Loe raamatut: «Кот с Монмартра. История давно минувших дней»

Font:

ISBN 978-5-4485-4228-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I

Вам случалось, вечером, ближе к полуночи, пропускать последний омнибус на линии, которая ведёт прямиком к вашему дому? Если вы не обязаны строго регулировать ваши расходы исходя из вашего скромного бюджета и небольших доходов, то ничто не помешает вам взять фиакр, дабы вскоре оказаться в тёплой постели. Но если, напротив, ваше скромное состояние вам запрещает этот лёгкий экстрим в виде дополнительных расходов на наёмную карету, и вам придётся пешком пересечь весь Париж, барахтаясь в дорожной грязи, иногда под проливным дождём и мокрым снегом, то вы имеете право сто раз по дороге в вашу комнатку недобрым словом помянуть Компанию, эксплуатирующую омнибусы, решившую вдруг предоставить немного отдыха своим лошадям и служащим.

Есть несколько способов пропустить её, эту благословенную карету, главную надежду запоздавших пассажиров.

Когда мы нетерпеливо и смиренно ожидаем этот омнибус, и едва завидев его, направляем кучеру умоляющие, но в большинстве своём безуспешные знаки, призывающие остановиться, лишь только потом замечаем написанные прописью белым на голубой основе с красной каймой слова: «Мест нет» или «В Депо», и начинаем закипать гневом… бешенство заливает наши глаза, но, в конце концов, состояние это длится недолго, бешенство уступает место состоянию безнадёжности и обречённости, и уже с добрым сердцем человека, которому походя наплевали на его достоинство, мы продолжаем брести по унылым улицам пожирающего душу ничтожного пешехода огромного города. И в глубине души мы продолжаем смутно надеяться, что по дороге домой̆ нас настигнет ещё один омнибус компании, который мы только что проклинали последними словами, и поддержанные этой иллюзией мы пешком доходим до нашего дома, не слишком замечая усталость, начинающую крепко прихватывать все наши чресла.

Но хуже всего прийти к станции, от которой отправляется последний омнибус, а кассир вам говорит, ехидно улыбаясь уголками глаз, что все билеты проданы и свободных мест нет. Вы начинаете заискивать перед этим служкой, который в этот момент кажется вам посланником божьим, молить его о милости… а может быть найдётся хоть одно местечко… может быть это не последний омнибус и вскоре отправится ещё один?

– Ни в коем случае, – отвечает насмешливо кассир, – билетов нет, омнибус последний, а пассажиры омнибуса, уже сидящие на своих местах, откровенно посмеиваются вам в лицо, когда вы вежливо спрашиваете их, не видят ли они хоть одного маленького свободного местечка в салоне тёплого омнибуса.

Решение является окончательным. Приговор вынесен, и все ждут его исполнения. Ведь у вас нет никаких других способов передвижения и доставки вашей персоны к вашему дому, кроме ваших собственных ног, и они должны будут донести вас к месту назначения, потому что у вас не осталось ни малейшей надежды поймать по дороге этот треклятый̆ омнибус, к которому вы только что летели со всех ног.

Таким вот образом, однажды поздним вечером этой зимой, без четверти до полуночи, на углу бульвара Сен-Жермен и Рю дю Кардинал-Лемоан, в тот самый момент, когда кондуктор омнибуса, следующего до овощного рынка на площадь Пигаль поднялся на своё место, в салон, запыхавшись, вошла прилично одетая женщина, ещё довольно молодая, насколько можно было судить, несмотря на сумерки и плотную вуаль, скрывавшую её лицо. Она пришла со стороны Ботанического сада, по набережной Санкт-Бернар, и должно быть, бежала к омнибусу достаточно долго, потому что никак не могла восстановить дыхание, и испытывала вследствие этого проблемы с артикуляцией, так как стала запыхавшись в голосе отвечать на вопросы подошедшего к ней работника, ответственного за отправление омнибуса.

