Цена империи. Чистилище

А Коняев уже подъезжает, а моторчик его кресла всё цокает копытцами да цокает, чего ей, цокалке, спешить, она мне каждым своим цоком душу переворачивает! Вроде как ощутил вторую молодость… Хорошо, что штаны курткой прикрыты, а то совсем было бы неудобно от эффекта помолодения (ну не чувствую я себя омолодившимся, вот помолодевшим минут так на двадцать – двадцать пять, это да). Подъехали. И тут я слышу такое бодренькое:

– Ну что, ученичок, обосрался?

Глава третья. Перенос

Жизнь – это вопрос времени.

В. Резников

Подмосковье. 13 октября 2021 года. 16:10

Коняев

Сегодня с утра я чувствовал себя более чем неплохо. Даже сердце, которое уже не первый год ощущаю сгустком пульсирующей боли (самое лучшее, это когда ее величество Боль стихала настолько, что я позволял себе не замечать оную), отпустило… Притихло, и я мог сказать себе: не чувствую! Мне как-то говорили старые врачи-профессионалы, что у хронического больного перед смертью наступает временное улучшение: организмде мобилизует все свои последние силы, чтобы хоть на мгновение каким-то рывком почувствовать себя снова в порядке. Да не важно это, пожил! Наверное, ожидание триумфа моего ученика (а иного результата защиты этой добротной, выполненной на совесть работы быть не могло) придало мне жизненных сил. Вот, даже медсестра Марина Ведерникова (интересно, какой у нее чин в госбезопасности?) – ходячий сгусток сексуальной энергии – заметила, что моё состояние намного лучше. Ага, ага… так я ей и поверил. В моём состоянии лучше – это когда уже там.

Чем ближе к четырем пополудни, тем лучше себя чувствовал, практически точно представляя, как проходит защита, от выступлений оппонентов, ознакомления с рецензиями, дискуссии, примерно какие вопросы и кто может задать, а что и как отвечать – это мы с Сашей Конюховым прошли, и неоднократно. Этот молодой человек попал мне в ученики во многом случайно. Он защищал кандидатскую под руководством одного из замшелых монстров, ага, кстати, тот его руководитель на пять лет меня был моложе, правда умер в семьдесят, бывает. Я себя замшелым как раз не считаю, многие мои идеи до сих пор вызывают споры, и по ним идут не слишком оживленные (будем говорить правду) дискуссии. Сашко имел интересные воззрения, но не владел системным подходом, поэтому не мог понять, какие из его соображений имеют ценность, а какие, несмотря на оригинальную обертку, оказываются пустышкой. При нашем первом серьезном разговоре мы рассорились вдрызг. Но меня давно так аргументированно никто не полоскал! Понравилось! Встретились снова. Разговор шел на высоких тонах, но неожиданно мы поняли, что говорим на одном языке, а вот термины употребляем несколько в различных интерпретациях. Тогда попробовали сделать уточнение этих самых непокорных двояковогнутых терминов. Так появились наметки Системы. Нет, не тайной шпионской организации, а пласта научных знаний, без которых никуда. Кто кого в нашем дуэте учил? Так вы изучайте диалектику, господа и товарищи! Я учил Сашку, Александр учил меня. Так всё устроено в этом бренном мире!

Сначала наш тандем разродился серией статей. Затем вышла совместная монография. Затем Сашка задумался над докторской, которую начал писать еще до поступления в докторантуру. И я был уверен в том, что у него всё получится. Понимаете, у меня было не очень много учеников. Нет, диссертантов было достаточно, учеников не было! Никто не собирался принимать знамя сомнительных, с точки зрения научного официоза, идей. Каждый занимал свое место в научном социуме, после защиты забывая своего руководителя напрочь. С Конюховым было не так. Его идеи и мои идеи стали таким гремучим историческим коктейлем, который обязательно должен был дать результат!

