Loe raamatut: «Четыре сказки с особенными героями»

Сказка о старом немце-колдуне Ойгене Карловиче и его одарённом пасынке Гюнтере

1

Жил да был в прежние времена в Немецкой слободе один старый и достаточно странный германец. Поселился он там ещё в годы правления Петра Великого, а оттого никто доподлинно не ведал, сколько ему теперь лет, и чем он вообще занимается. Впрочем, никто и не спешил узнавать этого, а всё потому, что германец тот, имел вид устрашающий и порой наводил ужас даже на своих собственных соотечественников. А что уж говорить о прочих жителях города, те его просто-таки боялись, и не приведи господь им встретить его где-нибудь на прогулке.

Завидев его, они тут же с трепетным придыханьем бросались на противоположную сторону улицы. И ведь не зря это делали, так как встреча с ним обычно не сулила прохожему ничего хорошего. И это опять-таки потому, что в среде горожан германец имел репутацию знахаря-колдуна и типичного чернокнижника, коих в наше время трудно найти. С тех самых пор, как главным целителем на Руси был славный Яков Брюс, учеником, которого, кстати, и являлся тот странный немец, людей подобного рода неумолимо повывели. Ну а звали того странного старика, как и подобает всем жителям немецкой слободы, чётко и хлестко, словно удар кнута – Ойген Карлович Заубер.

Вот такой загадочный и поразительно мрачный старик обитал подле Парадного замка государя, что располагался на Головинских прудах у речки Яузы. И не случалось ни одного дня, чтобы жители ближайшего околотка не проклинали его за те неудачи и напасти, кои случались с ними. И будь то падёж скота или же пожар, во всём винили только его, но никак не самих себя. Хотя с другой стороны они, может быть, и были в чём-то правы. Ведь старик обитал рядом с ними и запросто мог навести на них порчу.

А обитал он в небольшом покосившемся домишке, где содержал крохотную аптекарскую лавку, которая пользовалась популярностью лишь у малой категории жителей города, да и то всё больше бедняков и простых работяг. Богатеи же, и зажиточные горожане обходили его лавку стороной. Им было даже и невдомек, откуда у такого скверного старика может быть аптека. Потому как аптекарями в те времена обыкновенно становились люди образованные и с особенными знаниями. А тут тёмный мрачный немец, да ещё и с репутацией чернокнижника.

Но напрасно они так плохо думали о старом Ойгене Карловиче, ведь уж что-что, а толк в снадобьях и лекарствах он знал, сказывалась былая выучка, полученная им ещё от Якова Брюса. Кому, каких пилюль от мигрени дать, или кому какую микстуру от кашля приготовить, он превосходно знал и разбирался в этом. Однако сие знание не помогло ему заиметь добрососедских отношений и обзавестись друзьями. Люди чурались его, и даже те, кому он помогал, избегали общения с ним.

Что поделать, репутация есть репутация, и её очень трудно изменить, даже если на самом деле ты не соответствуешь ей. Старик это прекрасно осознавал, а потому особо не старался выправлять положение, и продолжал бродить по городу тёмной тенью, наводя на прохожих трепет и смятенье.

2

И всё бы это, наверное, так дальше и продолжалось, если бы как-то однажды в немецкую слободу из-за границы погостить к своей двоюродной тётушке ни приехал один молодой напыщенный хлыщ модной наружности с изрядно несносными замашками. Ох, и сноблив же, дерзок да высокомерен он был. Всех вокруг себя называл отсталыми карлами, и даже своей милой хлопотунье тётушке дал презрительное прозвище Frau Dick, что на русский манер означало «толстая баба». Ну а той приходилось всё это терпеть от него, ведь как-никак родственник, хоть и с отвратительным характером.

Возможно, единственной его добродетелью была привычка без сожаления расставаться с деньгами, а уж их-то у него было вдоволь. А всё потому, что его родители там, за границей, имели большое, прибыльное дело, и он, пользуясь этим, безмерно транжирил их состояние. Ну а в немецкую слободу он приехал всего лишь для собственного развлечения. От томного безделья и напрасного сидения у себя дома, у него возникло желание посмотреть, как живут его соотечественники в России. А приехав к ним, стал бессовестно надсмехаться над их незамысловатым бытом.

