога, кроме Единого (1 Кор. 8:4). А, придя в Афины, от изобилия капищ возмутился духом при виде этого города, полного идолов (Деян. 17:16). Но при этом похвалил граждан за их богобоязненность. И, став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам (Деян. 17:22–23).

Бармен: Но почему бы не принять то, что Он и есть Один, но явился разным народам в разном обличии и под разными именами и понят был несколько по-разному? По-моему, постоянное стремление разных религий стать первыми среди равных – это только тщеславие, гордыня и прочее… Кажется, что первой и стала бы именно та, которая перестала делить человечество на верных и неверных…

Старик: Бог действительно открывается каждому человеку и каждому народу в меру его понимания сути Божественного. Мы младенцу не вкладываем в ум догматические тайны учения о Пресвятой Троице, но по мере его возрастания открываем их, а поначалу учим его только крестному знамению и краткой молитве: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!». И просвещаем его простым принятием бытия Бога как Троицы, в основном рассказывая о Сыне Божием Иисусе Христе. Но упростить свою веру и, простите, кастрировать её в угоду тем, кто почитает Бога просто Единым, мы не можем. Тайна Святой Троицы открыта нам Самим Богом!

Бармен: А остальным не открыта?

Старик: Мы, в отличие от эзотерических учений, не скрываем того, что нам ведомо, от других, и всякий желающий может это узнать, но не всякое человеческое сердце способно вместить эту тайну. Они, неспособные принять тайну троичности Бога, не готовы соглашаться с нами, и в этом – достоинство их веры. Если я не считаю свою веру исключительной, я – попросту неверующий человек.

Бармен: А почему другие не способны принять Ваших взглядов, если они, как Вы полагаете, настолько очевидны и верны?

Старик: Ты музыку любишь?

Бармен: Да.

Старик: Какую?

Бармен: Тяжёлый рок.

Старик: А я – классику.

Бармен: Моцарта и Баха послушать тоже можно.

Старик: А многие твои друзья любят Баха и Моцарта?

Бармен: Нет.

Старик: А рок?

Бармен: В основном попсу они крутят…

Старик: А ты можешь им так рассказать о Бахе и Моцарте, чтобы они их полюбили?

Бармен: Вряд ли поймут.

Старик: Понимаешь, мне очевидно, что и Бах, и Моцарт глубже и значимее любой самой замечательной рок-группы и тем более попсы, а для других – наоборот. Более того, для того, чтобы расслышать Моцарта, Баха, Бетховена или Брукнера, необходимо совершить некоторое усилие, вслушаться так, чтобы эта музыка нашла отклик в твоей душе.

Бармен: Для того чтобы расслышать рок, тоже требуются усилия. А для попсы практически никаких усилий не требуется.

Старик: Но в любом случае практически нет таких людей, которые вообще обходятся без музыки.

Бармен: Меня поразила одна из идей фильма «Кин-дза-дза», когда обитатели планеты Плюк, напрочь лишённые какой бы то ни было эстетики на своей земле, завороженно вслушивались в какофонию Скрипача…

Старик: Меня это тоже поразило. Конечно, это не может означать, что устроение души тех, кто слушает классику, лучше, чем у тех, которые слушают рок, и наоборот. Там же, в «Кин-дза-дза», показана ещё одна цивилизация, планеты Альфа, на которой всё эстетически изысканно, однако негожих людей превращают в кактусы… Но важно, что эстетическое чувство и религиозное чувство укоренены в природе человека.

Бармен: Те, кто слушает попсу в большинстве, – вполне приличные люди.

Старик: Важно то, что эстетическое чувство меломана более сложное. И также важно то, что оно требует усилий для постижения. Точно так же и в вере. А кто прав, рассудит только Сам Бог.

Бармен: Вы хотите сказать, что у верующего человека – особое устроение души?

Старик: Безусловно. Но был такой композитор – Дмитрий Кабалевский, который учил классике детей. И практически все его ученики её прекрасно воспринимали. То есть и вере научить можно.

Бармен: Понятно.

Старик: Но я не имею права молчать и не свидетельствовать о своей вере. Более того, если я прихожу к убеждению, что вера другого оказалась больше и вернее моей, то я не имею права оставаться в русле предыдущей традиции, как, например, это сделали, приняв Православие, поэт Онегин Гаджикасимов, философ Семён Франк, режиссёр Марк Захаров и многие другие из мусульман или евреев. Наверное, есть и обратные примеры, хотя на моей памяти столь же ярких нет. Не думаю, что можно привести в пример баптиста (или методиста?), короче, протестанта Кассиуса Клея, ставшего мусульманином Мухаммедом Али…

Бармен: То есть Вы принимаете только христианскую точку зрения?

Старик: Исключительно! Причём в её православной традиции.

