Loe raamatut: «Курляндские ветреницы», lehekülg 2

Глава III. Игрушки Кати

В последующие дни я имела обыкновение развлекаться за городом с одной пейзанкой, которая была моей соседкой по посёлку. Мы играли в игру под названием «Домашняя учительница», то есть я изображала школьную учительницу, а она мою ученицу. Итак, у меня был полный набор средств для экзекуции, доступный школьной преподавательнице, и не мне следует вам рассказывать, что в школе ученик частенько вынужден становиться на колени и получать кнутом и розгами по задней части тела, но я производила эту операцию во время наших игр в саду поверх юбки, не задирая её, так как вполне резонно опасалась, что если я подниму юбку во время нашей игры, внезапно появившаяся в саду тётушка и заставшая нас за этим занятием, вполне могла действительно задрать наши юбки и взгреть нас без всякой жалости. И однажды так и случилось. Только не моя тётя, а мать Паулы (так звали мою маленькую пейзанку) пришла в сад, где мы собирались сыграть в нашу игру, и набросилась на мою подружку, стала трепать её за волосы и уши, ударяла по щёкам, повторяя при этом:

– Ах! Гадкая врунья, ты получишь то, чего ты так желаешь, судя по всему, я тебе это обещаю. Я видела, что ты делала только что, и только моя глупость не позволила мне догадаться об этом раньше, но теперь я всё поняла, глядя на твои мерзкие развлечения, и ты будешь примерно и нешуточно наказана. Поверь мне, я тебя заставлю поплясать.

И мамаша Паулы, к моему большому удивлению, взяла мою подругу под свои руки и, вопреки бешеному сопротивлению девушки, которая пыталась царапаться и лягаться, задрала её платье, обнажив довольно крупный зад и, схватив ивовые прутья, по странному совпадению столь предусмотрительно оказавшиеся под её рукой, стала исступлённо хлестать мою «ученицу», что со стороны выглядело просто ужасно. Паула испускала дикие крики, присовокупляя к ним отчаянные мольбы о милости и сопровождая их не менее шумным последующим газоиспусканием, очевидно, вследствие ужасного испуга и напряжения тела. Её палач, казалось, не обращала на это никакого внимания, продолжая столь же яростно хлестать свою дочь. Я, поначалу, испытала огромный стыд от наблюдения за видом экзекуции над сладким телом моей подруги, но, постепенно, меня стало развлекать и даже возбуждать это зрелище, мне понравилось смотреть, как Паула отбивалась, я получала удовольствие, наблюдая за гримасами на её лице, на то, как инстинктивно сжимались от ударов её ягодицы и… что я могу вам ещё сказать? Стыдно, но мне нравилось слушать, как громогласно она портила воздух, испуская из своего тела газы настоящими пушечными залпами.

На следующий день Паула пришла меня навестить, но двигалась она с большим трудом, так как её разбитая накануне задница затрудняла движения её манящего меня тела. Глаза девушки были до сих пор красными от слез, и казалось, что ей очень стыдно после перенесённого в моём присутствии наказания и унижения.

– Паула, – сказала я ей, практически не смотря в её лицо, – давай опять развлечёмся сегодня и снова сыграем в нашу любимую игру – школьную учительницу.

Я не могла ей сделать более неприятного предложения, и Паула категорически от него отказалась. Видя это, я ей предложила, чтобы вместо того, чтобы играть учительницу, я могла бы сама сыграть ученицу, и что именно она могла бы управлять дисциплиной в наших занятиях вместо того, чтобы быть наказанной за её несоблюдение. На это условие она согласилась, и мы поменялись ролями в нашей игре. Паула воспользовалась этим преимуществом в полной мере и от души отыгралась на мне за те наказания и трёпку, которыми её накануне удостоила мачеха. Получая удары… я не знаю, какая странная радость заполонила меня, когда мои ягодицы ощущали, как их хлещет плётка Паулы. Я настолько возбудилась от этой трёпки, такое блаженство охватило меня, что я попросила Паулу отвести меня вглубь маленькой сосновой рощи, прямо за домом. Паула, которая абсолютно точно вжилась в роль госпожи-управительницы дома, да и моей судьбы тоже, пребольно схватила меня за ухо и прошептала мне в него те же самые слова, что, очевидно, говорила ей вчера её мать перед тем, как врезать розгами в первый раз:

– О! Мерзкая шлюшка, ты сейчас получишь звонкий шлепок этим прекрасным гибким кнутом по своему грязному заду.