С таким неуважением и пренебрежением к сродственникам, оказавшимся волею судеб на чужбине, не относился ещё никто. Тётушку он постоянно упрекал даже в самых незначительных мелочах, соседей же всячески шпынял и поучал, как им надо жить. И вообще, вёл себя так отвратительно и безобразно, как может вести себя на Руси только пришлый иноземец, которому за это никогда и ничего не будет. Бывало, выйдет на улицу, ступает по слободке, тростью своей костяной размахивает, и обязательно кого-нибудь да заденет.

– Эй, ты dummkopf (олух) чего у меня на дороге встал? А ну пошёл прочь schwein (свинья)! – орёт он на прохожего да костяшкой своей в него тычет. Уж такой стервец был, что спасу от него никому не было, ни бедному, ни богатому, всех забижал. Бедняка тростью отходит, середняка тумаками наградит, а богатого словом обругает. Да при этом всегда старался показать насколько он капиталом одарён, и нарочито кичился своим финансовым превосходством. Какой-нибудь состоятельный горожанин начнёт возмущаться да замечание ему делать, так он тут же кошелёк достанет, вынет из него ворох купюр и перед носом у того ими машет.

– Вот вишь, сколь у меня денег! На-ка бери,… это тебе за беспокойство! Да впредь терпи, когда с тобой человек богаче тебя разговаривает! – гаркнет он горожанину, да сторублёвую ассигнацию в карман ему сунет. Ну, тот сразу же и присмиреет, а наглец дальше разгуливать идёт и по-прежнему всех оскорблять продолжает.

3

И вот гулял он себе так, гулял, бродил, людей будоражил, надсмехался над ними, спесь свою показывал, как вдруг в один прекрасный вечер встретился ему на пути Ойген Карлович собственной персоной. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, их встреча была предрешена и даже неизбежна, потому как ходили они по одним и тем же улицам.

Шёл старик, как обычно ссутулившись, сгорбившись. Ступает по краю улицы, словно тень, никого не трогает, идёт не спеша, а ему навстречу хлыщ напыщенный, и даже его не замечает, смотрит высоко, нос задрал, и кто там внизу сгорбленно крадётся, его не касается. Вот и нашла коса на камень. Налетел хлыщ на старика, да споткнувшись об него, угодил со всего маха в грязную лужицу, что после вчерашнего дождя осталась.

– Ты чего это donnerwetter (чёрт побери) у меня под ногами мешаешься! Да я из-за тебя старый хрыч, новые сапоги в грязи испачкал! Ах ты, пень трухлявый! Вот я тебя проучу! Ох, и получишь же ты сейчас у меня! – орет, разоряется хлыщ на старика, да тростью у него над головой машет, вот-вот ударит.

А Ойген Карлович спокойно стоит, молчит, не отвечает. Достал из кармашка какую-то маленькую коробочку на вроде табакерки, крышечку с неё снял, да пальцем вовнутрь её наминать стал, как будто что-то там утрамбовывает. Ну а люди кои мимо них проходили, видят такое дело, остановились чуть поодаль, и давай глазеть-смотреть, что дальше будет. Уж очень им интересно стало, чем всё закончится.

Ну а хлыщ поорал так, покричал минуту-другую, повозмущался, но ударить Ойгена Карловича всё же не посмел. Может, струсил, а может взгляд у старика ему тяжёлым показался, но только спустя буквально ещё секунду он как-то вдруг быстро затих, весь скукожился, будто в росте убавил, лицом осунулся, и полегоньку дальше пошагал. Но уже не такой бодрой, как раньше походкой, а согнувшись в три погибели, сильно прихрамывая, притом изрядно опираясь на трость, какой только что тут так бравировал.

