Loe raamatut: «Сказки для Евы»

Font:

Памяти
Друга и Учителя,
московской писательницы
Дины Калиновской

Фантазия важнее знаний.
Альберт Эйнштейн

Крылья у правды не выросли,
Ноги болят и томятся.
Хочется Правде стать вымыслом,
Чтоб от земли оторваться.

Нет в небесах справедливости:
Высшие блага приемля,
Хочется правдой стать Вымыслу,
Чтоб опуститься на землю.

Феликс Кривин

Над вымыслом слезами обольюсь.

Александр Пушкин

Бескорыстное враньё —
это не ложь, это поэзия.

Сергей Довлатов

Потрясу я небо в алмазах —
И за этот напрасный труд,
Может быть, три счастливые фразы,
Словно звёзды, в стихи упадут.

Матвей Шварц

От автора

Этот роман для подростков – читающих и думающих, умеющих удивляться и радоваться каждому Новому дню, каким бы он ни был: солнечным или пасмурным; этот роман для очень молодых людей, которые, взрослея, сохранили в своей душе кусочек Детства; этот роман для тех, кто, прислушиваясь к стуку своего сердца, слышит в нём отзвук чужого.

Книга первая

Бронзовая Менора
Начало начал

Неторопливо истина простая
В реке времён нащупывает брод:
Родство по крови образует стаю,
Родство по слову – создаёт народ.

Не оттого ли, смертных поражая
Непостижимой мудростью своей,
Бог Моисею передал скрижали,
Людей отъединяя от зверей.

А стае не нужны законы Бога:
Она живёт Завету вопреки.
Там ценятся в сознании убогом
Лишь цепкий нюх да острые клыки.

Своим происхождением – не скрою -
Горжусь и я, родителей любя.
Но если Слово разойдётся с Кровью,
Я СЛОВО выбираю для себя.

И не отыщешь выхода иного,
Какие возраженья ни готовь:
Родство по слову порождает СЛОВО,
Родство по крови – порождает кровь!

Александр Городницкий

20 декабря, в 10 часов 50 минут утра, белоснежный авиалайнер чартерного рейса Тель-Авив – Москва, со «звездой Давида» на хвосте, спустился подобно библейскому облаку с Небес и совершил посадку в Домодедово.

Огромный, шумный и суетный зал прилётов наполнился пассажирами израильского рейса, и была среди них статная пожилая дама с седыми стриженными «под мальчика» волосами, в короткой меховой куртке, меховых сапожках на каблуках и в чёрных брюках. Её сопровождали юноша и девушка в куртках и джинсах. Оба были красивы и неуловимо похожи на даму. И выглядела эта троица как бабушка и двое внуков.

Прилёт в точно указанное время обрадовал всех прибывших, но больше всего гевэрэт Берон, у которой было мало времени – всего-то три дня, – и потратить хотя бы час впустую считала она совершенно недопустимым.

Надо сказать, что гевэрэт Берон, то есть, «госпожа» на иврите, спешила не в Москву. Целью её поездки была детская больница маленького провинциального городка Зуева, которой она обещала подарить современную медицинскую аппаратуру.

Хава Берон была профессором, хозяйкой небольшой клиники микропедиатрии и считалась одним из лучших детских врачей не только в Израиле, но и в Европе.

Списавшись с властями Зуева и руководством детской больницы, получив отовсюду благодарственные ответы и приглашения, она решила вначале приехать сама – выяснить, что конкретно требуется, и уже вернувшись в Израиль, подготовить к отправке ценный груз.

Вы спросите, почему Зуев? С этого и следует начать нашу историю.