После чего она сразу же заставила меня встать на колени и, несмотря на моё притворное сопротивление, расположила плашмя на животе, подняв мою попку вверх, и задрав мои юбки, она выставила на всеобщее обозрение мои обнажённые ягодицы, после чего нанесла по ним внезапный удар ужасной силы, и хотя он пришёлся в то место, где я его и ожидала, ярость с её стороны была для меня неожиданна. Когда она поразила моё тело таким мощным образом, я постаралась расслабить свои мышцы и, чтобы отомстить ей, выпустила в неё струю газа, который она, разумеется, и почувствовала, и услышала. Вначале Паула принялась смеяться, но видя, что я, как старый боевой конь, продолжаю музицировать при помощи моего зада, она буквально взбесилась и стала непрерывно хлестать мои ягодицы, в то время как я сопровождала каждый её новый удар новым взрывом моей задницы. В конце концов, при одном уж слишком сильном ударе, я внезапно поднялась, и замахнулась на неё рукой. Но Паула посмотрела на меня таким испуганным взглядом, что моя рука замерла. Она вскричала, умоляя меня простить её и наказать аналогичным способом. Она буквально молила меня о такой милости, и я не смогла ей отказать, и поставив её на колени, задрала вверх юбки Паулы, но спектакль, который мне предлагал её бедный зад, вдруг вызвал у меня жалость. Однако возможность наказать его через несколько мгновений все-таки вызвал у меня возбуждение, так что после короткого колебания я не смогла отказаться от нахлынувшего на меня желания отхлестать Паулу, и хотя, поначалу, я нанесла ей всего лишь лёгкие удары, они вызвали у неё непропорционально громкие возбуждённые стоны. Они меня не остановили, и я продолжила порку, заставлявшую увлажняться мою маленькую щёлочку. Наконец Паула сумела ускользнуть от меня, и опустив вниз свои юбки, умчалась со всех ног прочь. Впоследствии она больше не желала со мной играть в эту игру, находя её слишком жестокой, но, к счастью, что она ничего не рассказала своей матери о наших играх… то, чего я опасалась больше всего в этот момент.

В течение нескольких последующих дней я была вынуждена играть в свои игры в одиночестве, и само собой, в школьную учительницу тоже. Я поднималась в чердачную комнату под крышей на третьем этаже, где висело зеркало на стене. Закрыв дверь на ключ, я становилась на колени, поворачиваясь спиной к зеркалу и, наклонив голову к полу, а моя попка при этом оказывалась задранной кверху, и я могла таким образом снизу видеть своё изображение, которое отражало зеркало. Это позволяло мне, задирая свои юбки, одновременно изображать и учительницу и ученицу: мой зад принадлежал провинившейся ученице, а моя рука, наказывающая его, преподавательнице. Я развлекалась так же тем, что наслаждалась видом моих краснеющих под шлепками ягодиц, которыми я их щедро награждала. Кроме того, меня чрезвычайно забавляли гримасы, которые я заставляла непроизвольно, в момент сильной боли, изображать мою задницу, смотреть, как она разжимается и вновь сжимается под ударами, как улыбается и наливается силой поначалу сморщенная маленькая дырочка-ротик, как он открывается и пускает струю газов в сторону зеркала. В какой-то момент я испытывала очень живое удовольствие от этого действа и лишалась чувств на полу, с пальчиком одной руки, углубившемся в дырочку в моей попке, в то время как другой рукой я ласкала кнопку моей щёлочки впереди. Я развлекалась таким образом несколько дней подряд до тех пор, пока не встретила мою тётю в то время, когда я выходила из моей любимой комнаты, и не сумела побороть свой страх, который довольно явно изобразился на моём лице, и моё сердце билось столь сильно, что я поклялась себе, что больше не продолжу своих одиночных упражнений перед зеркалом, хотя, несмотря на мой явный испуг, моя тётушка ничего не заподозрила и не наказала меня. Мне повезло в этот раз, но так не могло продолжаться вечно. Правда, когда я навестила Кати, я не смогла удержаться от искушения и попросила сыграть её со мной в мою любимую игру, в школьную учительницу, что мы и сделали в комнате служанок… не знаю почему, но я меньше боялась быть застигнутой за этим занятием у неё, чем у тёти Анны.