Враз переменился хлыщ, а Ойген Карлович, как ни в чём небывало закрыл эту свою коробочку-табакерку, в карман её убрал, чинно поклонился всем, кто за этим наблюдал и, хитро ухмыльнувшись, пошёл по своим делам. А люди стоят глазами хлопают, и поверить в такие перемены не могут, старик за считанные минуты из хлыща забияки сделал немощного инвалида, заколдовал наглеца-негодяя. Но едва Ойген Карлович скрылся за поворотом, как все тут же бросились врассыпную. А уже на следующее утро вся слобода была полна слухами об этом происшествии. Пожалуй, только глухой ещё не слышал о заграничном хлыще-моднике, который вмиг превратился в развалину.

Ну, слухи слухами, а ведь иноземному гостю и вправду очень худо стало. Все самые лучшие доктора к нему сбежались. Диагнозы ставят, хлопочут вокруг него, а понять ничего не могут, почему это молодой и цветущий юноша в одночасье здоровье потерял. И каких только болезней у него не нашли, и бронхит, и рахит, и артрит и даже детскую золотуху. День его лечат, второй, а вылечить не могут. И те огромные деньжищи, которые хлыщ докторам заплатил, не помогают ему оклематься. Ну не поддаются лечению его заболевания, и всё тут. А отчаянные старания докторов впустую тратятся.

– Да уж… – говорят они, – без колдовства здесь явно не обошлось… – и только головой кивают. Ну, тётушка дожидаться не стала, пока её племяннику совсем плохо сделается, и давай его быстрей за границу домой собирать. Рассудила она просто, мол, климат ему наш не подходит, нахватался всяких местных зараз да хворей, вот и не лечится, а там дома тамошние доктора его сразу на ноги поставят. Заказала дорожную карету, усадила его туда, и отправила подобру по-здорову, только его и видели.

А уже через полтора месяца про этот случай все забывать стали, да мало ли чего ещё интересного могло случиться за это время. И вроде бы вскоре вообще всё успокоилось, но тут вдруг из-за границы пришла необыкновенная новость. Дескать, так и так, хлыщ тот неожиданно выздоровел, излечился, и от всех своих непонятных недугов избавился. И случилось это, мол, потому, что он внезапно из наглеца повесы добровольно обратился в монахи и ушёл простым послушником в самую дальнюю кирху. Вот уж здесь люди изумились-поразились, а по Немецкой слободе вновь поползли пытливые слухи. Дескать, как же так получается? Выходит, старик Ойген Карлович своим колдовством вовсе и не загубил наглого хлыща, а наоборот, облагородил, новую жизнь ему дал, преобразил в духовного человека и отправил былые грехи отмаливать.

И тут люди стали припоминать другие такие же случаи, кои приключились со многими прочими состоятельными обидчиками старика. Вспоминали-вспоминали, и вдруг выяснилось, что практически все эти обидчики сейчас в городе средь почтенных людей не живут, а где-то по дальним деревням и весям обитают. Пришёл на ум и случай с зажиточным купцом скопидомом, который в не таком уж и близком прошлом спустил на Ойгена Карловича дворовых собак. Оказалось он теперь прозябает золотарём в каком-то уездном городишке на окраине самой отсталой губернии. И тут же заметили, что некий наглый чинуша с тайного приказа, кой норовил у старика домишку да аптеку за долги в свою пользу оттяпать, внезапно в Сибирь за мздоимство отправили, и он, мол, ныне где-то за Уралом в рудниках тачку катает. Да и толстого попа с соседнего прихода, что в своих проповедях о знахарских промыслах аптекарей нелестно отзывался, тоже вспомнили. Так уж вышло, что с прошлой осени он в дремучем лесу за горбатыми горами скит себе выложил да в нём и обосновался. А к концу дня таких воспоминаний набралось большое множество.

Люди даже и не ожидали, что этот мрачного вида старик своим колдовством избавил город от стольких нерадивых и недостойных жителей, ведь, в общем-то, все эти чинуши, купцы и попы были скверными негодяями. И теперь Ойген Карлович в глазах горожан показался не таким уж и ужасным человеком. Однако страх копившийся в их душах многие годы так и остался. Насколько же всё-таки порой бывают в нас сильны старые предубеждения. И люди по-прежнему, как и раньше, а некоторые может быть и с ещё большей опаской стали избегать встреч со стариком «Карловичем», это так его принялись величать после того памятного случая.