В пятнадцатом, когда тема докторской была утверждена, диссертация была практически закончена. Но более пяти лет Александр уточнял работу и вносил в нее необходимые изменения. Я участвовал в формировании диссертации на первом ее этапе, а вот во время этого периода с удивлением заметил, что на основе моих идей Саша Конюхов сумел создать свою оригинальную теорию, в которой научные воззрения академика Коняева нашли закономерное, хотя и весьма своеобразное развитие. Так что будущему профессору и, почему бы не загадать, академику Александру Михайловичу Конюхову «светит» большая научная карьера.

Вот и подошло время встречи. Мариночка, запихнув в халатик какие-то медицинские причиндалы, чуть замешкавшись, выкатывает меня за ворота объекта. Электродвижки позволяют легко отворить «калиточку», представленную массивной бронированной плитой. Знаю, как соблазнительно, нет, как сногсшибающе выглядит госпожа Ведерникова со стороны. Убойная сила! Вот и будущий профессор наблюдает за ней с отвисшей нижней челюстью. Эх, Сашка, жениться тебе надо было бы вовремя! Не страдал бы сейчас от спермотоксикоза. Хотя нет, страдал бы! Маринка, она такая! Мумию возбудит! Поэтому ее в музеи египетских древностей не пускают ни за какие коврижки!

Ладно, подкатываю к доктору наук, поздравлять его – как-то банально и не в моем стиле. В моем личном стиле сказать что-то бодренькое, но гаденькое одновременно. Сашка меня знает как облупленного, он обижаться не будет, примет все как есть. Поэтому и ляпаю:

– Ну что, ученичок, обосрался?

И по тому, как вытягивается, стопорясь, физиономия Александра, понимаю, что что-то пошло не так. Поэтому обращаюсь уже к Марине:

– Девочка, побудь тут поблизости, у нас тут разговор не для ваших прелестных ушек.

И медсестра Ведерникова отходит, но не так, чтобы очень уж далеко, а так, чтобы контролировать мою тушку, разговор она подслушивать не собирается, уверен, что микрофон где-то в кресле-каталке, хорошо, если один.

Конюхов

«Кто настучал старику?» – это была первая мысль, которая возникла в моей голове, как только я услышал бодрую фразу академика. И только через несколько секунд до меня дошло, что это обычная академическая подколка, так характерная для этого экстравагантного чудака от исторической науки. По-видимому, по моей физиономии Михаил Николаевич обо всем догадался. Он просит медсестру, которая носит это стандартное морское имя^[8], отойти, чтобы дать нам пообщаться. Та отодвигается на несколько десятков метров, но так, чтобы не упускать подопечного из виду.

– Ну что, Саша, докладывай, что там у тебя пошло не так? Защитился?

– Защитился… – голос у меня грустный.

– И что так?

– Шесть черных, Михаил Николаевич.

– П…ц, – ставит точку матерным словом академик, ну да, старик матерного слова никогда не гнушался! Слышали бы вы наши некоторые дискуссии!

– Давай, рассказывай!

Я и стал рассказывать, уложился в две минуты. А чего там рассусоливать.

– А ты знал, что у этого хитрожопого рагуля жена психолог, тренер по НЛП^[9], не в курсе? Да, моя недоработочка, моя… А что Афанасьев?

Сергей Сергеевич Афанасьев – глава диссертационного совета, доктор наук, профессор, заведующий кафедрой. У него регалий, как блох на Барбоске. Был когда-то учеником Коняева, кандидатская, докторская. Михаил Николаевич возлагал на него большие надежды. Но как только защитил докторскую, о своем учителе забыл. Даже не перезванивал. Вскорости стал заведующим кафедрой. Всё имеет свою цену.

– Он говорил со мной после защиты. Так и сказал, ВАК не пройду. Лучше даже не посылать. Во время защиты ни слова… говорят, что собирается подать на конкурс…

– В ректоры метит?

– В них самых… Они-с, говорят, в последнее время сильно покорешились с Незванько и его прихвостнями, рассчитывают друг на друга. Думаю, его шарик был среди чёрных.

– Да, горько как-то… и во рту пересохло. Воды бы мне…

И тут я заметил, как мой любимый учитель бледнеет буквально на глазах!