…А началась она летом, несколько лет тому назад, когда «зуевские следопыты» нашли на дне реки Искры странный немецкий танк времён Второй мировой войны, не похожий ни на один из танков Вермахта. Внутри обнаружили останки пятерых мужчин, но, самое главное, там же нашли стальной плоский сейф размером с портфель, в котором лежали нетронутыми – ни водой, ни временем! – рукопись книги «Восточный ветер» некоего штурмбанфюрера Рихарда Хольцмана и дневники его переводчика Лео. Когда сотрудники Зуевского Краеведческого музея совместно с представителями ФСБ ознакомились с дневниками, то оказалось, что подлинное имя Лео – Леонид Матвеевич Шварц, и что никакой он не немец, а наш советский человек, и не предатель, а герой. Кости немецких солдат отправили в Германию. Останки Шварца торжественно похоронили в общей могиле, недалеко от железнодорожной станции, где стоял Чёрный Обелиск Скорби. Он был поставлен после войны, в память о всех расстрелянных во рву, в дни немецкой оккупации. Внизу, под всеми именами высекли и его имя: «Шварц Леонид Матвеевич».

Вскоре после похорон стали искать его родственников, и спустя три года, осенью 2011 года, нашли живущую в Израиле Хаву Берон, профессора педиатрии, с европейским именем, в девичестве Еву Шварц, дочь Леонида Матвеевича. Узнав о драгоценной находке на дне Искры, госпожа Хава решила, во что бы то ни стало, посетить Зуев, где родилась и не была, страшно скзать! – целых семьдесят лет.

Однако прилететь самой не получалось – давал знать о себе возраст. Для любой женщины эта тема всегда была под запретом, но для госпожи Берон она, увы, оказалась слишком актуальной. Лететь одной в столь почтенные годы было тяжело, поэтому на семейном совете решили, что сопровождать её будут двое внуков – Леви и Хана.

Были они погодки – Хане двадцать пять, Леви двадцать четыре. Внук учился в медицинском университете, получил уже степень бакалавра, работал младшим ассистентом у бабушки. Завершив обучение и защитив диплом магистра, он должен был стать врачом четвёртого поколения в роду Шварцев.

Внучка же открывала новую стезю – училась на журналистском факультете Хайфского университета. В деканате Хана попросила неделю для поездки в Россию, чтобы написать большую статью, которая могла бы стать основой её диплома. Тема – российские корни семьи Шварцев, и, конечно, дружественные отношения между двумя странами. Под эту идею Хану освободили от лекций на семь дней, обязав вести «Дорожный дневник» о путешествии, и ежедневно помещать новости на университетском сайте.

Все трое хорошо говорили по-русски – об этом позаботилась госпожа Берон. Лишний язык никогда не помешает, убеждала она тех репатриантов, которые своих детей, а уж тем более внуков, не желали учить русскому. У неё же на этот счёт был свой резон. Каждый культурный человек в Израиле, говорила она, должен знать пять языков – иврит, арабский, английский, китайский и русский. Незнание китайского вызывало у неё чувство собственной ущербности, поэтому называла себя гевэрэт Берон «на четыре пятых культурной женщиной».

На иврите, арабском и английском Хана и Леви говорили бегло, а вот на русском Хава говорила лучше своих внуков, правда, с небольшим акцентом.

…В зале прилётов их встретили дальняя московская родня – хоть и не седьмая, но пятая вода на киселе, уже точно. Молодёжь зазвали к себе «Москву показать», а гевэрэт Берон посадили на автобус «Москва-Зуев» и позвонили главврачу детской больницы встречать гостью.

Вспоминать городок своего Детства Хава начала ещё в самолёте, когда, закрыв глаза, ясно увидела перед собой тот счастливый июньский день 1941 года…

…Аппетитные запахи пирогов, фаршированной рыбы и куриного бульона с укропом – необыкновенные ароматы кухни, словно божественные облачка, плыли по всему дому, из комнаты в комнату, проникая во все щели, пока, наконец, не добрались до детской.
От всего этого кулинарного наваждения Ева проснулась и сразу вспомнила, какой сегодня день. Ура! Воскресенье, пятнадцатое июня! Долгожданное воскресенье, которого она ждала с Нового года. Спать сразу же расхотелось…

…Дорога в Зуев заняла около двух часов, и к 16 часам автобус плавно свернул с шоссе и остановился на крошечном пятачке перед районным автовокзалом. Выйти из автобуса гевэрэт Берон помог водитель, за что был вознаграждён пятью долларами.