Ну а местные ребятишки со слободки даже придумали новую забаву с таким названием – «Карлович». Чем-то она напоминала игру в прятки. Тот из ребят кто водил, тот и был «Карловичем», а кого он находил, тот сразу же поступал к нему в подчинение, и словно заворожённый не смея прекословить, выполнял все его указания. Вскоре эта игра стала такой привычной, что прозвище «Карлович» не сходило с ребячьих уст. Но к самому старику недоверие всё же так и не пропало. Завидев его, ребятишки тут же убегали, стараясь не попадаться ему на глаза. Хотя и некоторые отчаянные головы могли себе позволить понаблюдать за ним издалека, опасливо поглядывая, как он одиноко ковыляет по городским улочкам.

Впрочем, прошло совсем немного времени и его положение с одиночеством резко изменилось. Приключился один очень забавный казус, после которого некоторые жители Немецкой слободы, ставшие свидетелем этого казуса, вдруг осознали, каким же, на самом деле, человеком является старик. А случилось это так.

4

Как-то после обеда Ойген Карлович по своему обыкновению отправился на Гловинские пруды собирать целебную траву для своих снадобий. И едва он нагнулся, чтобы сорвать первый пучок, как вдруг выскочив из-за деревьев, мимо него пронеслось двое разгоряченных обломов из полицейского участка.

– Эй ты! Мальца белобрысого, здесь не видал!? – на ходу гаркнул один из них.

– Нет! Да я вообще только что пришёл… – лишь успел ответить старик, как обломы вновь скрылись в зарослях ивняка.

– Ну надо же такие здоровяки а мальца ловят,… не нашли ничего другого чем заняться… – укоряюще прошептал про себя Ойген Карлович и продолжил начатое. Но тут из кустов рядом с соседней поляной выпрыгнул светловолосый мальчишка и быстро бросился бежать по тропинке, ведущей к реке.

Напрасно он это сделал, лучше бы уж сидел на месте. Выскочив из укрытия, он обнаружил себя, чем сходу предрешил исход погони. Разумеется, длинноногие обломы тут же его заметили и в два счёта нагнали. И как бы он не брыкался и не вырывался из их цепких лап, всё было тщетно. Силы были неравны и обломы его прочно сковали.

– Ага, попался голубчик! Ну, теперь тебе конец,… ох и намаялись же мы за тобой гоняться! Всё хорош,… пошли в околоток,… там тебе допрос учинят,… ответишь, отчего ты важным господам жить мешаешь! – злобно пыхтя, заголосили на мальца обломы, да волоком его потащили. Бедный мальчишка так ослаб, что совсем на ногах не держался, безвольно повис у них на руках. И так бы они его, наверное, и тащили, если б в это безобразие внезапно не вмешался Ойген Карлович.

– Вы бы его хоть приподняли,… а то ведь он так весь пообобьётся… – сделал он им замечание.

– А ты ещё кто такой, чтобы нам указывать!? – проходя мимо старика, гаркнул старший из обломов, и свободной рукой ткнул его в грудь. Ойген Карлович пошатнулся слегка, отпрянул чуток, и тут же метнул в обидчика такой грозный взгляд, что того сразу парализовало. Здоровяк вмиг встал как вкопанный, не смея дальше и шага ступить. А его напарник, не совсем ещё понимая, что произошло, резко замер и уставился на старину Карловича.

– Это ещё что такое!? Ты чего это дед наделал!? – тупо вытаращив глаза, заорал он.

– А ты сам-то как думаешь? – спокойно, словно ничего и не случилось, переспросил его Ойген Карлович.

– Да я-то, откуда знаю,… это же ты чудишь! Мы-то чё,… мы люди служивые,… нам велено пацана споймать и в околоток отвесть,… то мы и делаем,… а тут ты явился, да фокусы свои кажешь! – обалдев от столь нежданного вопроса, грубо провопил напарник.