Ведерникова

Меня подвела нелюбовь к иностранным языкам. В результате – никаких перспектив, звание младшего лейтенанта ФСБ, прозябание на маленькой должности в неприметном регионе. А вытащила любовь к медицине. Я не поступила бы в медицинский – отец не простил бы мне такого предательства, да и я не стала бы обычным врачом, хотя о военно-медицинской академии задумывалась. В академии ФСБ мне медицина давалась без напряжения. Ещё говорили, что у меня лёгкая рука. А потом была та история, когда мне предложили попрактиковаться в качестве медсестры реанимационного отделения. Вот тут я и набила руку. За два месяца, пока клиент не появился в поле зрения. Извините, большего не расскажу. Вот только то, что потом очутилась в Мухозасранске, это еще очень хороший для меня лично расклад. А потом приехал приятель отца, Николай Степанович. И вот я здесь. Вроде бы работа не пыльная, вот, противного старикана по парку катать да уколы ему делать. Это если не знать, что тут происходит.

Во-первых, старик не такой уж и противный. Внешне он чем-то напоминает Вольтера с той самой скульптуры, где он в кресле. Тут и там – преклонного возраста мужчина в кресле. Сухонький, с бледной кожей и синюшными губками – типичный сердечник с недостаточностью. Но ничего, до такого возраста дотянул! Говорит, что благодаря спорту, тому, что ни дня им не занимался. Это он цитирует одного премьера^[10], вообще древний историк сыпет цитатами, шутками, подколками, острыми словечками; знаю, что таким образом в его возрасте сильные люди маскируют боль. Я не понимаю, на каких таких резервах он до сих пор тянет… Кстати, он и внешне похож на Вольтера, такой же крючковатый нос, умные глаза под густыми бровями, вот только шевелюра – клиент лыс, как яйцо, и лицо всё изрыто морщинами, почти как на картинах Глазунова, а ещё эти старческие пятна на руках… А вот говорить с ним интересно. Очень интересно. Недаром, что академик, начнет вещать – заслушаешься! Несмотря на возраст, никакого старческого дребезжания, речь четкая, спокойная, отчётливая, расставляет акценты и ударения точно, как гвозди заколачивает – за удар по гвоздю! А умение сравнивать, анализировать, давать точные характеристики. И никаких признаков склероза и маразма. Коуч сказал, что ему даже не надо было особенно расширять возможности запоминания, академик обладает отличными способностями к схватыванию и переработке новой информации. А ведь в молодости академик Конюхов был тем еще жеребчиком! Я – женщина, меня не проведешь. Это он сейчас представляется интеллигентом-импотентом, только я заметила пару раз, какими маслянистыми становились его глазки, так я не в претензии, у меня карма такая…

Отослал меня. Хочет с учеником поговорить тет-а-тет, ну пусть его, пусть. Ученик профессора мне не понравился с первого взгляда: какой-то угловатый, большеголовый, с копной непокорной шевелюры, встретила бы его на улице ночью – перепугалась бы. Вот на ученого он не похож, в темноте выглядел бы гопником, днём – типичный военный-отставник. Тяжелый лоб, маленькие глазки, спрятанные за пустышками очков, этот девайс у него скорее для имиджа – чуть смягчает неприятный взгляд, за легкой серой дымкой напыления. Хм… ему вроде за шестьдесят, а вот тело держит в пределах нормы; несмотря на возраст, жирком не заплыл, вот только странный он какой-то, нет, не странный – одинокий! Почему я так решила? Так по одежке! Он же выглядит совершенно безвкусно, такое впечатление, что его обмундировала девочка-продавец на сэконд-хенде. Вроде недешево, но подбор – это точно говорит об отсутствии твердой женской руки. Возьмём академика – человек в кресле, одежда старомодная, но подобрана идеально. Чувствуется, что когда-то супруга со вкусом это собрала, а он всё сумел сберечь и сохранить. И если Коняев – педант, то его ученик, кажется, Конюхов – раздолбай! Нет, не так… военный раздолбай! Это значит, что он то, что по работе положено, будет делать дисциплинированно, педантично, точно, а всё остальное – без фанатизма. О чем это они спорят? Вот, ученик моего подопечного что-то очень эмоционально говорит, начинает как-то по привычке круговым движением массировать переносицу, весьма характерный жест, с такой привычкой разведчики проваливаются на раз-два.