– Всё, мадам, омнибус полон, мест нет, и ничего нельзя придумать, – предупредил её вопрос кондуктор, который был в это время занят заполнением путевого листа.

– Ах! Боже мой, – прошептала она, – мне что, пешком идти на Монмартр! Я никогда не смогу этого сделать.

И в самом деле, в этот час и в это время года, путешествие пешком длиной в четыре-пять километров вполне могло испугать персону, принадлежащую к слабому полу.

Это был сухой холодный вечер, и Мистраль, северный ветер, из Сибири, как говорят парижане, делал его ещё более пронизывающим, пробирающим до костей. Редкие снежинки начинали падать из темноты. Улицы этого квартала были пустынны. Ни одного прохожего на широких тротуарах, ни одного фиакра на горизонте.

Внутри омнибус был, на первый взгляд, заполнен битком, но никто не посмел продемонстрировать свою храбрость и подняться при такой температуре на открытые места на крыше, на империал, где за три су можно было, без всякого сомнения, не только доехать до места назначения, но и непременно поймать простуду и к концу поездки уверенно шмыгать носом.

Женщина подняла глаза на эти места на открытом воздухе, и стало понятно, какое острое желание попасть на этот последний рейс омнибуса владело ею, так как жест отчаяния и возглас, вырвавшийся из её горла, ясно свидетельствовали о том, на сколь она сожалеет, что не в состоянии физически, будучи женщиной, подняться на крышу, несмотря на ветер и мороз.

Затем, прекрасно, по-видимому зная, что это восхождение на империал не позволено дамам и запрещено инструкцией по пользованию омнибусом, она заглянула в длинный салон омнибуса, где не было ни одного свободного места для неё. Без сомнения, в глубине души она до сих пор не отчаялась найти выход из сложившейся ситуации и рассчитывала на то, что ей удастся разжалобить своим положением и видом какого-нибудь галантного кавалера-пассажира, который уступил бы ей своё место.

Это был очень слабый шанс, так как в салоне омнибуса в основном сидели пассажирки, а женщины не охотно расстаются со своими привилегиями, да ещё ради другой женщины, и в особенности, привлекательной.

Тем не менее неожиданное счастье вдруг заинтересовалось судьбой этой женщины.

Господин, сидевший в задней части салона, вскочил со своего места и стал пробираться к выходу.

– Поднимайтесь в салон, мадам, – сказал он, проворно прыгая на тротуар.

– О! Месье, вы слишком добры, и я не хочу злоупотреблять вашей любезностью, – воскликнула дама.

– Ничуть! Абсолютно нет! Не опасайтесь ничего. Я собираюсь пристроиться наверху. Конечно, там не жарко, но у меня дубовая кожа.

– Месье, я даже не знаю, как я могу вас отблагодарить.

– Не за что. Не стоит труда.

– Проходите, мадам, не задерживайте, пожалуйста рейс, – строго сказал служащий компании омнибусов, – мы отправляемся.

Дама была уже одной ногой на ступеньке лестницы, и отнюдь не имела желания задерживать рейс, в чем её только что упрекнули, и не заставляя больше себя упрашивать, она, вместо того, чтобы опереться на руку кондуктора, чтобы подняться в салон, согласилась взять себе в помощники руку, которую ей любезно предложил господин, оказавший ей только что бесценную в этих обстоятельствах услугу, предложив своё место в салоне омнибуса.

Она вложила свою ладонь в его руку, и задержала её там, возможно, на несколько секунд сверх того, что было необходимо, comme il faut.

Это было самое большее, что она могла сделать для столь галантного господина в таких обстоятельствах, и в этом контакте не было ничего компрометирующего, так как у них обоих на руках были перчатки, кожаные, подбитые мехом перчатки, толщина которых была подобна защите кирасиров на зимнем переходе.

Господин, который уступил только что даме своё место, был, между тем, ни очень красив, ни очень молод.