– Вот и я про тоже,… каждый должен занимается своим делом,… и должен им заниматься добросовестно,… а вы что творите!? Два здоровяка оболтуса над мальчонкой издеваетесь,… да ещё и меня, старца почтенного, обидеть норовите… так дела не делаются. Я ведь вам по-доброму, по-хорошему замечание сделал, а вы в меня своими ручонками тычете… – тщательно выводя каждое слово, произнёс Ойген Карлович и медленно в потайной кармашек за своей коробочкой-табакеркой полез.

А меж тем на пригорок, что напротив пруда высился, набежало разного народу целая куча, и все смотрят, что дальше будет. Ну а облом чует, старик перед ним какой-то необыкновенный стоит, струхнул слегка, и давай уже по-другому разговор вести.

– Ты чего это дедуля затеял?… погоди-ка не серчай,… ты ведь пойми, наше дело подневольное,… нам приказано мы и выполняем. А то, что старшой тебя толкнул,… так ты уж прости его,… ему сейчас и так несладко. На нём вчерась наш главный полицмейстер злобу свою вымещал,… шомполом по спине ни за что, ни про что отходил,… вот он и сам не свой… – оправдываясь, залепетал облом.

– Вона как! Значит и вас жизнь не милует,… ну тогда ладно, отпущу я твоего старшого,… сниму с него оторопь,… но только уж впредь вы смотрите, зазря людей не забижайте и понапрасну их не трогайте! Коль уж несёте службу, так несите её честно и достойно, а не абы как! Вот чего вы к мальцу привязались!? Чего он такого плохого сделал, что вы с ним так немилосердно обошлись!? – убрав табакерку и быстро избавив старшего облома от чар, деловито спросил Ойген Карлович.

– Да мы и сами толком не знаем, что он такого натворил,… – очухавшись, заговорил старший, – сказали только, что он постоянно возле нового дома, бурмистра Урента, болтается,… и вроде мешается там. Вот нам и велели его споймать,… ну мы и пошли,… к дому подходим, видим он там, рядом сидит,… ну мы к нему, а он от нас сюда к пруду бежать. Мы за ним, и вот уже целый час его ловим, насилу изловили,… потому-то так и озлобились! А тут и ты под руку попался. Ты уж извини меня старик, не сдержался я… – повинно признался старшой и даже поклонился, на что Карлович заметил.

– И всего-то грехов у мальчонки, что он у чужого дома сидел!? Ну, это уже никуда не годиться,… важные господа со своими замашками совсем обнаглели! Вот что служивые,… как я погляжу, вины его ни в чём нет,… а вы вон его как помяли,… нехорошо это, грешно! Его бы сейчас подлечить надо, а не в околоток тащить! Так что давайте-ка мы с вами вот как уговоримся,… я вам пообещаю, что малец возле дома бурмистра больше никогда не появится,… а вы сделаете вид, будто и не ловили его,… отпустите, и передадите мне. А я его вылечу и у себя при хозяйстве оставлю,… всё мальчишке дело будет!… Ну как, годиться? – хитро прищурившись, предложил старик.

– Ну, вообще-то это можно,… честно говоря, нам и самим-то не по душе за ним гоняться,… но вот только вдруг он опять у дома бурмистра шастать начнёт,… что тогда? А ведь если его там увидят, то нас за это не помилуют,… снова высекут! – засомневался старший облом.

– Ну, это уж ты мне поверь,… раз я обещаю, что он там больше маячить не будет, то так оно и станется! И это дело моё, как я того добьюсь,… ты главное не сомневайся, думай быстрей! А я тебе с напарником за ваши терзания по золотой монетке отвешу,… уж больно мне на вас смотреть жалко, как вы страдаете,… ну, соглашаетесь служивые,… и вам веселей и для меня польза! – вновь настойчиво предложил старик и ловким движением вынул из-под подкладки две блестящие золотые монеты.