И тут я стала замечать, что вечер перестает быть томным. Что-то академик сильно побледнел. А вот и Женя Сипягин (он сам умолял именно так его называть, козел женатый), наш штатный психолог и куратор Коняева. Бл… Где он так долго телился? Ага, я-то вижу, что счет пошёл на секунды, подскакиваю к опадающему на глазах старику, а пульс-то у него ёк! На шее? Еле-еле… Всё… нет! И бледнеет-синеет на глазах, Ё… Хорошо, что взяла с собой! Вот четвертое-пятое межреберье. Четвёртое. Как учили! Один кубик! Адреналин в сердце! Смотрю, как от этой процедуры вояка, ученик академика валится в отруб! Ну и х… с ним, мне надо старика дотащить до реанимации! Игла задергалась! Запустила моторчик! Дышит плохонько, но делать искусственное не буду – тут баллончик со смесью… Маску на лицо. Рявкнула на оторопевшего психолога:

– Женя, б… Сигналь в реанимацию, пусть всё готовят! Остановка сердца! Быстрее!!!

И еще два слова на русском матерном добавила, чтобы врубил соображалку, наконец! Не стала ждать, пока этот лох полутораметровый очухается, пока в кнопочки пальцем-сосиской тыкать начнёт, несусь к калитке. Хорошо, что не все там тормоза, скорее всего, охрана сообразила, что экстренная ситуация, мы влетаем на Объект и несемся в лифтовую… Только бы успеть!

Полковников

Что я ненавижу больше всего? Неожиданности! А сегодня, чувствую, всё поперло, как из мешка! Какого этот поц застрял? Что он там делает? Почему не мчится прыжками на стоянку? Опять с девочками у лифта расшаркивается, петух гамбургский!^[11] А, вот, идёт! Важный такой, никуда не спешит, а что, ему, цельному психологу, спешить не с руки. Таки поц, как говорят в Одессе, в городе, где я родился и откуда меня призывали. Нет, чашу моего личного терпения он сегодня испил до дна. Овчина занёс кофе по-научному: заваренный в стеклянной пробирке над спиртовкой. Кто бы что ни говорил, а вкуснее напитка не найти! Овчина – старший лейтенант Виталий Аркадьевич Овчинников, он на должности секретарской, секретчик, вообще-то. Но если его вежливо попросить, может шефа и побаловать. Взял чашку и снова подошёл к окну, что-то щемит меня в последнее время. Кофей такой, как я люблю – в меру горчинка, в меру кислинка. Не слишком крепкий, но и не моча буриданова осла^[12]. А тут смотрю – калитка открывается. Они там что, так быстро закончили беседу? Вот тут меня и посетило предчувствие чего-то нехорошего. Так и есть! Несется Мариночка, в кресле безвольная тушка академика с кислородной маской на лице, вот это да, никогда я еще так не желал, чтобы девочка наша бежала как можно быстрее! Ясно – они в реанимацию, а если… Нажимаю кнопку на селекторе.

– Группа переноса! Готовность! Пять минут! Пять я сказал! И ни секундой больше!

Бросаю всё, несусь в операционный блок. Он с реанимационным совмещен. А тут… Где Шахрай? Где Крашенинников? Где тут все? В блоке один только Лёня Головоножко. Парень-то он толковый, но какой-то сумбурный, нет, точнее, непрушный! Вот! Лёнчик носится между мониторами и рабочими местами, щёлкает тумблерами. Он что, один хочет все три места закрыть? Тоже мне Александр Матросов! Грудью на три амбразуры! Занимаю место выпускающего. Ну, тут я с тремя кнопками управлюсь.