На вид ему можно было дать лет сорок и даже больше. Его усы и седоватые бакенбарды были по-военному, очень коротко пострижены. На нем было пальто, которое должно было быть куплено в какой-то дешёвой лавке, берущей заказы на шитье у низшего класса, и широкополая шляпа из твёрдого войлока, неспособная принимать модные формы.

Он, впрочем, имел довольно правильные, как будто вырубленные топором, черты лица.

Этот, возможно, военный в отставке, со значительной ловкостью поднялся на пассажирские места на крыше, на империал, и сел на скамейку у входа, на первом сиденье, рядом с подножкой, которая служит для того, чтобы спускаться вниз.

В то время, когда он располагался там, поднимая воротник своего пальто, дама, которой он так запросто уступил своё место, уже занимала его сиденье в задней части тёплого салона омнибуса, между старухой, покрытой шерстяной накидкой с капюшоном и молодой женщиной, очень просто одетой.

Чуть дальше, у окна, сидела огромных размеров кумушка, с которой, по совести говоря, требовалось бы брать двойную плату за билет, так как она буквально выталкивала с места своего соседа слева.

Напротив сидел мужчина, вернее юноша, стройный смуглый юноша, с яркими блестящими глазами и улыбающимся ртом, головой настоящего художника, но художника приезжего, потому что одежда его не была неряшливой, а вид турбулентным, кой присущ парижской богеме после набега на окрестные забегаловки за пределами кольцевой дороги.

Другие пассажиры полностью соответствовали облику завсегдатаев местного омнибуса: буржуазия, возвращающаяся домой после вечера, проведённого с родственниками, проживающими по другую сторону Парижа, мамаши с детьми в пелёнках, работники мануфактур после вечерней смены, думающие лишь об одном-как бы побыстрее забыться глубоким сном, едва ступив на порог своих лачуг.

Тяжёлый омнибус начал движение, прозвонив серебряным колокольчиком, и кондуктор потребовал денег, после чего пассажиры стали передавать ему монеты из рук в руки.

Смуглый юноша не упустил свой шанс и воспользовавшись этой возможностью, начал рассматривать своих попутчиков.

Он решил, что всего лишь два персонажа достойны его внимания, чтобы задуматься над их поступками и личностями, и одна из них, это та, что располагалась vis-à-vis по отношению к нему, и не упустил ничего из небольшой сцены, которая предшествовала отправлению омнибуса, и надо отдать ему должное, он и сам был готов предложить своё место незнакомке, но мужчина в круглой шляпе оказался проворнее. Юноша также не упустил из вида рукопожатия, которым обменялись между собой дама и любезный господин, почивший на лаврах успеха своей акции в ветреном империале. Он сказал себе, что это было, пожалуй, лишь начало приключения, и если он не надеялся увидеть развязку этой истории, то обещал себе, по крайней мере не пропустить инциденты и казусы, которые могли возникнуть во время поездки.

Ему уже казалось, что эти две персоны сей передвижной комедии вполне соответствуют друг другу и на самом деле являются парой, знакомой ранее. Хотя женщина, которая казалось, несколько слишком быстро, чем того требуют приличия, согласилась на предложение незнакомца и стала формально обязанной ему, явно занимала не то же самое положение в обществе, что её рыцарь, хотя бы потому, что её платье было почти элегантно в отличие от костюма её кавалера.

Она, казалось, была хорошо сложена, и её глаза сверкали сквозь вуаль, которую она не удосужилась поднять на свои каштановые волосы.

Этого было более чем достаточно для того, чтобы любой пытливый исследователь более внимательно занялся этой парой, а молодой человек, который, приоткроем вам не самую большую тайну, был художником, сидя непосредственно перед этой таинственной личностью, был по природе свой любопытен.

Он разделил своё внимание между завуалированной дамой и молодой девушкой, сидящей рядом с ней, и сумел увидеть под нижней кромкой вуали, прикреплённой к коричневой бархатной шапочке девушки, нижнюю часть её лица, подбородок с ямочкой, и немного крупный рот, но с очень чистой графикой, и бледные щеки… матовой бледности.