Бармен: А как же веротерпимость? Если Бог действительно Един и лишь воспринимается по-разному, как эти разные представления людей уживаются между собой там, наверху? Почему, решив в чём-то уступить иноверцам, Вы это делали бы в угоду им, а не Ему? Мысли-то о Едином Боге не с потолка берутся…

Старик: Я понимаю субъективность моего восприятия, но оно для меня сверхобъективно. Поэтому, каким образом и на что я могу променять своего Бога или хоть как-то ума́лить Его даже в угоду мирного отношения с другим пониманием веры, мне непонятно, и этого я попросту не допускаю. Я понимаю, что и он, другой, воспринимает Бога в тех же самых личных регистрах. Я уважаю его восприятие, понимаю, что он, так же как я, никак не может своими взглядами поступиться, но принять их я ни в коем случае не могу, потому что Бог – мой, а не общественный. Он не есть нечто среднестатистическое! Следовательно, парадигма «вера – истина» тоже вполне приемлема.

Бармен: Вы хотите сказать, что всё дело в личном ощущении истины?

Старик: Конечно. Поэтому и остаётся мне принимать и исповедовать своего Бога, и не отрекаться от Него, и при этом принимать любого другого человека с его верой, которая мне не близка, но которая при этом никак не мешает мне принять этого другого. Важно понять: я не другого человека не принимаю, я веру иную принять не могу.

Бармен: Платон, по слухам, считал любовь разновидностью творчества.

Старик: Это здо́рово! Ибо и к любви, и к истине невозможно относиться нетворчески. Соответственно, вариант «вера – творчество» также невозможно оспорить, и Платон абсолютно прав! И платоников ценю, хоть и указ мне только Христос и Церковь.

Бармен: Значит, за веру Вы всё-таки готовы отдать жизнь?

Старик: Вера не имеет личностного измерения. Она обращена непосредственно к Богу. Но всё-таки моя вера, при всём моём уважении к ней, занимает подчинённое положение по отношению как к любви, так и к истине, так и к творчеству. Но она настолько сопряжена с ними и с Самим Богом, что за неё, разумеется, жизнь отдать не только можно, но и должно, не умаляя жизни и не превращая смерть в саморастрату. И это происходит именно потому, что вера, занимая служебное положение, неразрывно и интимно связана с абсолютными ценностями, которые можно обосновать личностным бытием. А эти абсолютные ценности пропитывают сознание человека, нашего современника. Именно поэтому наш с тобой разговор мог состояться.

Бармен: Вы о чём?

Старик: О том, что ты в своём понимании мира и Бога, не зная Его, надеюсь, существуешь в русле Иосифа Бродского…

Бармен: Это как?

Старик: Бродского называют заочным христианином.

Бармен: В каком смысле?

Старик: Заочники лекций практически не слушают, а экзамены сдают! Но, возможно, это произошло потому, что тебе, как и подавляющему большинству наших соотечественников, не встретилось на пути по-настоящему верующего человека – прости, но я себя ни в коем случае не имею в виду!

Бармен: Вы хотите сказать, что я сдал экзамен как христианин-заочник?

Старик: Этот экзамен можно сдать, только представ перед Богом. Но то, с каким рвением ты бросился на обсуждение этих животрепещущих тем, вселяет надежду, что в вопросе веры ты отнюдь не безнадёжен.

Бармен: Я за собой такого никогда не замечал. Даже не знаю, радоваться сейчас или огорчаться…

Старик: Вера действительно для человека очень важна. И особое её положение лично для меня может быть оценено только как свобода во Христе, а это реализуется, как мы знаем из Евангелия, через познание истины. Подобные рассуждения вполне применимы и к свободе творчества.

Бармен: Значит, свобода всё-таки очень важна?

Старик: Без свободы – никак. Без неё то, что делает человека сродным Богу, никогда не проявится и никогда не просияет в человеке образ Божий. Без свободы нет самоотдачи и самопожертвования. Без неё и к Богу прийти невозможно. Свобода является катализатором пытливого человеческого ума.

Бармен: То есть Вы хотите сказать, что ратуете за просвещение?

Старик: Естественно, причём за глубокое и всестороннее.

Бармен: А нас учили: «Наука доказала, что Бога нет».

Старик: Разве Бог является предметом научных изысканий? Как можно доказать то, чем не занимаешься?

Бармен: Но нашим поколением это было воспринято со школьной парты. Да что там со школьной парты – с детсадовского горшка!

Старик: Бог не может быть исследован никакими научными методами, причём, самое интересное, вне зависимости от того, есть Он или Его нет. Есть наука, а есть философия науки, которая, так или иначе, интерпретирует научные данные. Поэтому религиозная философия говорит одно, а атеистическая – другое. И здесь, и там всё упирается в веру. В нашей стране главенствовал атеизм, поэтому и результат такой.

Бармен: Но миром наука-то занимается материальным.

Старик: И что с того? А вера занимается миром духовным, и смею уверить, что система познания там обоснована ничуть не хуже, чем в науке.

Бармен: За научным познанием стоят университеты, лаборатории, эксперименты!