– Николай Степанович, Миша уехал новую аппаратуру принимать. Там без него никак – приказ Главного. А Валик убежал в медпункт, он съел утром что-то несвежее, с двух нулей не вылезает.

Нет слов, одни междометия! Михаил Шахрай у нас на двух должностях: старший операционной смены, да еще и консультант по железу. И вот он, смещение со совмещением! Аукнулось! Валентин Крашенинников – оператор системы запуска. Весит сто сорок. Жрёт всё, что похоже на еду. Но в своём деле виртуоз. Травится третий раз за год. Отстранить и в клинику, подлечиться? Давно пора, руки не доходят, да и заменить пока некем. Вот и получается, что у меня тут только оператор системы контроля и слежения ветвей мирового дерева, Лёнчик Головоножко. Они у нас, конечно, универсалы, но как он справится с двумя функциями? Я тут подстрахую… Лучше бы я этого не делал! Получилось всё как-то глупо и спонтанно. Старика втаскивают в реанимационную, что-то вводят, ставят капельницу, и наши эскулапы вовсю над ним колдуют, но недолго. Алексей Натанович мне показывает два пальца, значит, не более двух минут у меня в распоряжении. Я нажимаю на кнопку активации системы переброса, не обращая внимания на бурчание Головоножки, что аппаратура, мол, не вышла на рабочий режим! Нетути времени! Такого кадра теряем! Включаю сирену. Реаниматоры втаскивают тело академика на мишень переноса и убегают прыжками. Это они делают правильно. Герметизация! 32 секунды нах! Губы пересохли… Смотрю, что Лёнчик бледнеет на глазах. Еще двадцать секунд. Я давлю на кнопку запуска… Краем глаза вижу, как выкатываются глазки из орбит у Головоногого, бля, что это такое происходит? Падение энергии? Включается аварийный блок – дает подкачку…

– Стоп! – орёт Лёня. – Стоп! Пробой! Пробой наблюдаю, б… Гасить!

Только я уже кнопку старта вжал до упора и отжать палец назад не могу – руку судорогой свело. Чувствую, как волосы на голове становятся дыбом, даже те, которых там давным-давно нет! В воздухе и по аппаратуре начинают бегать такие маленькие фиолетовые сполохи. Что это за?.. А?

– Гасить! – с этим криком Леонид кидается к рубильнику аварийного отключения, вот она, бамбула с ручкой, но в этот момент фиолетовый всполох пробивается к аппаратуре, которая мгновенно вспухает, радуясь неожиданному притоку энергии, и раздается мощный взрыв. Меня отбрасывает к стенке… Приходит спасительная темнота.

Конюхов

Чувствительная у меня натура. Много видел, через многое прошёл, но когда эта оторва вколола учителю прямо в сердце… Отключился! Вот и вишу я над парковкой непонятно где и наблюдаю с высоты птичьего полета за этой непонятной суетой. И что характерно, все занимаются Коняевым, до моего судорожного состояния никому никакого дела нет. Вот этот, коротконогий, что-то пробурчал в мобильник и умчался за бронекалиточку, а мне тут куковать, пока ко мне не подойдут или пока сам по себе не оклемаюсь (случалось и такое). Но никто не спешит. Видно, что тут живут добрые и отзывчивые люди.

А вот в округе начинает твориться что-то непонятное. Небо из свинцового превратилось в мрачно-траурное, и черная беспроглядная тяжесть наваливается на землю, прижимая всё живое к почве. Блин, я же тут, а тушка моя – там? Что же будет? Что? И тут замечаю, что в километре примерно от поверхности земли, почти на том уровне, где я парю, образовывается какой-то яркий фиолетовый конус. Такой яркий, что слепил бы мне глаза, но я-то смотрю не глазами, а непонятно чем! Конус чуть расширялся, а его узкая часть выстроилась так, что острым концом стала указывать на это странное здание. Я даже заметил жгуты, сначала тонкие, а потом всё толще и толще. Понимаю, что так должна выглядеть энергия в чистом её виде, а щупалец стало больше, и они начали утолщаться, пока совершенно неожиданно не рвануло! И понесло меня прямо в фокус этого конуса… А что же я тут? Да черт с ним, со мною, всё равно уже несёт, не выбраться!

