Loe raamatut: «Федоров в кино»

Игорь Богданов – легендарная фигура «уральского постомодернизма» конца 80-ых начала 90-ых годов. Критики сравнивали его иронический стиль с «северянинским», пытались соотнести с «куртуазным маньеризмом», перестроечными Иртеньевым и Кибировым, но всегда отмечали, что в своем романтическом простодушии Богданов – уникален. Самодостаточный, узнаваемый почерк Игоря Богданова создает удивительно яркие и смешные картины Среднего Урала конца века, рисует лица литературной богемы, погруженной в стихию народной жизни, и, по существу, предлагает одну из парадоксальных интерпретаций новейшей истории. Сам Богданов сообщает о себе следующее: «Родился в 1960 году в селе Петрокаменское и с тех пор никак не может избавиться от зависимости от больших пространств. Перебравшись в город и безуспешно попробовав стать пролетарием, поступил на факультет иностранных языков Свердловского государственного пединститута, который и закончил в 1989 году, попутно познакомившись с многими интересными людьми, ставшими персонажами его стихов. Первая публикация состоялась в журнале «Урал» – под одной обложкой с руководителем «Русского Гулливера». В книгу вошли некоторые стихотворения, написанные в течение последних 25 лет.

Александр Верников об Игоре Богданове

При всем, вроде бы, очевидном сходстве с Игорем Северяниным Игорь Богданов чудовищно своеобразен и неподражаем как поэт. И неподражаемость эта, парадоксальным образом, состоит как раз – и в том числе – в том, что он единственный за последнюю сотню лет русский стихотворец, интонация и голос которого по естетству родственны северянинским, а потому как бы создают и даже продолжают столь нехарактерную для нас поэтическую традицию – язык с трудом поворачивается назвать ее салонной, если не связывать «салонность» с салоном общественного транспорта, а конкретнее трамвая, откуда у Богданова очень часто и раздается голос его лирического героя Федорова.

«Поздний», эстонско-эммиграционого периода Северянин-Лотарев, писал иначе по сравнению с собой начала прошлого века, когда был избран Королем поэтов. Позднего же Богданова попросту не существует: он весь осуществился, свершился и остался в позднеперестроечном Свердловске, на самом пороге превращения того в Екатеринбург и родину первого российского президента:

 
На трамвае железном, на трамвае свердловском,
Так кататься желанно, удила закусив:
Сколько розовых женщин, сколько роз, сколько лоска,
Каждый юн и прекрасен, каждый смел и красив!
На трамвае до неба, на трамвае – до рая!…
 

Про трамвай, как некое судьбоносное транспортное средство, у Богданова, т.е. у его лирического альтер-эго Федорова – очень много, и очень много дивного, неожиданного крайне.

Несмотря на то, что еще в Свердловске и уже в Е-бурге много и плотно общался, и в столь понятной атмосфере диких возлияний дружил и с Александром Еременко, тоже однажды коронованным в Короли поэтов, и с Борисом Рыжим, ныне ставшим едва ли не иконой русской поэзии рубежа веков и тысячелетий, Богданов не испытал на себе ни малейшего влияния ни того ни другого. По сути, впрочем и по звучанию, его «поэзы», не имеют ничего общего и со стихами также перестроечно-знаменитых Игоря Иртенева и Тимура Кибирова, «тоже» ироников и даже отчасти сатириков. Но все дело в том, что Богданов никакой не ироник и тем более, не сатирик: в столь самобытной манере он попросту фиксирует и выражает свое природное, иначе говоря гениальное, восприятие окружающего и нутряного. Параллели же с куртуазными маньеристами во главе с Вадимом Степанцовым были бы в случае Богданова еще более инвалидными.

В самом конце восьмидесятых и в девяностых богдановскихрестоматийный цикл длинных стихотворений про Федорова многажды публиковался в периодике и антологиях поэзии, однако полной коллекции жемчужин и целых жемчужных ожерелий от Богданова еще никогда не собиралось и не представлялось вниманию публики.

Ну вот, двадцать лет спустя данная книга восполняет сей досадный пробел.

Кельт

Про Федорова

 
Я вырос на полях моей страны,
Но в город существо мое одето,
В бетон, где удивительно равны,
Где одинаково странны зима и лето.
 
 
Зима и лето в городе моем
Лежат бок о бок, песней завывая,
Как рельсы, плачущие под дождем
В напрасном ожидании трамвая.
 
 
Над ними же – причудливая вязь
Мостов, соединяющих деревья,
И гордая ночная перевязь
Дымов сталелитейного кочевья.
 
 
Фонарики дрожат из темноты
Застенчивым песочным волчьим глазом,
И город спит, недоспустив порты,
Сраженный непонятным русским сглазом.
 
 
По зеркалу реки, не торопясь,
Проходят электрические тени,
И машет сигаретой, не таясь,
Ругающийся сам с собою гений.
 
 
Неся случайных пленных на плечах,
Проходит торопливо третья стража,
Устав от долгой битвы на мечах
Во время делового абордажа.
 
 
И наступает час, и город тих,
И только в глубине чертогов тайных
Мохнатый дворник, от природы лих,
Бросает на плиту пузатый чайник.
 
 
Нет ничего прочнее тишины.
Но вот с повязкой утра выше локтя
Трубит завод с небесной вышины,
Отлитой из лазуревого дегтя.
 
 
Ура, ура! Опять в который раз
Проснулись мы и, слава Богу, живы,
И громыхает в кухне легкий таз,
И сладостно побаливают жилы.
 
 
И ждет нас много света впереди,
Неутоленной радости работы, —
Так, позабыв про отжитые дни,
Пойдем вперед без страха и заботы.
 
 
И в городе, где все кругом равны,
Я вспомнил охранительное слово:
Я вырос на полях моей страны,
И все, что происходит, мне не ново.