Старик: А за познанием по вере – монастыри, церковные Соборы. И есть ещё одна важная вещь: личный опыт каждого верующего. Есть даже книжка такая, изданная в начале 1900-х годов, автор Михаил Новосёлов: «Забытый путь опытного богопознания». Заметь: Бог может быть познан опытным путём. В Православии этот путь поверяется ещё и глубокими размышлениями.

Бармен: В науке есть чёткие критерии исследования полученных результатов, а как можно оценить религиозный опыт другого?

Старик: Вприглядку. Лицо праведника излучает свет. И это всегда можно соотнести с личным, пусть и очень скромным, но опытом. Ко всему прочему, есть опыт всей Церкви и её соборное сознание.

Бармен: По-моему, как-то неопределённо и зыбко.

Старик: Мне кажется, что большинство научных данных, полученных тобою в процессе твоего образования, которые ты принимаешь как данность, сам ты никогда не проверял. И тебе нет большой необходимости это делать, потому что ты вполне доверяешь своим предшественникам.

Бармен: Некий багаж научных знаний, вполне материалистических, к этому времени накопился у человечества. И это – благо, что бы ни считали некоторые, ибо живём мы в материальном мире.

Старик: Материалистическое мировоззрение мне не претит, ибо я вслед за князем Мышкиным из «Идиота» Достоевского и митрополитом Антонием Сурожским готов свидетельствовать, что Православие является подлинно материалистическим восприятием мира, ибо всерьёз относится к плоти – чает воскресения мертвых.

Бармен: Материалистическое мировоззрение не противоречит вере?

Старик: Вот и другого персонажа романа, Ипполита, это тоже изумило, когда он задумался о словах князя Мышкина. Спасение души важно именно потому, что оно в конечном итоге приведёт к спасению и оправданию плоти, ибо человек полноценен не духовно, а духовно-телесно – отсюда свойственное нам, православным, это самое «чаяние воскресения мертвых». И коль мы переживаем и празднуем Вознесение Господне, то ликуем потому, что плоть человеческая, сотворённая Богом, отныне восседает одесную Бога Отца в небесных сферах.

Бармен: Вы утверждаете, что Православие является материалистическим мировоззрением?

Старик: Я не от себя это сказал, а сослался на митрополита Антония и Достоевского и обосновал их взгляд. Но я бы не стал называть то мировоззрение, о котором говоришь ты, материалистическим – скорее, слегка научным, если рассматривать научность как благо. Ибо, по мысли Фрэнсиса Бэкона, знание приводит к Богу, полузнание удаляет от Него. А так как мы все, ныне живущие, учились уж слишком понемногу и чересчур как-нибудь и в наших головах чаще каша и сумбур вместо знания, то и мировоззрение нашего поколения назвать подлинно научным сложно.

Бармен: Тогда последнее. Вы утверждаете, что выводы о бытии Бога, от которых я оторопел в сегодняшней беседе с Вами, исходят из того, что в жизни есть смысл. Но смысл жизни имеют и атеисты: не раз встречал их утверждение, что смысл жизни – оставить о себе добрую память своими делами.

Старик: Замечательный психолог Виктор Франкл говорил о цепочке смыслов, позволяющей человеку вырваться из фрустрации смысла, то есть из опустошённого смысла, – это его термин. Но эта цепочка не доходит до самого конца – она бесконечно длящаяся. А бесконечность не может не привести к вечности, в которой пребывает Бог. Глубинные, последовательные атеисты признают, что жизнь бесцельна, случайна. Смысл жизни атеиста, о котором ты говоришь, отнюдь не является безусловным, а Евгений Трубецкой и Семён Франк разбирали именно самодовлеющий смысл жизни. Существует относительный смысл, который многих удовлетворяет, но мне как-то хочется по Пастернаку: дойти до самой сути!¹⁷

Бармен: Если в Него веруешь…

Старик: Дело за малым…

Бармен: Осталось только поверить в Бога…

Старик: И в то, что жизнь имеет смысл…

Бармен: Да. Пожалуй, тут Вы нашли очень даже надёжную лазейку в мою душу, ибо если не признавать в жизни смысла, то и жить, получается, как-то проблематично… буду размышлять.

Старик: Что ж, успехов тебе в твоих размышлениях! О, да мы уже подъезжаем к Москве! Время мы с тобой, кажется, скоротали неплохо?

Бармен: Пожалуй, жалеть о том, что я оказался с Вами в одном купе, не буду… так что мой цинизм испарился. Всего Вам доброго!

Старик: И тебе всего хорошего!

Через три месяца Бармен покрестился. Но это уже был 1988 год, год 1000-летия Крещения Руси, когда в нашей стране стали возможными открытые беседы о Боге, а люди повернулись лицом к Церкви и в храмы потянулся народ.

Лет через десять Бармен впервые попал на Исповедь и вскоре стал алтарником в одном из московских храмов. Ещё лет через пять поступил в Николо-Угрешскую семинарию. Один из преподавателей за его острословие нарёк его поручиком Ржевским. По окончании семинарии в 2007 году его рукоположили во священника… В 2017 году отошёл ко Господу в результате ДТП…