Стоя на площади, она дожидалась тех, кто должен был её встречать. На плече у госпожи Хавы висела небольшая дорожная сумка с личными вещами, которые она забросила туда в последний момент перед отъездом, когда зять приехал за ней на машине. Он должен был везти её в аэропорт Бен-Гуриона, потому что хайфский имени Ури Михаэли, что рядом с морскими верфями, обслуживал только местные авиалинии да ещё рейсы в соседние Иорданию, Турцию и Кипр. В Европу и в Россию лететь из Хайфы было пока невозможно из-за короткой взлётно-посадочной полосы с асфальтовым покрытием.

Зять госпожи Берон Алик Гуревич – ведущий инженер и отец Ханы с Лео – очень нервничал, напоминая ей каждую минуту, что надо спешить, так как, во-первых, до аэропорта ещё нужно доехать, а, во-вторых, самолёт ждать не станет.

– Ничего, подождёт, – возразила ему Хава. – Я ждала этого момента всю жизнь.

И вот теперь, стоя на площади зуевского автовокзала, со спортивной сумкой на плече и опираясь на ручку изящной складной тележки, гевэрэт Берон поверила, что мечта её, наконец-то, сбылась – она вернулась в город своего детства.

К тележке был привязан большой тяжёлый пакет, в котором лежали, тщательно упакованные, три меноры.

Открою секрет. Эти три восьмисвечника предназначались для праздника Хануки, который ожидался в эти декабрьские дни, но подарить их она должна была в три святых места – бронзовый в синагогу, серебряный в мечеть, а позолоченный – в Храм православный.

Принести такой подарок в синагогу, было делом нормальным, но дарить столь необычные подарки другим конфессиям, идея может показаться спорной и непонятной. Впрочем, до поры до времени.

– Кажется, наша!.. – неуверенно донёсся до неё мужской голос.

– Точно, она! – подтвердил женский. – Такая же, как по скайпу.

К пожилой гостье уже спешили трое – двое мужчин, в дублёнках, с букетами цветов и улыбающаяся женщина в каракулевой шубе. Один из мужчин был заместителем мэра, другой – главврачом детской больницы, а женщина заведовала хирургическим отделением.

После восклицаний, неуверенных объятий и поднесения цветов, все направились к поджидавшей машине из мэрии. Главврач вёз тележку, заместитель мэра нёс её сумку. Главврач хотел приехать за знаменитой гостьей на своей личной «Волге», но в мэрии посоветовали, что лучше ехать на «БМВ», и с водителем. Тогда будет возможность начать деловой разговор прямо в машине.

Гэвэрэт Берон привезли в новую гостиницу «Князь Зуеслав», названную так, в честь основателя города, который тот воздвиг ещё в 10 веке, построенную на месте старой «Зуевской зари». Ту, прежнюю гостиницу, она помнила плохо.

Администратор провела её в апартаменты, в двухместный номер, где уюта на грош, зато чисто. На столике стояли бутылки с соками и минеральной водой без газа, а также коробка зефира в шоколаде, который, как выяснилось, был любимым лакомством гостьи.

В ресторане гостиницы на вечер заказали столик на четверых, но, «госпожа профессорша», к общему удивлению, отказалась от ужина, мотивируя тем, что уже много лет она не ест на ночь и, самое главное, собирается потратить время более продуктивно. Попрощавшись с гостьей до утра, встречающие спустились в ресторан, чтобы самим отметить её приезд – ну, не швырять же деньги на ветер! – а гевэрэт Берон, умывшись с дороги и позвонив по мобильнику внукам в Москву, сказала, что всё у неё в порядке и поинтересовалась, как дела у них. Лишь только после этого, надев тёплый свитер, который предусмотрительно захватила из Хайфы и, повесив на плечо сумочку с документами, отправилась прогуляться по городу.