Черты лица испанки, – говорил себе художник.– Я уверен, что она прелестна. Жаль, что холод помешал ей показать кончик её носа! Сейчас у женщин просто какая-то мания-как только столбик термометра опустится чуть ниже, они начинают скрывать своё лицо, и чтобы встретить красивую мордашку, нужно ждать лета. К тому же, если бы хотя бы было хоть чуть-чуть светлее в этом чёртовом омнибусе… но нет, один из фонарей погашен, и другой тлеет, как бумажный фонарик, в котором закончилось масло. Не видно ни зги. Мы в какой-то пещере на колёсах. Если здесь сейчас совершат преступление, этого никто даже не заметит…»

Продолжая наблюдать, смуглый юноша пришел к выводу, что девушка не должна была быть богатой.

Она была одета, и это в середине января, в короткое манто без рукавов… то, что обычно одевают, отправляясь в гости осенними вечерами, но из столь тонкой чёрной и уже заношенной ткани, что можно было замёрзнуть лишь от одного взгляда на него, платье из альпаги, цвета коринки, которое длительное употребление сделало блестящим и лоснящимся, и она скрывала свои руки в куцей и ощипанной муфте… муфте, которая должно быть была некогда куплена для маленькой девочки в возрасте двенадцати лет.

«Кто она такая? Откуда она пришла? Куда едет? – спрашивал себя молодой человек.– И почему её соседка посматривает на нее украдкой? Она что, знает её? Нет, иначе она бы с ней заговорила.»

Между тем, омнибус наконец-то двинулся вперёд. Он теперь катился по Новому мосту, и кучер, который спешил побыстрее закончить свой трудовой день, бросил своих лошадей крупной рысью на склон, который спускается к набережной Лувра.

Средства передвижения общественного транспорта не подвешены на рессорах также любовно и тщательно, как частные коляски о восьми пружинах, и это поспешное движение имело следствием сильную тряску пассажиров.

Молодую девушку на ухабе бросило со всей силы на соседку, и уцепившись за её руку, она испустила слабый крик, за которым последовал глубокий вздох.

– Обопритесь на меня, если вы больны, мадемуазель, – громко произнесла дама из под вуали.

Она не ответила, но позволила себе оставить свою голову на плече сочувствующей ей дамы, предложившей ей столь своевременную поддержку.

– Этой молодой даме кажется стало плохо, – воскликнул смуглолицый юноша. – Надо бы попросить кондуктора остановить омнибус… пойду ка я…

– О, нет, месье, она спит, – спокойно сказала окутанная вуалью дама.

– Прошу прощения! Я подумал…

– Девушка уже спала, когда толчки её внезапно разбудили. Но она тут же снова заснула. Давайте позволим ей отдыхать.

– На вас, мадам?! Вы не опасаетесь…

– Что она меня утомит? О! Ничуть. И она не упадёт, я за это отвечаю, так как я её поддержу, – ответила дама, обвив свою правую руку вокруг спящей девушки.

Смуглый юноша слегка наклонил голову, не настаивая. Он был хорошо воспитан, и решил, что уже и так сделал слишком много, вмешиваясь в то, что его не касается.

– Что за молодёжь пошла, право неловко и жаль, – пробормотала толстая женщина в шапке.– Что касается меня, то я толкала свою тележку всю ночь, чтобы продать апельсины, и, если бы требовалось, я бы сейчас спокойно поднялась на вершину Монмартра. Ах! Я бы отправилась танцевать в Буль Нуар, а не спала бы, как старушка. Но вернуться в такое время домой к маме, дудки, как бы не так, ни за что! Сейчас уже таких девушек, как в мои годы, больше нет. Не та нынче молодёжь пошла!