Ну, тут у старшего глаза сразу засияли, все его сомнения, ясное дело, вмиг улетучились и он, почтенно забрав у старика монеты, передал ему мальчонку. В ту секунду обломы, довольно заржав, отправились в ближайший кабак обмывать дармовую добычу. Ойген же Карлович, быстро успокоив разволновавшегося мальца, засеменил с ним к себе в домишко.

А люди, что собрались на пригорке, увидев такую развязку, только ахнули и развели руками. Вот уж чего они ещё не видели в Немецкой слободе, так это, как старик-германец, коего принимали, чуть ли не за исчадие ада, мальчишку от верного заточения спас. Ну как тут не поверить в чудеса, и по слободе вновь поползли неуёмные слухи, один другого невероятней.

5

Ну а Ойген Карловичу было не до слухов, у него в доме теперь поселилась ещё одна живая душа, что в корне меняло весь его прежний уклад. Мальчонка оказался живучим, и, не смотря на то, что обломы его основательно помяли, быстро пошёл на поправку. Старик применил к нему свои излюбленные средства лечения; дал выпить янтарных пилюль, приложил бодяжьи примочки, втёр мяты в виски, а к ушибленным местам умудрился поставить пиявок. И это дало моментальный результат, все синяки и шишки мгновенно рассосались, а головная боль прошла.

Однако помимо всех этих несущественных недугов мальчишке докучала и ещё одна беда. Оказалось, он был сильно истощён. Складывалось такое впечатление, будто малец не ел целую вечность. От мучившего его голода первое время он даже потерял дар речи и не мог говорить. Прошла почти уже неделя с его появления у старика, а он всё так и не сказал ни единого слова, лишь мычал да изъяснялся жестами. Ойген Карловичу пришлось приложить немало усилий, прежде чем он услышал от него первую внятную фразу. Наконец-то как-то вечером после ужина сидя на кухоньке за столом мальчонка всё-таки заговорил.

– Спасибо… – вдруг тихо прошептал он и благодарно улыбнулся.

– Ну, вот и хорошо,… сказал первое слово,… да ещё и какое слово,… молодчина,… так держать! А как же тебя звать-то?… Как мне тебя величать?… ведь я так до сих пор и не ведаю твоего имени… – тоже разулыбавшись, удовлетворённый результатом своих стараний, спросил Ойген Карлович.

– Гюнтер… – всё также тихо ответил мальчуган.

– О как! Так это же германское имя,… ты что же, тоже с Немецкой слободы будешь? Впрочем, ведь я здесь всех знаю,… а вот тебя не видел,… откуда же ты тут взялся,… и что с тобой такого приключилось, отчего же ты так истощал? – заботливо пододвинув мальцу кружку с водой, поинтересовался старик.

– Нет, я не со слободы,… мы с родителями за городом на торфяных разработках жили,… снимали там небольшую каморку,… хотя и мы тоже из Германии приехали,… правда, это было очень давно,… я тогда ещё совсем маленьким был. Отец мой на тех разработках инженером служил,… а матушка воспитывала меня, да по хозяйству хлопотала. Денег у нас мало было,… не хватало, чтобы в слободе добротный дом построить. Но вот однажды отцу повезло,… его озарило,… и он каким-то чудом нашёл разумное и практичное решение одной очень трудной проблемы. А это решение, дало владельцу торфяных разработок, огромную прибыль. И он на радостях выплатил отцу большую премию, которой как раз хватало на постройку нового дома, здесь в Немецкой слободе. Отцу самому было некогда заниматься этим,… навалилось много работы,… и он доверил это своему давнему знакомому. Они вместе обучались инженерному делу ещё там, дома в Германии. Но тот его обманул,… деньги присвоил, и выстроил дом себе,… а на отца с матушкой донос написал,… пришли солдаты из тайного приказа и увели их куда-то. Сам-то я толком не знаю, как всё случилось,… меня тогда рядом с ними не было, я в лес за ягодами ходил,… мне об этом потом добрые люди рассказали. Ну а дальше я пошёл их искать,… но всё напрасно,… нашёл только тот дом, за который заплатил мой отец. Это и был тот новый дом бурмистра Урента,… а сам Урент, и есть тот давний знакомый моего отца. Потому-то я и сидел возле его дома,… внутри меня тогда всё клокотало и бурлило,… хотелось с ним поговорить,… высказать всё,… в глаза ему, наглому лжецу, посмотреть,… а он на меня служивых натравил. Вот такая история приключилась со мной и с моей семьёй… – тяжело вздохнув, закончил свой рассказ Гюнтер.