Кати, впрочем, и без меня увлекалась разными грязными, экстравагантными штучками, и ведь всякий вечер, пока мы были в беседке, она демонстративно непрерывно портила воздух.

– Почему ты не составляешь мне компанию? – спросила она.

Я посмотрела на неё, смеясь, но немного удивлённая этой свободой выражения Кати своих чувств.

– Пошли со мной в отхожее место, – продолжила тогда Кати, – я хочу…

Я не стала слушать продолжения и проследовала за ней. Войдя, мы закрыли дверь на ключ, а затем Кати подняла вверх свою юбку и опустила вниз кружевные штанишки, явив моему взгляду довольно таки широкий и чрезвычайно аппетитный задик. После чего она мне дала послушать настоящую концертную музыку, симфонию в исполнении её аппетитной попки-оркестра. Звуки флейты чередовались с длинными и мощными артиллерийскими залпами полкового тромбона, затем следовали живые скрипичные нотки, а голос контрабаса сопровождали не слишком деликатные запахи довольно-таки своеобразных духов. В конце Кати выгнула свой зад вперёд, и я увидела крупную жёлтую колбасу, которая висела у неё между ягодицами. Кати отскочила прочь от дырки отхожего места, и стала вихлять бёдрами со своими экскрементами в заду, как танцовщица на деревенских танцульках, и наконец, она вернулась на место и сев на корточки перед дырой, точнёхонько уронила их туда.

– Теперь своя очередь, – сказала она мне.

Положив мои руки на свои бедра, я хохотала во всю глотку, и смех сотрясал мой живот, благодаря чему я легко выпустила свои газы прямо под нос Кати, которая, встав на колени перед моим задом, при каждом дуновении ветра из моей попки, восклицала:

– Чувствуется запах сыра, или благоухание старой капусты.

И мы смеялись изо всех сил, стараясь превзойти друг друга. Наконец, настала моя очередь взойти на трон и возложить на него мои экскременты. Кати смотрела, как коричневый помет по одному падал в дыру, перемежая мелкие, средние и крупные колбаски. Когда я закончила, Кати сама вытерла мой зад листком бумаги, после чего, с придыханием вымолвив, что эта дурацкая бумага недостаточно хороша для моей попки, вылизала её своим язычком. Я нашла это одновременно и отвратительным и… прелестным действом.

Возбуждённые происходящим, мы собирались возобновить нашу сладострастную игру-компанию – уже в две дырочки, и попытаться попробовать смешать наши газовые выстрелы, чтобы получить новый, особенный аромат, одновременно лаская друг другу наши вдруг поднявшиеся вверх и напрягшиеся маленькие кнопки над раскрасневшимися щёлочками, когда вдруг Илзе, как всегда заботящаяся о нас, пришла к нам и сказала через закрытую дверь, что нас ищут. Мы наспех вытерлись, опустили вниз наши юбки и, приведя себя в порядок, вышли.