И она погрузилась в свои мысли и, по видимому, в воспоминания. Девушка, которую они обсуждали, не двигалась. Плечо соседки было вполне очевидно использовано ею в качестве подушки, и она делала вид, что ничего не слышит, а художник, сидя перед ними, ничего не сказал, хотя у него чесался язык отпустить толстой торговке какой-нибудь язвительный комментарий по поводу словоблудия в отношении его поколения.

Он вновь принялся наблюдать за ними, и почти умилился, видя, как дама в вуали нежно взяла обнажённые бледные руки спящей девушки и поместила их в её узкую муфту, которую бедная девушка подвесила к своей шее, как монахиня ордена францисканцев, на витом шнурочке.

«… Мать не будет заботиться о своём ребёнке лучше, чем моя попутчица, – подумал юноша, – а я поначалу принял эту превосходную женщину за искательницу приключений! Почему? Мне это интересно проанализировать… Неужели только потому, что она приняла предложение джентльмена занять его место, и потому что она поблагодарила его, позволив пожать кончики своих пальцев. Но… это был просто жест вежливости, результатом которого для галантного кавалера будет… вполне возможно, в лучшем случае пневмония, потому что наверху в империале в такую погоду есть все возможности для того, чтобы все себе отморозить и заморозить себя до смерти.»

«…Мне все равно, по большому счёту, умрёт этот пассажир в империале, или нет, но я бы хотел увидеть всю фигуру девушки, которая спит таким глубоким сном. Внизу её ноги выглядят совершенными. Она, должно быть, не купается в золоте, эта малышка, судя по её одежде, и я уверен, что она охотно согласилась бы позировать мне.»

«…Если она выйдет на какой-нибудь остановке по пути, я не стану её преследовать, но если она выйдет на конечной и пойдёт к площади Пигаль, я пойду за ней и попробую её уговорить дать мне несколько сеансов.»

«…Буду надеяться, что она откроет глаза до конца поездки.»

Во время этих лихорадочных размышлений омнибус двигался быстрее поезда, стараясь, кажется, посрамить самые резвые фиакры. Два крупных мощных вороных першерона которые его тащили, обгоняли все кареты и повозки, что попались им на пути. Они разгонялись бы ещё быстрее, если бы время от времени какой-нибудь пассажир не дёргал за шнур с просьбой остановиться, чтобы выйти.

На площади возле биржи произошло большое изменение. Три женщины, сидевшие впереди возле выхода, вышли из омнибуса и их сменила буржуазная семья, отец, мать и маленький мальчик. Но пассажиры в глубине салона не двигались.

Девушка все ещё спала, опираясь на свою милосердную соседку, да и торговка апельсинами, наконец-то, задремала. Других женщин тоже сморил сон, так что после остановки на станции Шатодюн, последней перед конечной, когда упряжка омнибуса, усиленная третьей лошадью, стала взбираться вверх по набережной улицы Мучеников, салон омнибуса походил на дортуар в монастыре.

Массивная карета катила, как корабль, потряхиваемый волнами, нежно убаюкивая своих пассажиров, и постепенно почти все они позволили себе закрыть глаза и задремать.

Лишь один только художник продолжал сидеть, выпрямившись, как истукан, и бодрствовал.

Кондуктор следовал пешком рядом с омнибусом, чтобы размять ноги, а кучер размахивал кнутом, чтобы согреться.

В последней трети подъёма, толстая торговка-сплетница проснулась и сразу же принялась кричать, что хочет сойти.

В этом месте не так легко остановиться, потому что подъем является настолько крутым, что лошади начинали скользить, едва только они прекращали движение. Дамы, которые хотят сойти до достижения верхней части подъёма, должны обращаться за помощью к кондуктору.

Тучная женщина так и сделала, продолжая роптать и бормотать неблагодарные слова в адрес этого прекрасного сотрудника транспортной компании, который не достаточно быстро, по её мнению, попал в её объятия, чтобы вытащить из салона. Она бросилась к выходу, безжалостно давя пальцы своих соседей и, как только она попала на тротуар, немедленно закричала, что сошла слишком рано, и ей нужно ещё подъехать до проспекта Трюден, так как она ночует на шоссе Клинянкур, и ещё сотню других упрёков, которые, однако, никого не разбудили и не взволновали.