Бронзовую менору она всё же взяла с собой. Когда они ехали на машине в гостиницу, госпожа Хава заметила мелькнувшее неподалёку новое здание синагоги, построенное на том же месте, где стояло старое, сгоревшее. Новая синагога была не такой большой, как довоенная. Впрочем, подумала она, и евреев с тех пор в городе значительно поубавилось…

Госпожа Берон шла и не узнавала Зуев. И виной этому был не только ранний зимний вечер, когда вечерние огни меняют дневной город до неузнаваемости – повсюду стояли новые пятиэтажки, хотя попадались и старинные дома, которые гевэрэт Берон вспоминала сразу, правда, казались они ей теперь какими-то маленькими, даже кособокими, не то, что в детстве. Пройдя сквер, с заснеженным фонтаном, она сразу вспомнила свои последние дни в Зуеве.

Но, к удивлению Хавы, в душе её ничего не ёкнуло, ничего в ней не отозвалось. Впрочем, она давно поняла, что любой город из Прошлого – это, прежде всего, люди, которые жили в нём, их улыбки и голоса. И если исчезло сообщество людей, которое было её городом, то без него сама архитектура, даже самая замечательная, будет формой без прежнего содержания, как другая река. Те же площади, те же улицы, те же дома, даже запахи во дворах – но с другими людьми это уже другой город, похожий на твой, но не тот, в котором ты когда-то жил.

Госпожа Берон свернула в Пионерский переулок, однако, к её удивлению, на табличках, прикреплённых к домам, которые она с трудом прочитала в зимних сумерках, он почему-то назывался Рыбным. Изменились названия и других улиц. Хава оказалось одновременно и слепой и зрячей, поэтому то и дело просила подсказки у прохожих. Она не знала, что в девяностые годы всем старым зуевским улицам вернули дореволюционные названия. Улица Маркса вновь стала Болотной, а Энгельса – Полевой.

Новая синагога, обнесённая высокой оградой, была строгой архитектуры, с круглым куполом. Сильный свет фонаря осветил лепной могендовид – Звезду Давида – над входом.

Гевэрэт Берон вошла в приоткрытую калитку. Словно из-под земли вырос охранник – крепкий парень славянской внешности, в зимнем комбинезоне.

– Простите, – улыбаясь, обратился он к ней, – у вас что в пакете?

Хаве понравилось, что синаногу здесь охраняют.

– Менора, – ответила Хава. – Я привезла её в подарок.

И всё же охранник заставил развернуть пакет и, убедившись в правоте её слов, извинился и пропустил в храм. Хотя храмом ни одну синагогу в мире назвать нельзя. Любая из них, даже самая большая и главная в городе, всё равно была, по своей сути, лишь домом для моления. Храмом же синагога могла называться только в одном месте на Земле – на Храмовой горе в Иерусалиме.

Маленький, с рыжими пейсами на висках и плохо растущей бородой шамес – служка в синагоге – внимательно выслушав просьбу пожилой женщины встретиться с кем-нибудь из начальства, услужливо провёл её в боковую часть здания.

В это время, в одной из комнат, за столом, в кресле сидел седой ребе с окладистой бородой и, ритмично покачиваясь вперёд-назад, внимательно изучал, сквозь очки в золотой оправе, толстую книгу в кожаном переплёте. Он был так увлечён чтением, что не услышал, как вошёл служка. Не решаясь побеспокоить раввина, шамес застыл на пороге и робко кашлянул.

Ребе недовольно оторвался от чтения, строго на него посмотрел и снял очки. Он не любил, когда его отвлекали от изучения Закона.

– Что, Мойше? – сухо спросил он.

– К вам какая-то женщина, ребе… – ответил служка.

– Какая женщина? – раввин недоумённо поднял густые брови.