По дороге Кати мне тогда рассказала об одном трюке, игре, в которую она уже играла у одной набожной и стыдливой пожилой дамы, к которой она приезжала в замок вместе со своей матерью и была вынуждена там провести несколько дней. Там был маленький кабинет в спальной комнате этой дамы, и дверь в него была всегда закрыта. Кати хотела проверить, действительно ли он служит гардеробной, как её уверяли, или в этом кроется како-то обман. Вечером, когда пожилая дама молилась перед сном, Кати пошла вместе со служанками замка, которые должны были помочь пожилой хозяйке лечь в кровать, в её комнату и, задушив смех, увидела, как они развлекались тем, что испускали струи газа из своего кишечника, заботясь лишь о том, чтобы они выходили не слишком громко, и было понятно, что они перед этим съели много фасоли и репы за ужином. В конце церемонии, когда служанки уже ушли, Кати, спрятавшаяся в гардеробной, дверь в которую, покрытая большим черным сукном, оказалась на самом деле открытой, бесшумно и стремительно прокралась внутрь комнаты при свете одинокой свечи, которую она сразу же погасила, и лишь только при одном лунном свете, который достаточно хорошо освещал комнату, задрав кверху юбку и согнувшись, она приблизила две свои голые ягодицы к лицу дамы, и выпустила ей в нос последний, но громогласный выстрел, рискуя одновременно послать ей в лицо что-либо иное, более существенное, чем ветер, и затем, как молния, исчезла. Пожилая дама вскочила, пребывая одновременно в состоянии отвращения и ужаса, и принялась просить небо о спасении души, полагая, что это демон приходил к ней, чтобы забрать её в ад. На следующий день, когда Кати хотела возобновить свой фарс, пожилая дама уехала, не осмеливаясь сказать, почему она столь быстро оставила замок. Кати меня уверяла, что она обо всём рассказала своей матери, которая долго смеялась над произошедшим, и лишь слегка поругав её за этот поступок, но, в действительности, ей сильно понравилось, что над этой старой каргой так насмеялись, потому что её вечно дурное настроение постоянно отравляло жизнь всем окружающим ее персонам.

Глава IV. Кража персиков

Когда Илзе внезапно серьёзно заболела, она попросила разрешения уехать к своей семье, чтобы за ней ухаживали её родители. Это решение мне причинило много страданий, ведь я так сильно к ней привязалась за последние годы! Мы вместе плакали, страдая от предстоящей разлуки.

– Я обязательно вернусь, когда почувствую себя лучше, барышня, – сказала мне Илзе на прощание.

Тем временем служанка, которая её заменила, у меня вызывает ужас. Она большая насмешница, которая, кажется, постоянно издевается и подтрунивает надо мной. Она мне уже так надоела своими мелкими подколками, что иногда хочется ей прямо заявить, что или она будет со мной разговаривать откровенно и честно, или я пожалуюсь на неё моей тёте. Но, чем больше я об этом думаю, тем больше сомневаюсь, что тётя Анна… захочет ли она меня слушать? Я уже заметила некоторое время тому назад большие изменения в её отношении ко мне. Без сомнения, тётушка и раньше, по большому счёту, никогда не относилась ко мне хорошо, но если она меня и упрекала до этого, то это всегда происходило относительно спокойно и без угроз, совсем не так, как она стала действовать сейчас. Тётя в последнее время стала иногда мне отвешивать, вернее, можно даже сказать, довольно часто, пощёчины, но это было спонтанным действом, и тётя об этом почти всегда сожалела впоследствии, и если и угрожала мне розгами, то никогда не исполняла свою угрозу, что однажды, когда я была очень маленькой, случилось со мной в те времена, когда моя бедная мама ещё была жива, когда она задала мне приличную трёпку. Итак, теперь я вижу и понимаю, что раньше моя жизнь была достаточно легка, и я совершала по ней приятную прогулку. Илзе утверждала, что причиной изменившегося ко мне отношения тёти Анны был аббат Андрис, её новый исповедник. Он приходил несколько дней тому назад в наш дом, и Илзе подслушала состоявшийся между ними в гостиной разговор.

– Она ленивая, непослушная и вспыльчивая, – произнесла моя тётя, говоря обо мне.