Тем не менее, торговка решила, наконец-то, перенести своё тело к пункту назначения пешком, и омнибус продолжил своё восхождение наверх, которое, впрочем, уже подходило к концу.

В это время художника, который постоянно размышлял о двух женщинах, сидящих перед ним, вдруг вывел из задумчивости голос с верхней палубы, с империала… звук трёх ударов каблуком, три последовательных удара, отделённых друг от друга небольшим интервалом, и затем последовал ещё один энергичный удар.

– Ба! – сказал он про себя, – пассажир на крыше, который умеет так стучать каблуками, должен быть опытным армейским офицером. Такие па делает, обычно, учитель фехтования. Кажется, что он все ещё там. Даже несколько градусов ниже нуля не сумели заставить его покинуть свой пост. Ах! Нет, по видимому он решил, что с него достаточно, так как решил спуститься.

Действительно, сапоги, которые только что произвели такой выразительный стук, появились на подножке наружной лестницы с крыши, за ними последовали ноги, затем туловище и, наконец, мужчина, бросив быстрый взгляд в глубь омнибуса, прыгнул на тротуар. Художник, который наблюдал за его движениями, увидел, как он быстрым шагом скрылся вдали на углу улицы де ла Тур де Оверни.

– Итак! – думал он, – у этого доброго мужчины, обутого в такие тяжёлые сапоги, совсем нет тех намерений, которые я ему приписывал. Мне казалось, что он будет ждать на выходе даму, которая заняла его место, и попытается заставить её принять вновь его помощь и пожать руку. Вовсе нет. Он спокойно уходит совсем один. Он прав, потому что эта дама кажется совсем не расположенной знакомиться с господами такого типа.»

Когда он произносил про себя такую мудрую речь, омнибус достиг точки, где улица Мучеников пересекает две другие улицы, достаточно оживлённые: улицу Лаваль, слева, и Рю Кондорсе, справа.

На этом месте омнибус всегда останавливается для того, чтобы кучер подтянул лошадиную упряжь, а также потому, что в этой точке маршрута частенько бывает, что омнибус опустошается. Пассажиры, и особенно пассажирки, спускаются в массовом порядке.

И в тот вечер все было как обычно. Почти все одновременно встали и сразу же наперегонки направились к выходу.

Исход был настолько массовым, что после него в салоне остался только смуглолицый художник и две женщины, сидящие перед ним.

Тем не менее, та, которая поддерживала спящую, тоже собиралась покинуть омнибус.

– Месье, – сказала она быстро, – это бедное дитя, которое полагается на меня, чтобы спать столь хорошим сном… я бы корила себя, если бы разбудила её… а мне уже нужно выходить… Я живу здесь недалеко и уже поздно… Могу ли я попросить вас заменить меня, и принять из моих рук обязанности в качестве временного алтаря для этой уставшей девушки?

– С большим удовольствием, – ответил молодой человек, садясь на место рядом со спящей девушкой, которое только что покинула тучная торговка апельсинами.

– Подождите немного, прошу вас, – воскликнула милосердная дама, обращаясь к кондуктору омнибуса, который уже собирался подать сигнал отправления.

В то же самое время она приподняла, с бесконечными предосторожностями, голову девушки, которая лежала у нее на плече, и осторожно положила её на плечо темноволосого художника, уже приготовившегося принять её.

Спящая позволяла проделывать с собой эти манипуляции, не подавая никаких признаков жизни, и позволила попасть своему телу и голове буквально в объятия своего нового соседа, который нежно обхватил её за талию.

– Благодарю вас, месье, – сказала завуалированная дама.– Мне стоило бы труда оставить её одну, но раз вы следуете до конечной остановки, я спокойно могу уйти. Если бы вы могли проводить мадемуазель до двери дома, где она живёт, вы бы, конечно, сделали доброе дело, так как в это время суток этот квартал опасен для молодой одинокой девушки.