– Старая, – снял все вопросы служка. – Говорит, важное дело…

Раввин недовольно покачал головой, вскидывая вверх ладони:

– Ну, да! А как иначе! Ещё какое важное! Почему-то все важные дела находятся только у женщин!.. – Он поднялся с кресла. – Скажи ей, что я сейчас выйду. Наверное, по поводу своего непутёвого внука…

Служка вышел в коридор, бесшумно прикрыл за собой дверь и, обернувшись, почтительно сказал гевэрэт Берон:

– Сейчас он выйдет… А вы пока присядьте, – и показал рукой на стул, стоящий у стены.

– Ничего, я постою, – успокоила его Хава. – Пять часов сидения в самолёте не очень-то приятно для сосудов…

– Откуда вы прилетели?.. – спросил он.

– Из Хайфы.

– Для того, чтобы поговорить с ребом Элей?! – обомлел служка.

Хава улыбнулась:

– И за этим тоже…

Её ответ вызвал у шамеса восторженное почтение к своему учителю. Это ж надо! Чтобы только поговорить с ребом Элей, люди специально летят с другого конца света! Как будто там нет своих мудрецов! Как жаль, опечалился служка, что он не знал об этом раньше, иначе непременно осведомил бы раввина. Реб Эле любит, когда его хвалят и говорят приятные вещи. Впрочем, покажите того, кто этого не любит.

Тут дверь открылась, и раввин со строгим лицом величественно появился на пороге.

Гевэрэт Берон первая начала разговор. Вначале ребе с глухим раздражением воспринял это, как неуважение к себе, но как только незнакомая женщина рассказала, откуда и зачем приехала, он понял, что имеет дело не с зуевской бабушкой, пришедшей жаловаться на внука, а с профессором медицины европейского масштаба. Реб Эля расслабил мышцы лица, и Хава увидела добрую улыбку мудреца. Тут-то она и преподнесла ему менору. Бронза блестела так, что походила на золото.

– Дорогой подарок!.. – растерялся ребе, не поняв его истинную ценность.

Госпожа Хава подумала о другом значении его слов.

– Очень дорогой! – кивнула она. – По крайней мере, для меня…

…Выйдя из синагоги, гевэрэт Берон с замиранием сердца направилась в то место города, о котором вспоминала целых семьдесят лет и где столько же не была – во двор, где она родилась. Там в окружении большой семьи прошли первые восемь лет её жизни.

Подходя к арочной подворотне четырёхэтажного дома на Черноглазовской, которую детьми они называли «проходняшкой», подворотня соединяла улицу и двор, Хава всё просила Бога, чтобы их флигель оказался на месте. Если его там не будет, ей казалось, что она этого не переживёт.

Хава уже прошла арку, где, как много лет назад, так же пахло помойкой, и всё боялась поднять глаза. Наконец, она пересилила страх и увидела в центре двора, среди фонарей, что старенький одноэтажный флигель Шварцев стоит, где стоял. Это был высший момент счастья! И хоть выглядел он неказистым, низким и тесным, да ещё огороженный неуклюжим забором, за которым лежал крошечный палисадник – ей всё это показалось таким прекрасным, что она не променяла бы его даже на дворец царя Соломона! Летом Хава сразу узнала бы это место по зелёной занавеси дикого винограда на стене дома, по запаху цветов на клумбе… Сейчас же весь мир её воспоминаний лежал под снегом, как и сама жизнь, припорошенная годами…

Хава решила, во что бы то ни стало, попасть во флигель, кто бы там не жил. Она подошла к калитке, открыла её, вошла в палисадник. Опираясь на деревянные поручни, которые выстругал её дед, поднялась на крыльцо. Хотела позвонить, но почему-то звонка не оказалось, и гевэрэт Берон постучала.

Дверь открыли сразу. На пороге стояла молодая взволнованная женщина.

– Ну, почему вы так долго?! – чуть не плача спросила она.