– Ничего страшного! – ответил отец Андрис – в этом случае следует применить кнут. Вы же знаете слова царя Соломона: «Не экономьте на исправлении ребёнка, поражая его хлыстом, ибо вы освобождаете его душу от ада.»

– Вы правы, святой отец, – ответила тётя, Анна – я вижу, что до сих пор не занималась воспитанием Лилии с достаточной строгостью. Но будьте уверены, что в будущем у вас не будет повода упрекнуть меня в этом.

Какой мерзкий и гадкий человек! Я его ненавижу. Я и так была не слишком счастлива, живя с моей тётей, а теперь чувствую, что жизнь моя станет просто ужасной, и причиной тому будет этот скверный священник. Я раньше только развлекалась, играя кнутом с Кати и малышкой Паулой, и мысль о том, что меня могут наказать плёткой реально, на самом деле, без любовной игры, покрывала моё лицо краской стыда и портила настроение. Накануне моя тётя, садясь за стол, прямо передо мной и Мадарой, этой новой нашей служанкой, которую я ненавижу всё больше и больше, вытащила из-под своего манто новенькую кожаную плётку:

– Я её купила для вас, барышня, – сказала она мне, – поскольку вижу, что моё доброе отношение к вам совершенно не идёт вам на пользу, и что не будучи нисколько лучше, чем другие дети, вы нуждаетесь, как и они, в некоторых жгучих средствах, которые я не откажу себе в удовольствии применить к вам. И вы почувствуете эффективность этих прекрасных кожаных ремешков, я вам это предсказываю, если будете продолжать себя вести так, как вы это делали до сих пор. Посмотрите, чулки, которые я вам поручила связать… вы их ещё до сих пор не закончили! Если вы их не довяжете до вечера, вы познакомитесь с этой плёткой, можете в этом быть уверены. Надеюсь, сейчас вам будет достаточно только посмотреть на этот инструмент, дабы понять и осознать, какому наказанию вы будете подвергнуты за вашу лень и ваше непослушание.

Никогда прежде я не подвергалась такому унижению. Я не прикоснулась к обеду, несмотря на приказы и угрозы тётушки. Кроме того, я постоянно чувствовала на себе насмешливый взгляд Мадары и мне хотелось буквально провалиться сквозь землю от стыда. После обеда я, не осмеливаясь поднять глаза, принялась вязать чулки, и вязала их весь день. Когда вечером мне удалось закончить этот ставший к тому времени для меня мерзким и ужасным предмет рукоделия, и показала его моей тёте, то эта мегера лишь назидательно произнесла:

– Хорошо. В этот раз у вас всё получилось, и вы должны знать, что если вы будете вести себя подобающим образом, вам не придётся опасаться меня, и я не буду строга с вами… но это наказание непременно случится с вами… но только тогда, когда вы сами меня вынудите к этому.

Несмотря на эти слова, жуткое впечатление от её утренних угроз не рассеялось, и я чувствовала себя во власти женщины, которая может в любую минуту привести в исполнение свою угрозу наложить на меня постыдное наказание, и была этим морально уничтожена. Я спешно легла в кровать, спустив мою ночную рубашку до самых ног, как будто для того, чтобы обезопасить себя от неожиданных ударов, и съёжившись в моей постели, как маленькая девочка, попыталась заснуть.

Я буду частенько возвращаться к этим ужасным моментам моей жизни. К счастью, я виделась тогда только с моей подругой Кати, и её визиты заставляли меня немного забыть болезненные волнения, которые я пережила позавчера.

Я уже начинала понемногу забывать угрозы моей тёти и ощущать радость жизни, которую Илзе, уезжая, казалось, унесла с собой. Но моя несчастная страсть к чревоугодию меня снова погубила.

Тётушка, которая собиралась дать ужин для нескольких своих подруг, хранила для этого торжества несколько прекрасных персиков, которые она положила на шпалеры в саду, намереваясь их взять оттуда только в день торжественного события. И, как будто подозревая неладное, она мне персонально запретила даже касаться их! Я и так знала, что мне запрещено есть плоды в саду, а тут ещё такое особое предупреждение.