Из докладной записки врио начальника аналитического отдела М. Н. Надеждина

«Технический отказ, приведший в результате к аварии, вызван совпадением двух крайне маловероятных событий: а именно сбоем неподготовленного к переносу комплекса аппаратуры и внешним пробоем энергии, который предсказать было невозможно. Аппаратура переноса уничтожена. Система слежения восстановлению не подлежит. На месте происшествия обнаружено обугленное тело оператора Л. Головоножко. Констатирована смерть агента Академик. На автомобильной стоянке у объекта обнаружено тело кандидата исторических наук Александра Конюхова без следов насильственной смерти. На сегодня программу переноса рекомендуется приостановить до получения и обработки данных по технической аварии и возможностях ее предупреждения. Рекомендуется в экстренном порядке создать более совершенную систему слежения за темпоральными ветвями. До этого момента оценить результат запуска не представляется возможным».

Часть вторая. Общежитие Европа

Хорошо стало жить в Европе, вот только ее сильно испортил русский вопрос.

Александр Михайлович Романов, более известный как Сандро

Глава четвертая. Русский вопрос

Одна из целей моей поездки в Москву заключалась в том, чтобы убедить российский народ не поддерживать свое правительство.

Лиз Трасс, министр иностранных дел Великобритании, 15 февраля 2022 года

Уоберн-Эбби, Великобритания. 14 апреля 1858 года

Палмерстон

Наступил 1858 год. Уже в январе он ознаменовался раскатом взрыва. И это не были залпы салюта или фейерверка. Брошенная в карету императора Наполеона III итальянским террористом Феличе Орсини бомба убила и ранила более полутора сотен людей из числа охраны и тех простых зевак, которым не повезло оказаться в ненужном месте и в ненужное время. Племянник Великого корсиканца не пострадал, но это событие стало тем упавшим в реку камнем, от которого пошли круги, вовлекая в них судьбы людей и целых стран. Затронуло это и Британию, где среди аристократов и буржуа началась настоящая паника, приведшая в результате к смене главы правительства. Премьер-министр Генри Джон Темпл, 3-й виконт Палмерстон подал в отставку после отклонения законопроекта о борьбе с террористами, к числу которых могли отнести и значительную часть эмигрантов, скрывающихся на берегах Туманного Альбиона. И вот теперь сэр Генри был приглашен в поместье Уоберн-Эбби, наследственное владение графов Бедфордов, которое в данный момент принадлежало лорду Джону Расселу. Поводом послужили празднества по случаю десятилетия его младшего сына, но настоящая причина имела куда более серьёзные основания. Среди гостей можно было сразу заметить примерно полторы дюжины молодых мужчин возрастом не старше тридцати лет. Объединяли этих джентльменов не только юные годы, но и то, что они были младшими сыновьями весьма знатных родов, не наследовали ни титула, ни привилегий отца и занимали пока лишь третьеразрядные должности в Форин-офис, Министерствах по делам колоний и Индии и, естественно, в Адмиралтействе. А также чистокровными англосаксами без малейшей примеси туземной крови, что иногда случалось с теми, кто слишком долго жил на Востоке и невольно поддавался некоторым соблазнам, кои несли восточные женщины, выгодно отличающиеся от чопорных британок.

Именно им предстояло словом и делом расширять границы владений Британии, дабы никто не мог дерзнуть оспорить постулат о том, что над ними никогда не заходит солнце, ибо прежде чем его вечерние лучи покинут шпили Квебека, его утренние лучи три часа светят на Порт-Джексон. Сейчас же этим истинным английским аристократам надлежало показать свои умения управлять конём в парфорсной охоте, столь популярной не только на островах, но и в целом в Европе.