– Что, долго?.. – не поняла Хава Берон.

– Мы вызывали доктора ещё утром! – недовольно объяснила женщина, впуская её в дом.

Оказалось, что в семье болен ребёнок. Сильный кашель. Высокая температура.

Не представившись, кто она, Хава осмотрела малыша, на личном бланке выписала рецепт, поставила свою печать и подпись. Затем позвонила главврачу детской больницы и попросила его срочно помочь ребёнку по адресу – Черноглазовская 10, флигель во дворе.

Лишь потом достала из сумки коробку израильских конфет и уже за чаем на крохотной кухне в нескольких словах обрисовала, кто она и зачем прилетела в Зуев.

Услышав фамилию Шварц, хозяева переглянулись, и женщина достала из буфета небольшой свёрток, обернутый в пожелтевшую газету. Она положила его на стол и стала аккуратно разворачивать, чтобы не порвать обёртку, то и дело, поглядывая на гостью. Наконец свёрток был раскрыт, и перед госпожой Берон появился совсем новенький фотоаппарат «ФЭД» довоенного выпуска.

– Боже! – воскликнула поражённая гостья. – Это же мой подарок!

На задней части корпуса стояла гравировка: «Дорогой внучке Евочке Шварц от бабушки Нины. 15.VI.41 г.».

– Вы нашли его в погребе, за бочкой?

– Да, – ответила женщина, – лет двадцать тому, когда родители делали капитальный ремонт. До нас здесь жило много семей…

– Плёнки внутри не было? – спросила гевэрэт Берон без всякой надежды услышать положительный ответ.

– Была, – сказал хозяин дома.

– И… где она?.. – затаив дыхание, произнесла гостья.

Вместо ответа женщина достала из ящика буфета небольшой толстый конверт и положила на стол.

Госпожа Хава, не веря в то, что сейчас увидит, вытащила из конверта пачку старых фотографий. Без спешки достала она из сумки очки – сказывалось самообладание хирурга – надела их и взглянула на первое фото. Со снимка на нее, улыбаясь, смотрела молодая стройная женщина; положив руку на деревянные перила, она стояла на крыльце флигеля.

– Мама! – тихо произнесла госпожа Берон дрогнувшим голосом. – Моя мама!..

Остальные фото она разглядывать не стала, с согласия хозяев спрятала конверт в сумку, чтобы посмотреть их потом, наедине, в гостинице. Туда же в сумку ей положили и фотоаппарат.

После такого невероятного события гевэрэт Берон пригласила всю семью в Израиль и обещала принять, как самых близких и дорогих родственников. Билеты и проживание в гостинице она брала на себя.

Потом её провели по всему дому. Но радости эта экскурсия не прибавила. Ощущение было тем же, что и в городе – комнаты, которые помнились ей большими и высокими, оказались маленькими и низкими. К дому была пристроена новая веранда. Кроме того, вся мебель во флигеле была другой, да и комнаты, видно, не один раз перелицовывались ремонтом. От того дома почти ничего не осталось, даже запахов. Впрочем, войдя в бывший папин кабинет, госпожа Хава с радостью увидела один из его книжных шкафов, в котором наряду с собраниями сочинений советских лет, стояли знакомые кожаные корешки старинных книг с золотым тиснением, и на какой-то миг душа её притронулась к Прошлому.

Когда гевэрэт Берон, простившись с хозяевами флигеля, вышла во двор, к дому уже подъехала «скорая», вызванная главврачом детской больницы. «Госпожа профессорша» объяснилась с доктором «скорой» и направилась к арке. Она вновь подумала о той драгоценной ноше, которую несла с собой. Мысли тут же переключились на фотоаппарат «Никон», который она оставила в гостинице, так как снимать в сумерках зимнего дня было бы глупо. Завтра утром она обязательно сюда вернётся и сфотографирует флигель при солнечном свете.

Подходя к арке, Хава обернулась, чтобы запечатлеть в памяти кусок своего Детства.