Но так как гулять в этом самом саду мне никто не запрещал, я могла издалека наслаждаться видом этих прекрасных персиков, лежавшие на садовых шпалерах, и однажды не смогла сдержаться от внезапно… впрочем, вполне закономерно возникшего у меня неистового желания съесть один или два из них, ведь багровая бархатистая кожица делала их столь аппетитными! Я вспомнила… подумала, как часто во время ужина говорили в моём присутствии о мародёрах и ворах, мигрирующих по стране, которые воровали всё подряд, и решила, что если я съем парочку этих волшебных фруктов, то смогу свалить вину на них, и меня никто не будет подозревать. Поэтому я выбрала момент, когда тёти Анны не было в доме, чтобы стянуть пару-тройку персиков. Но только я взяла два магических плода райского дерева, как и намеревалась вначале, как руки мои не смогли удержаться и, казалось, сами по себе схватили шесть самых прекрасных персиков, что я когда-либо видела в своей жизни, и наспех бросив их в свою юбку, помчалась прямиком в отхожее место, дверь которого я предусмотрительно не забыла закрыть на деревянную щеколду. Затем, усевшись над дыркой, я стала смаковать эти плоды, которые на вкус были так же превосходны, как и на вид. Как только я съела последний персик, я услышала голос моей тёти, спускавшейся в сад. Она позвала Мадару, которая оказалась на кухне:

– Это вы взяли персики, Мадара?

– О! Что вы мадам, нет! – возмущённым голосом воскликнула Мадара.

Я испугалась и задрожала всеми моими членами, внезапно осознав, что будущее не сулит мне ничего хорошего, и решила не выходить из отхожего места, прежде чем тётя Анна оставит сад, и так как меня, наверное от страха, охватила настойчивая потребность облегчиться, я тут же воспользовалась местом своего пребывания по его прямому назначению. Я подняла мои юбки и облегчила себя. Едва я закончила этот процесс, как услышала, как моя тётя спрашивает у Мадары, где я нахожусь.

– Мамзель… она в отхожем месте, – ответила девушка.

Тотчас же тётушка истошным голосом стала звать меня.

Я была напугана до смерти… и, опустив юбки, быстро вышла наружу и принялась бежать в поисках моей тёти, которая, заметив меня, воскликнула:

– Так это вы, барышня, украли эти персики?

Несмотря на мой страх, я сделала невинное лицо и ответила ей без малейшего колебания:

– Нет, моя тётя, их украла Мадара, я видела…

Столько уверенности с моей стороны ввели тётушку Анну в заблуждение, и она приказала подойти к ней Мадаре:

– Вы слышите, – сказал она ей, – вас обвиняют в воровстве!

– Она лжёт! – зло произнесла девушка, – я собственными глазами видела, как мамзель Лилия взяла персики, положила их в свой карман и убежала в отхожее место, чтобы съесть их там… И пожалуйста, – добавила она, – если хотите, тому есть доказательство!

С этими словами она сняла с меня косточку от персика, которая зацепилась в складках моего платья. Я не могла больше отрицать содеянного и не знала, куда мне деться от страха. В моей голове мысленно уже пронеслась ужасная сцена, которая сейчас произойдёт. И действительно, моя тётя, после немой паузы удивления, взорвалась потоком брани:

– Ах! Маленькая мерзавка, значит, таким образом, вы к своему непослушанию присоединили ещё воровство и клевету! Но вам придётся искупить свою вину, я вам это обещаю. Для начала, встаньте на колени перед Мадарой и извинитесь за вашу отвратительную ложь.

Всё моё естество восстало против унижения, которое мне было навязано этой страшной женщиной и её новым духовником. Становиться на колени перед прислугой – это было выше моих сил, и я осталась стоять, но тётушка схватила меня одной рукой за ухо, а другой стала давить со всей силы на мои плечи, вынудив стать на колени.

