Tsitaadid raamatust «80 лет одиночества»

Как-то одна ученая дама (...) сказала, что многих коллег раздражает пассивность и инерционность тогдашней замдиректорши, и не поддержу ли я ее свержение? Но у меня уже был жизненный опыт, я точно знал, что надо всячески беречь и лелеять любое плохое начальство, потому что новое будет еще хуже. Поэтому я сказал: "Нет, не поддержу и вам не советую! (...) Пассивное начальство - это благо. Если вам что-то очень нужно, начальственную пассивность все-таки можно преодолеть, а вот остановить начальственную энергию никто не сумеет".

Траектория твоей личной судьбы тесно связана с траекторией развития твоего общества.

Когда-то в молодости (...) я купил сочинение средневекового арабского мыслителя, которого академик [Ю.И. Крачковский] назвал ярким и свободомыслящим. Стал читать - и почти в каждом абзаце спотыкался об упоминания Аллаха, проклятия по адресу неверных и т.п. Поделился своим разочарованием с А.Д. Люблинской, дескать, Крачковский все приукрасил. А она сказала: Вероятно, Крачковский все-таки прав. Вы ведь других авторов этого периода не читали. В то время без ссылок на Аллаха не обходился никто, а у него это просто формальные слова, и ценили его не за них".Конечно, 1950-е годы - не Средневековье, но и там были свои условности и правила игры. Идеологические ярлыки, которые сегодня нас отталкивают, в свое время были общим местом, на них не обращали внимания, потому что видели за текстом подтекст, который у разных авторов был совсем не одинаковым.

Честно говоря, я вообще не люблю юбилеев – очень уж они напоминают похороны.

Последовательных циников на свете не так много, и они редко бывают счастливы.

Я не только работал, но и позволял себе довольно рискованные поступки.

Как-то раз я сказал, что одна плохая опубликованная статья лучше трех хороших в портфеле. Люблинские не стали осуждать мой мальчишеский карьеризм, но сказали, что это неправильно по существу. Плолхая, недобросовестная работа легко становится привычкой, от которой человек уже не может избавиться. Хорошо работать надо не столько ради результата, сколько ради собственного интелектуального и морального самосохранения.

Разные поколения объективно обладают неодинаковым потенциалом инакомыслия. Чем дальше заходило внутреннее разложение тоталитарной власти и идеологии, тем легче было осознать их убожество и найти в этом единомышленников. Сдержанный скепсис родителей перерастал у детей в полное отвержение системы. Мое поколение подвергалось значительно меньшему социальному и духовному давлению, чем люди тридцатых годов, студентам 1960-х уже трудно было понять некоторые ситуации десятилетней давности, а молодежи 1990-х казалась странной трусость или бес

Я был тугодумом. Года в три мне подарили красивую красную рубашку, и я сказал: "Я буду мальчик-красавчик!". Мама ответила: "Лучше будь умным". Через несколько часов, когда мама уже забыла об этом разговоре, я вдруг сказал: "Мама, но ведь этого же не видно…" (выяснилось, что подразумевался ум).

Мама работала, а я был слишком мал, чтобы самостоятельно зажигать примус или керосинку, поэтому вечерами соседи разогревали мне ужин и давали кипяток для чая. Кстати, одним из соседей был Адриан Иванович Пиотровский (1898–1938), в то время – директор Ленфильма и, как я узнал много лет спустя, выдающийся переводчик, филолог, драматург, литературовед, театровед и киновед. Он и его жена Алиса Акимовна очень хорошо ко мне относились. Однажды, когда я попросил у нее кипятку, она сказала: «Зачем? Приходи к нам пить чай!» Я пришел с собственной чашкой и заваркой. «Зачем? У нас есть чай». – «Чтобы не одалживаться». Мама потом объяснила мне, что из всех правил бывают исключения, но просить и одалживаться я до сих пор не люблю. Потом Пиотровские получили отдельную квартиру в новом ленфильмовском доме, а в 1937 году Адриана Ивановича арестовали и вскоре расстреляли…