– Да уж, вот так дела! Обманывать своих же соотечественников,… низкое это дело,… на такое способен только самый отпетый негодяй! Да ещё и таким иезуитски-вероломным способом от них избавился,… ну надо же, наклепал донос и в острог отправил! Ну, бурмистр, ну и подлец! Понимаю твоё негодование и возмущение, кое ты испытывал, когда сидел там у его дома! Я бы на твоём месте может быть и тоже глаза ему мозолил да к совести призывал,… но я не ты,… и у меня есть свои способы воздействия на подобных мерзавцев,… я привык по другому бороться с такой несправедливостью. Ну, это ладно, потом возьмёмся,… а сейчас как я погляжу, паренёк-то ты смекалистый,… вон, как ты изрядно во всех каверзных делах разобрался, знаешь, что к чему,… видать мать с отцом хорошо тебя воспитали,… значит выйдет из тебя толк, порядочным человеком вырастишь… – внимательно выслушав мальца, заметил Ойген Карлович.

– Это да,… это они меня всему научили! Я им многим обязан,… мне бы теперь найти их,… узнать бы, где они,… да помочь им…. – взволнованно откликнулся Гюнтер.

– Ничего найдём,… и твоих родителей найдём, и бурмистра накажем,… погоди, дай срок, со всем справимся. А пока родных твоих ищем, я для тебя их заменой стану,… негоже тебе одному по слободе бродить, будешь у меня жить,… отныне зови меня по-простому, как все кличут – дед Карлович! А кто начнёт тебя спрашивать, кем ты мне приходишься, то говори, мол, пасынок ты мой, из-за границы приехал,… и добавь, что если станут к тебе приставать, то дело со мной иметь будут! А сейчас ложись-ка ты отдыхать,… а то пока мы тут с тобой разговор ведём, вона как ты притомился,… аж побледнел весь, касатик… – проникшись к мальчугану сочувствием, добродушно улыбнулся старик, и уложил беднягу спать.

Так с этого вечера, с этой минуты у них началась новая и совершенно иная жизнь. Теперь она была вся без остатка подчинена только двум стремлениям, разыскать родителей Гюнтера, и воздать бурмистру Уренту по его заслугам. А для этого им надо было запастись терпением и набраться свежих сил. Уж на что Ойген Карлович был крепким стариком, однако и он в последнее время стал замечать, что нет-нет, да и утомиться раньше срока, как-никак возраст. Оттого ему на ум пришла здравая идея, готовить себе приемника.

И тут как раз выпал подходящий случай, в его доме появился Гюнтер. А лучшей кандидатуры для передачи всех своих накопленные знаний и навыков, ему было и не найти. А потому, не тратя времени даром, он тут же взялся за его обучение. И первым делом Ойген Карлович начал с самых простых и обыденных навыков, с приготовления примочек, взращивания пиявок, закваски мазей, варки настоек, в общем со всего того, что могло бы сразу принести результат. Впрочем, при помощи всех этих нехитрых средств можно было врачевать не только те раны, что были нанесены физическим путём, но и те, что причинялись душевными муками.

Например, в обиходе у старика были такие снадобья, посредствам которых, человек мог бы запросто избавиться от переживаний связанных с любовными терзаниями. Стоило только безответному влюблённому выпить в полнолуние секретной настойки из цветов белены приготовленной особым способом, как болезненное томление души тут же исчезало, а былые невзгоды казались лишь мучительным сном. Человек вновь становился бодрым, весёлым и устремлённым к новым свершеньям.