– Не правда ли, вы желаете извиниться? – кричала она. Но так как я оставалась нема, как рыба, моя тётя незамедлительно отвесила мне звонкую пощёчину, и я разрыдалась.

– Ведь вы хотите извиниться? – продолжила она, давая мне вторую звонкую пощёчину.

Внезапно для себя я придушенным голосом произнесла:

– Простите!

– Ну вот, уже лучше, – промолвила моя тётя, – но следует попросить прощения у нашей дорогой Мадары.

Я колебалась, и тут же получила третью пощёчину и одновременно сильный пинок в зад, от которого у меня вырвался крик боли.

Наконец, под угрозой новых ударов, я вырвалась из рук моей мучительницы и отскочила в сторону, желая лишь одного – убежать прочь.

– Пожалуйста, подойди ко мне! – грозно произнесла в это время тётя Анна.

Я стала двигаться в её сторону, но видя, что она берет в руки плётку и не сомневаясь в том, что она намеревается с ней делать, я бросилась бежать в направлении решетчатых ворот, которые выходят на улицу. Рассвирепевшая тётка бросилась вдогонку за мной и настигнув меня, схватила рукой за платье, когда мне уже казалось, что я спаслась от её гнева.

– Ах! Вы полагаете, что всё закончилось для вас благополучно, несчастная маленькая воришка! Вы глубоко ошибаетесь. Слишком давно ваша попа не пробовала прутьев! На этот раз, по крайней мере, у неё не будет причин жаловаться, что её обделили вниманием, и она получит свою порцию наслаждения.

И так как Мадара хотела уйти, моя тётя продолжила:

– Останьтесь, Мадара, нужно, чтобы вы поприсутствовали при процессе исправления этой дрянной девчонки. Ах! Итак, вы, моя милочка, хотели убежать! Чтобы вам не удалось этого сделать, вы познакомитесь с вашей персональной плёткой, которую я приобрела специально для вас, прямо здесь, в саду, перед вашей служанкой, на глазах у всех этих простолюдинов, которые проходят по дороге мимо нашего дома, и смогут увидеть, как вы исправляетесь от вашего наиболее сильного стыда в жизни. Итак! На колени, мерзкая воришка и лгунья!

Уже второй раз за короткое время я была вынуждена становиться на колени на щебень, пронзавший насквозь кожу моих ног. Также мне следовало опустить голову до земли, и так как я отчаянно не желала оставаться в этом положении, Мадаре было приказано держать меня за руки и давать мне увесистую пощёчину всякий раз, когда я буду делать попытки подняться. Эта угроза для меня была наиболее ужасна и унизительна: получить пощёчину грязными руками неотёсанной крестьянки-служанки! От такой возможности мои щёки стали ещё более пунцовыми, чем раньше.

Между тем, тётушка в это время поместилась выше меня, и зажав своими ногами моё тело, согнулась надо мной сзади и задрала вверх моё платье и юбку своей проворной рукой, а затем уже смогла поднять и мою нижнюю рубашку. И тут её глазам предстала малоприятная картина, ведь перед этим я столь внезапно вышла из отхожего места, услышав тётины крики, что не потрудилась подтереть свою попку, в которой ещё оставались кусочки кала, так что пинок, который меня недавно наградила тётя Анна лишь углубил ткань моей рубашки внутрь между моими ягодицами и измазал её моими какашками, приклеив к промежности задика. Увидев это, моя родственница ещё более взбесилась.

– Гадкая, мерзкая, отвратительная грязнуля, – закричала она, – я вас научу, в каком виде надлежит являться передо мной. Посмотрите все на этот ужас!