Уже ближе к вечеру, когда стемнело и официальные празднества подходили к концу, хозяин поместья пригласил их спуститься в подземный зал, на стенах которого висели геральдические щиты, а тьму рассеивали лишь факелы, горящие в кованых держателях, достаточно часто закреплённых на стенах. Перед гостями на небольшом возвышении стояли два старца, которые в разное время занимали высший пост в Британии и были вторыми после королевы: лорд Джон Рассел и Генри Темпл, виконт Палмерстон.

– Джентльмены, – нарушил наступившую тишину виконт Генри, – я и наш досточтимый хозяин лорд Джон собрали вас здесь, дабы призвать стать первыми паладинами нашей королевы Виктории и защитить Британию от самого страшного противника – варварской России. Сейчас вы очень молоды и лишь в начале своей карьеры. Но пройдёт совсем немного лет, и вы смените нас на полях этой битвы, где врагом является каждый русский, от простого казака и до императора московитов. И если он посмеет усомниться в священном праве Британии править миром, то на него следует объявить охоту и затравить как дикого зверя.

Слово взял и сэр Джон:

– Молодые люди, мы уже нашли надёжное средство противодействия России и ее притязаниям на мировую гегемонию. Русская война показывает, что против коалиции европейских государств московскому варвару не устоять. Мир меняется, джентльмены…

– Мир стремительно меняется. Многие страны переходят к всеобщему призыву, а от этого один шаг до массовых армий. Мы должны смотреть вперед. За нас с московитами должны воевать другие: немцы, французы, турки, австрийцы. А мы будем продавать оружие – всем. И обогащаться на этой войне! Наш старый принцип господства в Европе – разделяй и властвуй! Но как только Россия станет подниматься, надо быть готовым создать антироссийский европейский концерн и дружно давить противника. Как говорится, маленький огонь легко затоптать^[13].

– Простите мою наглость, сэр Генри, но не проще ли пытаться подорвать Россию изнутри, говорят, что московиты продажны и очень любят золото… – раздался голос молодого щуплого джентльмена, одетого насколько богато, настолько и безвкусно.

– Представьтесь, молодой человек. – Генри Палмерстон насупил брови, казалось, что он недоволен тем, что его речь прервали.

– Роберт Артур Талбот Гаскойн-Сесил, второй сын второго маркиза Солсбери^[14].

– Вы далеко пойдете, молодой человек, – несколько меланхолично произнёс виконт и, обратившись к сэру Джону, добавил: – Присмотритесь к нему, Джон. Может пригодиться.

– Джентльмены! Каждый соверен, потраченный на подкуп московских бояр, позволит нам получить прибыль пятикратную от продвижения наших интересов. И помните, контролировать противника – это очень выгодное дело, тут денег жалеть не надо, – лорд Джон Рассел дал ответ Роберту, после чего слово опять взял виконт Генри Палмерстон.

– Я попрошу вас, молодые люди, сейчас подумать над проблемой сдерживания России. Пусть каждый из вас напишет небольшое эссе, тема: геополитическая оценка Российской империи. А сейчас, именно сейчас, напишите всего три предложения: наша главная задача на перспективу; наша первоочередная задача сегодняшнего дня; одно предложение по борьбе с нашим противником. Бумага, перья и чернила – на столике. Выбирайте себе место в соседнем зале, работайте. Думаю, четверть часа вам будет достаточно. Эссе я жду от вас примерно через час.

Вечером того же дня, когда высшее общество весело отмечало успешную охоту, превращая постепенно светский раут в обычную пьянку аристократов, два пожилых джентльмена, которым эти увеселения были совершенно неинтересны, разбирали бумаги в рабочем кабинете хозяина замка.

– Джон, я был прав, посмотрите, это молодой джентльмен действительно обладает острым умом и очень оригинальными идеями. Надо устроить его политическую карьеру, после того как проверим на верность.

– И что так вас восхитило, сэр Генри?

– Его ответы. Первый вопрос: «Разделить Россию на десять-двадцать небольших государств, зависимых от Британии». Второй: «Продвинуть на трон лояльного Британии русского императора». Третий: «Использовать революционеров и террористов для продвижения идей, способных разрушить государство московитов».