И таких чудесных снадобий с загадочными свойствами у Ойген Карловича было великое множество. Применяя их, он исцелил неимоверное количество разбитых сердец, страдающих от неразделённой любви. А таковых, увы, и сейчас встречается немало. И так уж получается, что на самом-то деле за внешностью странного старика-чернокнижника скрывался добрый лекарь-чародей с чистой и благородной душой помогающий юным умам обрести уверенность в себе. Ну не зря же говорят, «не всё является тем, чем кажется на первый взгляд».

Однако не только это было главным занятием старика. Основной же особенностью Ойген Карловича было умение перенаправлять злую и порочную человеческую сущность в доброе и положительное русло. Вот именно за этим-то занятием его неоднократно и заставали горожане, наблюдавшие, как он влияет на своих обидчиков. Вспомнить хотя бы ту историю с хлыщом-модником, который так быстро переменился после встречи с Ойген Карловичем. И в этом случае, впрочем, также как и во многих других, немаловажную роль сыграла та самая коробочка-табакерка, которую старик всегда доставал из своего потайного кармашка.

Встретившись лицом к лицу с грубостью, наглостью, злобой, а порой даже и с жестокостью, именно в неё-то он и собирал всю ту чёрную субстанцию, что изрыгал на него обидчик. Плотно утрамбовывая её в табакерку, старик лишал орущего человека его тёмной сущности, а тот потом перевоплощался в какого-нибудь безвредного индивида; в отрешённого отшельника, в трудолюбивого золотаря, в городского юродивого, или же в богомольного монаха, как это и произошло с тем хлыщём-модником.

А тёмную сущность и злобу, что оставалась от них в табакерке, Ойген Карлович впоследствии перерабатывал в нечто доброе, светлое, полезное, и передавал это простым людям, работягам и беднякам с Немецкой слободы. Таким образом, он хоть как-то компенсировал им ту несправедливость, которая творилась вокруг. Например, той грубости, злости и наглости, кою он забрал у хлыща-модника, после её переработки в добрую щедрость, хватило, чтобы осчастливить многочисленную семью бедного портного прозябавшего на задворках Кукуя. До этого портняжке совершенно не везло. У него не было, ни нормальных заказав, ни нужных тканей, ни крепких ниток, но стоило ему только заполучить от старика загадочный талисман, как всё тут же переменилось, дела пошли в гору, и теперь он мог уже и сам помогать другим людям.

А надо отметить, что старина Ойген Карлович по части перемен был вообще великим чудесником. Правда, все свои чудеса он старался делать так, чтобы со стороны, его радения никто не замечал. Невзирая на всю свою великую волшебность, старик был человеком скромным, и не любил всеобщей огласки его добрых дел. И вот сейчас он все свои необыкновенные навыки и умения передавал так полюбившемуся ему Гюнтеру. А тот в свою очередь, будучи смышленым и прилежным учеником быстро их перенимал.

Однако в некоторых чудесах старика крылась своя условность. А заключалась она в том, что переработать и пользоваться собранной в табакерку тёмной субстанцией мог лишь тот человек, против которого она и была направлена. Иначе говоря, если её собрал Ойген Карлович, и она касалась непосредственно его, то и превратить её в доброе дело мог только он. И такая условность стала непреодолимым препятствием для того, чтобы незамедлительно начать оказывать воздействие на главного злодея и обидчика, бурмистра Урента.

Всё упиралось в то, что это именно он сотворил зло с семьёй Гюнтера, а потому только Гюнтер и никто иной, ни Ойген Карлович, ни какой другой человек не мог его наказать. Но Гюнтер пока ещё не умел собирать тёмную сущность в табакерку и делать из неё средство возмездия, оттого-то и наказание бурмистра немного задерживалось. Да и своей собственной табакерки у Гюнтера тоже пока ещё не было, а она являлась неотъемлемой частью чародейства. Притом табакерка должна была быть сделана им самим, да ещё и из определённого сорта дерева, которое следовало обрабатывать только в полнолуние.