Но эта грязь не помешала ей отклеить мою рубашку от тела и обнажить его сзади. О, Боже, какой удар она нанесла мне для начала, я даже не поняла, что случилось, у меня едва случилось времени, чтобы его почувствовать, поскольку я тут же получила следом второй, а затем и третий, и так непрерывно приблизительно двадцать ударов. Я при этом постоянно испускала душераздирающие крики и не могла даже дёрнуться, поскольку мои руки и плечи держала Мадара, а живот перехватила своими железными ногами тётушка, так что мои ягодицы болтались в воздухе, полностью открытые для всеобщего обозрения, и непроизвольно дёргались, испытывая такое ужасное бичевание. Я спрашивала себя, как я могла несколько дней тому назад развлекаться подобным же образом и испытывать тогда удовольствие от этого процесса, ведь сейчас я лишь могла кричать от боли и извиваться, стараясь освободиться от рук моих палачей. Мне даже удалось немного изменить положение моего тела, однако без всякой выгоды для себя. Удары, которые падали на мою левую ягодицу, стали теперь достигать и правой… и даже промежности, так что это всё, что я выиграла от своих телодвижений. В конце концов, моя тётя столь тесно зажала меня своими толстыми ножищами, настоль сильно, что я совсем не могла пошевелиться, и единственные движения, которые мне было позволено совершать, так это открывать или закрывать мой бедный зад, отодвигать или приближать бедра к моим мучителям. Стыд, к которому я вначале была столь чувствительна, исчезал на глазах перед страданием, которое выпало на мою долю, и меня охватила такое безразличие к любой форме самолюбия, что не сдержалась и выпустила прямо в нос моей тёти пару мощных струй кишечных газов. В этот момент я могла видеть только лицо Мадары, которая не смогла сдержаться и расхохоталась от звука происходящего, от мелодичного звучания этих выхлопов. Положение, в котором я была вынуждена пребывать, раздвинув ноги и промежность, из которой ветерок понуро выдувал мои газы, которые я просто физически не могла сдержать, так как тётушка с силой сжимала мой живот, не позволял мне прекратить это газоизвержение. Однако тётка была крайне возмущена такой ситуацией.

– Вонючая мусорка, – воскликнула моя родственница, – ты слишком много ешь, нельзя же доводить себя до такого состояния!

И раздвинув мои ягодицы, она стала яростно хлестать моё тело, в виноватом, с её точки зрения, месте, но непроизвольно задевая при этом внутренние стеночки моей нескромной дырочки. Я взвыла от боли, непроизвольно извиваясь, словно угорь на сковородке, ведь выдержать удары плёткой в этой чувствительной части моих ягодиц было совершенно невозможно обыкновенному человеку. Кровь текла потоком, плётка была разлохмачена, и, наконец, моя тётя утомилась от экзекуции и закончила процесс моего исправления, но, прежде чем позволить мне уйти, она приказала принести ей пиалу, заполненную уксусом, и вытерла смоченной в ней тряпочкой мой искрошенный кожанной плёткой задик, и тут я почувствовала ужасное жжение, мой круп в этот момент внезапно непроизвольно дёрнулся, настолько сильно, что пиала с уксусом выпала из рук тётки, и я смогла вскочить и убежать прочь под раскаты гогота толпы деревенских жителей, пришедших к ограде сада, чтобы поприсутствовать на спектакле моего наказания и исправления, а заодно и развлечься. Я скрылась в моей комнате, забежав в которую сразу бросилась плашмя животом на мою постель и заплакала. Сидеть я не могла, потому что это положение тела причиняло мне сильную боль. Однако, несмотря на мои страдания, красные от слёз глаза, и то, что я была осуждена тётушкой на хлеб и воду на целую неделю, я была обязана присутствовать на ужине. Тётя Анна позаботилась о том, чтобы в деталях рассказать всем своим гостям, как я была наказана плетьми, и мне было стыдно видеть все эти насмешливые взгляды, устремлённые на меня, и это меня мучило почти так же, как наказание, полученное днём. Чтобы увеличить степень моего унижения, в конце ужина тётушка, почувствовав вдруг донёсшееся до неё зловоние и подумав, что это я не поменяла рубашку и не вымыла свой зад, вдруг задрала вверх мою юбку прямо перед всеми её гостями, чтобы они смогли увидеть, таким образом, мой задик, багровый и исполосованный плетью.