И, не дожидаясь ответа своего сменщика на благородном посту доброго самаритянина, она быстро выскользнула из омнибуса, который только что остановился на улице Лаваль. Кондуктор склонился в углу, у входа в карету, возле счётчика, проверяя в мерцающем свете уличных газовых фонарей последние цифры его баланса.

Художник, таким образом, остался один-на-один с красивой спящей девушкой, и никто не мешал ему с присущей ему вкрадчивостью и мягкостью в голосе попросить незнакомку о сессии для создания её портрета, но чтобы сделать это, следовало для начала разбудить её, и он хотел сделать это как можно более нежно.

Юноша тихо прижал девушку к своей груди, надеясь, что, немного приласкав её, ему удастся вывести спящую красавицу из состояния оцепенения.

Он ошибался. Напрасно он задерживал немного больше положенного свою руку на теле этой молодой девушки, как будто невольно касаясь её упругой груди, но будущая модель, которая, по идее, не должна была позволять в отношении себя такие откровенно нескромные объятия, и должна была возмутиться и уйти. Никак не реагировала на такую вольность. Тогда в голову художника пришла идея, что эта умная девушка отнюдь не спала, а лишь прикидывалась спящей, и хотела довести ситуацию до того момента, когда он уже будет обязан ей… и может быть деньгами.

Он был уже опытным парижанином, имел опыт и чутье. Поэтому вряд ли верил в добродетель барышень, которые в одиночестве поднимаются в полночь в омнибус, чтобы отправиться в столь поздний час на Монмартр.

Ему захотелось узнать наконец, без обиняков, чего ему ожидать от этой девушки, и он наклонился немного, чтобы рассмотреть с близкого расстояния лицо этой столь упорно спящей девушки, но единственный фонарь в салоне, который агонизировал с самого начала поездки и в этот момент, наконец, окончательно потух, и интерьер омнибуса погрузился в полную темноту.

Юноша нагнулся, чтобы прикоснуться к лицу девушки, и наконец увидел, что она была бледная, как алебастр, и не было заметно никакого дыхания из её приоткрытого рта.

Художник вытащил одну из её рук, которые до этого оставались в муфте, и обнаружил, что эта рука была ледяной.

– Она упала в обморок, – прошептал он. – и нуждается в помощи.

И юноша тут же позвал кондуктора, который ответил равнодушным голосом:

– Мы уже почти вокзале. Не стоит останавливаться из-за такой малости.

И в самом деле, ведомые кучером, грезящим о тёплой постели и мягкой жёнушке, лошади, мечтающие о стойле и мешке овса, резко прибавили и омнибус в одно мгновение достиг площади Пигаль.

Молодой человек, испугавшись, пытался поднять несчастного ребёнка, который рухнул в его объятия, но она сползала с его рук назад, абсолютно инертная, и только тогда он понял, что жизнь навсегда покинула это бедное тело.

– Вот мы и прибыли, месье, – сказал кондуктор, который принял их за двух влюблённых.– Очень жаль будить вашу даму. Но мы не следуем дальше. Это конечная. Вы должны спуститься… если только ваша дама не захочет спать в омнибусе.

– В могиле она будет спать, – закричал ему в ответ смуглый красавец.– Разве вы не видите, что она мертва?

– Хорошо! Я понимаю, что вы шутите, чтобы развлечься… для собственного удовольствия. Но тогда, правда, вам следует знать, что это не очень удачная шутка. Она не принесёт вам счастья. Никогда нельзя шутить со смертью!

– Я и не собирался шутить. Я вам ещё раз повторяю, что эта женщина холодна, как мрамор, и что она не дышит. Подойдите ко мне и помогите мне её вытащить из омнибуса. Я не в состоянии это сделать один.