– Тэррористы как агенты влияния? Интэрэсная мысль. Рэволюционэры, да, это да, а вот тэррор…

– Джон, перестаньте, вы всё поняли. Не коверкайте, не играйте словами.

– Хорошо, Генри. Думаю, надо будет, чтобы мой помощник поговорил с этим Гаскойн-Сессилом подробнее. В Лондоне.

– Отличная мысль. Если у него, кроме идей, будут еще и организаторские таланты…

– Поживём – увидим, сэр Генри, вот только я… здоровье…^[15] да, в любом случае сегодня был весьма результативный день. И для нас, и для империи.

Лондон. 16 апреля 1858 года

«Кто вам сказал, что апрель в Лондоне – прекрасное время года? Не верьте этому мерзавцу и негодяю!» – именно эта мысль терзала Генри Темпла, виконта Палмерстона, когда он выбрался из кареты и направился к дверям клуба. Погода сегодня была необычайно отвратительной: с Северного моря пришел холодный воздух, ветер пронизывал насквозь, дождь то пускался, то стихал, то становился сильнее, подобно морскому шквалу пронизывая насквозь этого невысокого, но еще крепкого мужчину. В последнее время виконта сильно беспокоила подагра. Врач, несомненный шарлатан, прописал бывшему премьеру овощную диету и воздержание от вина и мяса. Негодяй! Тем более что это его питание не приносило никакого облегчения – крутило суставы, ходить было сложно, и если бы не трость, на которую приходилось опираться, то… Он оступился! Ах, он опять оступился! Верный слуга подхватил патрона под локоть. Жаль, что менее чем год назад подхватить его было некому. Всего три года назад он помог «урониться» правительству Абердина, слишком самонадеянного и невоспитанного человека, которого сам Генри Джон даже джентльменом не считал^[16]. Несмотря на нападки в парламенте, правительство Палмерстона пользовалось огромной популярностью, особенно после успешной Восточной войны^[17]. Все знали, что Крымская кампания состоялась именно благодаря деятельности его и его коллег по парламенту. Эта война вознесла его на вершину власти. И как не вовремя Орсини попытался убрать Наполеона III! Из-за этого инициативного дурака Генри и пытался протащить через парламент билль о заговорах. Самоуверенность! Это его так неожиданно подвело. Темпл был уверен, что парламент поддержит его после триумфа пятьдесят седьмого года!^[18] Ан нет! Ах! Гримаса боли опять исказила лицо бывшего премьера. Вообще-то виконт Палмерстон всегда отличался отменным здоровьем и был большим охотником до женских ласк. И эта неожиданная атака болезни только усиливала его плохое настроение.

У подъезда клубного дома бывшего премьера встречали расторопные слуги, которые помогли ему раздеться и пройти в комнату, где его ждал важный человек – Джеймс Эндрю Далхаузи. Встреча была конфиденциальной, но где лучше всего прятать секреты? На виду у всех. Переговорить с нужным человеком? В клубе есть для этого приватные комнаты, где никто не будет мешать. Тем более в таком замечательном месте, как Клуб Оксфордского и Кембриджского университетов, расположенный на улице Пэлл-Мэлл. Далхаузи был одним из руководителей Ост-Индской компании, которая уже не одну сотню лет беззастенчиво грабила страну, так и не сумевшую оказать достойного сопротивления британцам. Сейчас времена изменились, но не настолько, чтобы сэр Джеймс чувствовал себя в столице неуютно. Невысокий, круглолицый, со щегольски закрученными кверху усами, с по-модному прилизанной прической лондонского денди, он наблюдал в окно, как дождь вырисовывает узоры на окне клуба, затем повернулся к сэру Генри и как-то излишне рассеянно произнёс:

– Вы знаете, как мне в нашем прекрасном Лондоне не хватает того тепла, которым буквально пронизана Индия! Наверное, я стал за эти годы слишком теплолюбив и намного легче переношу жару, чем этот промозглый и нездоровый климат Сити.