– Она не должна быть однако, судя по её виду, тяжёлой… Хорошо, если она заболела, я вам помогу, ведь мы не можем оставить её здесь, конечно.

На этом глубокомысленном умозаключении, кондуктор неохотно решил подняться в салон, где смуглый художник делал все возможное, чтобы удержать на руках тело несчастной девушки. Сотрудник транспортной компании также вошёл в омнибус, и втроём им не составило никакого труда вынести это хрупкое тело. Зал ожидания вокзала ещё не был закрыт. Они внесли девушку внутрь и положили её на скамью, после чего молодой человек поднял дрожащей руку вуаль, которая скрывала половину лица мёртвой девушки.

Она была удивительно красива-настоящее лицо Богородицы кисти Рафаэля. В её больших черных глазах больше не было пламени, но они были открыты, и в них застыло выражение невыразимой боли. Она должна была ужасно страдать перед смертью.

– Это правда, что она выглядит неважно, – пробормотал кондуктор, – Что, она действительно умерла?

– Да, и прямо во время поездки! И вы этого не заметили? – воскликнул сотрудник транспортной компании, который присоединился к ним в это время.

– Нет, да и господин, который сидел рядом с ней, ничего не увидел. Она не падала… держалась на сиденье… только не дышала. Это странно… но это так.

– Внезапный прилив крови, может быть… или что-то сломалось в её груди.

– Я думаю, что её убили, – сказал смуглый художник.

– Убили! – машинально повторил кондуктор, – О! Нет, это невозможно, на ней нет ни одной капли крови.

– И потом, – добавил сотрудник компании, – если бы её кто-то убил в омнибусе, другие пассажиры бы это легко заметили… увидели.

– Ей от силы лет восемнадцать… Это максимум. В этом возрасте не умирают так внезапно, – сказал молодой человек.

– Вы доктор?

– Нет, но…

– Ну, тогда, вы знаете не больше нашего. И вместо того, чтобы бросаться такими фразами, вы должны пойти позвать полицейских. Мы не можем держать мёртвое тело на вокзале. А вот и полицейские… легки на помине.

Действительно, два стража порядка в это время заворачивали в их сторону с бульвара, двигаясь по тротуару размеренным шагом. Кондуктор позвал их, и они пошли к ним без особой спешки, потому что вряд ли подозревали, что дело того стоило. И когда они увидели, о чем шла речь, это их тоже не сильно взволновало. Они переговорили с кондуктором, и старший из них по званию вполне серьёзно сказал, что такие несчастные случаи здесь не редкость.

– Но этот месье утверждает, что её убили в омнибусе, – сказал мужчина в фуражке с гербом, на котором была пропечатана большая буква О, заглавная буква названия компании омнибусов.

– Я ничего не утверждаю, – ответил смуглолицый художник.– Я только сказал, что смерть её выглядит более чем необычно. Я весь рейс сидел перед этой бедной девушкой, и я…

– Тогда вас завтра вызовут в комиссариат полиции и вы расскажете там все, что вам известно по этому поводу. Назовите мне ваше имя.

– Поль Амьен. Я художник, и я живу в этом большом доме, который вы можете видеть отсюда.

– А… это тот, в котором живут только одни художники. Хорошо! Я его знаю.

– Кроме того, вот моя визитная карточка.

– Достаточно, месье. Комиссар выслушает вас завтра утром, но вы не вправе оставаться здесь. Мы обязаны закрыть станцию, и мой товарищ должен отправиться в участок, чтобы попросить прислать сюда людей с носилками. К счастью, это будет сделано быстро, поскольку зимой нет времени и возможности сидеть на террасе кафе на площади Пигаль, так что легко найти свободных служащих. Если бы мы оказались в такой ситуации летом, здесь бы уже в дверь ломилась целая толпа народу.

Этот старый солдат говорил так уверенно, что можно было не сомневаться, что у него уже имеется большой опыт подобных трагических событий, и Поль Амьен начал сомневаться в правильности своих собственных оценок.